Николай Гартман:
К основоположению онтологии.
Часть IV. Проблема и положение идеального бытия. Раздел III. Идеальное бытие в реальном.
Глава 51. Близость сознанию и идеальная трансцендентность

а) Внутренняя данность и чистая априорность

Точкой, претерпевшей на себе множество недоразумений, является уже затрагивавшийся выше феномен «близости» идеальных предметов сознанию. Наиболее заметна эта точка, пожалуй, в области логического, но повторяется и у сущностей, и у ценностей. Естественное сознание бытия всегда остаётся настроенным на реальное; в случае одного идеального бытия оно не может ничего себе представить. Таковое изначально всегда ощущается лишь как нечто нереальное, чей бытийственный характер остаётся сомнительным.

Этому способствует своеобразная «внутренняя данность», свойственная идеальным предметам. Мышление здесь — например в логике или в математике — пребывает как бы «у себя самого», ему нет нужды специально распространяться за свои пределы. Ему нужно только смотреть вовнутрь, размышлять о самом себе — так то, что оно ищет, оно отыскивает в себе как своё. Платоново учение о припоминании создало и установило понятие отыскания-в-себе или вытягивания из собственных глубин. Оно повторялось в многочисленных вариациях, и совершенно от него никогда нельзя было избавиться.

Неснимаемое в нём — это чистая априорность данности идеальных предметов. Априорное познание как раз не касается данных единичных случаев; пожалуй, оно может их касаться, но, будучи всеобщим, уже не касается. Но только единичный случай непосредственно очевиден как в-себе-сущий. Ибо только он реален. Если бы в этом заключался аргумент в пользу одной только интенциональности идеального предмета, то есть в пользу отсутствия в-себе-бытия, то пришлось бы то же самое сказать о всем априорном познании, даже о познании реального. Однако это совершенно невозможно, ибо в-себе-бытие реального гарантировано иным образом. Чудо априорного познания состоит именно в том, что оно схватывает в-себе-бытие, не имея прямого касательства к данным случаям.

Непосредственная, или «внутренняя», данность далека от того, чтобы означать имманентность сознанию. Она означает нечто совершенно иное. Это иное есть близкое расположение идеального к познающему сознанию, его гносеологическая «близость». Ведь близость трансцендентности не снимает. Она означает только, что размах трансцендентности мал. Это согласуется и с давно обнаруженной ситуацией в познавательном отношении, когда с точки зрения субъекта идеальный предмет расположен впереди реального.

«Близость» не есть включённость или вовлечённость в сознание, она есть лишь уменьшение расстояния до сознания. Идеальное бытие как бы «плотно прилегает» к сознанию, но всё-таки остаётся противоположным ему. Только так оно может быть независимым от мнения.

б) Идеальная трансцендентность и реальная трансцендентность

То, что в этом феномене сбивает с толку, упразднить никоим образом невозможно. Оно положительно продолжает существовать. Его не удаётся ни нейтрализовать, ни ликвидировать. Стало быть, приходится с ним мириться — несмотря на кажущуюся его парадоксальность. Но парадоксальность здесь вызвана исключительно иносказаниями (близость, близкое расположение, размах). Все они неудачны. Способствуя наглядности, эти иносказания препятствуют чёткости понимания и адекватно выразить уникальное в себе отношение не способны. Тому нет параллелей в мире. И наглядность здесь помочь не в силах; ибо как раз наглядным это отношение не является. Вообще из всего, что есть, наглядны только определения. Способы бытия таковыми не являются.

Зато, пожалуй, можно уяснить себе противоположный феномен. Он состоит в определённого рода форме сознания, особым образом уживающейся с близостью сознанию. Это связано со знакомой нам ненавязчивостью. Идеальное бытие не подминает под себя человека в отличие от реального; и даже там, где нечто аналогичное даёт о себе знать, как в случае ценностей, там это всё-таки больше связано с тяжестью реальности ценного и контрценного в жизни, но не с самими ценностями. Идеальное бытие, таким образом, обладает известной дистанцией к субъекту, для него, кстати, гораздо более типичной, чем для бытия реального. Оно никогда не приближается. Эта отдалённость весьма ощутима. В известном смысле идеальное бытие оказывается самым далёким по отношению к субъекту, причём как раз за счёт того, что по внутренней осязаемости оно находится к нему ближе всего.

Только лишь этого было бы достаточно, чтобы избавить ту близость сознанию от всякой видимости имманентности, от смешения с одним только мысленным. Достаточно наряду с реальной трансцендентностью осознать своеобразие «идеальной трансцендентности» как подлинной потусторонности субъекту — причём трансцендентности, равным образов неснимаемой. Ведь иначе справиться с этим фено меном невозможно.

в) Иррациональное в царстве идеального бытия

Но есть ещё один феномен, который ставит вне всякого сомнения трансцендентность этого отношения и в-себе-бытийность идеального бытия. Это оттенок иррационального в идеальном бытии; а впрочем, можно добавить, что значение здесь имеет уже и оттенок непознанного (трансобъективного) вообще, ещё до непознаваемости как таковой. Ибо граница, отделяющая вообще непознаваемое от познаваемого, здесь, как и повсюду, лежит далеко за границей познанного.

Выше было показано, как появление гносеологически иррационального (то есть трансинтеллигибельного) в каждом предмете, каким бы оптическим способом бытия тот ни обладал, является верной приметой в-себе-бытия. Непознаваемое как таковое как раз в любом случае не является интенциональным предметом, так как оно, скорее, вообще не есть нечто, что противостоит познающему субъекту. Показать же наличие иррациональности в идеальном бытии не труднее, чем в реальном.

Во-первых, в идеальном познании существует как сознание проблемы, так и прогресс познания. Следовательно, существует и подвижная граница объек-ции, а значит и трансобъективное. Математика, например, находится в постоянном продвижении, своим усмотрением движется вперёд. Стало быть, в её совокупном предмете должно существовать и непознанное, которое даёт пространство для этого. В ней все ещё время от времени открываются целые новые предметные области. Следовательно, они должны обладать вот-бытием, которое их объектностью не исчерпывается. Исследования сущностей и уж тем более ценностные исследования — две новые, едва только затронутые области — имеют при себе столь узкий круг объецированного, что огромная часть их предметного поля остаётся пока однозначно трансобъективной. Но и логика, по крайней мере в отношении её первых, фундаментальных законов, находится в схожем положении. Последние, правда, даже сразу выступают в иррациональное.

Во-вторых, и непосредственно иррациональность можно доказать. Везде, где в познании граница объекции сдвигается, можно сразу a priori ожидать ограничения этой сдвигаемости. Иначе, познание необходимо относилось бы к бесконечному интеллекту.

В области логики высшие законы однозначно отмечены заметным оттенком иррациональности. При ближайшем рассмотрении они не очевидны, не исходя из них самих, не исходя из чего-либо другого. Закон тождества означает тождественность различного «А1 = А2» (иначе он был бы пустой тавтологией и не имел бы логического значения), то есть тождественность нетождественного. Он, таким образом, является законом, включающим в себя противоречие. Закон же противоречия противоречие снимает. Оба закона, следовательно, не могут существовать вместе. Но с другой стороны, они не могут существовать и друг без друга: если А есть не-А, то оно не есть А, и наоборот. Таким образом, они не могут существовать ни друг с другом, ни друг без друга. Что противоречит закону исключённого третьего. Этот последний, таким образом, не может существовать вместе ни с одним из тех двух. Но он не может существовать и без них. Что опять противоречит его собственному принципу.

Основные логические законы, кроме того, не только алогичны, но и трансинтеллигибельны — так как форма интеллигирования, которая здесь единственно уместна, является логической.

Более известным является математически-иррациональное: трансцендентное число, например отношение стороны квадрата к его диагонали и прочее. Эти величины «существуют» математически; возможно познание того, что в континууме значений величин они занимают своё место. Но их точное значение не фиксируемо. Математике известны лишь суррогаты для него: либо символ, либо приближённое значение. Первый лишь намечает то, что подразумевается, второе по значению отличается от подразумеваемой величины. Закон же в ряду приблизительных значений чётко обнаруживает трансинтеллигибельность граничного значения. Последнее есть то, на что, собственно, она ссылается.

Из царства сущностей в качестве примера может быть названа идея индивидуального. Мы видели, что она, очень возможно, существует, но что она не есть индивидуальная структура. Ведь эта не сделала бы её иррациональной. Но, пожалуй, таковой её делает бесконечная сложность иррационального. Никакое видение сущностей не способно схватить некое неограниченное сложное образование как таковое.

И то же самое относится и к видению ценностей. Ибо существуют и ценности индивидуального как такового. А от них в жизни зависит значительная тяжесть сознания, ибо к ним принадлежат личностные ценности.

Но если теперь обнаруженная фактичность иррационального в идеальном бытии привязана к феномену близости сознанию, то это последнее онтологически оказывается не имеющим совершенно никакого значения. Расположение, близкое к сознанию, есть только признак малого гносеологического размаха трансцендентности; но оно не является сокращением самой трансцендентности в соответствующих актах схватывания, а, следовательно, также не наносит ущерб независимости их предметов от них.