Николай Гартман:
К основоположению онтологии.
Часть IV. Проблема и положение идеального бытия. Раздел I. Данность математического бытия.
Глава 38. Онтологическая апоретика идеальности

а) Основная апория и следствия из нее

Эмоционально-трансцендентные акты имеют своим объектом только реальное. Исключение здесь, правда, составляет контакт с ценностями, но он связан лишь с неким определённым родом идеального, а именно с тем, чей бытийственный характер постижим труднее всего и более всего оспариваем. Таким образом, его содержательная область должна быть заранее отброшена. Останется некий род данности бытия, зависящий только лишь от познания, причём, как уже было показано выше, от особого способа и источника познания — априорного.

Это сразу делает данность идеального бытия исключительно сложной. Ибо как раз в априорном познании имеет место гносеологическая апория, каким образом в нём вообще может быть дано сущее; именно априорное познание считается лишь неким указателем возможного бытия, но не данностью действительно сущего, подобно тому как и во всей области реального познания никогда нельзя усмотреть чисто a priori, действительно ли нечто «есть» или не «есть», но всегда можно лишь усмотреть, «какими» качествами обладает нечто, реальность чего уже достоверно подтверждена. Причём в удостоверенности реальности всегда уже содержится ряд апостериорных данностей, включая эмоциональные.

Отсюда немедленно возникает основная апория идеального бытия. Она формулируется в том смысле, что заранее никоим образом нельзя обнаружить, есть ли вообще идеальное бытие.

Эта апория является одновременно онтологической и гносеологической. Вопрос состоит, во-первых, в том, есть ли вообще то, что образует собой предмет идеального познания, нечто в-себе-сущее, и во-вторых, в том, является ли так называемое идеальное познание — а это есть познание сущностных отношений всякого рода — вообще «познанием» в собственном мысле слова.

Ибо по сознанию предмета как таковому не видно, познание ли это или нет. Оно может быть и чистым мышлением, представлением, фантазией. При этом оно прекрасно может обладать строгой мыслительной формой и внутренней, логической правильностью; однако исходные пункты, от которых оно отправляется, всё-таки могут основываться на заблуждении. Логическая форма во всей своей прозрачности и проверяемости от этого не страхует. Суждение или понятие не может ручаться за свой предмет, и самая точная форма умозаключения оставляет открытой объективную значимость своих предпосылок.

Или, если выразиться иначе, очень даже может быть так, что здесь представлен лишь имманентный, интенциональный предмет, то есть не в-себе-сущий; а следовательно, нет и собственно предмета познания.

б) Идеальное бытие и идеальное познание

Теперь можно ожидать, что решение этой апории последует из анализа акта познания. В нём, как можно полагать, всё-таки должно обнаружиться, является ли он трансцендентным актом или нет.

Но как раз это в данном случае затруднительно. Ибо естественное сознание бытия настроено исключительно на реальное. Идеальное предстаёт для него прежде всего всегда лишь как нечто «ирреальное». И в негативном характере этой выделенное относительно бытийственной тяжести реального сознание бытия в идеальном пропадает. По «ирреальности» предметно оформленного содержания сознания никогда нельзя прямо увидеть, есть ли за ним независимое от сознания сущее или нет. Только связи с реальным способны дать относительно этого решение. Но в них исчезает самостоятельность собственно идеального характера бытия.

Причины такого рода отношения заключены, следовательно, в своеобразии человеческого опыта. Данность реального укоренена в эмоционально-трансцендентных актах. В них затронутость была и остаётся неснимаемой; даже самое наивное сознание мира, нам известное, уже застает себя в полной и непоколебимой убеждённости относительно реальности мира, в котором оно осуществляет свой опыт. Здесь онтологическая установка является естественной установкой, которая лишь впоследствии может быть поколеблена скепсисом или некоей искусственной теорией.

Иначе дело обстоит с идеальным бытием. В его пользу сначала не говорят никакие эмоционально-трансцендентные акты. Следствием из этого является то, что естественного осознания идеального бытия вообще нет, но есть лишь возникающее вторично, данное в познании, причём только в высокоразвитом, прояснённом познании, поднятом до уровня науки.

Ведь так и исторически — идеальное бытие было открыто уже позднее: до Платона в философии обнаруживаются лишь нечёткие его следы. И даже в своём открытии оно не было выявлено сразу чисто в своей сущности; скорее, сначала оно было перегружено метафорическими теориями и использовалось в качестве предпосылки для очень рискованных умозаключений, с конечными спекулятивными выводами которых его с самого начала смешивали. Лишь постепенно в истории выкристаллизовывалось прояснённое сознание идеального бытия. Эссенциальные теории Средневековья и осуществлённый в их рамках спор об универсалиях, вопреки всё увеличивающемуся спекулятивному бремени, которое они приносили с собой, внесли в это наибольший вклад. Но даже в кантовское время эта проблема ещё не была готова для решения. Даже Кант задавал вопрос об объективной значимости не идеально априорного в познании, но только реально априорного; подобно тому как в его трансцендентальной дедукции речь идёт только об объективной «реальности» предмета познания, но вместе с тем ничего не сказано о соответствующей объективной идеальности. То, что математическое познание, чей синтетически-априорный характер он чётко увидел в трансцендентальной эстетике, также нуждалось в дедукции его объективной значимости, ему в голову не приходит. Он явно ещё не осознает данной проблемы.

Вне своих исторических причин это имеет и некое онтологическое основание. От идеального бытия не исходит никакой актуальности, в жизни от него как такового ничего не зависит, по крайней мере непосредственно. Оно затрагивает человека не напрямую, оно не «охватывает» его фатальным образом, как его охватывают события, оно «не наступает» и никому не угрожает, ибо оно не пребывает во времени. Скорее, оно овладевает реальным так же, как и осознанием реального, тихо и невидимо; пожалуй, в этом отношении оно затрагивает и человека в его жизни, но делает это неощутимо и как бы постоянно. Его существование и его господство незаметны, требуется сначала особая установка сознания, чтобы их заметить. Потому нет никакого переживания и никакого претерпевания идеально сущего, никакой собственно затронутое им. Его экзистенция ненавязчива.

Вневременное как всегда сущее (αεί όν) в жизни необходимо оказывается сокрытым, сколь бы очевидным оно ни было для движущегося вперёд познания. Потому это его «тихое существование» является спорным в совершенно ином масштабе, нежели реальная экзистенция. Оно с самого начала контрастирует с «громкой» и навязчивой экзистенцией реального. Ибо таков человек: то, что грубо ему не навязывается, его не охватывает, не ввергает в круговорот, ему не досаждает и не угрожает, — то не так-то легко становится для него достоверным.

в) Начальный этап данности бытия в математическом познании

Итак, где постижим феномен идеального бытия? Пожалуй, самым известным образом и раньше всего он постигнут в математике. О «бытии» чисел знали пифагорейцы. А так как они сознавали его вневре-менность, то считали его единственно чистым и совершенным бытием. Платон пошёл по их следам дальше, он назвал геометрию επιστήμη του αεί όντος (Наукой о вечном бытии [греч.] — Прим. перев.). В позднеантичном платонизме это воззрение продолжало жить: Прокл учил о «математическом бытии» и особым образом о «геометрическом бытии» (ουσία). В математике ещё сегодня говорят о «математическом существовании» и высказывают последнее в форме экзистенциальных суждений. Например, «между любыми двумя целыми числами существует бесконечный ряд дробных чисел», «не существует логарифма отрицательного числа», «между двумя точками существует лишь одна прямая», «существует пять правильных геометрических тел» и так далее.

Это суждения, экзистенциальные не только по логической форме, но и по содержанию. Они говорят о том, что в рассматриваемой сфере существует или не существует. Дело, таким образом, идёт не о логическом бытии суждения, но о независимом от суждения бытии математического образования, о котором в этом суждении говорится.

А так как разница вот-бытия и так-бытия онти-чески относительна, то тот же самый бытийственный смысл должен обнаруживаться и в форме так-бытийственных суждений. Это легко увидеть на простых примерах: «З ⁶ равно 729», «а° равно 1», «сумма углов многоугольника равна 2 (п — 2) R», «П равно 3.14159…». «Равно» в этих суждениях подразумевает, что предмет действительно, то есть в себе, обладает такими качествами или что соответствующие качества в нём являются сущими.

Давно возникла идея, что в таких суждениях дело идёт только о мыслимом или даже только о мышлении или мысленном долженствовании; логарифм, например, геометрически строгая прямая, З ⁶ или а° существуют только в мысли, чего-то действительного под ними вовсе не подразумевается. Но в самих суждениях об этом ничего не говорится. Они вовсе не подразумевают «Я так мыслю» или «Я должен так мыслить»; скорее, они высказывают просто «Это обстоит так». В них, следовательно, высказывается некое бытие, а не мышление. О мышлении здесь вовсе не идёт речи, даже об особенном математическом мышлении, в случае, если бы оно отличалось от прочего мышления. Всякая интерпретация, идущая в этом направлении, отклоняется от смысла высказывания, она привносит нечто, в самом суждении, безусловно, не присутствующее. В такой интерпретации заключено начальное звено длинной цепи ошибок, которые буйным цветом расцвели в математических теориях мысли. Даже Кантова теория «синтетических суждений a priori в математике» имеет здесь свой отправной пункт, несмотря на то что основанием суждения она делает не мышление, а созерцание. Ибо под формой созерцания подразумевается форма созерцания субъекта, а не характерная особенность предмета.

г) Возражения и критика возражений

Теперь можно возразить: всё-таки мы обнаруживаем эти суждения только в мышлении; то, что в них высказывается, от высказывания отделить нельзя. Это вопрос логического полагания. Мышление, высказывание, полагание содержат именно в себе, что они могут получаться лишь так, а не произвольно.

Конечно, аргументацию можно продолжать: под треугольником, на котором показывают нечто математическое, всё-таки подразумевается не этот показываемый, на котором ведётся демонстрация (это чисто вспомогательная конструкция для наглядного представления, во всём остальном неадекватная), даже не некий вещно реальный треугольник, но «треугольник вообще», in abstracto, то есть такой, какой имеет место лишь в математическом мышлении. Подразумевается, таким образом, его интенциональный предмет. Равным образом под З ⁶ подразумевается не три вещи, 6 раз умноженные на 3, но шестая степень 3, как её постигает только арифметическое мышление.

Однако главное — предмет и его бытийственный характер — в такого рода аргументации упускается. Конечно, суждения, в которых высказываются подразумеваемые отношения, обнаруживаются только в мышлении; но это относится ко всем суждениям, даже к суждениям о реальном, например к суждению «атомный вес водорода равняется 1». Здесь поостерегутся делать вывод, что водород с его атомным весом «есть» только в мышлении. Разумеется, суждение «полагает», но полагание подразумевает не себя само, но нечто иное, что существует независимо от полагания, но покрывается им по содержанию. Или даже: полагаемое подразумевается им не «как» полагаемое, но как существующее в себе. Сущность полагания, поскольку она есть выражение некоего познавательного отношения, состоит в том, чтобы трансценди-ровать себя само и указывать на в-себе-сущее. А этому соответствует тот факт, что в содержании суждения не содержится, что дело идёт о самом суждении или о полагании. Суждение, скорее, есть чистое выражение предметного отношения, а последнее в самом полагании уже от него (полагания как такового) отличается. Такое отношение, следовательно, с самого начала подразумевается как в-себе-сущее. «Есть» ли оно в себе и в действительности, из одного только полагания, разумеется, не явствует — это следующий вопрос, ибо полагание, а с ним и подразумевание, может основываться на ошибке. Суждение может быть ложным. Но именно в случае ошибки очевидно, что в-себе-существование некоего бытийственного отношения было в собственном смысле подразумеваемым. Ибо ведь ошибка как раз состоит в несоответствии высказываемого сущему. А там, где последнее отсутствует, различие истинного и ложного теряет свой смысл. Если теперь впасть в другую крайность и понять подразумеваемое бытийственное отношение как реальное, то есть понять «3» как три вещи, треугольник как материальный треугольник, то смысл математического высказывания вновь будет понят неверно. Последнему в этом случае будет недоставать не только характерных для него всеобщности и необходимости, но и строгости, и точного соответствия действительности. Да и никто из понимающих смысл математических суждений всерьёз подобного вывода не сделает. Таковой на первый взгляд напрашивается лишь потому, что имеется привычка понимать под сущим только реальное, и потому бытие смешивается с реальным. Но вопреки всем мыслительным привычкам учат суждения математики именно тому, что существует ещё и бытие другого рода и что математические образования просто потому, что они сами по себе нереальны, считать не-сущими, то есть образованиями чисто мысленными, ошибочно.

О неправомерности последней точки зрения убедительно свидетельствует тот факт, что неорганическая природа в широком масштабе руководствуется математической закономерностью, что, следовательно, математические отношения далеки от того, чтобы существовать только в мышлении, но пронизывают реальный мир и содержатся в нём в качестве его основных отношений. Об этой стороне дела ниже ещё будет подробно идти речь. Ибо она касается отношения идеального и реального бытия. А от этого зависит ещё более широкий круг вопросов. Для начала же достаточно зафиксировать разницу способов бытия как данную в математическом высказывании и им подразумеваемую. Ибо определить её ближе будет не так трудно, если однажды освободиться от предрассудка субъективности идеального бытия и понять, почему и в каком смысле мы в его случае имеем дело с подлинно в-себе-сущим.

д) Математическое суждение и математический предмет

Высказывание, стало быть, обладает тем качеством, что оно само себя трансцендирует. Оно высказывает не само себя — это было бы суждение о суждении, — но определённое содержание, а последнее уже в форме высказывания охарактеризовано как сущее. В этом состоит онтологический смысл глагола-связки. «Есть» в суждении хотя и идентично пола-ганию, но само полагание подразумевает другое — сущее. Высказывается не то, что понятие (субъект суждения) «есть» таково, но то, что предмет «есть» таков. В случае математического суждения, стало быть, высказывание относится к математическому предмету.

Это нетрудно показать на примерах. В положении о сумме углов многоугольника подразумевается хотя и не показываемый многоугольник, на котором ведётся демонстрация, но и не — причём именно не — идея или понятие многоугольника. А подразумевается сам многоугольник, как таковой и in gene re. У понятия нет суммы углов, у него нет и углов, оно вообще не является пространственным образованием. Понятие многоугольника не составляет исключения. Положение о сумме углов, таким образом, высказывает то, что оно высказывает, не о «понятии» многоугольника, но о самом многоугольнике in genere. Понятие же, которое в суждении занимает место субъекта, есть лишь мысленная формулировка многоугольника in genere, то есть с ним не совпадает. Оно есть лишь представитель последнего в сфере мысли. Высказывание, пожалуй, происходит с его помощью, но относится не к нему, а к вещи, то есть к многоугольнику как пространственному образованию. Высказывание о чём-то пространственном помимо понятия было бы бессмысленным высказыванием.

Быть может, это является, собственно, чем-то само собой разумеющимся. Но сложность логических проблем и обособление логических образований (понятия и суждения) принесли с собой то, что укоренилось противоположное мнение. В поле реального бытия смешение понятия и вещи не так опасно: здесь против него работает мощное естественное осознание реальности. Но там, где предмету присущ иной способ бытия и он не так дерзко заявляет о себе в сознании, там это смешение делается в высшей степени соблазнительным, ибо оно естественно упрощает существующее отношение. В этом заключается основная причина того, почему так тяжело постичь идеальное бытие в чистом виде и как таковое.

Потому именно в этом пункте необходимо приложить усилия, чтобы прояснить запутанную традицией ситуацию. Первым шагом к тому является обнаруженная только что в смысле математического суждения разница между понятием и предметом высказывания. Поэтому важно зафиксировать этот первый, на первый взгляд ни о чём не говорящий результат и положить его в основу дальнейшего: величина суммы углов высказывается не понятием многоугольника, но самим многоугольником; и при этом подразумевается многоугольник не поскольку он мыслится, но поскольку он таков в себе и по своей сущности. Конечно, при этом также прекрасно известно, что всякое то или иное мышление в этом «так-бытии» многоугольника ничего не меняет.

Лишь при таком условии вообще имеет смысл говорить об истинности или ложности такого рода суждений. Ибо истинность означает соответствие высказывания чему-то, что независимо от него таково, каково оно есть; точно так же ложность означает несоответствие. Если по ту сторону понятия нет бытия предмета, а по ту сторону суждения — существующего положения вещей, то нет и ничего, чему понятие и суждение могли бы соответствовать, и разница истинного и ложного теряет силу. Но так как именно в математике имеет место очень определённая претензия на истинность, то как раз тем самым в ней неявно подразумевается бытие предметов, о которых она ведёт речь в своих суждениях. А так как в случае её предметов о реальном бытии дело может идти не без оговорок, то для них должно быть характерно бытие иного рода. Это бытие иного рода имеется в виду в выражении «идеальное бытие».

е) Дальнейшие примеры и выводы

Это соображение в точности следует за феноменом математического суждения, умозаключения, операций вычисления, доказывания, выведения, короче — математического мышления, каким мы его обнаруживаем и можем со всей точностью проанализировать. Способ же, каким вслед за феноменом обнаруживается предположенность предмета как в себе существующего, — это характерная форма данности идеального бытия. Впоследствии, разумеется, можно будет и непосредственно поразмышлять об этом бытии. Пока же требуется окольный путь через высказывание. Ибо именно высказывание, равно как и вся сфера мысли, в которой оно осуществляется, скрывает идеальное бытие. Оно скрывает его от первоначального, поверхностного взгляда, причём как раз в силу его собственной предрасположенности, его собственной осознанности, и именно потому оно открывает идеальное бытие при более глубоком проникновении. Ибо это проникновение состоит в распознании предрасположенности и в достижении того, что скрыто от суждения.

Альтернатива, «или реальное, или только лишь мыслимое», оказывается ошибкой. Неверно, что только вещно реальный многоугольник, или даже показываемый, пребывает в себе. Есть ещё и другое в-себе-бытие, которое, однако, далеко от того, чтобы быть голой абстракцией. Именно оно подразумевается в геометрическом суждении.

То же самое относится к предмету положения «а° равно 1» или «З ⁶ равно 729». Если бы кто-то высказал, что «а° равно 0» или «З ⁶ равно 728», то можно было бы очень легко показать, что это не «есть» так, что, следовательно, высказывание неверно; а это будет означать, что оно не затрагивает того, что такое на самом деле «есть» а° или З ⁶. В этом отчётливо обнаруживается, что в смысле высказывания уже предполагается некая действительность величин а° и З ⁶ в их сфере, некое бытие sui generis, в отношении к чему высказывание может быть истинным или ложным, но в существовании чего истинность или ложность высказывания уже ничего не могут изменить.

Таким образом, способ бытия, о котором здесь идёт дело, явно обладает самостоятельностью в отношении суждения и мнения, в отношении познанности и непознанности, познаваемости и непознаваемости. Он обладает этой самостоятельностью, несмотря на то что предмет, за которым суждение таковую признает, нереален и даже не подразумевается реальным. Но такая самостоятельность образует точный смысл того, что в теории познания называется в-себе-бытием: независимое от познания существование предмета, или, как уже выявилось выше в рамках более общего рассмотрения, сверхпредметность предмета познания.

При этом важно зафиксировать этот простой смысл «гносеологического в-себе-бытия» во всей строгости и не путать его, к примеру, с кантовским понятием «вещи в себе» или тем более с каким-нибудь метафизически субстанциализированным значением. Ибо только в указанном смысле он относится к феномену. Но в этом смысле он неотделим от него: в математическом мышлении, суждении и даже познании схватываемый предмет понимается как существующий независимо от мышления, суждения и познания. Он понимается как давно существовавший и как тот, который будет существовать впредь, то есть как вневременной, но никогда всерьёз как тот, что впервые осуществляется в суждении.

Именно этот характер в-себе-бытия идеальное бытие разделяет с реальным. В нём оба способа бытия не различаются, а это причина того, почему вообще приходится помещать их онтологически рядом друг с другом и почему требуется избегать всякой необдуманной сдержанности одного в отношении другого — как она нередко выказывалась в этом отношении, таким образом, на всём протяжений от простого восприятия вещи до математического познания может быть зафиксирован один и тот же базовый феномен. Подобно тому как визуально рассматривая вещи, мы считаем, что рассматриваемые вещи не возникают впервые в рассматривании, но что они уже заранее существовали в себе и лишь попали в поле зрения, точно так же мы считаем, что при математическом познании вневременно-идеальный предмет лишь попадает в поле усмотрения, но не возникает впервые одновременно с усмотрением. И поэтому такое усмотрение, хотя оно не касается реального, мы считаем подлинным познанием. Разница же способов бытия заключается не в гносеологическом в-себе-бытии, но в особенном роде существования.