Герхард Фоллмер:
Эволюционная теория познания.
Часть H. Деантропоморфизация нашей картины мира

Целью науки является знание. (Неоспоримо, правда, что мотивы учёных, зачастую, другие.) Мы хотим знать, как устроен мир, каковы его свойства и структуры. Мы стремимся прежде всего к объективному познанию мира. Мы интересуемся, следовательно, не только тем, что нам отвечает мир, когда мы его спрашиваем, как он нам является, когда мы наблюдаем, экспериментируем, делаем измерения, но также его объективными структурами, которые имеются в наличии тогда, когда их никто не наблюдает. Поэтому мы не застываем на «данном»; мы выдвигаем гипотезы и теории, с помощью которых мы стремимся ухватить определённые черты мира-в-себе (См. постулат объективности).

Наука, тем самым, осуществляет (согласно интенции) объективирование нашей картины мира. «Картиной мира» мы называем знание, которое мы имеем о мире, человеке и месте человека в этом мире. (В понятии «мировоззрение», напротив, скрываются также религиозные, идеологические или философские компоненты, которые мы здесь сознательно исключаем.) Правда, науку развивает человек; но также наоборот, именно наука даёт человеку ясное понимание его места в мире.

Человек всегда склонен к тому, чтобы маленькую область, в которой он живёт, рассматривать как центр мира и делать свою специальную частную жизнь масштабом универсума. Это тщеславное притязание, этот довольно провинциальный способ мыслить и судить, он должен оставить. (Cassirer, 1970, 16)

Если следовать истории научной картины мира, то можно констатировать две тенденции, которые тесно взаимосвязаны друг с другом:

1. Место человека всё больше и больше сдвигается от центра мира к его «краю».
2. Научные понятия и теории всё больше отдаляются от повседневного языка и повседневного знания.

Из науки проистекают глубокие сдвиги в понимании места человека в космосе. В Средневековье Земля была центром видимого мира и всё имело цели, соразмерные человеку. В Ньютоновском мире Земля стала маленькой планетой, вращающейся вокруг незначительной звезды; астрономические расстояния были настолько большими, что Земля в сравнении с ними представлялась булавочной головкой. Представлялось невероятным, что это огромное сооружение было выдумано только для блага немногих творений на этой булавочной головке. (Russel, 1961, 523)

Первоначальная картина мира была антропоцентристской и антропоморфной. Антропоцентристской была геоцентристская система мира, что уже неоднократно обсуждалось и не нуждается здесь в дальнейших разъяснениях. Антропоцентристскими были также средневековые метафизика и теология.

Обе эти доктрины основывались — как бы не различались они в своих методах и целях — на общем принципе: обе представляли универсум как иерархический порядок, в котором человек занимает высшее место. В философии стоицизма и в христианской теологии человек описывался как ключевое звено универсума. (Cassirer, 1970, 15)

Рай для человека здесь, потоп направлен против человека; кометы, землетрясения, извержения вулканов — знаки бога или боги для человека; они означают ожидания, угрозы, обещания. Также и астрология является чистым антропоцентризмом. То, что звёзды могут оказывать влияние на человеческую жизнь и что мы можем предсказать это влияние, относится к числу древнейших человеческих верований. Именно потому, что оно соответствует антропоцентристской картине мира, оно очень трудно искоренимо. Учение, которое отводит человеку почётное место, будет признано им скорее, нежели то, которое не предоставляет ему никаких привилегий. О том, что Земля не занимает привилегированного, в физическом смысле, места во Вселенной, свидетельствует не только переход от геоцентристской системы к гелиоцентристской, но фактически любое другое знание из области астрономии и космологии: луна является охлаждённой материей (Анаксагор), звёзды — раскалённые шары (Джордано Бруно); существует много солнц, много планетных систем, много млечных путей (Кант); распределение химических элементов во Вселенной примерно постоянно; физические законы действуют во всём универсуме…

Дальнейший аргумент против антропоцентристской картины мира даёт учение о происхождении видов. Человек рассматривается как звено в непрерывной цепи развития и тем самым лишается привилегированного места также и в биологическом плане. Отсюда, во многом проистекает, как уже упоминалось, эмоциональное сопротивление эволюционной теории.

Естественным образом приводят наши интересы (и поэтому также школьные занятия) к человеко-центированному знанию. Так, мы охотно принимаем, что растения служат как источник кислорода для животных и человека. Но биологически кислород является побочным продуктом растительного фотосинтеза. В действительности, многие растения развиваются существенно лучше в искусственной атмосфере с пониженным содержанием кислорода, нежели в «нормальном» окружении.

Подходя естественно-исторически, было бы весьма уместным сказать, что животные и люди, с точки зрения растений, представляют собой в высшей степени полезные жизненные формы, так как они взяли на себя решение задачи «устранения отходов», другим способом для растений неразрешимую, что рано или поздно привело бы к гибели растений от ими самими производимого кислорода. (Ditfurth, 1973, 55)

Аналогично тому, как курица, согласно изображению дарвиновского критика Сэмюэля Бутлера, представляет собой лишь трюк яйца в целях производства нового яйца, можно утверждать, что животные и люди служат растениям в качестве уборщиков отходов.

Также, как в кислородном цикле, человек во многих других случаях выступает только как элемент круговорота веществ, который включает человека, но никак его не выделяет.

Прогресс науки можно рассматривать как изменение перспективы, в результате чего человек всё дальше отодвигается от центра. Человек — ни творец мира, ни его цель. Здесь имеются, естественно, антропологические следствия, которых мы не касаемся.

Ещё важнее, чем изгнание человека из центра Вселенной, была деантропоморфизация нашей картины мира. При этом черты, которые основывались на специфичеком человеческом опыте, неуклонно элиминировались наукой.

Этой цели служили, например, измерительные инструменты. Они не только функционально заменяли наблюдатели и были надёжнее, быстрее и точнее его, они расширяли исследовательскую область по многим направлениям. Например, они чувствитеельнее и обрабатывают сигналы, которые так слабы, что наши органы чувств на них не реагируют. Они имеют большие разрешающие способности, то есть два раздражения, которые для нас не различимы, могут регистрироваться ими как различные. Далее, они выходят за пределы доступных нам областей восприятия. Спектр видимого света расширяется до включения электромагнитного спектра; мы производим и воспринимаем ультрафиолет, мы используем приборы для определения наличия электрических и магнитных полей, мы шлифуем линзы, изготавливаем микроскопы и ускорители, чтобы сделать структуру микромира видимой или познаваемой как-либо иначе; мы конструируем подзорные трубы и радиотелескопы, чтобы принимать сигналы из космоса. Мы расширяем, следовательно, область наблюдаемых величин.

Деантропоморфизация основывается не только на использовании высокочувствительных приборов и расширении соответствующих областей. Наука выдвигает гипотезы и теории о мире, которые хотя и должны объяснять наш опыт, но которые во многих отношениях отличаются от гипотез повседневного опыта. Также и здесь мы пытаемся выходить за пределы чувственно воспринимаемого, правда, в совершенно ином направлении нежели измерительные приборы:

Во-первых, мы констатируем, что разделение мира или явлений и классификация самих наук становятся всё менее антропоморфными. Алхимия разделяла химические вещества по запаху, вкусу и цвету и по их специфическим реакциям. Сегодня для классификации элементов мы используем периодическую систему, для классификации химических связей — структурные формулы. Физика начинала с чувственного опыта глаз, ушей, чувства тепла и так далее и образовала такие ветви как оптика, акустика, учение отеплоте. Но сегодня акустика относится к механике, учение о теплоте к термодинамике, явления оптики, электричества и магнетизма объединены в максвелловской теории электромагнетизма.

Развитие идёт в направлении разделения мира и научных дисциплин по объективным критериям, например, по возрастающей сложности их объектов: поля, элементарные частицы, ядра, атомы, молекулы, макромолекулы, микроскопические тела, организмы, популяции…

Во-вторых, для формулировки наших теорий мы используем сконструированный для этих целей нами самими научный язык. Мы знаем (например, из эволюционной теории познания), что наш естественный язык, хотя и годится для повседневного взаимодействия человека с человеком и для описания черт окружающего мира, которые лежат в области «средних размеров», но этот язык не достаточен для точного и критичного познания мира. Некоторые понятия, которые уже в повседневном языке имеют шаткое значение, такие как сила, энергия, воздействие, уточняются и применяются только после этого уточнения. Другие понятия, такие как пульсар, протон, спин, энтропия, ген создаются наукой полностью, так как в повседневном языке совершенно нет слов для обозначения соответствующих структур: то, что не было предметом повседневного опыта, не получало также отражения и в языке. Развитие научного языка идёт зачастую настолько далеко, что не специалист совершенно больше не понимает предложений учёного.

В-третьих, во всё возрастающей степени для фолрмулирования наших теорий, для проверки их непротиворечивости и выведения следствий мы используем абстрактные методы, особенно методы математики и формальной логики. Было бы заблуждением полагать, что математика применима только к количественным величинам. Математика есть наука о формальных структурах. Там, где наука имеет дело со структурами, мы можем попытаться описать их с помощью математики. Математические методы работают частично как самостоятельные алгоритмы, которым мы можем доверить проблему, потому что они развиты независимо от неё и их корректность может быть проверена.

Особенно важным средством формализации научных высказываний является аксиоматический метод. В течение тысячелетий восхищавший в математике, он постепенно находит применение в физике и других естественных науках.

В-четвёртых, применение абстрактных методов и моделей во многих случаях исключает созерцательную наглядность рассматриваемых структур. Современная наука (особенно физика нашего столетия) установила, что наглядность не является критерием правильности теории. Она может играть большую практическую роль для развития и проверки теории; но она ничего не говорит об истинности её содержания. Ибо наша способность наглядного представления развита на структурах нормального окружения, на соотношениях средних размеров.

Это ещё вопрос, можем ли мы требовать, чтобы бог создал свой мир так, чтобы он был познаваем наивным способом с помощью понятийных структур, основывающихся на нашем созерцании. (Bavink, 1949, 134)

Наглядной могла бы считаться ещё классическапя механика (хотя уже здесь должны быть введены сильные ограничения: в чём состоит, например, наглядное значение принципа Гамильтона?). Так, длительное время верили, что вся физика должна быть редуцирована к механике. Введение и признание понятия поля благодаря теории электромагнетизма полностью разрушило эту мехзанистическую надежду. Но не-нгаглядными в подлинном смысле являтются принципы и математические структуры теории относительности и квантовой теории, например, четырёхмерное пространство или принцип Паули.

В-пятых, вследствие результатов совремнной физики мы даже вынуждены корректировать категории опыта. Эта новация — которую Кант не включал в число возможных — быть может наиболее важная в контексте деантропоморфизации нашей картины мира. Также, как в случае с наглядностью, не следует ожидать, что наши структуры опыта, созданные в и для макроскопического мира, будут применимы ко всей действительности. Это, правда, не означает, что это ожидание непременно должно вести к противоречиям; но, в соответствии с эволюционной теорией познания, мы должны считаться с тем, что фактически они снова и снова ведут к противоречиям, которые могут быть разрешены только благодаря тому, что отказываются от предпосылок о структуре мира, считавшихся само собой разумеющимися. Ранее мы привели целый ряд таких принципиальных новаций.

В-шестых, мы наблюдаем явный отход от теолеогического мышления. Тот факт, что люди действуют целенаправленно и животные демонстрируют целесоразмерные структуры, недостаточен для заключения о том, что в природе господствует аналогичная воля или цель. Телеологической мышление, внедрённое в европейскую мысль благодаря Аристотелю, исчезло из физики относительно рано, но в биологии господствовало ещё в XIX и частично даже в XX столетии. Фактически оно служило скорее сокрытию нашего незнания, чем какому-либо прояснению.

Следует выявлять другие антропоморфные структуры, которые противоречат идеалу объективности науки и поэтому должны устраняться. Таким образом, прогресс познания состоит не только в повороте перспективы, при котором человек сдвигается с центрального места, но также в трудоёмком, но непрерывном объективировании. Сама эволюционная теория познания представляет собой шаг в этом направлении. Этот факт получает разъяснение в следующей главе.