Герхард Фоллмер:
Эволюционная теория познания.
Часть D. Эволюция познавательных способностей

В части B мы видели, что достижения субъекта в получении знаний состоят в конструировании или реконструировании (гипотетически постулируемого) реального мира. То, что это реконструирующее достижение следует понимать как функцию мозга, особенно ясным делают многочисленные данные психофизического соответствия, которые мы находим в нейрофизиологии и психологии. Об этом говорит далее то, что животные демонстрируют предварительные ступени типично человеческих «духовных» достижений, что многие структуры восприятия содержат врождённые компоненты и что когнитивные способности в определённой степени наследуются. Наконец, расширение области нашего опыта с помощью приборов не только показывает, что наши структуры восприятия очень ограничены, но также и то, что они особенно хорошо приспособлены к нашему биологическому окружающему миру.

Тем самым вновь возникает главный вопрос, как получилось, что субъективные структуры восприятия, опыта и (возможно) научного познания, по меньшей мере частично, согласуются с реальными структурами, вообще соответствуют миру. После того, как мы подробно рассмотрели эволюционную мысль и эволюционную теорию, мы можем ответить на этот вопрос:

Наш познавательный аппарат является результатом эволюции. Субъективные познавательные структуры соответствуют миру, так как они сформировались в ходе приспособления к этому реальному миру. Они согласуются (частично) с реальными структурами, потому что такое согласование делает возможным выживание.

Здесь на теоретико-познавательный вопрос даётся ответ с помощью естественнонаучной теории, а именно с помощью теории эволюции. Мы называем эту позицию биологической теорией познания или (не вполне корректно в языком плане, но выразительно) эволюционной теорией познания ⁷⁹. Она объединима, однако, не только с биологическими фактами и теориями, но также с новейшими результатами психологии восприятия и познания. Кроме того, она принимает в расчёт постулаты гипотетического реализма: она предполагает существование реального мира (в котором и по отношению к которому осуществляется приспособление) и понимается как гипотеза, которая доказуема только относительно. Если эволюционная теория права и имеются врождённые и наследуемые познавательные структуры, тогда они подчиняются «обоим конструкторам происхождения видов: мутации и селекции» (Lorenz), именно как морфологические, психологические и поведенческие структуры.

Так как все органы развивались во взаимодействии с окружающим миром и приспосабливаясь к нему, то воспринимающий и познающий орган был развит в соответствии с совершено определёнными свойствами окружающего мира; это соответствует факту, что вопреки вечному течению и становлению классификационные признаки остаются константными, Познавательные возможности являются коррелятом констант в окружающем мире. (Sachsse, 1967, 32)

Зачатки образования ложных гипотез об окружающем мире в ходе эволюции быстро элиминировались.

Тот, кто на основе ложных познавательных категорий образовывал ложную теорию мира, тот погибал в «борьбе за существование» — во всяком случае, к тому времени, когда шла эволюция рода Homo. (Mohr, 1967, 21)

Выражаясь грубо, но образно: обезьяна, которая не имела реалистического представления о ветви, на которую она прыгала, была бы вскоре мёртвой обезьяной — и не принадлежала бы поэтому к числу наших предков. (Simpson, 1963, 84)

Напротив, формирование мыслительных способностей, которые позволяют схватывать структуры реального мира, открывает необозримые селекционные преимущества. При этом для сохранения и успеха вида, по причинам естественной экономии, однозначно лучше учитывать основополагающие и константные окружающие условия уже на генетическом уровне, передав задачу приспособления и интернализации инвариантных структур каждому индивиду отдельно.

Сегодня нет больше оснований серьёзно придерживаться представления, которое сложные человеческие достижения приписывает нескольким месяцам (в лучшем случае годам) индивидуального опыта, а не миллионам лет эволюции или принципам нервной организации, которые, возможно, ещё глубже укоренены в физических законах. (Chomsky, 1969, 82)

Приспособительный характер распространяется не только на физические, но также на логические структуры мира (если такие существуют).

Уже во время родоисторического развития животного мира имелось постоянное приспособление к логическим закономерностям, ибо все наследственные реакции, которые с ними не согласуются, из-за связанных с этим недостатков, были уничтожены в ходе конкурентной борьбы. (Rensch, 1968, 232)

Законы эволюции свидетельствуют, что выживает только тот, кто достаточно приспособлен. Просто из того, что мы ещё живём, мы можем, следовательно, заключить, что мы «достаточно приспособлены», то есть наши познавательные структуры достаточно «реалистичны». С эволюционной точки зрения следует ожидать, что, связанные с нашим мозгом «познавательные способности», развитые в ходе эволюции, способны постигать структуры реального мира, по меньшей мере, «адекватно выживанию».

Взгляд, согласно которому формы опыта представляют собой возникший в ходе приспособления аппарат, оправдавший себя в ходе миллионов лет борьбы за существование, констатирует, что между «явлением» и «реальностью» существует достаточное соответствие. Уже тот факт, что животные и человеческие существа ещё существуют, доказывает, что формы их опыта соразмерны реальности. (V. Bertalanffy, 1955, 257)

Открытие этологии, что некоторые животные обладают только неполным пространственным и образным восприятием, не только свидетельствует о приспособительном характере наших структур восприятия, но указывает также на родоисторические предварительные ступени и ведёт к эволюционному объяснению высших способностей, например, мышления и абстрагирования. Ибо центральный аппарат, который у дочеловеческих приматов делает возможным точное пространственное восприятие, достигает ещё большего.

Интенция к действию могла быть отделена от её непосредственного перевода в моторику и это обстоятельство… освободило в самом мозге модель внешнего пространства, с которой отныне стало возможным «заниматься», «осуществлять операции» в наглядном представлении… Животное могло думать, прежде чем действовать! Биологическое значение этой способности, испытывать различные возможности решения в представлении, видны отчётливо. Животное могло «познавать» различные способы действия, избегая негативных последствий. (Lorenz, 1943, 343)

Оперирование в пространстве представления есть, несомненно, первоначальная форма мышления. Ранее мы указали примеры такого продуманного поведения у животных. Эта ранняя форма мышления независима от словесного языка. Но также и язык отражает эту связь: мы имеем не только понимание, но и понятие и предвидение, мы схватываем или понимаем взаимосвязь и наиболее важный путь получения знаний есть метод (= обходной путь). «Мне не удалось найти какую-либо форму мышления, которая была бы независима от центральной пространственной модели» (Lorenz, 1954, 230). Так, высшие достижения теоретического мышления у людей проявляют своё происхождение из способностей пространственного оперирования особей, передвигающихся с помощью хватания.

Ввиду тесной связи нашей формы восприятия пространства с до-человеческими формами пространственного ориентирования и, особенно, принимая во внимание почти непрерывную цепь, которая ведёт от простейших рефлексов до высших достижений человека, нам представляется совершенно неоправданным постулировать какие-либо вне-естественные способы возникновения наиболее важных и принципиальных пра-форм нашего рационального мышления. (Lorenz, 1943, 344)

Другим случаем, в котором постепенное развитие определённой функции мозга вело к качественно новому достижению, является восприятие образа. (Пространственное) восприятие образа интегрирует различные константные достижения нашей системы восприятия и позволяет нам узнавать предметы вопреки меняющемуся удалению, перспективе, освещению. Оно отвлекается от случайных или несущественных обстоятельств и обеспечивает константность вещей окружающего мира. Это достижение, состоящее в отчленении, позволяет также отвлекаться от других признаков предмета как несущественных и продвигаться к более общим «образам». Но этот процесс есть не что иное, как допонятийное абстрагирование.

Нейтральный аппарат восприятия, который создаёт конкретный индивидуальный предмет в нашем мире явлений и тем самым образует основу всех высших достижений объективирования, создаёт этим в нашем внутреннем мире основу для образования абстрактных, сверх-индивидуальных родовых понятий… Никто не захочет отрицать тесную связь, которая существует между обсуждаемыми достижениями образного восприятия и подлинным образованием понятий. (Lorenz, 1943, 322)

Правда, достижения абстрагирования в восприятии образа имеют до-языковую природу. Пример этому — способность искусствоведа, на основе неизвестного ему произведения, узнать композитора, художника или поэта, или «системное чувство» биолога, который относит не виденное им ранее животное к правильному роду или семейству. Оба, даже при внимательном самонаблюдении, не могут указать признаки, по которым проводили классификацию. Это «абстрагирующее» достижение в восприятии образа всегда предшествует образованию понятий. Также и в родовой истории между восприятием образа и образованием понятий существует сходное соотношение (Lorenz, 1943, 324).

Третьим примером возникновения качественно нового достижения посредством усиления спобности, имеющейся в царстве животных, может служить переход от любопытствующего, ориентировочного поведения к самопознанию и самосознанию (Lorenz, 1973, 201 ff). В этом решающий шаг сделали также антропоиды. Они располагали не только хорошим восприятием пространства и свободой движения, но их рука продолжительно действовала в поле их зрения. Этого нет у большинства млекопитающих и многих обезьян.

Уже простое понимание факта, что собственное тело или собственная рука также является «вещью» во внешнем мире и имеет такие же константные, характерные свойства, должно было иметь глубокое, в подлинном смысле эпохальное значение… В тот момент, когда наш предок первый раз осознал одновременно свою собственную, хватающую руку и хватаемый ей предмет как вещи реального внешнего мира и увидел взаимодействие между обоими, сложилось его понимание процесса хватания, его знание существенных свойств вещей. (Lorenz, 1973, 203)

Наконец, эволюционная теория познания отвечает на вопрос, также поставленный ранее, почему наша система восприятия двусмысленных фигур решает всегда в пользу одной интерпретации и не даёт сообщения о «неопределённости»: восприятие, кроме ориентировки служит также тому, чтобы предоставлять возможность немедленной реакции на окружающие обстоятельства. Поэтому биологически целесообразнее немедленно решиться с 50 процентами вероятностью успеха на принятие специальной интерпретации, чем заниматься долгосрочной статистикой или пытаться найти бессмысленные компромиссные решения. То, что при этом восприятие может произвольно преобразовываться, есть, быть может, определённый компромисс принципиальной неисправимости восприятия гештальта.

Решение дилеммы передаётся, так сказать, высшим центрам.

С помощью эволюционной теории познания, таким образом, даётся ответ на многие важные вопросы. Во-первых, мы знаем, откуда происходят субъективные структуры познания (они продукт эволюции). Во-вторых, мы знаем, почему они почти у всех людей одинаковы (потому что они генетически обусловлены, наследуются и, по меньшей мере, в качестве основы являются врождёнными). В-третьих, мы знаем, что и почему они, по меньшей мере частично, согласуются со структурами внешнего мира (потому что мы бы не выжили в эволюции).

Ответ на главный вопрос, вытекающий из приспособительного характера нашего познавательного аппарата, есть непринуждённое и и непосредственное следование тезису о эволюции познавательных способностей. Было бы не плохо, хотя и бессмысленно трудно, дать здесь точное определение и исследование системы познавательных структур и тем самым заполнить рамки, обозначенные эволюционной теорией познания. Это не является целью настоящих исследований. Наша задача, скорее показать, что эволюционный подход фактически релевантен для теории познания, так как он ведёт к осмысленным ответам на старые и новые вопросы. Однако не наша задача давать ответ на все эти вопросы.