Герхард Фоллмер:
Эволюционная теория познания.
Часть Н. Проблема индукции

В статье, которая открывается приведённой цитататой, Штегмюллер даёт ясную и сжатую формулировку проблемы индукции или «юмовской проблемы», как назвал её К. Поппер.

Имеются ли сохраняющие истинность, расширяющие заключения?

Имеются ли, другими словами, заключения, в которых истинность посылок переносится на вывод, причём вывод имеет большее содержание, чем посылки? Юмовский отрицательный ответ является ясным отрицанием любой формы индуктивизма, и он доныне не опровергнут. Все попытки доказать или даже опровергнуть какой-либо принцип индукции, ведут к кругу; ибо для доказательства нужно использовать этот (или другой) принцип индукции.

Грубоватым, но показательным примером индуктивного заключения является принцип пара-индукции ¹¹⁶. Будущая встреча события тем вероятнее, чем реже оно доныне встречалось, и тем невероятнее, чем оно встречалось чаще.

Хотя все эти правила отбрасываются как абсурдные, было бы нелегко опровергнуть позицию пара-индуктивиста. Его правило является точным, его можно даже квантифицировать. Оно может быть сформулировано как правило для указаний и, в долгосрочной перспективе, для последующих отдельных случаев. Оно логически неопровержимо. Также и аргумент успешности ничего не определяет: правда, в соответствии с орто-индукцией, правило, если оно доныне не было успешным, не будет успешным также и в будущем; но пара-индуктивист именно на основе этой неудачи заключает, что его шансы на успех в будущем возрастают, правило пара-индукции демострирует здесь определённую самосогласованность ¹¹⁷. Пара-индуктивист даже учится на основе опыта; ведь он постоянно изменяет свои ожидания в соответствии с прочным правилом. Нормальный способ аргументации здесь отказывает; ибо то, что другие правила заключения оказываются неприменимыми или неразумными, для пара-индуктивиста, естественно, не доказательство того, что он сам иррационален. Принцип пара-индукции, правда, также нельзя доказать. Он представляет собой расширяющее заключение; ибо от (конечно многих) наблюдений он ведёт к высказыванию о чём-то не наблюдаемом. Но невозможно показать, что оно сохраняет истину. И это, согласно аргументации Юма, действует для всех принципов индукции: сохраняющие истину, расширяющие заключения отсутствуют; индукция есть иллюзия.

Значение и мощь юмовской аргументации постоянно недооценивалась и продолжает недооцениваться также и сегодня. Юмовские размышления, например, часто неверно трактуются в том смысле, будто он только показал невозможность доказательства того, что любое индуктивное заключение с истинными посылками имеет истинный вывод. (Stegmuller, 1971, 18)

Юм утверждал скорее, что мы не сможем это доказать ни для какого индуктивного заключения, причём независимо от того, как выглядит индуктивное правило. Правда, как показал Штегмюллер (1971), имеются две производные проблемы от проблемы индукции, теоретическая и практическая: Каковы критерии (или нормы) оценки гипотез (Поппер)? Каковы аргументы для обоснования практических норм (Карнап)? И здесь речь идёт не об этой производной проблеме, а о второй, психологической части юмовской проблемы: ¹¹⁸ Если на основе (повторяющихся) отдельных случаев неоправдано заключать об общих законах или, по меньшей мере, о других случаях, ещё не имеющихся в наличии, почему вопреки этому, все разумные люди ожидают и верят, что будущий опыт будет соответствовать прошлому? Является ли это ожидание полностью иррациональным? Поппер (1973, 17) фактически полагает, что, начиная с Юма, многие заблуждающиеся индуктивисты стали иррационалистами.

Рациональный ответ вытекает из эволюционной теории познания. Согласно ей мы имеем врождённую склонность воспринимать закономерности в нашем окружающем мире и устанавливать сходства. Мы сохранили эту склонность потому, что она была испытана в ходе естественного отбора.

Наши масштабы сходства частично приобретены, однако мы должны также иметь определённые врождённые критерии, иначе мы никогда не могли бы начать образовывать привычки и постигать вещи. Естественный отбор мог бы объяснить, почему врождённые критерии сходства для нас и других животных оказались лучше, чем ненаправленные попытки угадать ход естественных событий. Для меня этот мыслительный ход уже устраняет частично неловкость, связанную с шаткостью индукции. (Quine, 1968, 102)

Юм называет эту склонность ещё инстинктом; сегодня говорят прежде всего о диспозиции. Обозначения конвенциональны; важным в этой связи является то, что также диспозиции такого рода имеют гипотетический характер, они не могут быть ни доказаны посредством общих законов, ни сами использованы для доказательства закономерностей мира. То обстоятельство, что способность диспозиции гипотетически «заключать» на основании прошлого о будущем, на основании отдельного опыта о закономерностях, подтверждена в ходе естественного отбора, не даёт гарантии того, что она сохранится и в будущем (хотя мы — на основе именно этой диспозиции — в этом не сомневаемся).

Врождённая склонность к обобщениям и экстаполяциям является, правда, самосогласованной, будучи применённой к самой себе; но также и эти факты ничего не доказывает о её истинности, они не доказывают её применимость к будущему. Вместо того, чтобы естественные законы формулировать как общие высказывания, например: «Для всех времён и во всех местах действует А» мы должны сказать так: «Во всех встречавшихся доныне случаях действует А, и ничего не говорит против того, что это сохранится и в будущем».

Ко многим индуктивным заключениям, считавшимися чем-то само собой разумеющимся, были найдены исключения, например:

• a) Все лебеди белые. (В Австралии обнаружили фактически чёрных лебедей).
• b) Солнце движется (в среднем) все 24 часа. (Это действительно не на всей Земле, а именно по ту сторону полярного круга. Phifeas von Marseille (350–300), который описал полуночное солнце и «замёрзшее небо» в течение столетий считался мастером лжи.) ¹¹⁹
• c) Все живые существа смертны. (Одноклеточные не являются смертными; они делятся.)

Мы можем даже придумать мир, в котором наши индуктивные ожидания были бы бесполезны или даже вредны. Мир мог бы (в рамках физических законов) быть настолько неупорядоченным, что обучение посредством проб и ошибок было бы бессмысленным или совершенно не могло бы установиться. Солнце могло бы взорваться как Новая, нам могла бы встретиться комета, подземная водородная бомба могла бы привести к цепной реакции запасов урана, смертельный яд или сильное радиоактивное излучение могли бы истребить человечество и так далее.

Несмотря на это, эволюционная точка зрения имеет важные преимущества.

Во-первых, она даёт объяснение существования наших врождённых, орто-индуктивных диспозиций. Мир, в котором мы живём, доныне не был настолько хаотичным, каким бы он мог быть, а является относительно константным и упорядоченным. Ожидание закономерности, способность обучаться посредством проб и ошибок, склонность на основании прошлого «заключать» о будущем, сохранили поэтому доныне диспозицию к индуктивным заключениям. Живые существа, которые бы этим не обладали, например, параиндуктивисты или существа без условных рефлексов были бы подавлены в естественом отборе и вымерли.

Ибо если наши предпосылки ложны, то наши стремления остаются неудовлетворёнными, и если такое случалось бы часто, мы бы вскоре погибли. Поэтому нет ничего особенно примечательного в нашей способности делать правильные предсказания о закономерностях нашего мира. Если бы мы этого не могли делать, мы бы здесь не находились, чтобы заметить наши ошибки. (Pepper, 1958, 106)

Во-вторых, эволюционный подход даёт прагматическое оправдание нашим диспозициям.

Уже в том, что мы существуем и можем себя спрашивать, насколько оправданы самой природой наши заключения о закономерностях, заключаются основы нашей веры в это. Это не логическое а (много лучше) фактическое обоснование индуктивного скачка… На этот вопрос, которым занимались Юм и Кант… даётся ответ: мы имеем врождённые диспозиции предполагать закономерности и, если бы наш окружающий мир этими закономерностями не обладал, мы не находились бы здесь и не ставили такие вопросы. (Pepper, 1958, 106 f)

Если бы сегодня родился параиндуктивист (что, впрочем, предполагает мощнейшую мутацию), то он бы не знал, что он должен делать; ибо его принцип говорит ему только то, что не должно случиться (все естественные законы для него не значимы); но отсюда не вытекает ещё отчётливых предпосылок, которые могли бы руководить его действиями.

Так пара-индуктивист, ожидая, что солнце завтра не взойдёт, вынужден ориентироваться на то, что будет светло; он не смог бы ничего видеть (глаза отрицаются в их обычной службе), однако, он должен был бы опираться на ясновидение.

Пара-индуктивист полностью неспособен к действию. То же самое относится к анти-индуктивисту, который из-за факта, что мы не имеем логических оснований ожидать закономерностей на завтра, вообще ничего не ожидает. Конституционный индуктивист, напротив, руководствуется — то есть, как он привык — гипотетически постулированными закономерностями и действует в соответствии с ними. (Popper, 1973, 34 f) Это было ловким ходом эволюции — снабдить человека такими ожиданиями, чтобы даже строгий логик не утратил волю к действию.