Неодетерминизм

Неодетерминизм — это новая версия интерпретации феномена детерминизма (см. Детерминизм) в современной культуре, обусловленная презумпциями нелинейности (см. Теория нелинейных динамик) и отказа от принудительной причинности, предполагающей наличие так называемой «внешней причины». Если идея традиционного (линейного) детерминизма (линейной взаимосвязи и взаимообусловленности явлений действительности, линейной эволюции, линейного прогресса) была доминирующей в европейской культуре на протяжении почти всей её истории, то современная культура характеризуется радикальным поворотом к неодетерминизму — в рамках как естественнонаучной, так и гуманитарной традиций.

Для естествознания переход к нелинейной парадигме связан именно со становлением неклассической науки; применительно к гуманитарной сфере правомерно относить зарождение идей нелинейности к гораздо более раннему периоду. В первую очередь, это относится к философии и социальной истории: фиксация внимания на феномене «неслучайности» (неэлиминируемости) случая впервые была осуществлена именно в этих областях, начиная с идеи Эпикура о самопроизвольном отклонении атомов. Параллельно традиции жёсткого детерминизма, трактовавшего случайность как онтологизацию когнитивной недостаточности (от Демокрита до Новой Европы) или как результат взаимодействия (пересечения) несущественных причин (гегельянство — марксизм), в истории философии может быть выделена и традиция, рассматривающая феномен случайности под своим углом (от концептуальной экспликации данных идей у У. Петти и А. Кетле до их парадигмального конституирования и аксиологического доминирования в постмодернизме).

По ретроспективной оценке Ж.-Ф. Лиотаром классической традиции, в рамках последней универсально предполагалось, что в качестве предмета естествознания «природа является безразличным, бесхитростным соперником», тогда как «в гуманитарных науках референт, человек, также является участником игры, обладающим речью, развивающим какую-либо стратегию, возможно неоднозначную, в противовес стратегии учёного: здесь тип случайности, с которой сталкивается исследователь, является не предметным или индифферентным, но поведенческим, или стратегическим, то есть противоборствующим».

Аналогично, синергетическое описание (см. Синергетика) парадигмальных особенностей классического естествознания выявляет их обусловленность идеей жёсткого линейного детерминизма: «Подобно богам Аристотеля, объекты классической динамики замкнуты в себе. Они ничего не узнают извне. Каждая точка системы в любой момент времени знает всё, что ей необходимо знать, а именно распределение масс в пространстве и их скорости. Каждое состояние содержит всю истину о всех других состояниях. каждое может быть использовано для предсказания других состояний, каково бы ни было их относительное расположение на оси времени. В этом смысле описание, предоставляемое наукой, тавтологично, так как и прошлое, и будущее содержатся в настоящем» (И. Пригожин, И. Стенгерс). Такой подход предполагает наличие в исследуемом предмете имманентной и имплицитной логики развития, последовательно разворачивающейся в ходе его эволюции, которая в силу этого обстоятельства может быть представлена в качестве поступательного ряда этапов, каждый из которых непосредственно вытекает из предыдущего и, в свою очередь, даёт основание для последующего.

Артикуляция классической наукой своего предмета в подобном качестве позволяет сравнить его поведение «с поведением автомата: будучи запрограммирован, автомат неукоснительно следует предписаниям, заложенным в программе» (Г. Николис, И. Пригожин). Как отмечает А. Н. Уайтхед, «указанное направление европейской мысли берёт своё начало из существовавшей в Средние века непререкаемой веры в рациональность Бога, сочетающего личную энергию Иеговы с рациональностью греческого философа. Ни одна деталь не ускользнула от его бдительного ока, каждой мелочи он нашёл место в общем порядке». Такой подход к предмету инспирирует конституирование в естествознании презумпции сколь тотального, столь же и линейного дедуктивизма. Так, например, из предположения Галилея о том, что книга природы написана языком математики, естественно вытекало, что «главный математик» владеет «формулой Вселенной».

Именно в этом ключе интерпретирует обсуждаемую проблему Г. В. Лейбниц: «Я не говорю, что телесный мир — это машина или часовой механизм, работающий без вмешательства Бога; я достаточно подчёркиваю, что творения нуждаются в беспрерывном его влиянии. Моё утверждение заключается в том, что это часовой механизм, который работает, не нуждаясь в исправлении его Богом; в противном случае пришлось бы сказать, что Бог в чём-то изменил свои решения. Бог все предвидел, обо всём позаботился». В этом отношении можно сказать, что линейный тип детерминизма в своей культурной доминации конституирует не только науку классического типа, но и парадигмальную матрицу классической метафизики, и основоположения классической теологии, ибо понятый в качестве автомата мир предполагает наличие субъекта своего создания и управления или, во всяком случае, — запуска.

Э. Тоффлером отмечено определённое корригирование между эволюцией взглядов на детерминизм и социокультурного контекста их разворачивания: «Широкое распространение механического мировоззрения совпало с расцветом машинной цивилизации. Бог, играющий в кости, был плохо совместим с машинным веком, который с энтузиазмом воспринял научные теории, изображавшие Вселенную как своего рода гигантский механизм», — собственно, «необычно быстрое развитие фабричной цивилизации, казалось, лишь подтверждало правильность представлений о Вселенной как о гигантской заводной игрушке».

Правомерно утверждать, по Тоффлеру, что имеет место и обратный вектор влияния: по его наблюдению, «представление о простой и однородной механической Вселенной явно довлело над умами творцов американской конституции, разработавших структуру государственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказностью и точностью часового механизма. Меттерних, настойчиво проводивший в жизнь свой план достижения политического равновесия в Европе, отправляясь в очередной дипломатический вояж, неизменно брал с собой в дорогу сочинения Лапласа». Не случайно наука данного типа доминировала в учреждённых абсолютными монархами академиях (Франция, Пруссия, Россия). Свойственный детерминизму классического образца подход к действительности рисует «утешительную картину природы как всемогущего и рационального калькулятора, а также строго упорядоченной истории, свидетельствующей о всеобщем неукоснительном прогрессе» (И. Пригожин, И. Стенгерс). С переходом к неклассической науке, однако, эта «утешительность» перестала восприниматься в качестве удовлетворительной: по словам А. Эйнштейна, «высшая аккуратность, ясность и уверенность — за счёт полноты. Но какую прелесть может иметь охват такого небольшого среза природы, если наиболее тонкое и сложное малодушно оставляется в стороне? Заслуживает ли результат столь скромного занятия гордого названия «картины мира?»

В противоположность классике, предложенное современным естествознанием (от квантовой механики до синергетики) видение мира основано на радикально ином, а именно на допускающем плюрализм, нелинейном типе детерминизма. Пользуясь метафорикой Аристотеля, И. Пригожин и И. Стенгерс так оценивают классическое естествознание: «Классическая наука отрицала становление и многообразие природы, бывшие, по Аристотелю, атрибутами неизменного подлунного мира. Классическая наука как бы низвела небо на землю. Коренное изменение во взглядах современной науки можно рассматривать как обращение того движения, которое низвело аристотелевское небо на землю. Ныне мы возносим землю на небо».

Таким образом, если двигаться в направлении, позволяющем выйти за пределы эволюционного преформизма классической науки, то интенция осмысления множественности и новизны (при самой широкой постановке вопроса) неизбежно приводит к новому (нелинейному) пониманию детерминизма. Современная наука определяется, по оценке А. Кёстлера, презумпцией необходимости «выбраться из смирительной рубашки, надетой на. философские взгляды материализмом XIX века», — в первую очередь речь идёт о «смирительной рубашке» детерминизма, понятого в качестве внешнего причинения.

Находясь на посту президента Международного Союза теоретической и прикладной механики, Дж. Лайтхилл публично принёс от имени механики своего рода извинения за то, что «в течение трёх веков образованная публика вводилась в заблуждения апологией детерминизма, основанного на системе Ньютона, тогда как можно считать доказанным, что этот детерминизм является ошибочной позицией». Отказ от линейного понимания детерминизма становится краеугольным камнем синергетической исследовательской парадигмы: «Мы всё более и более склонны думать, что фундаментальные законы природы описывают процессы, связанные со случайностью и необратимостью, в то время как законы, описывающие детерминистские и обратимые процессы, имеют лишь ограниченное применение» (И. Пригожин).

Наиболее важным аспектом понимания детерминизма в качестве нелинейного выступает отказ от идеи принудительной причинности, предполагающей наличие так называемой «внешней причины», то есть презумпция того, что H. H. Моисеев называет «отсутствием направляющего начала». Собственно, именно этот параметр и выступает критериальным при различении синергетических (децентрированных) и кибернетических систем, управляемых посредством команд центра.

В синергетике «материя стала рассматриваться не как инертный объект, изменяющийся в результате внешних воздействий, а, наоборот, как объект, способный к самоорганизации, проявляющий при этом как бы свою «волю» и «многосторонность», — иными словами, «организация материи проявляется самопроизвольно как неотъемлемое свойство любой данной химической реакции в отсутствие каких бы то ни было организующих факторов» (А. Баблоянц).

Применительно к феноменам, характеризующимся таким свойством, как сложность, правомерно, согласно Г. Николису и И. Пригожину, утверждать, что «тот факт, что из многих возможностей реализуется некоторый конкретный исторический вариант, совсем не обязательно является отражением усилий некоторого составителя глобального плана, пытающегося оптимизировать какую-то всеобщую функцию, — это может быть простым следствием устойчивости и жизненности данного конкретного типа поведения». Данный момент оказывается принципиально важным с гносеологической точки зрения.

Синергетика не может более опираться на традиционную (фактически восходящую к гилеморфизму) идею о том, что изучение внешней причины, которая, будучи открытой для анализа, позволяет (в силу своей соотнесённости, в аристотелевской терминологии, с формальной причиной как эйдосом будущего результата причинения) спрогнозировать предстоящее состояние изменяющейся (точнее, изменяемой — и в этом суть) системы (см. Система). Однако обращение к анализу поведения элементов микроуровня системы также не может дать искомого результата, ибо новое состояние системы возникает как непредсказуемый системный эффект: «Кто же может догадаться о путях развития общества и его экономическом положении по наблюдению только за одним членом общества и его чековой книжки?» (А. Баблоянц). Таким образом, по оценке И. Пригожина, «феномен нестабильности естественным образом приводит к весьма нетривиальным, серьёзным проблемам, первая из которых — проблема предсказания». Имманентное включение в процесс самоорганизации фактора случайной флуктуации делает принципиально невозможным предвидение будущих состояний системы, исходя из знания о её наличном состоянии, поскольку, по мнению И. Пригожина и И. Стенгерс, «очень часто отклик системы на возмущение оказывается противоположным тому, что подсказывает нам наша интуиция» (воспитанная на образцах классической научной рациональности. — Прим. авт.). Наше состояние обманутых ожиданий в этой ситуации хорошо отражает введённый в Массачусетсском технологическом институте термин «контринтуитивный». Это, разумеется, не означает отказа от попыток прогноза: по формулировке И. Пригожина, «да, мир нестабилен, но это не означает, что он не поддаётся научному изучению».

Однако, осуществляя рефлексивный анализ собственных концептуальных методов и средств, синергетика очень чётко фиксирует границы возможностей перспективного прогнозирования событий в очерченном концептуальном поле: по оценке А. Баблоянц, «методами нелинейной динамики мы можем только предсказать возможность или невозможность упорядоченных состояний данной системы вдали от равновесия», однако с помощью этих методов в принципе «нельзя предсказать саму природу новых неустойчивых состояний. можно только установить их наличие». Соответственно этому, презумпция научного предсказание в строгом (классическом) смысле этого слова, как констатируют Б. Мизра, И. Пригожин и М. Курбейдж, сменяется презумпцией «проблемного описания». Именно в этом пункте — в ситуации непредсказуемости, — по оценке Пригожина, и «встаёт в полный рост проблема детерминизма». Механизм оформления структур реализует себя как самоорганизация неравновесной среды, в процессе которой случайность отнюдь не является тем несущественным фактором, которым можно было бы пренебречь: «В сильно неравновесных условиях процессы самоорганизации соответствуют тонкому взаимодействию между случайностью и необходимостью, между флуктуациями и детерминистскими законами. Мы считаем, что вблизи бифуркаций основную роль играют флуктуации или случайные элементы, тогда как в интервалах между бифуркациями доминируют детерминистические аспекты. Когда система, эволюционируя, достигает точки бифуркации, детерминистическое (то есть осуществляемое посредством апелляции к универсальным динамическим законам) описание становится непригодным. Переход через бифуркацию — такой же случайный процесс, как бросание монеты, в силу чего в этом случае возможно только статистическое описание» (И. Пригожин, И. Стенгерс).

В исследуемых синергетикой процессах так называемые необходимые и случайные факторы оказываются практически одинаково значимыми, и специфика эволюционного процесса трактуется как определяемая их уникальными комбинациями. Так, Г. Хакен констатирует, что именно «совместное действие стохастических и детерминированных «сил» («случайность» и «необходимость») переводит систему из исходных состояний в новые, определяя при этом, какие именно новые конфигурации реализуются». И. Пригожин и И. Стенгерс отмечают, что «траектория, по которой эволюционирует система. характеризуется чередованием устойчивых областей, где доминируют детерминистические законы, и неустойчивых областей вблизи точек бифуркации, где перед системой открывается возможность выбора одного из нескольких вариантов будущего. Эта смесь необходимости и случайности и создаёт «историю системы». Разумеется, в рамках такого подхода для И. Пригожина «представляется очевидным, что с точки зрения идеала детерминизма само понятие истории лишено смысла», так как признание того обстоятельства, что универсальный закон проявляет себя везде и всегда, фактически снимает саму постановку вопроса об эволюции описываемой посредством этого закона предметности. При этом, однако, «ветвящиеся дороги эволюции ограничены» и пролегают «в рамках вполне определённого, детерминированного поля возможностей» (см. Возможность и действительность, Возможные миры).

Таким образом, по формулировке И. Пригожина и И. Стенгерс, «далёкие от мысли противопоставлять случайность и необходимость, мы считаем, что оба аспекта играют существенную роль в описании нелинейных сильно неравновесных систем». На основании этого на I конференции Немецкого Общества сложных систем был сделан вывод об обусловленности синергетического подхода идеей «дуализма детерминистического и стохастического». В действительности речь идёт именно о признании имманентности самоорганизационных динамик и их нелинейного характера. Так, оценивая переход современной науки к новому видению мира, позволяющему выйти за пределы классической тавтологии, возводящей все возможные состояния объекта (мира) к исходным причинам и тем пресекающей перспективу аналитики процессов подлинного становления и подлинной новизны, синергетика отмечает, что «и на макроскопическом, и на микроскопическом уровнях естественные науки отказались от такой концепции объективной реальности, из которой следовала необходимость отказа от новизны и многообразия, во имя вечных и неизменных универсальных законов. Естественные науки избавились от слепой веры в рациональное как нечто замкнутое».

Интересно, что для автора во многом близкой синергетическим идеям нестабильности концепции катастроф Р. Тома характерна демонстрация радикально альтернативной позиции. Подтверждая свою эксплицитно сформулированную ориентацию на образцы классического естествознания, он решительно отвергает саму идею случайности как, по его оценке, глубоко не научную, — аналогично тому, как А. Майкельсон и Г. Морли, чьи опыты во многом способствовали становлению неклассического типа рациональности, пытались экспериментально обнаружить эфир уже после создания теории относительности.

Таким образом, нелинейный тип детерминизма становится фундаментальным для синергетической парадигмы современного естествознания, а ориентация на него — определяющей. Фактически то же самое произошло и в парадигме современного философского постмодернизма, так как именно переход к нелинейному типу детерминизма (пусть не выраженный в столь же эксплицитной, как в естествознании, форме, но достаточно очевидный в содержательном плане) и характеризует постмодернистский тип философствования. Именно в отказе от детерминизма в его традиционном (линейном) истолковании и усматривает Ж.-Ф. Лиотар критерий отличия «постмодернистской культуры» от предшествующей традиции: «Научное знание находится в поиске путей выхода из кризиса детерминизма». Согласно Лиотару, линейный «детерминизм есть гипотеза, на которой основывается легитимация через производительность: поскольку последняя определяется соотношением «на входе» / «на выходе», нужно предположить, что система, в которую вводится имеющееся «на входе», стабильна; что она функционирует по обычному «графику», нормальный режим и отклонения от которого можно установить, что позволяет достаточно точно предсказать «выход».

В противоположность этому, постмодернистская философия определяется той презумпцией, что закономерности, которым подчинена рассматриваемая ей предметность, принадлежат принципиально нелинейному типу детерминизма. Процессуальное бытие подобного типа предметности моделируется постмодернизмом как автохтонное и спонтанное, «чистое и безмерное становление качеств изнутри», которое, как замечает Ж. Делёз, «угрожает порядку качественно-определённых тел». И в этом отношении постмодернизм однозначно отвергает то, что Т. Д’ан называет «однолинейным функционализмом». В силу этого центральной проблемой становится для философии постмодернизма проблема новизны как источника подлинной множественности и, в равной мере, проблема множественности как условия подлинной новизны, что определяется радикальным отказом от характерного для линейного детерминизма преформизма. Так, Ж. Делёз видит своим предметом «условия подлинного генезиса», в ходе которого возможна подлинная множественность подлинно новых состояний.

Согласно программной формулировке Ж. Делёза и Ф. Гваттари, «поистине мало сказать «Да здравствует множественное!», ибо призыв этот трудно выполнить. Множественное нужно ещё создать, не добавляя к нему внешние качества, а напротив, всего лишь на уровне тех качеств, которыми оно уже располагает». Например, применительно к феномену субъективности Ж. Делёз моделирует механизм самоосуществления последней именно как альтернативный традиционному преформизму: «Не будучи ни индивидуальным, ни личным, сингулярности заведуют генезисом и индивидуальностей, и личностей; они распределяются в «потенциальном», которое не имеет ни вида Эго, ни вида «Я», но которое производит их, самоактуализируясь и самоосуществляясь, хотя фигуры этого самоосуществления совсем не похожи на реализующееся потенциальное».

Линейная версия детерминизма оценивается философией постмодернизма сугубо негативно: как в аспекте усмотрения в её основании идеи преформизма, так и в аспекте идеи внешнего причинения (принудительного по отношению к трансформирующейся системе, которая в данном случае предстаёт как трансформируемая внешней силой, то есть причиной). Так, в номадологии радикальной критике подвергается такая «несносная черта западного сознания», как интенция переносить чувства или поступки на внешние или трансцендентные объекты вместо того, чтобы оценить их с точки зрения внутренних качеств и ценности самих по себе» (Ж. Делёз).

Традиционное или «символическое» (то есть усматривающее за знаком наличие чётко фиксированных десигната и денотата) сознание подвергается Р. Бартом критике за то, что «таит в себе не до конца изжитый детерминизм». Аналогичным образом Р. Барт, в контексте противопоставления традиционной (в его терминологии — «университетской») и постмодернистской («имманентной») версий отношения к тексту («критики»), оценивает отвергаемый постмодернизмом тип детерминизма следующим образом: «Чем вызвано. неприятие имманентности? Возможно, дело в упорной приверженности к идеологии детерминизма для которой произведение — «продукт» некоторой «причины», а внешние причины «причиннее всех других».

Наиболее важным моментом постмодернистской интерпретации детерминизма является, таким образом, окончательный отказ от идеи внешней причины. В метафорической системе постмодернизма это находит своё выражение в парадигмальных фигурах «смерти Автора» как внешней причиняющей детерминанты текста и «смерти Бога» как финальной и исчерпывающей внешней детерминанты, а также в отказе от идеи Отца в его традиционном психоаналитическом понимании (а именно в качестве внешнего и травмирующего детерминационного фактора развития психики) и, соответственно в программной стратегия антиэдипизации бессознательного. Так, противопоставляя «Произведение» как феномен классической традиции — «Тексту» как явлению сугубо постмодернистскому, Р. Барт фиксирует критерии различения именно в рамках детерминационных особенностей. Согласно его формулировке, классической философией «принимается за аксиому обусловленность произведения действительностью (расой, позднее — Историей), следование произведений друг за другом, принадлежность каждого из них своему автору». Тем самым Р. Барт фактически фиксирует такие параметры линейного детерминизма, как преемственность, принудительная каузальность и эволюционность процесса. Иными словами (словами Р. Барта), в то время как «произведение отсылает к образу естественно развивающегося организма», текст находится в ином, не эволюционном процессе трансформаций, и ключевой «метафорой» их может служить не линейная причинная цепочка, но — «сеть»: «Если текст и распространяется, то в результате комбинирования и систематической организации компонентов».

Предельно значимой в контексте концепции неодетерминизма является также презумпция неэлиминируемой случайности, и столь же острой в связи с этим является постмодернистская критика классического типа рациональности, усматривающего в феномене случая продукт субъективной когнитивной недостаточности. Согласно постмодернистской оценке, если основанная на идее линейности классическая традиция пытается предотвратить самую идею случайной, непредсказуемой флуктуации, прерывающей линейность эволюции, «рассказывая», по словам М. Фуко, «о непрерывном развёртывании идеальной необходимости», то постмодернизм эксплицитно формулирует программную установку на переосмысление статуса случайности в детерминационном процессе. Как пишет Фуко, «не может быть сомнений в том, что. более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования событий». С точки зрения Фуко, целью усилий современной культуры (и в первую очередь философии) должно стать создание «такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случаем и мыслью». М. Бланшо также отмечает, что «следовало бы не только попробовать вверить мысль случаю (что уже является редким даром), но самому ввериться единственной мысли, которая в принципиально едином мире, сместившем всякую случайность, опять решается выбросить кости в игре».

Универсально используемая постмодернистскими авторами метафора игры также несёт смысловую нагрузку введения в содержание теории идеи случайной флуктуации. Ж.-Ф. Лиотаром фактически осуществляется рефлексивная оценка этой метафоры именно в указанном ключе: «Вопрос заключается не в том, что представляет собой соперник («природа»), а в том, в какие игры он играет. Эйнштейн отвергал мысль о том, что «Бог играет в кости». Тем не менее именно игра в кости позволяет установить «достаточные» статистические закономерности (в пику старому образу верховного Предопределителя)».

Этот характерный для философии постмодернизма поворот фактически изоморфен повороту, осуществлённому современной синергетикой: как пишет И. Пригожин, «для большинства основателей классической науки (и даже Эйнштейна) наука была попыткой выйти за рамки мира наблюдаемого, достичь вневременного мира высшей рациональности — мира Спинозы. Но может быть, существует более тонкая форма реальности, схватывающая законы и игры, время и вечность». В рамках обрисованного понимания детерминационных зависимостей, очевидно, не может быть конституирована идея возможности однозначного прогноза относительно будущих состояний системы, исходя из наличного её состояния. Собственно, уже в предшествующий постмодернизму период развития неклассической философии были высказаны идеи о фундаментальной сопряжённости между собой феноменов аутокреативности объекта и его ускользания от прогноза, построенного на основе предполагаемой линейности и, соответственно, однонаправленности процесса его функционирования. Аналогично поворот от модернистской философской программы (см. Модернизм) к постмодернизму ознаменован известным тезисом Э. Ионеско: «И весь мир предстал в необычном свете — возможно, в истинном своём свете — как лежащий за пределами истолкований и произвольной причинности». В рамках классического постмодернизма данная идея становится одной из фундаментальных. Так, например, Р. Барт, последовательно проводя идею нелинейности, фиксирует применительно к тексту то обстоятельство, что возможные семантические версии его прочтения (варианты означивания) как «игра письма» являются принципиально непредсказуемыми, то есть, по Барту, «текст не следует понимать как нечто исчислимое».

Постмодернистская идея трансгрессии также основана на идее невозможности не только предсказать, но даже выразить в наличном языке феномен перехода к тому, что не детерминировано (линейно не причинено) наличным бытием и в рамках последнего мыслится как «невозможное». В целом, как фиксируют Ж.-Ф. Лиотар и Ж. Л. Тибо, «релятивизм в результатах познания не должен считаться критерием неадекватности применённой когнитивной стратегии, ибо является выражением «самой реальности», основанной на экстремальном релятивизме как норме».

Вместе с тем постмодернизм далёк от тотального отрицания линейной версии детерминизма, — речь идёт лишь о лишении его статуса тотальности. Подобно тому как синергетика усматривает возможность линейных участков внутри общего нелинейного процесса, точно так же и постмодернизм допускает линейность как частный (экстремальный) случай и, соответственно, аспект нелинейности. Так, в терминологии Ж. Деррида это формулируется следующим образом: «Суверенность не уклоняется от диалектики. Отсюда, не упраздняя динамического синтеза, она вписывает его в жертвование смыслом, отводя ему там особую роль». Аналогично и концепция нонсенса Ж. Делёза открыта для интерпретации в свете сформулированной синергетикой модели соотношения так называемых «детерминистических» и «индетерминистических» участков самоорганизационного процесса. Оформляющиеся модификации событийности не позволяют рассматривать конкретную конфигурацию событий, наделяемых в рамках этой конфигурации определённым смыслом, в качестве результата предшествующих состояний событийности и их трансформаций: с точки зрения прежнего смысла становящаяся конфигурация смысла вообще не имеет, лишена оснований и воспринимается как нонсенс. В этом плане смысл и нонсенс как две различные, но равно необходимые грани бытия соотносятся, по Ж. Делёзу, таким же образом, как линейные и нелинейные «участки процесса» у И. Пригожина, то есть взаимно исключая («не-совозможные серии событий» в «Логике смысла») и одновременно дополняя (входя в «со-присутствие») друг друга. Однако в целом классический идеал необходимости, царящей в разумно (упорядоченно) организованном мире, сменяется идеалом царящей в хаотическом мире случайности, — и философия постмодернизма выступает тем концептуальным полем, где эта смена идеалов находит своё выражение.

Таким образом, современная культурная ситуация может расцениваться как транзитивная с точки зрения осуществляющегося в ней перехода от линейных представлений о детерминационных отношениях — к нелинейным; данный переход обнаруживает себя как в естественнонаучной, так и в гуманитарной проекциях, — синергетика и постмодернизм являются наиболее последовательными выразителями этого перехода, соответственно, в сферах науки и философии. Обобщая установки современной философии и современного естествознания, можно утверждать, что, в отличие от парадигмы линейного детерминизма, характерной для предшествующей стадии развития культуры, парадигма детерминизма нелинейного типа опирается на следующие презумпции:

1. Процесс развития мыслится не в качестве преемственно последовательного перехода от одной стадии (состояния) системы к другой, а как непредсказуемая смена состояний системы, каждое из которых не является ни следствием по отношению к предшествующему, ни причиной по отношению к последующему состоянию: в естествознании — идея бифуркационных переходов; в философии — идея ветвления событийных серий, концепция «слова-бумажника».
2. Нелинейная динамика не позволяет интерпретировать то или иное состояние системы как результат прогресса или регресса её исходного состояния, что означает отказ от идеи филиации и невозможность трактовки процесса в качестве эволюционного: понимание исходного состояния системы в качестве хаотической «среды» — в естествознании; презумпция «пустого знака», «тела без органов», «необузданности-хюбрис» как исходного состояния рассматриваемой предметности — в современной философии.
3. Нелинейный тип детерминизма не предполагает фиксации внешнего по отношению к рассматриваемой системе объекта в качестве причины её трансформаций, что означает отказ от идеи принудительной каузальности и интерпретацию трансформационного процесса как самоорганизационного.
4. Претерпевающий трансформацию объект рассматривается как открытая система — в противоположность выделяемым линейным детерминизмом изолированным причинно-следственным цепочкам: в естествознании — презумпция энергообмена системы со средой; в постмодернистской философии — презумпция интертекстуальности, трактовка «складки» как складывания внешнего, концепция поверхности, ризомы и другие.
5. Фактор случайности, мыслимый в рамках линейного детерминизма в качестве внешней по отношению к рассматриваемому процессу помехи, которой можно пренебречь без ощутимых гносеологических потерь, переосмысливается и обретает статус фундаментального в механизме осуществления детерминации нелинейного типа: в естествознании — идея флуктуации параметров системы; в постмодернизме — идеи «вдруг-события», игрового «броска» и так далее.
6. Нелинейность процесса исключает возможность любого невероятностного прогноза относительно будущих состояний системы (в науке — презумпция вероятностного характера прогноза; в философии постмодернизма — фундаментальная фигура трансгрессии как перехода к «невозможному» с точки зрения наличного состояния, концепции «нонсенса» и «абсурда» как смыслов, выходящих за пределы линейной логики.

Незавершённая процессуальность ныне (непосредственно в present continus) осуществляющегося перехода к нелинейной трактовке детерминизма обусловливает то обстоятельство, что используемые как естествознанием, так и философией постмодернизма понятийные средства для фиксации этого перехода ещё находятся в стадии своего становления, в силу чего обнаруживают себя такие феномены, как:

• наличие ряда параллельных понятийных систем для фиксации феномена нелинейности: например, текстологический и социоисторический в постмодернизме, распадающийся каждый, в свою очередь, на несколько авторских понятийных версий: бартовскую, делёзовскую и тому подобные, — при очевидной интенции к унификации и синтезу за счёт взаимной адаптации терминологии (в этом отношении показательна судьба термина Кристевой «означивание» или термина «диспозитив» у Фуко);
• использование метафорических смыслообразов для передачи идеи отсутствия внешней по отношению к трансформирующейся системе причины: общая постмодернистская презумпция «смерти Бога», переориентация с идеи Эдипа как патерналистской детерминанты бессознательного извне к презумпции «Анти-Эдипа» в шизоанализе, аналогичная ей идея «сиротства смысла» в текстологии и так далее;
• негативное отношение к самому термину «детерминизм», сопрягаемому как синергетикой, так и постмодернизмом с линейным типом детерминационной связи; тяготение постмодернизма к «волюнтаристской» и «революционной» терминологии или отказ синергетики от данного термина вообще; содержательно конституируя новый тип детерминизма, теоретики синергетической концепции двигаются вне философской категориальной традиции, и, соответственно, используемая ими терминология не всегда изоморфно совместима с понятийными средствами философии, поскольку И. Пригожин и другие классики синергетики жёстко идентифицируют сам термин «детерминизм» с причинностью классического (линейного) типа и, отвергая идею принудительной каузальности, отказываются и от самого термина «детерминизм».

В силу этого в работах теоретиков синергетики идёт речь о переходе от «детерминизма» к «индетерминизму», о наличии «детерминационных» участков (плато) в общем течении «индетерминационного» процесса и тому подобном — между тем содержательно за термином «индетерминизм» стоит в данном случае не отказ от самой идеи детерминации, но столь радикальный пересмотр её содержания, который инспирирует и указанное дистанцирование от термина, вызывающее привычные и в данном случае нежелательные культурные коннотации (в рамках российской синергетической школы термин «детерминизм», сохраняя близость к философской традиции, сохраняет и свой статус, — разумеется, при соответствующем обогащении содержания: по оценке Е. Н. Князевой и С. П. Курдюмова, новое мировидение задаёт «новый образ детерминизма», «иной тип» его, — конституирует «в некотором смысле высший тип детерминизма — детерминизм с пониманием неоднозначности будущего»).

В целом становление парадигмы детерминизма нелинейного типа инспирирует — как в естествознании, так и в философии — радикальную критику метафизики как фундированной презумпцией логоцентризма: отказ от тотального дедукционизма метафизических систем в современном естествознании, эксплицитное сопряжение метафизики с идеей линейности и стратегии «логотомии» — в постмодернистской философии.