Цель

Цель — это конечный результат деятельности человека (или группы людей), предварительное идеальное представление о котором, совместно с желанием её достигнуть, определяет выбор соответствующих средств и действий по его достижению. Понятие цели представляет собой одну из фундаментальных категорий [целеориентированной] деятельности человека в мире, специфическая природа которой до сих пор не осознаётся в полной мере (см. Деятельность).

Философское осмысление понятия «цель» и его проблематизация возникает в античной греческой философии начиная с эпохи Сократа. Досократовская философия практически не оперирует понятием цели, подчёркнуто противопоставляя мифологическим построениям свой метод объяснения бытия через понятие причины (αίτια) и принимая лишь мифологему безличной судьбы. Слово «цель» (τελος) в философских текстах этого времени чаще всего означает «конец», «завершение». Принципиальная, не требующая дальнейших разъяснений первичность космических причин и вторичность внутрикосмических целеполаганий и мотивов (которые могли приписываться и живым субъектам, и физическим стихиям) составляют одну из самых характерных черт досократовской картины мира. В период появления софистов — оппонентов досократовской «физики» — возникает критическое отношение к подобному безличному детерминизму. Уже Сократ делает классификацию целей людей и богов одной из своих тем (хотя Платон и Аристотель указывают на Анаксагора как автора принципа целесообразности). Платон вкладывает в уста Сократа рассуждение о различии «причинного» и «целевого подходов» (Phaed. 96а–100а), в котором «бессмыслицей» называется физический детерминизм и утверждается, что в «действительности всё связуется и удерживается благом и должным».

Начиная с Платона, в античной философии происходит борьба традиционного детерминизма «физиологов» и телеологии (см. Телеология), основы которой заложены в платоновских диалогах. Сама теория идей базируется в значительной степени на открытой и описанной Платоном способности идеальной структуры быть целью и смыслом для вещественного мира становления. Кроме «Федона» в этом отношении важен «Тимей» с его учением о Демиурге, творящем мир исходя из принципа блага (см. 68е: о «вспомогательных», «необходимых» физических причинах и «божественных», целевых, направляющих вещи к благу), и VI–VII книги «Государства», где даётся онтологическое обоснование идеи блага как высшей цели всего сущего.

Аристотель выдвигает учение о четырёх причинах сущего (Phys. II, 194b–195a; «Метафизика». 1013а–1014а), в котором рядом с 1) материальной; 2) формальной и 3) движущей находится 4) целевая причина (τελος, в схоластике — causa finalis), дающая ответ на вопрос «для чего?» Без целевой причины, по Аристотелю, невозможно объяснение способа существования живых организмов. Этический аспект выбора цели разносторонне рассмотрен Аристотелем в «Никомаховой этике» (например, 1112а). Развивая своё учение о цели, Аристотель строит понятие, обозначенное неологизмом «энтелехия» (εντελεχεια): имеется в виду актуализация, осуществление внутренней цели того или иного существа («Метафизика». 1047а 30). Например, душа есть энтелехия тела (De an. 412а 27). Допускает Аристотель и возможность иерархии энтелехий (там же). Характерно учение Аристотеля, выраженное в «Метафизике», о божественном разуме как конечной цели бытия, а также связанная с этим оценка философии как самоцельной и потому наиболее достойной свободного разума формы знания.

В эллинистической философии происходит постепенная модификация понятия цели, заключающаяся отчасти в обратном движении от платонизма к сократовским школам, отчасти в перенесении этического целеполагания из социально-космической в морально-психологическую сферу: например, идеал «атараксии» (абсолютной невозмутимости) — это цель для индивидуума, но со стороны полиса или космоса идеал «не виден», поскольку «совершенный» внешне индивидуум включён в чужое для него целеполагание объективного мира. Более контрастным в философии эллинизма становится и противопоставление понятию цели онтологически бесцельной реальности: понятие «уклона» (παρεγκλισις, clinamen) y Эпикура и Лукреция объясняет механизм космогенеза, изощрённо избегая как досократовской «причины», так и платоно-аристотелевской «цели».

Вместе со становлением духовной культуры христианства в философию приходит третий тип отношения к цели: в спор детерминизма и телеологии вступает волюнтаризм как учение о способности к свободному самоопределению воли. Свободная воля не исключает цели, но не принимает её объективную данность, не прошедшую через акт волевого выбора. Сложная диалектика закона, благодати и свободы во многом была обусловлена новым представлением о спасении как цели. Согласно им, христианину нельзя получить спасение как случайный подарок эллинистической Тюхе (удачи), или как заработанную оплату добродетели, или как результат высшего знания: оно мыслится непостижимым единством незаслуженного дара и волевых усилий, порождённых верой. Потому спасение как сверхцель христианской культуры отличается и от разумной причинности, и от целеполагания, строящего свою цель как идеальный объект и, следовательно, содержательно знающего, к чему оно стремится («причинность наоборот»). Таким образом, в христианстве между целью и субъектом возникает «зазор», который должен был бы заполняться идеальным содержанием цели и средствами её достижения. Но предметного знания о спасении и гарантированных средств достижения цели в пространстве христианской веры не может быть (если не принимать во внимание её фольклорных версий). Поэтому христианская философия ищет новые трактовки целеполагания. Так возникает представление о цели как недостижимом идеале, развёрнутое позже в куртуазной культуре. Возникает и проблема соотношения цели и средств, которая обычно решается в пользу совершенства средств, выступающих как доступный представитель недоступной цели (хотя существовала и версия «цель оправдывает средства», приписываемая обычно иезуитам). Особый аспект этой проблемы находит Августин, утверждающий, что грех состоит в желании пользоваться (uti) тем, что предназначено для наслаждения, и наслаждаться (frui) тем, что предназначено для пользования (De doctr. chr. 1, 4). Тем самым «радикальная испорченность» человеческой природы толкуется как извращение цели.

Эпоха систем, наступившая для христианской философии в XII–XIII веках, востребовала категорию «цель» (прежде всего в аристотелевской версии causa finalis) для построения иерархической картины мироздания, в которой каждая сущность получала обоснование и импульс развития от онтологически высшего уровня бытия, являвшегося для неё «целью». Показательно в этом отношении пятое, «финалистское» доказательство бытия Бога в доктрине Фомы Аквинского: избирательное поведение всех вещей, стремящихся к какому-то результату, к цели (даже неразумных вещей, которые не могут ставить себе цель), говорит о том, что должен быть высший источник целеполагания — Бог.

Философия Нового времени строит своё мировоззрение на основе принципа причинности, который на время вытесняет «цель» на периферию. Б. Спиноза — один из самых радикальных детерминистов — считает даже, что понятие «цель» есть «убежище невежества». Однако уже ко времени Г. В. Лейбница становится очевидной (не без влияния успехов биологии) необходимость восполнить принцип детерминизма телеологией. Лейбниц делает целевой принцип одной из основ своей монадологии. Монада как одушевлённое тело содержит в себе и цель (душу), и средство (тело) её осуществления, чем отличается от неживой материи. Но поскольку монады суть субстанции, то телеологический принцип оказывается фундаментальным законом мироздания. Это Лейбниц фиксирует и в основном законе своей онтологии: существование для сущности — не только возможность, но и цель стремления. Целевой принцип у Лейбница обосновывает также необходимость развития. Душа как цель дана телу в двух аспектах: в качестве конечного осуществления (энтелехия) и в качестве способности к телесной деятельности (потенция). Раскрытие потенции в энтелехии есть индивидуум. Любой момент существования монады — это форма присутствия цели в процессе становления индивидуума. Как таковой этот момент должен одновременно быть объяснён и с точки зрения «действующих причин», и с точки зрения «целевых». Но тем не менее, отношения причины и цели, по Лейбницу, не симметричны: причины выводимы из цели, но не наоборот. В полемике с П. Бейлем Лейбниц утверждает, что в физике надо скорее выводить все из целевых причин, чем исключать их. При помощи целевого принципа Лейбниц также вырабатывает учение об «оптимальности» действительного мира, в котором цель всегда реализуется максимально полным для данного момента образом. Эта концепция, с одной стороны, вызвала острую критику детерминистов и моралистов (например, «Кандид» Вольтера), с другой — получила вульгарную трактовку у Хр. фон Вольфа и его последователей, подменивших понятие целесообразности понятием полезности. Обоснованное Лейбницем совпадение морального и природного в цели стало важным ориентиром для философии немецкого Просвещения и предпосылкой телеологии И. Канта.

Наиболее радикальным пересмотром понятия «цель» со времён Аристотеля стала кантовская телеология. И. Кант открывает наряду с миром природы, где царствует принцип причинности, и миром свободы с его моральным полагавшем конечной цели особый — третий мир, в котором природа «как бы» осуществляет цели свободы и свобода «как бы» делает природными феноменами своё целеполагание. Это — мир целесообразности, который явлен в искусстве и системе живых организмов. В «Критике способности суждения» Кант показывает, что недостаточно задавать «единство многообразного» только с точки зрения понятий рассудка (наука) и императива воли (мораль). Мышление имеет право (и даже обязано) в некоторых случаях рассматривать совокупность явлений как осуществление целей, при том что сама цель остаётся «вещью в себе». Кант различает «эстетическую целесообразность», которая позволяет суждению привнести в объект при помощи игры познавательных способностей форму целесообразности, не познавая при этом действительную цель, и «формальную целесообразность», позволяющую посмотреть на живую природу как на целостность жизненных форм. В обоих случаях цель не рассматривается как объективная сила, извне или изнутри формирующая предмет (Кант критикует Лейбница за антропоморфизм его телеологии). Цель понимается в этом контексте как предпосылка и требование нашего познания, рассматривающего целостность феноменов не как результат взаимоопределения их частей, а как изначальное единство, порождающее части из целого. В такой позиции нет антропоморфного понимания цели, поскольку речь идёт о внутренней целесообразности, не соотносимой с какой-либо внешней данностью цели. В самом явлении цель играет роль символического подобия. Принцип цели, таким образом, имеет не конститутивное значение, как принцип причинности, а лишь регулятивное. Но в то же время целесообразность не сводится только к субъективной точке зрения: принцип цели общезначим, поскольку реализует законное для рассудка требование безусловного. Без применения этого принципа невозможно усмотреть специфику живых организмов и их внутренние динамические связи; кроме того для морального сознания, которое руководствуется «чистым» принципом цели, важно, что в эмпирическом мире целесообразность по крайне мере возможна, и потому разрыв между миром природы и миром свободы не является абсолютным.

В послекантовской трансцендентальной философии (И. Г. Фихте, Ф. В. Й. Шеллинг и Г. В. Ф. Гегель) принципиальная граница между конститутивным и регулятивным стирается, и потому цель становится одной из основных сил, движущих процесс становления самой реальности, а не только «установкой» теоретической рефлексии или моральной воли, как у Канта. Особенно показательно учение Гегеля, в котором «цель», возникая впервые в «Логике» как «для-себя-бытие», проходит через весь процесс самопорождения Духа в качестве конкретного присутствия всеобщего в конечных предметах. Как особая тема цель рассматривается в учении «Логики о Понятии», где телеология является синтезом механизма и химизма, завершающим становление «объективного Понятия». Заслуживает внимания учение Гегеля о «хитрости» мирового Разума, в котором впервые рассматривается системное и закономерное несовпадение целеполаганий исторических субъектов и объективной цели Разума, пользующегося субъективными целями как своим средством.

В философии XIX–XX веков проблематика цели несколько упрощается и сводится к докантовским моделям XVII века — детерминизму и витализму. Цель может пониматься как биоморфная версия энтелехии, являющейся внутренней программой организма (А. Шопенгауэр, А. Бергсон, Х. Дриш, Я. Икскюль, Н. Лосский); как внутренняя символическая форма культуры (В. Дильтей, О. Шпенглер, Г. Зиммель, Э. Кассирер, П. Флоренский, А. Белый); как иерархически выстроенные системы обратных связей организма и среды (холизм, гештальт-психология, органицизм, кибернетика, общая теория систем). В то же время в истолковании цели появляются новые мотивы. Неокантианство пытается заменить телеологию аксиологией, в которой цель получает статус «значимости», а не сущности. Возникает версия онтологически бесцельной реальности (А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, экзистенциализм, постструктурализм), причём «бесцельность» может иметь самую разную эмоционально-аксиологическую окраску: от пессимизма Шопенгауэра до эйфории Ницше. Тейяр де Шарден своим понятием «точка Омега» (Христос) вводит особый тип цели, который представляет не пассивную завершённость результата эволюции, а активную причастность самой цели ко всем этапам процесса. Э. Гуссерль в своём проекте новой телеологии отчасти восстанавливает кантовское понимание цели как особого «априори» в структурах «жизненного мира».

Научное объяснение цели и целесообразности, начиная с XIX века, стало жёстко связываться с поисками исключительно материальных и действующих причин любого явления в мире. При этом, последовательное проведение такой линии требовало исключения понятия «цель» и из арсенала научного объяснения деятельности самого человека, что нередко провозглашалось последовательно мыслящими представителями материализма, позитивизма и бихевиоризма. Перелом в этом отношении в европейской науке произвела созданная Ч. Дарвином теория естественного отбора, легализовавшая понятие «цели» в биологии, по крайней мере в смысле признания целесообразности организации живых систем. Дальнейшим шагом в этом направлении была легализация данного понятия в естественных науках.

В XX веке, благодаря развитию кибернетики и системного подхода, понятия целенаправленности как характеристики поведения любых сложноорганизованных систем — будь то деятельность человека, живого организма или технического устройства, снабжённого механизмом регулирования своего поведения по принципу обратных связей, — дальнейшая дискуссия по этим проблемам в современной философии науки привела к признанию научной релевантности как понятия «цели», так и всего блока телеологических понятий в применении ко всем сложноорганизованным системам любой природы. В таком более широком смысле цель понимается как конечное состояние, достигаемое поведением любой системы, которая снабжена механизмами распознавания и достижения цели, закодированными в её структуре (простейшим случаем такого механизма является управление по принципу отрицательных обратных связей). Это не отменяет необходимости детального эмпирического изучения подобных механизмов, которые весьма специфичны для систем различной природы. Наряду с этим, методологи естественнонаучного знания ищут подходы, альтернативные целевым. В синергетике (Г. Хакен, И. Пригожин) предпринята наиболее радикальная попытка заменить классическое понятие цели закономерностями самоорганизации «нелинейных систем».

В современной науке наиболее важные философские вопросы, обсуждаемые в связи с понятием «цель», сводятся к трём основным:

1. Вопрос о критериях цели — каков тот достаточный и необходимый набор признаков, по которым целенаправленный процесс можно эффективно отличить от нецеленаправленного? В частности считается, что, по крайней мере на феноменологическом (поведенческом) уровне, целенаправленное поведение отличается способностью достигать одного и того же результата (то есть цели) различными способами и исходя из разных начальных условий.
2. Каковы специфические механизмы, обеспечивающие целенаправленное поведение систем различной природы? В частности, очевидным признаком принадлежности механизма к классу, обеспечивающему целенаправленное поведение, считается наличие в нём информации и обратных связей.
3. Каковы специфические модели и логические схемы объяснения целенаправленного поведения? В частности, соответствуют ли они обычной схеме причинного объяснения или модели объяснения?