Наименование: | Дискурс (образовано от греческого слова: διεξοδος — путь, изложение, рассказ; от латинского слова: discoursus — беседа, аргумент, разговор; от французского слова: discourse — речь). |
Определение: | Дискурс — это вербально артикулированная форма объективации содержания человеческого сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. |
Раздел: | Концепты философского дискурса Концепты коммуникационного дискурса |
Дискурс: | Философия Коммуникация |
Субдискурс: | Семиотика |
Связанные концепты: | Дискурс-анализ |
Текст статьи: © М. А. Можейко. Г. Б. Гутнер, А. П. Огурцов. Т. Х. Керимов. Подготовка электронной публикации и общая редакция: © Центр гуманитарных технологий. Ответственный редактор: А. В. Агеев. Информация на этой странице периодически обновляется. Последняя редакция: 29.07.2025. | |
Понятие дискурсаДискурс — это вербально артикулированная форма объективации содержания человеческого сознания, регулируемая доминирующим в той или иной социокультурной традиции типом рациональности. В настоящее время дискурс представляет собой многозначное понятие, активно используемое в философии, социологии, лингвистики, культурологии и других общественных науках. В классической философской традиции понятие «дискурс» использовалось для характеристики последовательного перехода от одного дискретного шага к другому и развёртывания мышления, выраженного в понятиях и суждениях, в противовес интуитивному схватыванию целого до его частей. В современной философии постмодернизма сложилась интерпретация дискурса как особого ментального феномена, который выражен в тексте, обладающем связностью и целостностью и погружённом в те или иные контексты. Неоднозначность трактовки феномена дискурса в философии (см. Философия) выражается в том, что под ним понимается монологически развиваемая языково-речевая конструкция, например речь или текст. Вместе с тем, нередко под дискурсом понимается также последовательность совершаемых в языке коммуникационных актов. Такой последовательностью может быть разговор, диалог, письменные тексты, содержащие взаимные ссылки и посвящённые общей тематике и так далее. Понятие дискурса связывают с такой активностью в языке, которая соответствует специфической языковой сфере и обладает специфической лексикой. Кроме того, продуцирование дискурса осуществляется по определённым правилам синтаксиса (см. Синтактика) Термин «дискурс» широко используется рядом наук, прямо или опосредованно изучающих функционирование языка. В лингвистике понятие «дискурс» получило развитие в качестве характеристики речевой деятельности в связи с широким распространением динамических моделей языка, а также при изучении языка как средства выражения системы мировоззрения и мировосприятия, идеологий, взглядов и мнений, рассматриваемых в тех или иных социокультурных контекстах. В англоязычной лингвистической традиции под дискурсом понимается связная речь, по объёму превосходящая предложение, по содержанию — связанная с использованием Я в социальном контексте, по организации — представляющая собой интерактивное взаимодействие коммуникантов (Stubbs, 1983). Этот подход рассматривает дискурс с позиций структурно ориентированной или формальной лингвистики. Другой распространённый подход заключается в том, что дискурс рассматривается не только как некоторая связная последовательность единиц языковой структуры «по объёму превосходящая предложение», а как целостная совокупность функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка, находящаяся во взаимодействии с контекстом. При этом контекст понимается в самом широком смысле и включает лингвистические, экстралингвистические и прагматические параметры: физический носитель текста, ситуацию, сотекст, интертекст, участников общения, функцию. Таким образом, данный подход выражается формулой: «Дискурс = Текст + Контекст». Понимание дискурса в классической философииВ классической философии дискурсивное мышление, развёртывающееся в последовательности понятий или суждений, противопоставляется интуитивному мышлению, схватывающему целое независимо и вне всякого последовательного развёртывания. Разделение истин на непосредственные (интуитивные) и опосредованные (принимаемые на основе доказательства) проведено уже Платоном и Аристотелем. Плотин проводит различие между всеобщим, целостным, нечастичным и неиндивидуальным единым Умом и дискурсивным умом, в своём движении охватывающим все отдельные смыслы (Enn., VI 2,21). Фома Аквинский противопоставляет дискурсивное и интуитивное знание, рассматривая дискурсивное мышление как движение интеллекта от одного объекта к другому (Summa theol., 1, q. 14 а7). Понятие «дискурс» занимает позицию одного из наиболее важных концептов средневековой схоластики, обозначая рассудочную деятельность, необходимую для систематизации чувственного опыта, но альтернативную внечувственному и нерассудочному («интуитивному») познанию как постижению трансцендентных истин. Согласно Ричарду В целом, в традиционной философии дискурсивное мышление осмысливается как рассудочное познание, сопряжённое с чувственным опытом и человеческой телесностью, заставляющей облекать знание в словесную форму: dianoia у Платона, logisticon — в неоплатонизме, logicon — в патристике, ratio и inteIIectus naturalis — в схоластике. Развитие науки в Понимание дискурса в неклассической философииНеклассический тип философствования осуществляет своего рода переоткрытие феномена дискурса — как в контексте вербально-коммуникационных практик (анализ социокультурной обусловленности речевых актов в структурализме и постструктурализме; трактовка Ю. Хабермасом дискурса как рефлексивной речевой коммуникации, предполагающей самоценную процессуальность проговаривания всех значимых для участников коммуникации её аспектов), так Ю. Хабермас обсуждает проблему дискурса в рамках теории коммуникационной компетенции или универсальной прагматики. Традиционно «логический анализ языка» ограничивался синтактическими и семантическими характеристиками; прагматический аспект языка исследовался эмпирическими науками. Если следовать дихотомии «язык — речь» Ф. де Соссюра, то речь как прагматический аспект языка исследуется эмпирическими науками; или же, если следовать проведённому Н. Хомски различению лингвистической компетенции и лингвистической деятельности, лингвистическая теория исследует только способность идеального говорящего-слушающего овладеть абстрактной системой общих лингвистических правил, в то время как анализ лингвистической деятельности необходимо включает эмпирические условия, ограничивающие действительную речь. В теории универсальной прагматики Хабермаса рациональной реконструкции в универсальных терминах подлежат не только синтактические и семантические, но и прагматические характеристики речевых высказываний. В этой реконструкции Хабермас следует теории речевых актов Дж. Остина и Дж. Сёрла. «Универсальная прагматика тематизирует элементарные единицы речи (высказывания) таким же образом, как лингвистика тематизирует элементарные единицы языка (предложения). Цель реконструктивного лингвистического анализа заключается в эксплицитном описании правил, которыми компетентный говорящий должен овладеть, чтобы сформировать грамматические предложения и высказывать их в приемлемой форме… Общая теория речевых актов, таким образом, будет описывать эту систему правил»… (Ю. Хабермас). Следуя Сёрлу, Хабермас определяет речевой акт как единицу лингвистической коммуникации в смысле реализации предложения в высказывании. Таким образом, опираясь на теорию речевых актов, фундаментальную задачу универсальной прагматики Хабермас видит в «исследовании и реконструкции универсальных условий возможного понимания», поскольку именно понимание является имманентной функцией речи. С точки зрения этой функции, Хабермас выделяет стратегические, или паразитические, формы коммуникации и нестратегические, которые ориентированы на достижение консенсуса. В общем, именно консенсус выступает главной целью коммуникаций, ориентированных на понимание. С точки зрения достижимости консенсуса, Хабермас выделяет две формы коммуникации: коммуникационное действие, или интеракция, и дискурс. Тогда как в коммуникационном действии требования значимости наивно предполагаются, в дискурсе требования значимости тематизируются. Дискурс требует, чтобы все мотивы, кроме готовности к рационально обоснованному соглашению, были исключены; с другой стороны, дискурс требует, чтобы исключались любые суждения относительно справедливости определённых норм. Согласно Хабермасу, именно дискурс выступает своеобразным критерием определения истинности или ложности достигнутого соглашения. Причём, истинность соглашения определяется не в отношении участников дискурса, а объективно, то есть в отношении ко всем потенциальным участникам. Сам факт участия в дискурсе предполагает возможность подлинного или истинного соглашения. Соглашение достигается в результате аргументации, а не принуждения. Отсутствие принуждений, как внутренних (типа психологических или идеологических предрассудков), так и внешних (типа угрозы насилия), характеризуется в смысле прагматической структуры коммуникации. Достижение соглашения предполагает готовность участников диалога, равновесие между интересами, симметрическое распределение шансов в использовании речевых актов и, соответственно, «иммунитет» участников дискурса от внешних принуждений или санкций. Только в этом случае можно сказать о том, что прагматическая структура коммуникации преодолевает любые ограничения. Условия, при которых возможно рациональное соглашение, Хабермас называет «идеальной речевой ситуацией». Основы учения о дискурсе в современном его понимании восходят к французской школе дискурсивного анализа, объединившего в этом понятии исторические, философские, лингвистические и психоаналитические представления. Значимый статус обретает понятие «дискурс» в контексте лингвистических аналитик (интерпретация дискурса как «речи, присваиваемой говорящим» у Э. Бенвениста Наиболее подробно теоретически обоснованное структурно-семиотическое понимание дискурса дано Понимание дискурса в философии постмодернизмаТеория дискурса конституируется в качестве одного из наиболее важных направлений постмодернизма, методология которого оформляется на пересечении собственно постмодернистской философии языка, семиотики, лингвистики в современных её версиях (включая структурную и психолингвистику), социологии знания и когнитивной антропологии. В связи с вниманием философии постмодернизма к проблемам вербальной и [особенно] речевой реальности понятие «дискурс» оказывается в фокусе его внимания, переживая своего рода ренессанс значимости. Так, в самооценке М. Фуко, аналитика дискурса конституируется как один из фундаментальных приоритетов его творчества: «я просто искал… условия функционирования специфических дискурсивных практик». Собственно, предметом «археологии знания» выступает «не автор, не лингвистический код, не читатель или индивидуальный текст, а ограниченный набор текстов, образующих регламентированный Д» (М. Фуко). Аналогичные приоритеты могут быть обнаружены в деконструктивизме Ж. Деррида: «разрыв («Рассеивание», текст, носящий это название, есть систематическое и разыгранное исследование разрыва) надо… заставить бродить внутри текста». В отличие от историко-философской традиции, понимавшей дискурс как своего рода рационально-логическую процедуру «скромного чтения», то есть декодирования по мере возможностей имманентного миру смысла, постмодернизм интерпретирует дискурсивные практики принципиально альтернативно: «не существует никакого предискурсивного провидения, которое делало бы его (мир. — Согласно постмодернистскому видению дискурсивных практик, в дискурсе объект не репрезентируется в его целостности, но процессуально осуществляется как последовательная (темпорально артикулированная) спекулятивная (семиотически артикулированная) актуализация последнего (аналогична дискретность исполнений музыкального произведения с его семантической тотальностью у Р. Ингардена). Аналогично в постмодернистской трактовке субъект-субъектных отношений фундированная презумпцией понимания коммуникация уступает место процессуальности вербальных игровых практик и процессуальности дискурсивных процедур. В процессуальности дискурса феномен Я теряет свою определённость, оказавшись всецело зависимым от того, что Фуко обозначил как «порядок дискурса»: «я есть то, что я есть, благодаря контексту, в котором нахожусь» (Х. Л. Хикс). В этом плане наиболее важным аспектом постмодернистских аналитик дискурса является исследование проблемы его соотношения с властью. Будучи включёнными в социокультурный контекст, дискурс как рационально организованный и социокультурно детерминированный способ вербальной артикуляции имманентно-субъективного содержания сознания и экзистенциально-интимного содержания опыта не может быть индифферентен по отношению к власти: «дискурсы… раз и навсегда подчинены власти или настроены против неё» (М. Фуко). По оценке Р. Барта, «власть (libido dominanti) … гнездится в любом дискурсе, даже если он рождается в сфере безвластия». Исходя из этого, постмодернизм усматривает в демонстрируемой сознанием «воле к знанию» отголосок тирании «тотализирующих дискурсов» (М. Фуко). Частным проявлением «власти дискурса» выступает «власть письма» над сознанием читателя, реализуемая как «интенция текста» (Э. Сейд, Р. Флорес). Дискурсивное измерение письма ограничивает принципиальную «свободу текста» (Ф. Лентриккия), создавая во внутритекстовом пространстве «плюральность силовых отношений» (М. Фуко) и конституируя текст в качестве «поливалентности дискурсов» (Ф. Лентриккия), то есть своего рода «психического поля сражения аутентичных сил» (Х. Блум). Как субъект-объектное, так и субъект-субъектное отношения растворяются в игре дискурсивных кодов (поэтому дискурс и характеризуется Ж. Батаем как «разлучающий»), утрачивая свою определённость: человек как носитель дискурса погружён в дискурсивную среду, которая и есть тот единственный мир, который ему дан. Единственно возможной в данном контексте гносеологической аналитикой мета-уровня выступает для постмодернизма анализ самого дискурса: исследование условий его возможности, механизм осуществления его процессуальности, сравнительные аналитики различных типов дискурса и так далее. Фуко формулирует по этому поводу так называемое «правило внешнего», которое заключается в том, чтобы идти не от дискурса к его якобы наличествующему внутреннему смыслу, а от проявлений дискурса — к условиям его возможности. В рамках подобной стратегии философствования центральным предметом философии оказывается дискурс, понятый в аспекте своей формы, а это значит, что центральное внимание философия постмодернизма уделяет не содержательным, а сугубо языковым моментам. Дискурс рассматривается постмодернистской философией в контексте парадигмальной для неё презумпции «смерти субъекта»: согласно Фуко, «дискурс — это не жизнь; время дискурса — не ваше время, в каждой фразе правил закон без имени, белое безразличие». Постмодернистская парадигма «смерти субъекта» не только влечёт за собой выдвижение феномена дискурса на передний план, но и задаёт ему фундаментальный статус: «речь идёт о том, чтобы отнять у субъекта (или у его заместителя) роль некого изначального основания и проанализировать его как переменную и сложную функцию дискурса» (М. Фуко). В этом контексте дискурс начинает рассматриваться как самодостаточная форма артикуляции знания в конкретной культурной традиции — вне каких бы то ни было значимых моментов, привносимых со стороны субъекта. В этом семантическом пространстве дискурс конституируется как могущий осуществляться в автохтонном (так называемом «анонимном») режиме: «все дискурсы, каков бы ни был их статус, их форма, их ценность» разворачиваются «в анонимности шёпота» (М. Фуко). Таким образом, дискурс трактуется постмодернизмом в качестве самодостаточной процессуальности: «Дискурс… имеет форму структуры толкований. Каждое предложение, которое уже само по себе имеет толковательную природу, поддаётся толкованию в другом предложении», — реально имеет место не интерпретационная деятельность субъекта, но «моменты самотолкования мысли» (Ж. Деррида). Это означает, что какова бы ни была цель дискурсивной процедуры, всегда — Сохраняя конституированную в историко-философской традиции презумпцию социокультурной артикулированности дискурса, философия постмодернизма полагает, что «дискурс — это сложная и дифференцированная практика, подчиняющаяся доступным анализу правилам и трансформациям» (М. Фуко). Форма объективации одного и того же содержания может — в зависимости от доминирующего в обществе типа рациональности — варьироваться в самом широком диапазоне. Развивая эту идею, Фуко фиксирует следующие типы возможных трансформаций дискурсивных практик: 1) деривации (внутридискурсивные зависимости), то есть трансформации, связанные с адаптацией или исключением тех или иных понятий, их обобщения и так далее; 2) мутации (междискурсивные зависимости), то есть трансформации позиции говорящего субъекта, языка или соответствующей предметности (смещение границ объекта); 3) редистрибьюции (внедискурсивные трансформации), то есть внешние по отношению к дискурсу, но не безразличные для его эволюции социокультурные процессы. Согласно точке зрения Фуко, для конституирования типологии дискурса ни формальные, ни объективные критерии не являются приемлемыми: «существуют… собственно дискурсивные свойства или отношения (не сводимые к правилам грамматики и логики, равно как Существенным аспектом постмодернистской концепции дискурса является его интерпретация в свете идеи нелинейности: дискурс рассматривается в контексте таких презумпций, как презумпция его креативного потенциала, презумпция заложенности в нём тенденции ветвления смысла, презумпция имманентной неподчинённости дискурса принудительной внешней каузальности и других. По ретроспективной оценке постмодернизма, классическая культура, выделяя среди дискурсов, «которыми обмениваются изо дня в день», те, «которые лежат в основе некоторого числа новых актов речи, … бесконечно сказываются, являются уже сказанными и должны быть ещё сказаны», тем не менее, жёстко ограничивала креативный потенциал последних фигурами комментария и автора. Прежде всего это ограничение касается возможности случайности Детальный анализ механизмов регуляции дискурсивных практик со стороны культуры позволяет Фуко сделать вывод о глубинной ограниченности и подконтрольности дискурса в культуре классического западно-европейского образца. Фуко связывает это с тем, что реальная креативность дискурсивных практик, открывающая возможность для непредсказуемых модификаций плана содержания, подвергает, по его мнению, серьёзным испытаниям глубинные парадигмальные установки европейского стиля мышления. Прежде всего это относится к идее универсального логоса, якобы пронизывающего космически организованное (и потому открывающегося логосу познающему) мироздание, чьи законы в силу своей необходимости делают все возможные модификации порядка вещей предсказуемыми и не выходящими за пределы интеллигибельных границ. Таящиеся в дискурсе возможности спонтанности, чреватой случайным и непредвиденным выходом за рамки предсказуемых законом состояний, ставят под угрозу сам способ бытия классического типа рациональности, основанный на космически артикулированной онтологии и логоцентризме. Таким образом, за видимой респектабельностью того статуса, который, казалось бы, занимает дискурс в классической европейской культуре, Фуко усматривает «своего рода страх»: «всё происходит так, как если бы запреты, запруды, пороги и пределы располагались таким образом, чтобы хоть частично овладеть стремительным разрастанием дискурса, … чтобы его беспорядок (креативный хаос) был организован в соответствии с фигурами, позволяющими избежать Рассматривая «событие» как флуктуацию в поле дискурса, Фуко наряду с этим фиксирует и её автохтонный (реализуемый на уровне самоорганизации дискурсивного поля и не сопряжённый с познавательным целеполаганием мыслящего субъекта) характер, эксплицитно противопоставляя «событие» — «творчеству» и относя последнее к числу ключевых интерпретационных презумпций европейской классики. Выдвигая — в противовес культуре классического типа, где «с общего согласия искали место для творчества, искали единство произведения, эпохи или темы, знак индивидуальной оригинальности и безграничный кладезь сокрытых значений», — радикально новую методологию исследования дискурсивных практик, Фуко разрабатывает и принципиально новый для этой сферы категориальный аппарат, эксплицитно вводящий понятие случайной флуктуации в число базисных понятийных структур новой дискурсивной аналитики. По оценке Фуко, «фундаментальные понятия, которые сейчас настоятельно необходимы, — это понятия события и серии с игрой сопряжённых с ними понятий: регулярность, непредвиденная случайность, прерывность, зависимость, трансформация». Наиболее важным методологическим выводом, в который результируется осуществлённая Фуко смена ракурса видения процессуальности дискурса, является следующий: по мнению Фуко, в сфере исследования дискурсивных практик «более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимости. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредсказуемую случайность в качестве категории при рассмотрении продуцирования событий». Остро ощущая отсутствие в гуманитарной сфере «такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случаем и мыслью», Фуко делает значительный шаг в создании таковой концепции, рефлексивно фиксируя при этом главное её содержание в качестве введения в гуманитарное познание идеи случайности: «если задаёшься целью осуществить в истории идей самый маленький сдвиг, который состоит в том, чтобы рассмотреть не представления, лежащие, возможно, за дискурсом, но сами эти дискурсы как регулярные и различающиеся серии событий, то, боюсь, в этом сдвиге приходится признать Таким образом, в контексте дискурсивной аналитики Фуко в содержание философской рефлексии постмодернизма входит эксплицитное требование введения в когнитивные процедуры презумпции случайной флуктуации. В этом отношении можно говорить о том, что, фокусируя своё внимание на феномене дискурса, постмодернистская философия не задаёт особое видение последнего, но выдвигает требование разрушения традиционного дискурса, фиксируя необходимость формирования неканонических стратегий дискурсивных практик, возвращающих субъекту его атрибутивное свойство «суверенности» (Ж. Батай). Однако, согласно позиции постмодернизма, именно в процедурах отказа от традиционно понятого дискурса и подстерегает сознание дискурсивность, впитанная носителем западного типа рациональности в процессе социализации: «жертвуя смыслом, суверенность сокрушает возможность дискурса: не только прерыванием, цензурой или раной внутри дискурса (абстрактная негативность); но и вторжением, внезапно открывающим в таком отверстии предел дискурса и иное абсолютное знание» (Ж. Деррида). В связи с этим тот, кто «устроился в надёжной стихии философского дискурса, … не в состоянии прочитать по его упорядоченному скольжению такой знак, как «опыт»… (Ж. Деррида), и именно поэтому «часто, … когда полагают, что балласт гегелевской очевидности сброшен, на самом деле, не зная этого, не видя её, остаются в её власти… Никогда ещё гегелевская очевидность не казалась столь обременительной, как в этот момент, когда она нависла всем своим бременем» (Ж. Деррида). Происходит своего рода «ослепление традиционной культурой, которая выдаёт себя за естественную стихию дискурса». В этой ситуации постмодернизм постулирует необходимость, «перейдя от конечного знания к бесконечному — добраться, как бы раздвигая пределы, к иному модусу знания — недискурсивному, таким образом, чтобы вне нас родилась иллюзия удовлетворения той самой жажды знания, которая существует в нас» (Ж. Батай). Вместе с тем, однако, «попрание дискурса (и, следовательно, вообще закона…) должно, как и всякое попрание, тем или иным образом сохранить и утвердить то, что им преодолевается в злоупотреблении» (Ж. Деррида), — а именно конституировать то, что Б. Смарт обозначил в этом контексте как «еретический дискурс». К центральному проблемному полю современной интерпретации дискурса относятся такие проблемы, как проблема соотношения дискурса с идеологией (М. Пёше, | |
Библиография | |
---|---|
Издания на русском языке: | |
| |
Издания на других языках: | |
| |