Яшень Хуан: Загадка китайского экономического чуда

Доверие к капитализму в американском стиле было подорвано в самом начале мирового финансового кризиса 2008 года. Не успели ещё отпеть Lehman Brothers, а знатоки по всему миру уже ринулись исполнять предсмертные обряды над экономическими идеалами США, включая ограниченное управление, минимальное регулирование и размещение кредитов на свободном рынке. В поисках альтернативы рухнувшей американской модели некоторые обратили свой взор на Китай, где рынки жёстко регулируются, а финансовые институты находятся под строгим государственным контролем. В результате обвала на Уолл-стрит китайская модель капитализма под руководством государства «выглядит всё более и более привлекательной», обеспокоенно отмечает Фрэнсис Фукуяма в Newsweek. Обозреватель Washington Post Дэвид Игнатиус приветствует мировое наступление «нового интервенционизма», вдохновлённого конфуцианством: перефразируя двусмысленное высказывание Ричарда Никсона о Джоне Мейнарде Кейнсе, Игнатиус заявляет: «Все мы теперь китайцы».

Но прежде чем заявлять о наступлении Новой эры — эры китайского господства, — представителям правящих кругов и руководителям бизнеса во всём мире не помешало бы изменить свой взгляд на причины динамичного развития Китая. Существующее представление о китайском экономическом чуде как о торжестве технократии, на фоне которого коммунистическая партия организовала постепенный переход к рыночной модели экономики, опираясь на контролируемые государством компании, представляет собой полное искажение всех существенных фактов. Согласно сложившимся стереотипам, предпринимательство, права на частную собственность, финансовая либерализация и политические реформы сыграли незначительную роль. Однако наши исследования, основанные на результатах опроса, проведённого среди представителей китайского правительства, а также на изучении правительственных документов центрального и местного уровня, свидетельствуют об обратном. На самом деле права собственности и частное предпринимательство стали основным стимулом для активного роста экономики и снижения уровня бедности.

Согласно многим западным источникам, успешным переходом от социалистической экономики к рыночным отношениям Китай обязан именно политике постепенных преобразований. Во многих публикациях можно увидеть похвалы в адрес Пекина за отказ от шоковой терапии в русском стиле и выбор более прагматичного подхода, который позволил создать благоприятные условия для бизнеса и способствовал гармоничному росту частных компаний. Такие публикации наводят на мысль о том, что китайская экономика постепенно становилась всё более либеральной и ориентированной на рынок благодаря реформам, которые начали проводиться в 1980-е и получили активное развитие во второй половине 1990-х годов. Но это не так. На самом деле прои зошло следующее: ранние эксперименты с либерализацией финансовой системы и частной собственностью в 1980-е годы привели к первичному всплеску предпринимательства в сельском хозяйстве. И первые прибыли, полученные предпринимателями, — а вовсе не масштабные государственные инвестиции в инфраструктуру и активная урбанизация 1990-х годов — стали истинным фундаментом китайского чуда.

Многие эксперты отмечают, как сильно грандиозные проекты по развитию инфраструктуры Китая и сверкающие заводы, построенные в Китае на средства иностранных инвесторов, контрастируют с полуразрушенными дорогами Индии и ничтожным притоком прямых иностранных инвестиций в эту страну. Однако эти эксперты на самом деле переоценивают значение государственного финансирования и иностранных инвестиций для развития китайской экономики. Ни один из этих факторов не играл в Китае существенной роли до конца 1990-х годов. Смягчение финансового контроля уже произошло до того, как они приобрели значение, а 1980-е годы, когда сельские предприниматели дали первоначальный толчок для роста экономики, уже миновали.

В 1980-е годы китайская экономика росла быстрее, чем в последующем десятилетии, и её развитие оказалось более благотворным для общества: снизился уровень бедности, сократился разрыв между уровнем благосостояния богатых и бедных граждан, а доля трудовых доходов в ВВП — показатель, отражающий выгоду, которую приносит экономический рост среднестатистическим гражданам страны, — значительно возросла. С 1978 по 1988 год количество сельских жителей Китая, находящихся за чертой бедности, сократилось более чем на 150 миллионов человек. В 1990-е годы эта цифра составила лишь 60 миллионов, несмотря на значительное увеличение темпов роста ВВП и массовое строительство объектов инфраструктуры. Более того, в 1980-е годы экономический рост в Китае в гораздо меньшей степени, чем сегодня, был обусловлен инвестициями и в гораздо большей — потреблением. Иными словами, предпринимательский капитализм, в отличие от капитализма государственного, способствовал не только росту экономики, но и обеспечивал реальные преимущества для широких слоёв населения. Предпринимательская деятельность оказалась эффективной и развивалась весьма динамично.

Крупные города, такие как Пекин, Шанхай и Шэньчжэнь, обычно превозносятся западной прессой как центры активного экономического роста (см. схему). О сельских областях Китая если и вспоминают, то, как правило, лишь как об обнищалом захолустье. Однако, если подробно проанализировать экономические данные, становится очевидным, что эти восторженные описания современных китайских городов полностью противоречат реальной ситуации: на самом деле наиболее динамично экономика росла как раз в сельской местности Китая, тогда как в городских центрах жёсткое вмешательство со стороны правительства препятствовало развитию предпринимательства и частной собственности.

Значение последнего обстоятельства трудно переоценить. По сути, историю китайского капитализма по большей части можно охарактеризовать как битву между двумя Китаями: с одной стороны — ориентированные на рынок предприниматели из сельской местности, с другой — города, находящиеся под строгим государственным контролем. Когда село по каким-либо причинам берёт верх, китайский капитализм становится предпринимательским, политически независимым, энергичным и конкурентоспособным. Когда же победа оказывается на стороне города, в китайском капитализме начинают проявляться признаки политической зависимости и государственной централизации.

Шанхай служит наиболее ярким символом развития городов в Китае. Современные небоскрёбы, роскошные иностранные бутики и один из наиболее высоких показателей ВВП на душу населения делают его образцовым китайским городом, сверкающим свидетельством успешности государственного капитализма. Но так ли это на самом деле? Если смотреть на более значимые экономические показатели, успехи Шанхая впечатляют гораздо меньше, чем достижения городского округа Вэньчжоу — оплота предпринимательского капитализма, расположенного в нескольких сотнях миль к югу, в провинции Чжэцзян. В начале 1980-х годов Вэньчжоу был известен лишь немногим более, чем его фермерские хозяйства, которые с большим трудом оставались на плаву. Из пяти миллионов жителей городское население составляло менее 10 процентов. Сейчас Вэньчжоу — наиболее динамично развивающийся городской округ в Китае; здесь размещается множество компаний, занимающих ведущее положение на европейских рынках одежды. Шанхай же, в котором в своё время работали первые промышленники Китая, сейчас, напротив, оказался странным образом покинут отечественными предпринимателями.

Преображение Вэньчжоу произошло главным образом благодаря политике свободного рынка. Уже в 1982 году представители власти проводили эксперименты с кредитованием физических лиц и частного бизнеса, либерализацией процентных ставок, созданием условий для межрегиональной конкуренции организаций, занимающихся привлечением сберегательных вкладов, а также организаций, выдающих кредиты. Правительство Вэньчжоу также принимало множество других мер по защите прав собственности частных предпринимателей и созданию в округе благоприятных условий для развития бизнеса.

Влияет ли степень свободы предпринимательства на благосостояние населения? Да, причём весьма существенно. Судя по показателю ВВП на душу населения, жители Шанхая почти в два раза богаче, чем жители провинции Чжэцзян, в которой расположен Вэньчжоу (подробные данные по самому Вэньчжоу получить сложнее). Но если сравнить доходы отдельных домохозяйств — то есть реальную покупательную способность среднестатистического жителя двух регионов, — то окажется, что Шанхай и Чжэцзян достигли одинакового уровня благосостояния. В 2006 году трудовой доход среднего домохозяйства в Шанхае был на 13 процентов выше, чем в Чжэцзяне, но при этом уровень нетрудовых доходов (например, государственных пособий) почти в два раза превышал чжэцзянский. Уровень трудового дохода на одного жителя Шанхая и провинции Чжэцзян был примерно одинаковым. Шанхайцы получали в среднем на 44 процентов меньше доходов от коммерческой деятельности и на 34 процентов — от владения активами, чем жители Чжэцзяна. Вывод таков: государственный капитализм может способствовать развитию городов и улучшению статистики по ВВП, но не приведёт к реальному повышению уровня жизни.

Контраст проявится ещё отчётливее, если рассмотреть экономические характеристики провинции Чжэцзян и её северного соседа — провинции Цзянсу, которые служат практически идеальным примером для сравнения. Условия, связанные с их географическим положением, почти идентичны: обе провинции расположены в береговой зоне: Цзянсу к северу от Шанхая, а Чжэцзян — к югу. Бизнес в этих провинциях развивался также схожим образом: обе провинции обеспечили значительный приток промышленников и предпринимателей в дореволюционный Шанхай. Однако позднее, в последовавшие за реформами годы, власти Цзянсу воспользовались иностранными инвестициями и смогли извлечь существенную выгоду из реализации государственных проектов. А в провинции Чжэцзян этого не произошло. Это различие привело к поразительным результатам.

Двадцать лет назад провинция Цзянсу была богаче, чем Чжэцзян, а теперь она стала беднее и начала отставать по всем важным показателям экономического и общественного благосостояния. Жители провинции Чжэцзян в среднем получают значительно более высокий доход от владения активами, чем их северные соседи, и живут в более просторных домах. Среди них гораздо больше домохозяйств имеют телефоны, компьютеры, цветные телевизоры, фотоаппараты и автомобили. В Чжэцзяне также отмечается более низкий уровень детской смертности, а средняя продолжительность жизни и уровень грамотности населения здесь выше. Также следует отметить, что разница в распределении доходов между жителями Чжэцзяна гораздо менее значительна, чем в Цзянсу. Чем объясняется более высокий уровень благосостояния в провинции Чжэцзян? Наиболее убедительным представляется следующее объяснение: власти Цзянсу вмешивались в экономику и предпочитали привлекать иностранный капитал в ущерб местным коммерческим предприятиям. В Чжэцзяне же чиновники предоставили полную свободу действий местным предпринимателям, позволив им развивать собственные, более масштабные и более активно функционирующие цепочки поставок.

Настоящая загадка китайского чуда заключается не в причинах экономического роста этой страны, а в том, как западные эксперты смогли столь неверно истолковать эти причины. Одно из объяснений может заключаться в том, что сторонние наблюдатели неправильно поняли природу одного из ключевых экономических институтов Китая — сельского и деревенского предпринимательства. Некоторые хорошо известные западные экономисты провозгласили его воплощением истинно китайского капитализма, а его представителей — инновационными «гибридными» структурами, которые смогли добиться впечатляющих показателей роста, несмотря на жёсткий государственный контроль. В частности, лауреат Нобелевской премии по экономике Джозеф Стиглиц отметил неординарное решение, которое власти Китая смогли найти для предотвращения скупки государственных активов частными инвесторами по низким ценам — эта тенденция представляет собой весьма типичную проблему, возникающую в период перехода экономики от социалистического строя к капиталистическому ¹. С точки зрения Стиглица, сельские и деревенские предприятия Китая следует рассматривать как частный случай государственной собственности, которая защищена от расхищения, но обеспечивает высокую эффективность инвестиций со стороны частного сектора.

Таким образом, западные экономисты часто приходили к ошибочному заключению, что сельские и деревенские органы самоуправления являются собственниками этих предприятий. Не так давно, а именно в 2005 году, другой лауреат Нобелевской премии — Дуглас Норт в своей публикации для Wall Street Journal высказал мнение, что «по экономическим характеристикам китайские предприятия совершенно не похожи на типичные институты капиталистической экономики» ².

Однако факты опровергают это заявление. Первая официальная информация о сельском и деревенском предприни мательстве в Китае содержится в программном документе, изданном Государственным советом Китая 1 марта 1984 года. Согласно определению, приведённому в этом документе, термин «сельские и деревенские предприятия» охватывает «предприятия, которые финансируются сельскими и деревенскими административными единицами, а также кооперативные предприятия, созданные крестьянскими общинами, другие формы кооперативных предприятий и индивидуальных предпринимателей». Формулировка «предприятия, которые финансируются городскими и сельскими административными единицами» относится к коллективному бизнесу, который находится в собственности и в управлении сельских и деревенских органов самоуправления. Все остальные упомянутые в документе формы предприятий представляют собой разновидности частного бизнеса, а именно индивидуальных предпринимателей или более крупные частные компании с несколькими акционерами — то есть как раз те самые «традиционные институты капиталистической экономики». Важно отметить, что официальное толкование термина «сельские и деревенские предприятия» всегда охватывало как частный бизнес, так и компании, финансируемые государством.

Ошибка западных экономистов заключается в том, что они неверно истолковали сам термин, решив, что прилагательные «сельские и деревенские» указывают на собственников предприятий. Но представители китайских органов власти употребляют эти слова в их географическом значении, то есть это «предприятия, расположенные в сёлах и деревнях». Статистика китайского Министерства сельского хозяйства свидетельствует о том, что среди таких предприятий преобладают именно компании, находящиеся в собственности и в управлении частных лиц. В период с 1985 по 2002 год максимальное количество предприятий, находящихся в коллективной собственности, было отмечено в 1986 году и составило 1,73 миллиона компаний, в то время как количество частных предприятий за этот же период выросло с 10,5 миллиона более чем до 20 миллионов. Иными словами, рост численности сельских и деревенских предприятий в период реформ происходил исключительно за счёт развития частного сектора. В 1990-е годы — в первое десятилетие реформ — на частный сектор сельских и деревенских предприятий приходилось около 50 процентов рабочих мест и около 58 процентов декларированной прибыли после уплаты налогов.

Неверное толкование истинных источников китайского экономического роста также обусловило искажённое представление мировой общест венности о том, какие предпосылки обеспечивают успешный выход китайских компаний на международный рынок. Западные экономисты часто утверждают, что Китай является предвестником новой модели конкуренции на международном уровне, в рамках которой сочетание государственной собственности с разумным использованием инстру ментов государственного финансового контроля позволяет получить уникальные конкурентные преимущества. Производитель компьютеров Lenovo часто приводится в пример как яркий представитель необычной для западного мира китайской модели ведения бизнеса.

Однако компания Lenovo в значительной степени обязана своим успехом тому, что уже на раннем этапе своей деятельности смогла зарегистрировать юридический адрес и найти источники финансирования в Гонконге — регионе с одним из самых свободных в мире режимов регулирования рыночной экономики. Стартовый капитал Lenovo получила в 1984 году от Китайской Академии наук, но впоследствии все существенные инвестиции привлекала непосредственно в Гонконге ³. В 1988 году компания получила 900 тысяч гонконгских долларов (116 тысяч долларов США) от компании China Technology, зарегистрированной в Гонконге. Средства пошли на финансирование совместного предприятия, создание которого позволило Lenovo сделать Гонконг местом своей официальной регистрации. В 1993 году гонконгское подразделение Lenovo осуществило первичную эмиссию акций на Гонконгской фондовой бирже; объём эмиссии составил 12 миллионов долларов США. Таким образом, путь компании Lenovo — это история успеха, который стал возможен благодаря рыночной финансовой и юридической системе Гонконга, а не финансовой системе Китая, находящейся под контролем государства.

В настоящее время Китай извлекает уроки из краха Уолл-стрит и заблаговременно готовится к мировому экономическому спаду. Однако в этой ситуации худшее, что может предпринять китайское деловое сообщество, — это согласиться с западной точкой зрения, согласно которой Китаю удалось изобрести новую модель развития экономики, более эффективную, чем свободный рынок. Самым поучительным аспектом китайского экономического чуда можно считать как раз следование традиционной экономической модели, благодаря которой чудо оказалось возможным и основу которой составляют частная собственность и финансовые инструменты свободного рынка. Опыт Китая весьма своевременно напомнил мировой общественности, что реформы, которые поощряют использование такой модели, действительно приносят плоды.