Никлас Луман:
Реальность масс-медиа.
Глава 12. Реальность конструкции

Всякая конструктивистская когнитивная теория, в том числе и наша, сталкивается с возражением о её несоответствии реальности. В традиционной схеме человеческих способностей познание отличалось от воли, и лишь за последней признавалась свобода самоопределения (произвол). Напротив, познание как бы встречается с сопротивлением реальности и не может выстраиваться случайным образом, не потеряв при этом своей функции. Это разделение труда, однако, терпит крушение уже потому, что, с эмпирической точки зрения, вообще не существует случайности; как и потому, что самодетерминация (автономия) возможна лишь в системе, которая отличает себя от внешнего мира, позволяет ему если не детерминировать себя, то, во всяком случае, раздражать. Тем самым, однако, более важным становится вопрос о том, как же должно пониматься сопротивление, которое реальность оказывает как познанию, так и воле. Если же мы захотели бы отказаться ещё и от концепции сопротивления как индикатора реальности, то нам пришлось бы отказаться от понятия реальности или, разрывая с традицией, развить совершенно иную концепцию реальности.

И всё же в этом нет необходимости. Уже Гегель рассматривал эту проблему в главе «Чувственная достоверность» своей «Феноменологии духа», ¹ но он предполагал ещё и то, что эта проблема может быть разрешена благодаря всесилию духа (Superpotenz des Geistes). От этого [всесилия] остались лишь подвижность (Verschiebbarkeit, difference) всех различений, а значит, деконструируемость всех конструкций. В то же время и лингвистика, со своей стороны, предлагает в достаточной мере адаптированное понятие реальности, которое мы можем mutadis mutandis перенести в теорию общественной коммуникации и тем самым в теорию масс-медиа. Если говорить кратко, она гласит: сопротивление языку может осуществляться только посредством самого языка, следовательно, если речь идёт о языке, то он сам порождает свои индикаторы реальности. ² Ничего другого мы и не формулировали при помощи понятия собственных [системных] значений. То же имело бы значение и применительно к состояниям внимания в системах сознания или к нейрофизиологическому способу работы мозга. Все оперативно-замкнутые системы должны порождать свои индикаторы на уровне их собственных операций; они лишены иной возможности.

Внутри [системы] же может возникать сопротивление — как проблема непротиворечивости, которая, к примеру, интерпретируется как память, хотя она всегда проявляется лишь моментально и должна постоянно получать новую актуальность. Чем больше (эволюционно-невероятных) предпосылок требуется для оперативного замыкания системы, тем более притязательные и специфичные тесты на реальность приходится ей выдерживать. В особенно яркой форме это проявляется в современной науке. Но столь же важно это и для системы масс-медиа. Мы уже идентифицировали используемый здесь механизм. Он состоит в том, что мнения о состояниях и событиях в свою очередь рассматриваются как события. Благодаря этому система добавляет себе самой свежей крови — причём таким методом, который точно согласуется с кодом и типом системных операций. Таким образом, система сама способна оказывать сопротивление собственным привычкам. Она может производить «трансформацию ценностей», способна оказывать предпочтение мнениям меньшинства, которые навязываются и сами по себе, возможно, прежде всего потому, что выступают в скандальной, конфликтной, девиантной форме и образуют таким образом «спираль молчания», описанную Элизабет Нелле-Нойманн. ³ Итак, в отдельных случаях существуют весьма различные возможности, но все они сводятся к тому, что масс-медиа оказывают сопротивление самим себе.

Другая возможность тестирования масс-медийных конструкций реальности состоит в эмпирическом социальном исследовании. Вопреки широко распространённым предположениям, смысл такого исследования заключается не столько в центральной сфере научных изысканий, то есть в области верификации и фальсификации теорий, ⁴ сколько, напротив, в привлечении данных как оснований для решений в политике и экономике или, особенно, в коррекции стереотипов, которые развились и получили продолжение благодаря новостям и репортажам масс-медиа, — скажем, о разочаровании (Demotivierung) и тенденциях «маргинализации» («Aussteiger-Tendenzen») в молодёжных кругах 1960-х годов или о масштабах недовольства среди населения в новых немецких землях. И в этой же связи следует расценивать стремление зримо представить долгосрочные изменения (или также лишь колебания), ускользающие от масс-медиа. В этом заключаются особые достижения Института демоскопии в Алленсбахе, развитием которых, как известно, не хочет обременять себя ни один немецкий университет. Даже если адекватно оценивать независимость этих исследований, своим воздействием они обязаны только тому, что их результаты были подхвачены в масс-медиа. В конечном счёте речь, следовательно, и в этом случае идёт о самокоррекции некоторой оперативно-замкнутой системы.

Значит, и здесь знак качества «реальности» может присваиваться лишь в рамках той системы, которая поначалу порождает неконсистентности, чтобы затем начать конструирование того, что следует полагать в качестве реальности. Подтверждение этому могут дать биологическая эпистемология, семиотика, лингвистика, да и социология, — и все они являются эмпирическими науками (а не науками о духе!). Вместе с тем этот радикальный конструктивизм всё же ограничивается представлением о том, что на уровне наблюдения первого порядка невозможно различать между иллюзией и реальностью, а поэтому — и между реальной и воображаемой реальностью. (Логики, пожалуй, должны были бы заявить, что на этом уровне системы не располагают достаточными логическими значениями.) И хотя эту иллюзию можно распознать и представить, её нельзя устранить так, чтобы она никогда больше не возникала. И даже наблюдение второго порядка должно осуществлять подстановку реальности для наблюдателя, которого оно наблюдает. Оно может его выбирать, но не в состоянии его выдумать. Это зависит всего лишь от того, что каждое наблюдение вынуждено работать с различением самореференции и инореференции и как-то замещать функциональную позицию инореференции. Другими словами, оно должно использовать это различение как своё слепое пятно. Ведь оно не может видеть (наблюдать, обозначать), что это различение обязано своим существованием парадоксальности «Re-Entry».

В отличие от субъект-ориентированных теорий познания, которые уже заявляли о недостижимости внешнего мира, но потерпели крушение применительно к проблеме множественности субъектов, операциональный конструктивизм опирается на рекурсивность собственных операций системы и в связи с этим на память системы, которая неизменно сопровождает всё её операции, проверяя их последовательность не соотнося их с некоторым «субъектом», каким-то автором, каким-то Я). Если пришли гости и им наливают вино, нельзя внезапно решить, что бокалы суть непознаваемые вещи в себе и наличествуют лишь в виде субъективного синтеза. Но как раз наоборот если есть гости и есть вино, то нужны и бокалы. Или если кого-то зовут к телефону, а человек с другой стороны спутниковой связи оказывается неприятным собеседником, ему нельзя заявить: «Что Вам, собственно, нужно? Вы же всего лишь конструкт телефонного разговора!» Таких вещей не говорят, поскольку предполагается, что коммуникация сама осуществляет проверки на непротиворечивость, и нужно оценивать то, как коммуникация будет реагировать на такого рода непривычные заявления. Мышление, правда, оказывается слабым местом в континууме восприятия мира, так же как теория является слабым местом континуума коммуникации. Ведь на уровне мышления и уровне образования теорий проверки консистенции могут приводить к противоположным результатам. Как нейрофизиология, так и исследование языка принуждают акцептировать наличие оперативно-замкнутых систем, а значит, операциональный конструктивизм.

Но вместе с тем нужно видеть ещё и то, что восприятия и коммуникации зависят от экстернализаций и поэтому исключают информации, которые свидетельствуют против существования внешнего мира. Собственное аутопойетическое самовоспроизводство жизни и сознания индивидуальных участников не подвергаются никакому сомнению. Напротив, лишь в качестве внешнего мира (Umwelt) аутопойетической системы общества оно понимается в своей самобытности. «Я» как центральный фантом рекурсивности переживания и действия всё ещё питается от телесности всякого восприятия. Оно, однако, ощущает себя перенасыщенным (zusatzlich angereichert) и неуверенным благодаря тому, что оно узнает в масс-медиа.

Всё сказанное относится и к реальности масс-медиа. Также и здесь ход операций не допускает, чтобы селективность публикуемых информации включалась в рекурсивность общественных коммуникаций (и об этом может быть известно). Мы реагируем так же, как уже цитированный нами Гораций: «So I have heard, and do in part believe it» («Я это слышал и отчасти верю»). Хотя в некоторых деталях можно сомневаться и каждый может найти возможность самому вступить в коммуникацию с особенными мнениями. Однако коммуникация в общественной системе не может выйти за рамки проверок консистенции, то есть исключить рекурсивность. Иначе она потеряла бы почти всякий повседневно необходимый смысл. Споры о конструктивистских когнитивных теориях сильно потеряют в остроте, если уточнить комплексность этой ситуации и соответственно — применить к ней некоторое множество различений. Социология и, прежде всего, теория общества приобретают тем самым преимущество: они более не зависят от догматики классических теорий познания, а напротив, обретают способность прослеживать то, как конструируется реальность и как она используется в виде опыта сопротивления, — повсеместно там, где образуются аутопойетические, оперативно-замкнутые системы. Так обстоит дело и в области масс-медиа.

Возможно, наиболее важный результат этих размышлений кроется в выводе, что хотя масс-медиа и порождают реальность, но она не нуждается в консенсусе. Они оставляют в неприкосновенности иллюзию когнитивно-доступной реальности. Однако «радикальный конструктивизм» прав в своём тезисе, что ни одна когнитивная система (неважно, оперирует ли она как сознание или как система коммуникации) не в состоянии в своих операциях достичь внешнего мира. Она вынуждена в собственных наблюдениях придерживаться своих собственных различений и тем самым различения самореференции и инореференции; и это важно не только для самой масс-медийной системы, но и для всех психических и социальных систем, для которых она выступает в качестве раздражения. Но вместе с тем существенно и то, что ни одна когнитивная система не может отказаться от предпосылки реальности (Realitatsannahme). Ведь если бы всякое познание могло осуществляться как собственная конструкция и возводиться к практике различения самореференции и инореференции, то само это различение выявило бы свою парадоксальность и уничтожилось. Инореференция была бы тогда лишь одной из разновидностей самореференции.

Благодаря своей собственной амбивалентности представление о реальности обеспечивает протекание аутопоэзиса когнитивных операций. Речь могла бы идти о некой иллюзии или о «принципе реальности» в психиатрическом смысле: ⁵ существенным остаётся то, что система в своих когнитивных операциях не постоянно, но лишь в исключительных случаях вынуждена различать между внешним миром, как он существует в действительности, и внешним миром, каким она его видит.

А какие могли бы быть исключения? Видимо, ныне, в современном обществе, которое обеспечивает себя знаниями о мире через масс-медиа, произошло некоторое изменение. Согласно классической модели истинностной рациональности с её логическими и онтологическими предпосылками, заботиться следовало лишь о том, чтобы избегать заблуждения. При этом причины заблуждения не играли никакой или лишь вторичную роль — а именно, в стремлении избежать повторения одной и той же ошибки. Исходили из того принципа, что заблуждение могло быть исправлено на основе самого его предмета, и рекомендовавшийся для этого метод специализировался на нейтрализации влияния индивидуальных особенностей когнитивных систем. В коммуникацию встраивалась забота о коррекции заблуждений. Для постдекартовского постфрейдистского мира Современности этого уже недостаточно. И хотя когнитивная система, которую теперь называют «субъектом», способна заимствовать самоподтверждение у всякого познания, будь оно истинным или ложным, всё же в конечном счёте она подтверждает этим свой аутопоэзис. Но как раз это больше не приводит к прямому подтверждению значения реальности в познании. Механизмы самокоррекции (Selbstberichtigungsmechanismen) дополняются механизмами самообвинений (Selbstbezichtigungsmechanismen).

Это осуществляется посредством таких понятий, как «проекция», или с помощью высоколабильного различения между нормальным и патологическим. Эта экспансия подозрения в мотивированности в тенденции приводит к самопсихиатризации коммуникации. Это включает, как давно признается, и коммуникацию психиатров или других терапевтов, подвергающихся опасности профессиональной деформации. Различение между нормальным и патологическим чётко не говорит о том, где здесь следует проводить границы. Лабильность этого различения, возможность его перемещения на все новые области подозрений, отражает именно эту функционально-необходимую амбивалентность понимания реальности. И психиатрия не может отказаться от реальности, гарантия которой каким-то образом обеспечивается миром (Welt), а иначе ей пришлось бы прекратить собственную деятельность. Другими словами, психиатрия не способна действительно признать, что, предполагая патологию, она всего лишь следует собственным проекциям. Она, по меньшей мере, должна будет предположить, что существуют более или менее болезненные патологии. ⁶

Итак, выделение индивидуально раскрываемого мира, не нуждающегося в консенсусе, могло бы стать третьим решением этой проблемы, и именно это, видимо, является тем решением, которое предлагают и распространяют масс-медиа. Нужно только допустить — и суметь отличить — собственный вид установки на реальность. Следует лишь предостеречь от того, чтобы принимать её за общезначимую реальность, за реальность как таковую. Нужно уметь настроить собственные коммуникационные акты на это различие. Нужно вместе с другими уметь мыслить или коммуницировать ⁷ одновременно на двух уровнях (и под безличной формой «шап» здесь подразумеваются как психические, так и социальные системы). Индивидуализированная таким способом коммуникация не обязана ни представлять себя в виде заблуждения или патологии, ни отказываться от подвешенного в воздухе отношения к реальности. Она может абсолютно безобидно коммуницировать сама с собой и предоставлять дальнейшей коммуникации решать, следует ли ей обращаться скорее к мотивам сообщения или скорее к его тематике.

Если этот диагноз является адекватным, становится понятно, почему в данных коммуникационных условиях развиваются разного рода фундаментализмы. Можно выступить с заявлением: это — мой мир, мы считаем правильным то-то. Сопротивление, на которое при этом наталкиваются, выступает скорее в качестве усиливающего мотива, оно может способствовать радикализации и не приводит к сомнениям в реальности. ⁸ И в отличие от «энтузиазма» более старой модели9 здесь нет необходимости ни опираться на божественное вдохновение, ни поддаваться противоположному утверждению об иллюзорности [реальности]. Достаточно сплавить собственное воззрение на реальность с собственной идентичностью и утвердить её в качестве проекции. Ведь реальность и без того больше не требует консенсуса.