Никлас Луман:
Реальность масс-медиа.
Глава 10. Индивиды

Итак, если многое говорит в пользу дифференциации программных областей новости/репортажи, реклама и развлечения, то что же свидетельствует об их объединении в одну и ту же функциональную систему. В пользу этого можно было бы привести печатно-технические и радиотехнические основания, ибо для того чтобы обособиться от интеракционных контекстов повседневной жизни, масс-медиа во всех случаях используют одну и ту же технологию. Другие основания вытекают из общности кодирования «информация/неинформация» и общей функции системы. Это важные, но крайне формальные признаки, которые почти не раскрывают смысла дифференциации типов программ. Остаётся вопрос: почему именно так, почему не иначе?

Если искать более конкретное объяснение, то бросается в глаза, что дифференциация прорисовывает формы, в которых современное общество предоставляет в распоряжение коммуникации индивидуальные мотивационные состояния. Это объяснение предполагает, что под «мотивом» понимаются не психические или даже нейрофизиологические каузальные факторы; речь идёт исключительно о коммуникационных способах представлений, то есть о том, как в коммуникации рассматривается это приписывание индивидам [их мотивов]. ¹ Ведь коммуникация относительно мотивов должна смириться с тем, что фактически в ней невозможно выявить и верифицировать гипотетические каузальности. Речь, следовательно, можно вести лишь об «основаниях» действий, которые эксплицитно или имплицитно относятся к индивидам, однако с операционной точки зрения представляют собой артефакты общественной коммуникации и лишь как таковые могут соучаствовать в порождении дальнейших коммуникаций, — о чём бы при этом индивиды ни помышляли.

Новости и репортажи предполагают наличие индивидов как когнитивно-заинтересованных наблюдателей, которые лишь принимают к сведению то, что им демонстрируют. Вместе с тем масс-медиа компенсируют эту гипотетическую пассивность благодаря тому, что они атомизируют (singularisieren) отдельных акторов, о которых они сообщают, представляя их причинами собственных действий. Тем самым регистрируется, что лишь лица, получившие социально признанную известность, способны совершать значимые по своим последствиям поступки или, напротив, фиксируется какое-то необычное, примечательное, зачастую криминальное, индивидуальное поведение. В обоих случаях зрителя имплицитно удерживают от того, чтобы он делал выводы о самом себе. Тем самым получает подтверждение его пассивная роль как одного из многих миллиардов и одновременно, как исключение, — его индивидуальность.

Реклама полагает индивида в качестве существа, калькулирующего свою пользу. При этом она исходит из описывающего всех индивидов единого мотивационного образца, начиная с XVII столетия доказывавшего свою применимость в теориях политической экономии, а потом — ив современной денежной экономике. Эти теории должны создавать абстракции, поскольку для объяснения функционирования хозяйства необходимы концепции мотивов, которые могут описывать индивидов в различных позициях по отношению к трансакции: как кого-то, кто непосредственно удовлетворяет свои желания, так и того, кто лишь получает деньги; как кого-то, кто покупает, так и того, кто не покупает и сохраняет свои деньги или тратит их как-то иначе. Предполагаемое мотивационное состояние, вопреки своему единообразию, льстит индивиду, поскольку описывает его как господина над своими собственными решениями, то есть как слугу лишь своих собственных интересов. Совсем по-другому дело обстоит с развлечением. Для индивидуализации мотивационных состояний здесь был выбран медиум нарративной фиктивности.

Здесь индивиды предстают с биографией, проблемами, с самопорождёнными жизненными ситуациями и жизненными самообманами, с (понятной для наблюдателя) потребностью вытеснения, неосознанности, латентности. Медиум фиктивности имеет то преимущество, что он может осуществлять конкретизации или по меньшей мере их намечать, одновременно предоставляя читателю или зрителю возможность самим решать, желают ли они или не желают извлекать из этого выводы о себе самих или знакомых им лицах. Подобные исторические образцы начинают формироваться уже в театре раннего модерна, позднее — в современном романе и в обуржуазившейся культуре рассказа (Verburgerlichung der Erzahlkultur), а затем, в завершение этой традиции, они перетекают в психоаналитический мета-рассказ, в рассказ об «экономии» (!) бюджета психической энергии, которая, правда, должна считаться не с долгами, но скорее с вытеснениями и возмущениями со стороны бессознательного. С помощью этого инструментария масс-медиа — на всех уровнях тривиальности и рафинированности — могут распространять «еще не реализованные» предложения, из которых индивид может выбирать то, в чём он психически нуждается и что он может выдержать, — так же, как он выбирает из предложений рекламы. Значение персональной индивидуализации становится ещё более отчётливым и очевидным, если учитывать временные отношения в рассказах с заложенным в них напряжением. С одной стороны, выступающие в рассказах лица становятся всё более знакомыми, имеют имена, действуют, открывают что-то из своего прошлого. Они индивидуализируются благодаря своей собственной истории. С другой стороны, мы всё-таки не знаем, как они будут действовать, особенно в неизвестных ситуациях и в связи с ещё неизвестной провокацией со стороны других лиц. Так, в индивидуальных лицах знакомое или всего лишь узнаваемое, во всяком случае, неизменное прошлое сопрягается с неизвестным будущим.

Персоны символизируют единство схемы «известное/неизвестное», интерпретируемой через временное различение прошлого и будущего. Они тем самым словно абсорбируют внимание ко времени и служат его осязаемыми символами. В своих действиях они интегрируют прошлое и будущее и должны вести себя индивидуально, то есть быть различимыми для того, чтобы было ясно, что это может происходить самыми разными способами. Однако остаётся непрояснённой другая сторона этой формы наблюдения времени, а именно — что, вероятно, могли бы существовать и совершенно иные возможности разделения и реинтеграции прошлого и будущего — например, средствами организации. Кроме того, остаётся необъяснённым и то, почему в различных программных областях исторически развивались такие разнообразные формы учёта индивидуальных мотивов, хотя уже можно понять некоторую структуру.

Во всех случаях речь идёт о «взаимопроникновении» («Interpenetration»), то есть о возможности учитывать комплексность индивидуального формирования сознания внутри общественной коммуникации. ² Также во всех случаях решение этой проблемы принимает в конце концов парадоксальную форму. Ведь участвующий в коммуникации индивид одновременно индивидуализирован и деиндивидуализирован, то есть приобретает свойства единообразия и фиктивности (uniformisiert und fiktionalisiert) таким образом, что коммуникация может продолжать принимать в расчёт индивидов, без осуществления таких операций, в результате которых каждый индивид становился бы для себя самого уникальной операционально-замкнутой системой. Дифференцированное предложение со стороны масс-медиа делает возможным оснащение общественной коммуникации средствами непрерывного соотнесения индивидов и не требует при этом обращать внимание на специфику других функциональных систем. Системе масс-медиа не нужно превосходить персонализации семейных систем или анонимизацию системы экономики. Достаточно тех стандартизации, которые выбираются так, чтобы задействованный в этом индивид мог сам определять и выбирать смысл своего участия — или выключить [телевизор] (abzuschalten).

Следовательно, во всех программных областях средств массовой коммуникации подразумевается присутствие «человека», — но, естественно, не в виде реального воспроизводства его биохимического, иммунологического, нейробиологического или сознательно-психического процесса, а лишь в виде социального конструкта. Этот конструкт «когнитивно более или менее информированного, компетентного в решениях, морально ответственного» человека необходим в функциональной системе масс-медиа для того, чтобы постоянно и непрерывно подвергать саму себя раздражениям, исходящим из перспективы биологического и психического внешнего мира человека. ³ Как и в других функциональных системах, этот внешний мир остаётся операционно-недостижимым, он не может включаться по частям и именно поэтому требует постоянных «прочтений». «Характеризация» ⁴ людей, непрерывно воспроизводимая указанным способом, обозначает на внутренней стороне системных границ масс-медиа пункты, в которых вступают в силу структурные сопряжения с внешним миром людей. Таким образом, страсти миллиардов психических событий переводятся в форму, которая допускает их дальнейшее использование внутри масс-медийной системы и новое психическое прочтение в ряду различий, которые из этого вытекают. Как всегда бывает при наличии структурных сопряжений, эти отношения оказываются слишком комплексными для представления в понятийных рамках линейной каузальности или репрезентации. Напротив, они не возникают произвольно и не модифицируются в свободной форме. Коэволюция социальных и психических систем нашла для себя формы, которые на обеих сторонах [их отношения] воспроизводят высококомплексные системы с собственной динамикой и сохраняют открытость для дальнейшей эволюции.

В системе масс-медиа эта конструкция человека воспроизводит миф об их службе этому человеку. Этот человек «заинтересован» в информации, и даже в наиболее важных для его жизни вещах зависит от неё. Итак, он должен быть информирован. С моральной точки зрения, он предрасположен к искушениям, а значит, должен непрерывно руководствоваться различением плохого и хорошего поведения. Его влечёт неуправляемым потоком отношений; а следовательно, ему следует предоставить возможность принятия решений или — используя выражение известного медиаконцерна — предложить «духовные ориентиры». Эти смыслоположения нисколько не устарели и после того, как печатные издания были дополнены масс-медийным производством образов. Но они все больше служат и для дополняющей интерпретации знакомых лиц (зачастую также тел и движений) и имён. Хотя об этом у нас имеется очень мало эмпирических знаний, это может приводить к некоторому упрощению и одновременному утончению используемых конструктов.

Было бы досадным недоразумением представлять это «конструктивистское» изображение проблемы «система/внешний мир» как чистый самообман средств массовой коммуникации. Ведь это предполагало бы, что по ту сторону иллюзии существует ещё какая-то реальность, которую можно было каким-то образом достигнуть. Однако и это было бы не то представление, которому можно было бы поверить на слово. Это, скорее, успешная попытка привести к созвучию самореференцию и инореференцию при наличии очень строгих системно-специфических условий.