Мераб Константинович Мамардашвили

Мераб Константинович Мамардашвили родился в 1930 году в городе Гори (Грузия) в семье военнослужащего. Детство до начала Второй мировой войны провёл в Винницкой области (Украина), где служил отец. После начала войны семья была эвакуирована в Тбилиси. Учился в 14-й средней школе города Тбилиси и окончил её с золотой медалью. Поступил на философский факультет Московского государственного университета (МГУ), который окончил в 1954 году.

Научную деятельность начинал в начале 1950-х годов в Москве. Работал в редакциях журналов «Вопросы философии» (Москва) и «Проблемы мира и социализма» (Прага), в Институте международного рабочего движения. В 1968–1974 годах — заместитель главного редактора журнала «Вопросы философии». В 1974 году был уволен по идеологическим причинам. В 1980 году переехал в Грузию, где работал в Институте философии Академии наук Грузии и продолжал заниматься научной деятельностью, в основном в узком кругу друзей и единомышленников.

Философская и публично-просветительская деятельность Мамардашвили сыграли важную роль в становлении независимой философской мысли в Советском Союзе. Большое духовное и образовательное значение имели курсы лекций по философии, прочитанные им в 1970–1980-х годах в различных ВУЗах Советского Союза и зарубежных стран, а также многочисленные интервью и беседы с ним, записанные и опубликованные во второй половине 1980-х годов. Философствование Мераба Мамардашвили принято называть «сократическим», имея в виду не только его диалогичность, но и то, что он практически не оставил после себя письменного наследия. Сохранились рукописные и магнитофонные записи лекций, которые составляют основу его творческого наследия. Ряд этих текстов опубликованы после смерти философа в 1990 году.

Сквозная тема философии Мамардашвили — феномен сознания и его значение для становления человека, культуры, познания. Сознание Мамардашвили рассматривал как космологическое явление, связанное с самими основаниями бытия, а онтологию сознания он считал неустранимой структурой современной парадигмы рациональности (онтология рассматривалась Мамардашвили конструктивно — как предельная форма мыслимости и практикования, а не репрезентативно).

Ранние работы Мамардашвили связаны с деятельностью Московского логического (позднее методологического) кружка, который сложился в начале 1950-х на философском факультете МГУ (А. А. Зиновьев, Б. А. Грушин, Г. П. Щедровицкий, М. К. Мамардашвили и другие). Кружок стремился исследовать мышление как исторически развивающееся органичное целое. Средством такого исследования должна была стать особая содержательно-генетическая логика, разработка которой предполагалась в кружке. Первоначально такая логика разрабатывалась на пути экспликации и описания метода и логики «Капитала» К. Маркса. В этой связи Мамардашвили исследовал процессы анализа и синтеза «диалектического целого» (системы), взаимосвязь формы и содержания мышления, соотношение логического и исторического в исследовании систем и другие. Проблемы, поставленные логическим кружком и этими исследованиями, получили своеобразное отражение в более поздней работе Мамардашвили «Формы и содержание мышления» (1968), где на материале немецкой трансцендентально-критической философии Мамардашвили по существу воспроизводятся фрагменты актуальных дискуссий 1950-х годов о путях построения содержательно-генетической логики и демонстрируется собственный подход к этим проблемам.

Однако вскоре логический кружок вплотную столкнулся с проблемой онтологии мышления, то есть с проблемой выбора предельных объяснительных категорий по отношению к феноменам мышления. Результатом осознания этого стала формулировка участниками кружка различных подходов и исследовательских программ. Мамардашвили занял последовательную картезианскую позицию, положив в основание трактовки мышления представление о нём как состоянии сознания. Эта позиция во многом определила стиль и направление его последующих исследований, а категория сознания стала центральной в его философии. Построение позитивной теории сознания Мамардашвили полагал невозможным, поскольку сознание как таковое в силу своей интенциональности не может быть схвачено в категориях «предмета» или «вещи». Возможным решением он считал разработку метатеории, направленной на наличные языковые и символические формы, посредством которых могут схватываться те или иные структуры сознания. Эту задачу можно обозначить как задачу экспликации и вычленения фундаментальных философских допущений относительно структуры сознания или задачу историко-философского метаописания сознания.

Таким образом, историко-философское самоопределение становится другой отличительной чертой подхода Мамардашвили. Саму философию он полагал принципиально открытой культурной формой, в которой происходит экспериментирование с самими предельными формами и условиями мыслимости. Результатом этого экспериметирования, производимого с наличным языком и мыслительным материалом, является изобретение форм, открывающих новые возможности мышления, человеческой самореализации, культуры. Реальное поле философии Мамардашвили полагал единым как некоторый континуум философских актов, реализующих определённую мысленную неизбежность. Также считал, что различия в философских системах возникают лишь на этапе языковой экспликации этих актов и их интерпретации. Таким образом, Мамардашвили различал «реальную философию», которая едина, и «философии учений и систем», предметом которых является «реальная философия». Принципиальной чертой реальной философии как онтологической основы философии является предельная персоналистичность, экземплифицированность и индивидуальность. Мамардашвили полагал, что только в точках индивидуации и экземплификации актов сознания как реальных философских актов происходит онтологическое «доопределение мира». За счёт понятия реальной философии и принципа индивидуации осуществлял выход за рамки гносеологической трактовки сознания к онтологической постановке проблемы.

Разработка метода истории философии как метатеории сознания осуществлялась Мамардашвили на различном материале. Так, работа «Формы и содержание мышления» посвящена критике гегелевской теории познания и гегелевского метода истории (оппозиция гегельянству являлась общей установкой участников логического кружка). Вместе с тем, кантовская априорная форма, гегелевская содержательная форма рассматриваются Мамардашвили в ней как методологические структуры мышления, посредством которых разрешались реальные гносеологические проблемы классической философии. Эта книга особенно важна в плане понимания последующих работ философа, поскольку категория «формы» занимает в них фактически одно из центральных мест. В дальнейшем под «формой» вообще Мамардашвили понимал некоторую генеративную структуру или «орган» мысли, познания, культуры. Имея некоторое обобщённое, но вместе с тем до конца аналитически не прослеживаемое содержание, «форма» всегда предполагает некоторую неопределённость, преодолеваемую только в экземплифицированных актах сознания. Доопределяемое в актах сознания конкретное содержание формы всегда исторично и в этом смысле случайно, однако сама форма не сводима к этим содержаниям, поскольку обладает по отношению к ним порождающей функцией. Форма, по Мамардашвили, — это порождающая конструкция мыслей, смыслов, переживаний, человеческих состояний вообще. Это своеобразная искусственная приставка к естественным способностям человека и «машина», производящая предельные человеческие состояния.

В 1960-х годах Мамардашвили обращается к анализу сознания в работах Маркса, в ходе которого он показывает, что политэкономическая теория Маркса имплицитно содержит неклассическую концепцию сознания. Марксовы абстракции «практики», «превращённой формы», «идеологии», «надстройки» существенно трансформировали классическое поле онтологии и эпистемологии. Мамардашвили показывает, как с помощью этих абстракций и особого метода мышления Маркс вышел за рамки рефлексивной конструкции самосознания, заданной Декартом и немецкими классиками. Особенно глубокую разработку у Мамардашвили получает категория «превращённой формы». Эта категория указывает на те свойства и структуры сознания, которые не поддаются развёртке на уровне актов рефлексии. Спецификой превращённой формы является действительно (а не в сознании наблюдателя) существующее извращение содержания или такая его переработка, при которой оно становится неузнаваемым прямо.

В своих лекциях по античной философии, лекциях о Р. Декарте («Картезианские размышления») и И. Канте («Кантианские вариации») Мамардашвили анализирует аппарат философской мысли как язык «реальной философии», за которым стоят определённые феномены сознания и структуры мышления. С одной стороны, это всегда экземплифицированные акты сознания тех или иных мыслителей и философов, а с другой — акты, в которых выкристаллизовывались порождающие структуры европейского мышления. Теория припоминания Платона и его абстракция рациональной структуры вещи («идея»), принцип cogito и теория непрерывного творения Декарта, априорные формы и принцип интеллигибельности Канта, Марксова концепция превращённых форм сознания и понятие «практики» — эти философские парадигмы, с точки зрения Мамардашвили, являясь определённой трактовкой феномена сознания, в значительной степени конституировали онтологическое поле философии и европейский тип рациональности. Отличия классического и неклассического типов рациональности становятся темой специальной работы философа.

Область философских интересов Мамардашвили не ограничивалась историей философии. Возможности исследования феномена сознания обсуждались им в рамках гносеологии, социальной философии, методологии психологии, на материале психоанализа и, наконец, на материале искусства. В лекциях о Прусте и его романе «В поисках утраченного времени» Мамардашвили анализирует художественное произведение как «производящее произведение», в котором смыслы не предзаданы в авторском замысле, а устанавливаются по ходу создания самого произведения. Сама форма романа выступает здесь своеобразной «машиной», или «органом», сознания, позволяющей человеку отдать себе отчёт в собственных чувствах и переживаниях, довести эти состояния до формы сознания.

Исходную бытийную структуру сознания Мамардашвили полагал символичной. Символ, в отличие от знака, не предполагает непосредственного референта, он указывает на бытийную структуру, а не на предметное содержание сознания. Символы — это своего рода «органы», или «орудия», сознания, структуры, изменяющие режимы сознательной жизни, то, с помощью чего организуются предельно когерированные состояния (например, символ смерти). Другим выделенным им принципом организации сознания является его иерархичность или полиструктурность. Сознание не гомогенно, его невозможно редуцировать к какой-то одной структуре. Различные структуры сознания накладываются друг на друга, переозначивают себя в семиотических процессах, а кроме того, ещё и экранируются, то есть проецируют себя на другие структуры как на экраны. Именно свойство экранирования создаёт иллюзию рефлексивной объективации сознания, когда вся сложная иерархическая структура сознания, включающая бытийно-символический уровень, процессы семиотизации и другие, сводится к предметному содержанию. Вторичные структуры сознания, упаковывающие исходные структуры и несущие их в неузнаваемом, превращённом виде, становятся доступными для производства, технологизации, тиражирования, массовизации и так далее. Вместе с тем, ставшее массовым производство сознания создаёт опасность его фрагментаризации, разрыва с генеративными структурами. Ответственность интеллектуала, философа и учёного сегодня состоит в «обязательности формы», то есть в постоянном усилии по выполнению полных и целостных актов мысли, воспроизводящих интеллигибельную форму мышления в целях воспроизводства и сохранения её в культуре.

Другой опасностью, которую обсуждал Мамардашвили в последние годы жизни, является антропологическая катастрофа, порождаемая разрушением интеллигибельных форм цивилизации, культуры, языка, онтологических структур сознания. Мамардашвили рассматривал человека как некоторую возможность или потенциальность самоосуществления. Становление и самоосуществление человека в таком смысле невозможно вне интеллигибельного пространства, допускающего самореализацию, и вместе с тем, вне усилия самого человека по восстановлению достоверности сознания и усилия мысли на собственных основаниях. Ситуация антропологической катастрофы была описана Мамардашвили с помощью принципа «трёх К». Первые два «К»: Картезий (установление достоверности знания и соразмерности человека миру в актах «Я есть», «Я могу»), Кант (принцип формальной интеллигибельности) задают онтологическую основу рациональности, а третье «К» (Кафка) — неописуемую ситуацию абсурда, когда при всех тех же знаках и предметных номинациях и наблюдаемости их натуральных референтов не выполняется всё то, что задаётся первыми двумя принципами. Третье «К» порождает «зомби-ситуации», вполне человекоподобные, но в действительности для человека потусторонние, лишь имитирующие то, что на деле мертво. Продуктом их, в отличие от Homo sapiens, то есть от человека, знающего добро и зло, является «человек странный», «человек неописуемый». Проблема человеческого бытия, с точки зрения К-принципа, состоит в том, что ситуации, поддающиеся осмысленной оценке и решению (например, в терминах этики), не даны изначально, осоздание и воспроизводство таких ситуаций каждый раз требует человеческих усилий по осуществлению «актов мировой вместимости», относящихся к кантовским интеллигибилиям и декартовскому cogito ergo sum.

Как философские идеи, так и политические взгляды Мамардашвили (например, «если народ пойдёт за Гамсахурдия, я пойду против народа») не утратили своей остроты в современной культуре и общественной жизни, — не случайно открытие в 2001 году в Тбилиси памятника Мамардашвили (работа Эрнста Неизвестного) вызвало идеологически окрашенные уличные столкновения. В 2010 году при въезде в Гори была установлена стела с скульптурным портретом Мамардашвили.