Пол Фейерабенд:
Избранные труды по методологии науки.
Часть I. Объяснение, редукция и эмпиризм. 1. Два допущения современного эмпиризма

Нагелевская теория редукции опирается на два допущения.

1. Первое допущение говорит об отношении между вторичной наукой, то есть редуцируемой дисциплиной, и первичной наукой, то есть той дисциплиной, к которой осуществляется редукция. Утверждается, что этим отношением является отношение дедуцируемости. Вот как выражает это сам Нагель: 1) «Объективная редукция должна показать, что законы, или общие принципы, вторичной науки являются просто следствиями предположений первичной науки» ³³.
2. Второе допущение говорит об отношении между значениями исходных дескриптивных терминов вторичной науки и значениями исходных дескриптивных терминов первичной науки. Утверждается, что значения первых не затрагиваются процессом редукции. Ясно, что это — второе допущение представляет собой непосредственное следствие первого, ибо предполагается, что логический вывод не влияет на значения выводимых утверждений.

Однако по причинам, которые станут более ясными позднее, инвариантность значения целесообразно сформулировать в виде отдельного принципа. Так же поступает и Нагель, когда говорит: «Чрезвычайно важно отметить, что выражения, принадлежащие некогорой конкретной науке, обладают значениями, которые фиксированы её собственными операциями и, следовательно, должны пониматься в терминах её собственных правил использования независимо от того, была ли уже эта наука редуцирована к некоторой другой дисциплине или ещё только будет редуцирована» ³⁴. Эту мысль можно выразить более кратко: 2) значения инвариантны относительно процесса редукции. Утверждения 1) и 2) допускают две разные интерпретации, как и любая теория редукции и объяснения: такую теорию можно рассматривать либо как описание реальной научной практики, либо как npeдписание — соблюдение которого придаёт деятельности научный характер. В соответствии с этим 1) и 2) можно интерпретировать как утверждения о реальной научной практике либо как требования, которые должен соблюдать теоретик, если он хочет следовать научному методу.

В настоящей статье будут про анализированы обе эти интерпретации.

Очень похожие допущения, или требования, играют наиболее важную роль в ортодоксальной теории объяснения, которая появилась в результате разработки идей, впервые высказанных Поппером, правда не в столь определённой форме ³⁵. Первое допущение (требование) вновь говорит об отношении между экспланандумом, то есть объясняемыми законами или фактами, и экспланансом, то есть дисциплиной, функционирующей в качестве базиса объяснения. Оно вновь утверждает (требует), что это отношение является (должно быть) отношением дедуцируемости.

Вот как говорят об этом Гемпель и Оппенгейм: 3) «Экспланандум должен быть логическим следствием эксплананса; иными словами, экспланандум должен быть логически выводим из информации, содержащейся в экспланансе, ибо в противном случае экспланане не был бы адекватной основой объяснения ³⁶. Если учесть то, что было сказано о редукции, то можно предположить, что допущение (требование), говорящее о значениях, выглядит следующим образом: 4) значения инвариантны относительно процесса объяснения. Однако несмотря на то, что 4) является тривиальным следствием 3), это допущение никогда не было выражено столь ясно и определённо, как допущение 2) ³⁷. Более того, было время, когда следствие 4), а именно утверждение о том, что наблюдаемые значения инвариантны относительно процесса объяснения, вызывало сомнения. Именно по этой причине я отделяю 2) от 1), а 4) от 3).

Нетрудно показать, что в отношении терминов наблюдения допущение 4) или его модификации совместимы с более ранним позитивизмом Венского кружка. Его главный тезис, согласно которому все дескриптивные термины научной теории могут быть в явиом виде определены на основе терминов наблюдения, обеспечивает неизменность значений терминов наблюдения (если не предполагать, что явное определение изменяет значение определяемого: такую возможность, насколько мне известно, эмпиристы никогда не рассматривали). Поскольку же цепочка определений не изменяет ранее определённых терминов, постольку допущение 4) оказывается корректным.

Увы, с той безоблачной и полной надежд поры, когда Карнап написал свою работу «Логическая конструкция мира», логический эмпиризм существенно изменился. Он претерпел изменения главным образом в двух направлениях. С одной стороны, были введены новые идеи, касаюшиеся отношения между терминами наблюдения и теоретическими терминами. С другой стороны, были изменены допущения, относящиеся к самому языку наблюдения. В обоих случаях это были радикальные изменения. Здесь нам достаточно дать лишь их краткий обзор: ранние позитивисты считали, что термины наблюдения обозначают субъективные впечатления, ощущения и восприятия некоторого воспринимающего существа.

В течение некоторого времени физикализм сохранял мысль о том, что научная теория должна опираться на чувственный опыт и что первичными элементами опыта являются ощущения, восприятия и представления. Однако позднее эти восприятия получили бихевиористское истолкование, с тем чтобы сделать их интерсубъективно проверяемыми. Эту теорию некоторое время поддерживали Карнап и Нейрат ³⁸. Вскоре после этого мысль о том, что при интерпретации наших утверждений наблюдения мы должны обращаться к чувственным восприятиям, была полностью отброшена ³⁹. Согласно Попперу, благодаря которому произошёл этот решающий поворот, мы должны «провесги чёткую разграничительную линию между объективной наукой, с одной стороны, и «нашим личным знанием» — с другой».

Можно согласиться с тем, что «мы узнаем о фактах только благодаря наблюдению», однако неверно, будто отсюда вытекает интерпретация предложений наблюдения в терминах чувственного восприятия, истолковывается ли оно субъективистски или как свойство объективного поведения ⁴⁰. Например, можно согласиться с: тем, что предложение «это ворон», произнесённое наблюдателем в тот момент, когда он указывает на птицу, находящуюся перед ним, является предложением наблюдения и что наблюдатель произносит его благодаря имеющимся ощущениям и восприятиям. Можно также допустить, что он не произнес бы данного предложения, если бы не имел соответствующего впечатления.

Тем не менее высказанное предложение не относится к впечатлениям: оно говорит о птице, которая не является ни ощущением, ни поведением некоторого воспринимающего существа. Точно так же можно согласиться с тем, что предложения наблюдения, высказываемые научным наблюдателем, стимулированы его чувственными впечатлениями. Однако опять-таки их содержание будет детерминироваться не этими впечатлениями, а теми сущностями, для описания которых они предназначены. Поэтому в случае классической физики «каждое базисное высказывание (должно быть) или высказыванием об относительном положении физических тел… или (должно быть) эквивалентно некоторому базисному высказыванию такого «механистического» … рода» ⁴¹. Дескриптивные термины «вещного языка» Карнапа также уже не ссылаются на чувственные восприятия.

Они обозначают свойства объектов средней величины, доступные наблюдению, то есть такие свойства, относительно которых наблюдатель способен установить, обладает ими некоторый объект или не обладает ⁴². «Предикатами наблюдения, — говорит Карнап, — мы называем предикаты вещного языка (их следует чётко отличать от терминов восприятия … независимо от того, интерпретируются они субъективистски или бихевиористски)» ⁴³.

Теперь нам важно понять, что характеристика утверждений наблюдения, неявно содержащаяся в приведённых выше цитатах, является каузальной или, если воспользоваться более современной терминологией, прагмааической характеристикой ⁴⁴: предложение наблюдения отличается от других предложений теории не своим содержанием, как это было в раннем позитивизме; оно отличается причиной пронанесения или тем, что его проианесение согласуется с определёнными схемами поведения ⁴⁵. В этом случае тот факт, что некоторые предложения принадлежат языку наблюдения, не позволяет нам ничего сказать об их содержании. Говоря более конкретно, это не позволяет нам сделать вывод относительно вида сущностей, описываемых им.

Полезно немного задержаться на особенностях этой прагмазической теории наблюдения, как я буду называть её. Если мы имеем дело с измерительными инструментами, то прагматическая теория вырождается в тривиальность: никому бы и в голову не пришло утверждать, что интерпретация движений, скажем стрелки вольтметра, однозначно детерминирована характером самого этого движения либо процессами, происходящими внутри инструмента. Индивид, способный увидеть и попять только эти процессы, не сумел бы сделать вывода о том, что прибор показывает напряжение электрического тока, и не смог бы понять, что такое напряжение. Взятые сами по себе, показания инструмента не означают ничего, пока у нас нет теории, которая скажет нам, какие ситуации можно встретить в мире, и которая гарантирует наличие надёжной корреляции между показаниями инструмента и конкретной ситуацией.

Если некоторая теория заменяется иной теорией с другой онтологией, то мы можем изменить интерпретацию всех наших измерений, однако самоочевидной такая интерпретация может стать лишь по истечении некоторого времени: согласно теории флогистона, измерения веса до сгорания и после него являются измерением количества флогистона, приобретённого или потерянного в процессе горения. Сегодня мы совершенно иначе интерпретируем результаты этих измерений. Опять-таки термоскоп Галилея первоначально предназначался для измерения свойства, внутренне присущего нагретому телу, однако открытие влияния атмосферного давления, обнаружение расширения вещества самого термоскопа (которое было известно уже давно) и других эффектов (далеко не идеальный характер жидкости, используемой в термоскопе) привели к осознанию того факта, что данный инструмент измеряет весьма сложную функцию, определяемую некоторым внутренним свойством тела, атмосферным давлением, свойствами конкретного прибора, его формой, и так далее ⁴⁶.

Концепция, краткий набросок которой был дан в начале статьи, прекрасно позволяет понять, каким образом происходит переинтерпретация результатов измерений или показаний приборов в свете новых теоретических идей. Никому бы и в голову не пришло использовать новое теоретическое понимание вещей лишь для пересмотра некоторых общих убеждений, оставив без изменения интерпретацию результатов измерения. И никто бы не захотел требовать, чтобы значения утверждений наблюдения, полученных с помощью измерительных инструментов оставались инвариантными по отношению к изменению и прогрессу познания. Однако именно это происходит в том случае, когда в качестве измерительного инструмента выступает человек, а показаниями этого «инструмента» являются его поведение или восприятие в тот или иной момент времени.

Нелегко уложить в несколько строк причины столь исключительного положения наблюдателя-человека. И невозможно подвергнуть их критике с такой полнотой, чтобы освободить путь признанию прагматичесной теории наблюдения. К счастью, столь исчерпывающая критика здесь не нужна. Частично она уже была осуществлена теми философами, которые сформулировали прагматическую теорию ⁴⁷ (большинство из них позднее отказались от неё, несмотря на собственные превосходные аргументы в пользу этой теории). Поэтому я ограничусь кратким наброском идей, приводящих к предположению о том, что наблюдатель — человек занимает особое место и к нему нельзя относиться, как к физическим измерительным инструментам.

Эти идеи связаны с (очень древней) верой в то, что: а) некоторые состояния мышления (ощущения или абстрактные идеи) могут быть достоверно известны; б) именно это знание образует основание всякого утверждения о мире и в) значения инвариантны. Последнее вытекает из следующего рассуждения: если в самом деле утверждения, скажем, относительно ощущений, формулируются раз и навсегда, то это справедливо и для дескриптивных терминов, входящих в такие утверждения; их значение однозначно и окончательно детерминнровано структурой содержащих их утверждений, а также обстоятельствами произнесения. (Аналогичное рассуждение используется и в тех случаях, когда мы имеем дело не с ощущениями, а с «ясным и отчётливым» явлением идей.)

Концепции, обосновывающие инвариантность значения, являются, разумеется, несколько более сложными, чем данное выше описание, и, быть может, для того чтобы вполне оценить их силу, стоит изложить их более подробно. Однако их наиболее фундаментальные допущения, то есть а), б) и в), можно устранить на основе некоторых весьма простых и почти тривиальных рассуждений. Эти рассуждения, которые нельзя найти в сочинениях упомянутых выше первых защитников прагмагической теории, исходят из того, что в аргументе, приводящем КВ), утеряно различие между (психологическими и социологическими) фактами и (лингвистическими) соглашениями ⁴⁸. Предполагается, что побуждение сказать при определённых обстоятельствах «я испытываю боль» и особый характер этого побуждения (которое отличается от побуждения, заставляющего нас произнести «я голоден») сами по себе детерминируют значения главных дескриптивных терминов произнесённого предложения, то есть значение терминов «боль» или голод».

Не останавливаясь на некоторых весьма неприятных парадоксах ⁴⁹, к которым приводит данное предположение, можно отметить содержащуюся в нём мысль о том, что факт (существования либо побуждения произнести предложение определённого рода либо некоторого психологического феномена) сам по себе способен придать значение предложению, в частности предложению «я испытываю боль». Поэтому данное предположение неприемлемо для философа, который проводит различие между фактами и конвенциями. Напротив, попытка сохранить это различие сразу же приводит нас к проведению разграничительной линии, характерной для прагиатической теории, между значением некоторого предложения и его характером как предложения наблюдения: согласно прагматической теории, тот факт, что утверждение относится к наблюдаемой области, не влияет на его значение. Даже если его произнесение сопровождается очень яркими ощущениями и связано с ними таким образом, что делает замену его иным предложением психологически очень трудной или невозможной, — даже в таком случае мы всё-таки свободны интерпретировать данное предложение так, как нам нравится.

Важно указать на то, что эта свобода интерпретации сохраняется даже в психологии, где наши предложения действительно говорят о субъективных переживаниях. Какие-либо ограничения интерпретации зависят только от используемого нами языка или от теорий и общих концепций, разработка которых ведёт к формированию этого языка ⁵⁰.

Повторяю: строгое соблюдение различия между природой и конвенцией сразу же устраняет третье из трёх упомянутых выше допущений и посредством этого вводит самый фундаментальный элемент прагматической теории, а именно разграничение наблюдаемости и значения.

Вместе с тем мы не можем сохранить и первого допущения. Причина заключается в том, что наука решает использовать только проверяемые утверждения для выражения законов и единичных фактов. В этом случае мы не можем допустить в науку ни одного неопровержимого утверждения, как бы благороден и возвышен ни был его источник ⁵¹. Действительно, в какой-то момент времени вся теория может оказаться неудовлетворительной и возникнет необходимость заменить её совершенно иным языком, опирающимся на другую концепцию. Ясно, что в этом случае интерпретация предложений наблюдения должна измениться соответствующим образом, ибо нет способа придать им интерпретацию иначе, чем включив их в новую и лучшую теорию.

Таким образом, прагматическая теория наблюдения оказывается предпосылкой для разработки концепции, набросок которой был дан в моих вводных замечаниях (и которая является следствием разграничения между природой и конвенцией). Эта точка зрения, и в частности мысль о том, что наши теории полностью детерминируют наше представление о реальности, теперь возникает в результате соединения двух элементов: а) требования применять терминологию и онтологию некоторой данной теории во всей области её применимости и б) прагматической теории наблюдения. Именно в этой форме я буду защищать свою позицию в настоящей статье.

В раннем позитивизме не существовало той свободы интерпретации, которая признается прагматической теорией. Здесь объектами наблюдения считались ощущения. Представители позитивизма полагали, что вопрос о том, говорит ли некоторое предложение о чувственно данном и, следовательно, принадлежит языку наблюдеиия или нет, может быть решён с помощью логического анализа. Напротив, утверждение о том, что некоторое предложение принадлежит языку наблюдения, вытекает из утверждения относительно вида описываемых сущностей (например, о чувственно данном). Следовательно, онтология области наблюдения была фиксирована независимо от того, как теоретизируют. В этом случае требование единой онтологии (которое все ещё сохранялось) могло быть выполнено с помощью одной из двух следующих процедур: можно было выполнить это требование, отрицая дескриптивную функцию у предложенной теории и провозглашая, что её предложения представляют собой не что иное, как часть сложной предсказывающей машины (инструментализм), либо придавая этим предложениям интерпретацию, которая целиком зависит от их связи с языком наблюдения и от (фиксированной) интерпретации последнего (редукцийнизм], Важно понять, что именно конфликт между реализмом, с одной стороны, и теорией чувственно данного, соединённой с требованием единой онтологии, с другой, делает неизбежным переход либо к инструментализму, либо к редукционизму.

Одна из наиболее удивительных особенностей развития современного эмпиризма заключается в том, что очень чёткая формулировка прагматического подхода к наблюдению не была поддержана столь же чёткой формулировкой реалистической интерпретации научных теорий. В конечном счёте реализм был отброшен главным образом потому, что концепция чувственно данного оказалась несовместимой с требованием единой онтологии. Появление прагматической теории наблюдения устраняет эту несовместимость и тем самым открывает путь гипотетическому реализму вышеописанного вида. Тем не менее, несмотря на эту возможность, реальное историческое развитие пошло в совершенно ином направлении. На некоторое время прагматическая теория была сохранена (и все ещё сохраняется, в примечаниях, некоторыми эмпиристами ⁵²), но вскоре была соединена либо с инструментализмом, либо с редукционизмом.

Читатель сам может убедиться в том, что это соединение, в сущности, означало устранение прагматической теории; более сложный язык с усложнённой онтологией теперь занял место языка, относящегося к чувственно данному прежней концепции. В какой степени самые последние результаты этого развития близки к старой идеологии чувственно данного, можно видеть из последней статьи профессора Карнапа. В этой статье Карнап анализирует научные теории с помощью своей хорошо известной двуязычной модели, включающей в себя язык наблюдения L₀ и теоретический язык LT, который содержит систему постулатов Т. Эти два языка связаны между собой правилами соответствия, то есть предложениями, содержащими как термины наблюдения, так и теоретические термины. В связи с этой моделью Карнап утверждает, что «для LT не существует невависимой интерпретации. Система Т представляет собой неинтерпретированную систему постулатов. Термины LT получают лишь косвенную и частичную интерпретацию благодаря тому, что правила соответствия связывают некоторые из них с терминами наблюдения, а остальные термины LT связаны с первыми посредством постулатов Т» ⁵³.

Указанная процедура интерпретации теоретических терминов совершенно очевидно предполагает, что значения терминов наблюдения фиксированы независимо от их связи с теоретическими системами. Если бы Карнап в этом сочинении все ещё придерживался прагматической теории наблюдения, то интерпретация утверждений наблюдения была бы независима от схем поведения субъекта в наблюдаемых ситуациях. В таком случае неясно, каким образом вообще можно придать значение предложению наблюдения. Карнап весьма настойчиво подчёркивает то обстоятельство, что включение в теоретический контекст некоторого термина само по себе ещё недостаточно для придания ему интерпретации, ибо теоретический контекст не обладает «независимой интерпретацией ⁵⁴. Поэтому мы должны предположить, что включение некоторого предложения в сложную схему поведения не оказывает влияния на его значение, то есть мы должны предположить, что Карнап молчаливо отказывается от прагматическои теории. Это на самом деле так. Он утверждает, что имеется «полная интерпретация L₀», поскольку «L₀ используется определённым языковым сообществом в качестве средства коммуникации» ⁵⁵, добавляя в последнем абзаце своей статьи ⁵⁶, что если люди употребляют некоторый термин таким образом, что для предложений, содержашнх этот термин, «никакой возможный результат наблюдения не может служить абсолютно убедительным подтверждением, а в лучшем случае придаёт высокую вероятность, то в двуязычной системе [этот термин] скорее займёт место в … LT, а не в L₀». Из двух приведённых отрывков следует, что значение предложения наблюдения фиксировано тем способом, которым это предложение используется в непосредственно наблюдаемой ситуации (заметим указание на абсолютную подтверждаемость предложений наблюдения!), то есть из них следует отрицание прагматической теории.

Как я уже сказал, этот молчаливый отказ от прагматической теории наблюдения является одной из примечательных особенностей современного эмпиризма. Им обусловлен тот факт, что, несмотря на внешний прогресс с начала 1930-х годов, эта философия все ещё принимает допущение о том, что значения терминов наблюдения инвариантны относительно процесс а объяснения и, быть может, вообще инвариантны (если учесть, что бихевиористскому критерию наблюдаемости будет удовлетворять любой язык, который использовался в течение длительного времени. Долгая история и создаваемые ей привычки наблюдения оказываются наилучшими предпосылками застывания значений. Это верно и для платонизма, и для современного эмпиризма). На этом заканчивается несколько затянувшееся отступление, поводом к которому послужил пункт 4).

Прежде чем вернуться к основной теме статьи, я выскажу ещё только два замечания: во-первых, невольное и частичное возвращение к идеологии чувственно данного лежит в основе многих «внутренних противоречий», столь характерных для современного эмпиризма, а также явного сходства этой философии со «школьной философией», на которую эмпиризм нападает; во-вторых, допущение 4) принимали не только философы, но и многие физики, придерживавшиеся так называемой копенгагенской интерпретации микрофизики. Одна из наиболее фундаментальных идей Нильса Бора состояла в том что «как бы далеко новые феномены», обнаруживаемые на микроуровне, «ни выходили за пределы сферы классического физического объяснения, понимание всех свидетельств должно быть выражено в терминах классической физики ⁵⁷. В данном разделе статьи я не буду обсуждать аргументы, выдвинутые Бором в защиту этой идеи. Позвольте мне лишь заметить, что эта идея сразу же приводит к инвариантности значений дескриптивных терминов языка наблюдения, в частвости символов классической физики, играющих в данном <случае роль словаря наблюдения.

Подведём итог. Теория редукции современного эмпиризма и его теория объяснения опираются на две следующие идеи: А) редукция, или объяснение, осуществляется (или должна осуществляться) посредством логического вывода; В) значения терминов (наблюдения) инвариантны относительно как редукции, так и объяснения. В последующих разделах я дам анализ этих двух базисных принципов. Начнём с принципа А).