Валентин Германович Попов:
Логика и реальность. 3. Наука и философия

«Почти всё наше интеллектуальное образование берёт начало у греков. Совершенное знание этих истоков является необходимым предварительным условием для освобождения себя от их непреодолимого влияния. Игнорировать здесь прошлое не только нежелательно, но просто невозможно… Их влияние передалось не только тем, кто учился у них в древности и современности; всё наше мышление, логические категории, в которых оно осуществляется, используемые им лингвистические образцы — всё это ни в малейшей степени не является артефактом, а в основном плодами великих мыслителей Античности. Конечно, мы должны исследовать этот процесс становления со всей основательностью, чтобы не принять за примитивное то, что является результатом развития и расширения, а за естественное то, что в действительности оказывается искусственным». ²⁴

Эти мысли, принадлежащие замечательному исследователю Античности Теодору Гомперцу, мы используем как интеллектуальный повод, подвигнувший нас со всей серьёзностью обратиться к истокам европейской науки.

Греки периода классики и эллинизма дали нам не только слова «логос», «атом», «идея», «психе», «физика» и другие, но и наполнили их вполне определённым первичным содержанием, создав, таким образом, понятия, смысл которых, как оказывается, современная наука или не сумела понять, или попросту растеряла. Ввязавшись в бессмысленную борьбу «материализма» с «идеализмом», становясь на сторону то одной из противоборствующих сил, то другой, она так и не выработала своей собственной философии.

Основу любого философского учения составляют так называемые онтологические проблемы. В качестве образца такого рода проблемы можно привести основной вопрос философии, в котором рассматриваются два типа бытия — материя и сознание — и их отношение следования в некоей абсолютной временной системе отсчёта. Временная последовательность «до и после» — это исключительно субъективное переживание, связанное с феноменом внутреннего времени или часами (наблюдателем) некоей физической лаборатории. Её задача состоит в предсказании или прогнозировании событий, ещё не наступивших в рамках той системы отсчёта, которую она обслуживает. Понятие будущего, связанное с состоянием ожидания, — это понятие чисто антропное, связанное с нашей проблемой выживания, которую согласно К. Попперу, постоянно решает любое живое существо «от амёбы до Эйнштейна».

Понятие «будущего», как и понятие «сладкого», «тёплого» или «влажного», согласно древним грекам, суть «чувственные знания». В мире как онтологии, по Пармениду, нет ни прошлого, ни будущего, но есть только настоящее: «И не «было» оно, и не «будет», раз ныне все сразу «Есть», одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рождения» ²⁵.

Имеется два главных «решения» этого вопроса философии и несколько их вариаций. Одно из них основано на признании первичности материи и вторичности сознания, а другое — наоборот. Первое «решение» ставят себе в заслугу материалисты, а второе — идеалисты. Существуют ещё, как говорилось, вариации. Одна из них признает существование только материи, а сознание как тип бытия отвергает. Противоположная позиция состоит в отрицании материи и в признании только сознания. Имеет место и такая философская концепция: существуют оба типа бытия — материя и сознание, но при этом не только не ставится вопрос об их следовании друг за другом во времени, но и считается, что они никак не связаны между собой; они существуют «где-то» совершенно независимо друг от друга как две диспаратные (лат. disparatus — разделённый, обособленный) сущности. Этот философский мир (онтологию), состоящий из res extensa (вещей протяжённых) и res cogitas (вещей мыслящих), придумал Р. Декарт, и он называется дуализмом.

Мы привели список оснований, на которых базируются наиболее известные философские учения, с одной лишь целью, чтобы сказать: мы не планируем в дальнейшем следовать ни одному из них. И дело не в том, что считаем их неправильными и в связи с этим собираемся или как-то исправить их или, хуже того, придумать какие-то новые типы бытия и предложить какое-то своё решение основного философского вопроса. Это крайне субъективные мнения разных мыслителей (Гегеля, Фейербаха, Маркса, Беркли и другие), и мы ни в коем случае не намерены использовать ни одно из них ни в какой интерпретации.

При этом мы считаем, что все основные философские вопросы, составившие её временем неотъемлемую часть европейской культуры, были поставлены и решены две с половиной тысячи лет назад плеядой древнегреческих мыслителей. Ещё в середине XIX века Дж. Г. Льюис (1817–1878) — ревностный поклонник идей Огюста Конта писал: «Повсюду в Европе философия утратила кредит и хотя философия пребывает в постоянном движении, но это движение по кругу. Те же философские вопросы, которые занимали ещё Древнюю Грецию, решаются в настоящее время в Германии при посредстве ничуть не более надёжных методов и с такими же спорными надеждами на успех. В то же время наука стремительно гигантскими рывками продвигается вперёд, — всё дальше и дальше, с возрастающей силой катится чудная волна новейших открытий и бесконечно расширяется круг человеческих идей» ²⁶.

Примерно в это же время К. Маркс сказал примерно следующее, если различные философские системы до этого объясняли мир, то наша философия намерена дать подробные инструкции, как его переделать. Но ни объяснить мир, ни тем более переделать его философия не может, и вот почему. Главные различия философий древнегреческой и Нового времени состоят в том, что первая зародилась на основе откровенного скепсиса к религиозному общественному сознанию, вторая же — на основе психических отклонений массового общественного сознания, поражённого иудео-христианским догматизмом.

Взращённые именно на этом типе сознания в высшей степени амбициозные идеи Гегеля относительно роли философии в обществе были «подхвачены» Марксом и Энгельсом и сразу же превратились в свою диалектическую противоположность. Как только их учение было предано гласности, тут же зародились и размножились те разрушающие всякую социальную систему артефакты, которые были вскоре провозглашены как справедливая борьба угнетённых за восстановление первородного правопорядка. Всё в мире стало категорическим и диспаратным истина и ложь, мораль и её антипод аморальность, добро и зло и так далее. При этом во весь свой рост встала и череда «дурных» вопросов, возникших из натуралистического мировоззрения, вроде «Что такое бытие (действительная действительность)?», «Что такое материя?», «Что такое сознание?», а вслед за ними возник и «основной» философский вопрос и несколько «главных» его подвопросов. В лагере идеализма философы также не дремали. Там тоже встал во весь рост свой перечень «дурных» вопросов. При этом оба философских течения почти в равной степени старались в общем-то отмежеваться от религии, предпочитая претендовать на роль научного, то есть рационального постижения мира. Поэтому Гегель и провозгласил, что он открыл Абсолютную Истину, а Маркс и Энгельс — Диалектику природы.

Однако, к середине XIX века стало ясно, что опытные науки и математика — это единственные области человеческой культуры, в которых можно достичь единодушного и рационального согласия между всеми людьми и в коллективном знании приблизиться к некоторому пониманию мироустройства.

Естествознание не только стало играть роль объединяющего начала, но и выглядело единственным источником знания, приобретаемого не верованиями и обращением «мысленных взоров» внутрь вещей, а измерениями и практической постановкой тщательно планируемых экспериментов в лабораториях — определённых системах отсчёта с возможностью контроля начальных условий.

В итоге можно сказать, что современная наука, если и обращает иногда свои взоры в сторону философии, то единственно возможной считает философию материалистическую. Другими словами, в той бескомпромиссной борьбе метафизических учений, в которой наука участвовала в качестве союзницы то на одной, то на другой стороне на протяжении последних трёх столетий, она в конечном счёте осталась союзницей материализма, но из этого совсем не следует, что науке вообще нужна какая-либо метафизика, кроме своей собственной мировоззренческой позиции.

Мнение, что науке нужна метафизика, кроме, естественно, самих философов, продуцируют некоторые теоретики, исповедуя прискорбное наследие платоновско-аристотелевского различения «труда мудреца» и «труда ремесленника», то есть более высокой оценки общих размышлений в тени смоковницы, чем конкретных практических решений проблем на верфи или строительной площадке. Иллюзорная потребность в метафизике существовала, пока материализм боролся с идеализмом, но к тому времени, когда материализм восторжествовал над своим духовным антиподом, эта потребность иссякла, так как иссякли артефакты, во множестве воссоздававшиеся в процессе этого противодействия ²⁷.

И далее, цитируя И. В. Кондакова, скажем: «Есть своя ирония истории в том, что сегодня нам не хочется ничего знать ни о философе Сталине…, ни о Троцком…, ни о философе Ленине (небольшая статья П. В. Алексеева рисует вождя мирового пролетариата как такую философскую посредственность, что уму непостижимо, как писались десятилетиями тысячи трудов о вкладе создателя большевистской партии в мировую философию)». Трудно также поверить, что кому-либо из современных интеллектуалов, не отягощённых философическим синдромом, захочется что-либо знать и о Гегеле, давшем, например, такое «объяснение» электричества: «Электричество есть чистая цель образа, освобождающаяся от него, — образ, начинающий упразднять своё равнодушие, ибо электричество есть непосредственное проступание, или нечто ещё исходящее из образа, ещё обусловленное им, или наконец ещё не разложение образа, а лишь поверхностный процесс, в котором различия покидают образ, но имеют в нём своё условие, не приобретя ещё собственной самостоятельности». ²⁸.

Имея в принципе одну и ту же цель — объяснение явлений и преобразование окружающего мира для более предсказуемого и, следовательно, более безопасного в нём проживания человека — наука и материалистическая философия связаны, но между ними существует и принципиальное различие, заключающееся прежде всего в предмете исследования, что, естественно, приведёт к различию их методов. Предмет философии составляют отвлечённые понятия (метафизические категории), которые она не производит логическим путём, а формально имплицирует из других более общих понятий или эксплицирует их из доморощенных представлений о псевдофизических понятиях (например, пространство как таковое, время как таковое, энергия как таковая, энтропия как таковая), в последнее время — из околонаучных разговоров о самоорганизации, необратимости, индетерминизме и так далее, из фактов сложной психологии человеческих отношений, поэтому она оперирует таким методом построения своих сообщений, которые не допускают не только никакой верификации, но и никакого подобия логического тестирования.

Таким образом, технология «философского дискурса» состоит лишь в связывании одного неизвестного с другим посредством общезначимых логических связок. Предмет же науки — конкретные явления природы и их использование в утилитарных целях, поэтому она постоянно проверяет результаты своих исследований и немедленно корректирует свои действия. Не философия как таковая является стратегией познавательного процесса, но весь комплекс человеческой культуры на каждом этапе своего развития определяет и направляет поиск, а это и социология, и экология, и экономика, и демография, и литература, и искусство, а также и философия, но не как «наука наук», а как один из видов литературного творчества, и множество других составляющих общечеловеческой культуры. Каждый же раздел прикладной науки — это детальная проработка общечеловеческого культурного проекта и конкретная реализация логически обоснованных идей в реальных вещах.

Философия не может преобразовывать мир, потому что она обращена не на реальность, с которой человек постоянно взаимодействует посредством своих чувств и приборов, а в так называемую суть вещей, их бытие (действительную действительность), которая, по Канту, есть в принципе непознаваемая «вещь в себе». Наука же, в основном, экспериментальным путём накапливает фактический материал, не пытаясь в каждом конкретном деле объяснять мир в целом, но стараясь получить конкретный результат. Массовое сознание, тем не менее, не потому приняло метод науки, что отказалось от постижения тайн мироздания, но потому, что нашло единственный метод, способный вести пусть к ограниченному, но достоверному знанию, есть метод проверки единичных фактов и явлений, который попросту не применим к абстракциям и общим понятиям.

Роль философии в нашей культуре не осознана и по сей день. Отсюда беспредметный спор, временами всё ещё вспыхивающий на страницах философских изданий, о первичности материи или сознания, метафизическое разделение философии на идеализм или материализм, которые в свою очередь делятся на свои внутренние «измы» одним лишь энтузиазмом огромной армии профессиональных философов. Всё это действительно привело к полному исчерпанию её кредита, но люди тем не менее не стали менее предприимчивыми и отважными в методе науки и, самое главное, не перестают и философствовать вопреки Гегелю, который сказал: «Относительно всех наук, изящных и прикладных искусств, ремёсел распространено убеждение, что для овладения ими необходимо затратить большие усилия на их изучение и на упражнение в них. Относительно же философии, напротив, в настоящее время, видимо, господствует предрассудок, что, — хотя из того, что у каждого есть глаза и руки, не следует, что он сумеет сшить сапоги, если ему дадут кожу и инструменты, — тем не менее каждый непосредственно умеет филососфетвовать и рассуждать о философии, потому что обладает для этого меркой в виде своего природного разума, как будто «он не обладает точно такой же меркой для сапога в виде своей ноги» ²⁹. Это, пожалуй, хоть и высокомерная, но всё-таки самая живая мысль из всего того мёртвого, что наговорил Гегель за свою творческую жизнь, но и она направлена не по адресу. В самом деле, «меркой» для философии служит наш природный разум, но когда «умение философствовать» превращается из средства в цель, то тут и появляются все те философские артефакты, о которых мы сказали выше. Это примерно то же самое, если бы сапожник шил сапоги только по своей ноге и по своему вкусу, но навязывал бы их всем остальным людям. Ясно, что такие артефакты сапожного мастерства имели бы вялый спрос.

В Древней Греции, колыбели европейской культуры, наука и философия были ещё едины в своих целях и в своих средствах, что и привело к столь очевидной эффективности этого рода умственной активности. Об этом мы поговорим подробнее в другом месте, а здесь только скажем об античной философии, вновь обратившись к мыслям Льюиса: «Она не дала благороднейшей части человечества погрузиться в животную спячку и погрязнуть в беспомощном невежестве, она укрепляла дух человека могучими усилиями, развивала его в школе грандиозных попыток, сообщала ему неутолимую жажду знания, облагородившую его существование, и дала ему возможность сделать полнее свою жизнь и счастье. Исполнив всё это, она может считать свою роль сыгранной» ³⁰. Итак, роль сыграна и сыграна блестяще, но спектакль, в котором роль игралась на сценах Эллады, давно закончился, и именно поэтому мы вновь и вновь обращаемся к древним сюжетам, чтобы изучить и понять метод античной философии и, достигнув этого, соединить этот метод с методом современной науки. Наука и философия как любовь к мудрости должны идти не параллельными курсами, иногда пересекаясь, но должны стать единой технологией производства знания, цель которого, кроме обеспечения человека энергией и материальными ресурсами, ответить и на вопросы, поставленные Э. Шрёдингером: «Кто мы? Откуда мы?»

Каков же итог наших размышлений о взаимоотношениях науки и философии в нашей действительной жизни? Поскольку мы все любим мудрствовать в той или иной степени, то и каждый из нас, как очевидно, может смело называть себя философом или софистом (кому какое слово больше нравится, потому что, с нашей точки зрения, смысл у них не столь уж и различный). Но все мы — философы (или софисты) должны понять фундаментальное свойство нашего логического мышления, а именно: так называемая онтология, то есть знание о сущем, есть знание субъективное.

Протагор был прав, высказав идею, что именно человек мера всех вещей. Человек (не понятие, а каждый отдельный человек) — это та первичная система отсчёта, в которую он при помощи своего мышления редуцирует внешний мир. При этом в первую очередь, в самом раннем детстве, мы редуцируем в эту систему отсчёта самих себя, производя логическую операцию самоотождествления. Результатом этого логического действия нашего мышления является то, что мы называем осознанием своего «Я», которое остаётся неизменным с самого раннего детства и до самой смерти. И какие бы изменения ни происходили с нашим организмом и с нашей внешностью, наше «Я», может быть, иногда и страдая от некоторых из них, никогда не изменяет своему организму и не превращается в другое «Я» (если что-то подобное происходит, то имеет место патология). А далее наше мышление, если его функцию рассматривать интроспективно, контролирует всю нашу трудовую и эмоциональную деятельность, то есть субъект всегда может ответить в каждый данный момент, в каком состоянии находится его сознание — наслаждается сонетами Шекспира или изучает пункты налогового законодательства. Но самотождественность — это то самое первое и самое главное, что отделяет нас не только от компьютера, но и от другого «Я», а также и от всего внешнего мира.

Таким образом, субъективность мышления — это его объективное, не зависящее ни от каких внешних обстоятельств свойство. В противном случае, если бы наше мышление не обладало этим замечательным: свойством, мы в первую очередь не смогли бы сохранить своё собственное «Я» и глубокомысленный философский вопрос, что первично, а что вторично в паре бытие-сознание, попросту бы не возникал.

Пока мы остаёмся философами, мы можем очень гордиться тем, что мы весь мир умеем так ловко отображать в своём сознании и строить таким образом только свой мир, совершенно отличный от миров других «Я». Но совсем другое дело, когда мы собираемся заняться каким-либо практическим делом. Тут мы должны согласовывать свои логические действия не только с начальником, который всегда прав, но и с коллегами и своё субъективное видение мира спрятать подальше от других, а научиться видеть мир так называемым объективным образом, ибо это единственный способ для нормального взаимодействия с другими людьми, да и с окружающим нас миром. Каким же образом происходит объективация всех в принципе субъективных представлений о мире? Путём введения систем отсчёта и так называемого наблюдателя как некоего обобщённого субъекта, гарантирующего сохранность единиц измерения и определённых законов сохранения (симметрии) в данной системе отсчёта. Эти понятия, как оказывается, не только прерогатива физики, где они получили наиболее чёткое обоснование, но и необходимое условие всякой целенаправленной деятельности вообще.

Если философия свои субъективные миры называет типами бытия, онтологиями, объективными реальностями или как-нибудь ещё, то наука, в частности физика, то, что она исследует, называет явлениями (феноменами), а мир, который она при этом создаёт, называет физическим. В связи с этим можно сказать, что каждый вид реальности является отображением в сознании субъекта того или иного типа бытия, то есть определённой совокупности симметрии.

Естественно возникает вопрос: так что же мы всё-таки изучаем, занимаясь научной деятельностью? Этот вопрос, отдавая дань памяти материалистической философии, можно назвать основным вопросом науки и вербализовать его так: «Что первично: действительность или реальность?» Бытие порождает многообразие явлений, которые мы воспринимаем посредством наших органов чувств, или мы создаём внешний мир при помощи нашего логического мышления? На этот вопрос (основной вопрос науки) ответили Парменид в интегральной форме и Демокрит в дифференциальной. Мы в своих размышлениях, не обращаясь более ни к каким другим авторитетам, и будем исходить из этих двух аксиом. Предварительный же ответ таков: реальность — это форма отображения действительности нашим мышлением, и, следовательно, реальности вне субъекта не существует.