Джон Сёрл:
Рациональность в действии.
Глава 7. Слабость воли

Иногда, даже слишком часто, случается так, что человек размышляет, принимает взвешенное решение, таким образом формируя твёрдое и безоговорочное намерение сделать что-то, и в нужный момент не осуществляет задуманное из-за слабости воли. Получается, что, если связь между размышлением и намерением является как причинной, так и рациональной или логической, то есть если рациональные процессы приводят к намерениям, а последние, в свою очередь, вызывают действия посредством институтенциональной причинности, откуда же тогда берётся реальная слабость воли Откуда возникают случаи, когда субъект формирует безоговорочное, решительное намерение сделать что-то, ничто не мешает ему совершить задуманное, и всё-таки он не осуществляет своего намерения? Удивительно, но многие философы считают это невозможным, выдвигают изобретательные аргументы и доказывают, что очевидные случаи слабости воли являются на самом деле проявлениями чего-то ещё. Увы, это не только возможно, но и достаточно распространено. Вот незамысловатый пример: студент формирует твёрдое и бескомпромиссное намерение заняться подготовкой курсовой работы во вторник вечером. Ничто не мешает ему работать, но, когда наступает полночь, оказывается, что он весь вечер смотрел телевизор и пил пиво. Такие ситуации, как может подтвердить любой преподаватель, не являются из ряда вон выходящими. Так что приходится настаивать на том, что условием достаточности в любом проявлении слабости воли (того, что греки называли акразией), является то, что акразию можно часто наблюдать в реальной жизни и в ней нет логических ошибок. В предыдущих главах мы обнаружили разрыв между намерениями и действиями, и этот разрыв даст нам объяснение слабости воли.

Да, но как возможно явление акразии? Взглянем с другой стороны: отчего же сомневаться в её возможности, приходить в тупик, когда мы так часто наблюдаем её в реальной жизни? По-моему, основная ошибка, которая имеет долгую историю в философии, заключается в неправильном истолковании отношений между предпосылками действия и его выполнением. Есть давняя традиция в философии, согласно которой при рациональном действии, если его психологические предпосылки упорядочены, то есть если они являются настоящими желаниями, намерениями, ценностями и так далее, за ними обязательно должно последовать действие. По мнению некоторых авторов, эта неизбежность действия даже является аналитической истиной. Типичное утверждение идеи причинной необходимости можно найти у Дж. С. Милля: «… воля фактически следует определённым моральным посылкам с тем же единообразием и (при достаточной осведомлённости об обстоятельствах) с той же точностью, как и физические явления следуют за физическими причинами. Этими моральными посылками являются желания, антипатии, привычки и предрасположенности вместе с внешними обстоятельствами, приводящими к действию на основе этих внутренних стимулов… Воля есть моральный результат, следующий соответствующим моральным причинам так же неизбежно и неизменно, как физические явления становятся результатом их физических причин» ⁵⁹.

По-моему, очевидно, что для каждого, кто придерживается подобных взглядов, слабость воли будет представлять проблему, поскольку при эффективных причинах действие должно следовать в силу причинной необходимости. В аналитической философии XX столетия принято считать, что слабость воли в чистом виде никогда не проявляется и не может проявиться. По мнению p. M. Хейра ⁶⁰, если человек поступает вопреки своим моральным убеждениям, значит, у него нет моральных убеждений, на которые он претендует. А Дональд Дэвидсон ⁶¹ полагает, что, если человек действует вопреки своим намерениям, у него и не было безусловного намерения совершить действие. И Хейр, и Дэвидсон отстаивают вариации на тему основной идеи: человек, составивший оценочное суждение о том, что стоит сделать, должен это обязательно сделать (если, конечно, ему не помешают, и так далее). А если действие не выполнено, значит, не было и верного оценочного суждения. По Дэвидсону выходит, что это суждение было лишь кажущимся или условным суждением. У Хейра получается, что данная оценка не может быть моральной оценкой.

Главным во всех этих случаях является предположение о том, что, если предпосылки действия рационально структурированы в определённом порядке, действие должно последовать в силу причинной необходимости. Таким образом, Дэвидсон подтверждает следующие два принципа:

Принцип 1. Если человек предпочитает сделать х, а не у и он уверен, что волен совершить любое из этих действий, он намеренно сделает х, если ему нужно выбрать лишь одно из этих двух действий (там же. — с. 23).

Принцип 2. Если человек выносит суждение, что ему лучше совершить поступок х, а не у, то он больше хочет совершить х, чем у (там же).

Если эти принципы совместить, то получится, что человек, принимающий решение в пользу поступка х, а не у, намеренно совершит х, если ему нужно выполнить одно из этих действий. Эти два принципа несовместимы с принципом, что существуют действия, продиктованные слабостью воли, которые Дэвидсон определяет так:

Принцип 3. Существуют непроизвольные действия (там же).

Это значит, что иногда субъект решает сделать х, а не у, он уверен, что его выбор свободный, и тем не менее намеренно совершает у, а не х.

Дэвидсон разрешает этот очевидный парадокс, утверждая, что случаи, когда человек действует противоположно своему лучшему суждению, делая у вместо х, свидетельствуют о том, что человек не делал безусловного суждения с целью доказать, что лучше выполнить действие х. Точка зрения Хейра несколько сложнее, но основа её та же. Его идея в том, что если мы принимаем императив или приказ, то в силу причинной необходимости наше принятие данного императива приведёт к выполнению соответствующего действия, и, в его глазах, принятие морального суждения есть принятие императива. Хейр пишет: «Я предлагаю говорить, что проверка, использует ли кто-то суждение типа «Я должен выполнить действие X» в качестве оценочного, эквивалентно суждению «Осознает ли он, что, если он соглашается с этим суждением, он также должен согласиться с требованием «Позвольте мне совершить X» ⁶². Он пишет: «Было бы тавтологией говорить, что мы не можем искренне соглашаться выполнить чью-то волю, и в то же время не выполнить её, если для этого представился случай, и притом сделать это в наших силах (физических и психологических)» ⁶³.

После чтения обоих текстов создаётся мнение, что если соответствующие причинные предпосылки действия должны его вызвать, то при явных случаях ак-разии имеют место изъяны в предшествующих психологических состояниях., Эти авторы отрицают существование разрыва, потому проблема слабости воли встаёт перед ними в столь острой форме, и они вынуждены. 1 отрицать явно или неявно случаи акразии в строгом смысле слова. Так что глубинное противоречие между моей точкой зрения и традиционной сводится к вопросу о разрыве. «Классическая модель» отрицает разрыв. Я же, напротив, думаю, что разрыв является безусловной реальностью нашей сознательной жизни. Я представил аргументы в пользу его наличия в предыдущих главах, и не буду повторяться. В этой главе я хочу попробовать другой подход. Я рассматриваю воззрения Дэвидсона и Хейра на акразию как своего рода reductio ad absurdum ⁶⁴ этой черты «классической модели». На мой взгляд, если человек действует свободно, то вне зависимости от его предпосылок, будь то моральные суждения, безусловные ценностные оценки, твёрдые и безусловные намерения и всё, что вам угодно, — слабость воли возможна. Так что если вы пришли к выводу, что она невозможна, вы ошиблись и должны вернуться назад, чтобы скорректировать посылки, приведшие к ошибке. В этом случае ложной посылкой является отрицание разрыва. Точка зрения Дэвидсона является более современной, так что я сосредоточусь в основном на ней.

Что же всё-таки означает тезис о том, что есть действия, вызванные слабостью воли? Нам нужно сформулировать его так, чтобы стало ясно, совместим этот тезис с принципами 1 и 2 или нет. Дэвидсон утверждает его в следующей форме:

Принцип 3. Существуют непроизвольные действия.

Но что такое «непроизвольное» действие? Согласно естественной интерпретации, мне кажется, что тезис состоит в том, что порой человек безоговорочно полагает, что лучше будет совершить поступок х, чем поступок у, что он может совершить любой из этих поступков, однако намеренно совершает поступок у вместо х. Данный тезис действительно несовместим с принципами 1 и 2, и я уверен в его истинности. Дэвидсон отрицает его истинность и говорит, что в случаях «непроизвольных» действий субъект не приходит к безусловному выходу, что лучше было бы выполнить действие х, а не у, а скорее лишь формулирует условное суждение, что поступок х лучше, чем поступок у. Он решил, что х было сделать лучше, чем у при том, что «все факторы учтены», где, по Дэвидсону, «все факторы учтены» означает, что «все факторы учтены» не в буквальном смысле, а только «в связи с определённым набором размышлений в мозгу субъекта».

Прежде всего, в тезисе Дэвидсона хочется отметить, что он не даёт независимого доказательства того, что слабовольный субъект не может безусловно оценить любое действие, помимо реально выполняемого. А следовательно, нет независимого основания для мотивации тезиса, случаев для рассмотрения, при помощи которых можно показать, что было сделано только обусловленное суждение. Скорее, понятие обусловленных оценок и оценок prima facie представлено как способ преодоления явного несовпадения принципов 1, 2 и 3. Если при действиях, вызванных слабостью воли, человек не произвёл безусловной оценки в пользу несовершенного действия, а оценил его лишь по типу prima facie «все факторы учтены», непоследовательность исчезает. Теперь принцип 3 можно представить так: Принцип 3. Иногда человек формирует условное, кажущееся мнение, что лучше сделать х, чем у, при уверенности, что он может сделать и то, и другое, и затем намеренно делает у.

И при таком толковании принципы 1, 2 и 3 совместимы. Каков тогда логический статус решения? Утверждается следующее: всем действиям, вызванным слабостью воли, предшествуют условно-оценочные суждения (или условные намерения, что Дэвидсон считает тем же). Внешне это похоже на эмпирическую гипотезу: есть стопроцентное соответствие между проявлением слабости воли и выработкой условных, а не безусловных суждений. Но для эмпирической гипотезы это чересчур самоуверенное заявление, сделанное на основе малоочевидных или вовсе не очевидных доказательств.

И даже помимо того, что нет независимых аргументов в пользу утверждения, что человек со слабой волей не дал безусловного суждения, существует другая и худшая проблема. Она заключается вот в чём: субъект может страдать слабостью воли и вне зависимости от формы суждения. Человек может сказать: «Безусловно, я полагаю, что х лучше, чем у», — и тем не менее сделать у вместо х. Единственный выход я вижу в том, чтобы включить в этот аргумент порочный круг, то есть критерием того, была ли у субъекта безусловная оценка, считать выполнение им соответствующего действия. Круг состоит в следующем: мы берём за основу тезис, что все вызванные слабостью воли действия предваряются условными, а не безусловными намерениями. Аргументом в пользу данного тезиса является то, что эти действия были вызваны слабостью воли и, следовательно, им должно было предшествовать условное, а не безусловное намерение. Если бы им предшествовало безусловное намерение, действие должно было бы произойти. Я думаю, что этот круг подразумевается в труде Дэвидсона. На его взгляд, человек делает что-либо намеренно только тогда, когда у него есть абсолютное и безусловное оценочное суждение в пользу того, чтобы совершить именно этот поступок. Так что из этой концепции предсказуемо следует, что, когда субъект заявляет, что χ лучше, чем у, но притом намеренно делает у вместо х, названное суждение не могло быть безусловным. Но это бросает нас из огня да в полымя, поскольку очевидно неверно в любом обычном смысле выносить абсолютные безусловные оценочные суждения и не поступать в соответствии с ними. В этом-то и состоит проблема слабости воли. Человек часто выносит абсолютные безусловные суждения, а потом не поступает в соответствии с ними. Дэвидсон решает проблему слабости воли, просто постулируя, что во всех подобных случаях человеку не удаётся выработать абсолютного безусловного суждения.

Мой диагноз происходящего в следующем. Утверждение, якобы эмпирическое — все случаи слабости воли являются случаями, когда делается условное оценочное суждение, — на самом деле не является эмпирическим. Дэвидсон полагает, что принципы 1–3 верны, что с принципами 1 и 2 нет проблем и таким образом должна найтись интерпретация принципа 3, согласующаяся с принципами 1 и 2. Заявление об условных ценностных суждениях и является данной интерпретацией.

Но это решение влечёт абсурдные следствия, которые я намерен разъяснить. Рассмотрим типы проявлений слабости воли, характерных для нашей жизни. Предположим, что после рассмотрения всех известных мне фактов, относящихся к данному вопросу, я решаю, что лучше всего для меня не пить вина сегодня за ужином, поскольку, например, мне нужно поработать над трудом о слабости воли после этого ужина. Но я всё-таки пью вино за ужином. Оно выглядело настолько соблазнительно, что из-за слабости воли я выпил его. Представим все мои интенциональные состояния в данном случае с точки зрения Дэвидсона:

1. Я сделал условное суждение: учитывая все факторы, лучше всего не пить вино.
2. Я сделал безусловное суждение: лучше всего выпить вино.

И в результате я выпил вино.

Что неверно в этой точке зрения? Просто ошибкой было бы говорить, что я должен был вынести безусловное оценочное суждение, чтобы выпить вино. Я просто сделал это. Мой поступок и стал проявлением слабости воли. Я выпил вино вопреки моему безусловному суждению, что лучше этого не делать. Так что неверное утверждение, будто моё намерение совершить правильный поступок не могло быть безусловным, а лишь условным или кажущимся, поддерживается другим неверным утверждением: совершая неправильный поступок, я должен был сделать безусловное суждение о том, что это был правильный поступок. Оба утверждения неверны. Я могу сделать безусловное оценочное суждение и всё-таки, при слабости воли, поступить вопреки ему, и моему поступку, вызванному слабостью воли, не обязательно будет соответствовать суждение о том, что это действие было верным.

Проблема слабости воли состоит не в том, каким образом я согласую два очевидно противоречивых суждения, а в том, как, сделав лишь одно суждение, я могу потом действовать противоположным образом. И вот ответ: мне не нужно придумывать другое суждение, чтобы действовать; я просто могу действовать. Это означает, что в подобных случаях у меня есть намерение в действии без предварительного намерения и предварительного размышления.

Вся эта цепочка умозаключений показывает, что соединение принципов 1 и 2 ошибочно. Это не тот случай, когда всё, что человек считает лучшим, он действительно хочет исполнить. И это не тот случай, когда вы принимаете решение и вправду хотите совершить поступок, следовательно, в силу этих причин обязаны его совершить. Есть много вещей, которые, как я считаю, лучше осуществить, и многого я желаю, но не делаю, хотя у меня есть для этого и возможности, и способности.

Ключевой фразой в работе Дэвидсона я считаю следующую: «Если г есть основание для кого-либо, чтобы придерживаться p, то оно должно быть, по-моему, причиной того, что он придерживается p. Но, и это очень важно здесь, признание им г может вызвать признание p, хотя г не является основанием для этого; более того, человек может даже думать, что г есть основание отбросить р» ⁶⁵. Давайте попробуем применить эту точку зрения к примеру с вином. У меня есть набор оснований г, которые являются доводом для меня в пользу того, чтобы выпить вино, p. Однако они заставляют меня придерживаться мнения, что лучше всего выпить вина, не являясь основанием для этого действия. И в данном случае я думаю, что они являются основанием отказаться от утверждения, что лучше выпить вина.

Я не нахожу это даже отдалённо правдоподобным в свете того, что случилось, когда я в момент слабости воли пил вино вопреки моему лучшему суждению. Я думаю, что намного более реалистичной является точка зрения, о которой я позже расскажу подробно. Она заключается в том, что у меня было безусловное суждение относительно того, что было бы лучше не пить вино, но оно вступило в конфронтацию с тем, что я нашёл вино соблазнительным и не смог устоять перед ним.

Как же мы запутались во всём этом? Дэвидсон вместе с другими философами полагает ⁶⁶, что, когда действия рационально мотивированы, существует некая причинно необходимая связь между психологическими предпосылками действия и намеренным его выполнением, или, по крайней мере, намеренной попыткой выполнить действие, что действие вытекает из его предпосылок благодаря причинной необходимости. Но это ошибка. Это отрицание того, что разрыв существует. Отрицая существование разрыва, вы получаете все проблемы, которые мы здесь рассматриваем, и, что особенно важно, разрешение; вопроса слабости воли становится, строго говоря, невозможным.

В ответ на утверждение о том, что правильные психологические предпосылки в силу причинной необходимости ведут к действию, зададимся вопросом, существуют ли вообще такие случаи, когда психологические предпосылки причинно достаточны для действия? Мне кажется вполне очевидным, что есть много подобных случаев, но там отсутствует свободная воля, и они не относятся к обычным добровольным действиям. Таким образом, например, наркоман может иметь психологические предпосылки для употребления наркотиков, которые причинно достаточны для уверенности в том, что он будет ими пользоваться по той простой причине, что он не в силах удержаться. В таких случаях, как мы уже видели, не существует знакомого нам разрыва. Поступок действительно причинно предопределён достаточными для предпосылок психологическими факторами. Теперь мы, кстати, вполне убедились, что эти психологические факторы имеют своё объяснение в нейробиологии.

В обычных случаях мы можем привести очевидное возражение: можно принять любой вид оценочного суждения и не действовать в соответствии с ним. Проблема акразии, повторяю, в том, что если мы оставим в стороне случаи пагубных привычек, принуждения, одержимости и так далее, то любая предпосылка, даже если она чётко сформулирована, не влечёт заведомо выполнение действия и вполне сознательный человек, действующий рационально, всегда может иметь предпосылку (например, подходящее моральное суждение, безусловное намерение, да что угодно) и не действовать в соответствии с ней. Более того, такое случается нередко. Точнее, постоянно. Спросите любого, кто пытался сбросить лишний вес, бросить курить или выполнить все решения, принятые в канун Нового года.

В крайней форме ошибка, которая делает непонятным существование акразии, происходит из неверной концепции причинной связи. Если, например, мы сравниваем причинную связь с ударами бильярдных шаров или со сцеплением шестерёнок механизма, то кажется просто невозможным, что бывают причины без следствий. Если намерения вызывают поредение и намерение имеется, а человек не предпринимает действия, которое намеревался предпринять, это может случиться только потому, что этому помешали другие причины или это было намерение не того рода, как нам казалось, и так далее.

Но интенциональная причинность в некоторых важных отношениях не похожа на причинность в бильярде. Оба случая представляют причинность, но в случае с желаниями и намерениями, при нормальных волевых поступках, когда человек не принуждён действовать тем или иным образом, наличие причин ещё не вынуждает субъекта действовать в соответствии с ними; он должен поступать в соответствии с основаниями или своим намерением. При волевом действии существует, как мы убедились в главах 1 и 3, разрыв, определённый спад активности при переходе от процесса размышления к формированию намерения, и ещё один разрыв между намерением и его реальным воплощением.

Имея дело с интенциональностью, лучше всего думать от первого лица. Что значит для меня сформировать намерение, а потом не действовать в соответствии с ним? Может быть, я вынужден в силу осознаваемых или неосознаваемых причин действовать противоположным намерению образом? Конечно, нет. А может быть, в таких случаях всегда оказывается, что намерение имело недостатки, было условным или неподходящим, что оно не было абсолютным, безусловным или неудержимым, а лишь кажущимся и условным? И снова нет. Намерение, как все мы знаем, бывает сколь угодно сильным и безусловным, ничто не влияет на него, и всё равно действие не осуществляется.

Чтобы увидеть, как происходит акразия, нам нужно напомнить себе о том, как действия протекают в нормальных случаях, когда акразии нет. Когда я формирую намерение, я должен действовать в соответствии с ним. Я не могу сидеть сложа руки и смотреть, как действие протекает, как когда я смотрю на бильярдные шары. Но с точки зрения первого лица, несомненное значение в данном случае имеет лишь то, что действия не происходят сами по себе, они не случаются, подобно событиям; их совершают, они, например, предпринимаются, инициируются или выполняются. Принятого решения недостаточно, вам нужно исполнить задуманное. Именно в разрыве между намерением и действием мы находим возможность, даже неизбежность, некоторых случаев слабости воли. Из-за неизбежности столкновения желаний и других факторов мотивации для большинства преднамеренных действий существует возможность, что, когда наступит время проявить активность, человек обнаружит, что он не хочет выполнять задуманное.

Что бы мы имели, если бы акразия была действительно невозможна? Представьте себе мир, в котором человек, сформировавший безусловное намерение выполнить действие (и удовлетворивший все другие предпосылки, такие, как формирование абсолютного суждения в пользу совершения данного поступка, моральное предписание самому себе действовать таким образом и так далее), после чего оно выполняется в силу причинной необходимости, если только какие-то другие причины не перевесят силу намерения или же намерение ослабеет и потеряет своё свойство стать причиной совершения поступка. Если бы всё в мире было так, нам не нужно было бы действовать в соответствии с нашими намерениями; мы могли бы, так сказать, ждать, пока наши намерения сами не осуществятся. Мы могли бы сидеть сложа руки и просто наблюдать. Но так не бывает, мы всегда должны действовать сами.

Акразия, в двух словах, — это признак определённого рода свободы, и мы сможем понять её лучше, если глубже исследуем эту свободу. Согласно определённой классической концепции принятия решений, мы время от времени достигаем «точки выбора»: точки, в которой нам предоставлен ряд вариантов, из которых мы можем, а иногда и должны окончательно выбрать один. Я хочу возразить, что в любой нормальный, сознательный, бодрствующий момент нашей жизни у нас есть неограниченное, строго говоря, бесконечное количество вариантов выбора. Мы всегда стоим перед выбором, и наш выбор безграничен. В то время как я пишу эту главу, я могу сгибать пальцы ног, двигать левой рукой или собираться в Тимбукту. Опыт любого нормального, сознательного, свободного действия содержит в себе возможность не выполнять это действие, а сделать что-то ещё. Многие из этих вариантов не будут, без сомнения, рассматриваться, так как они бесполезны, нежелательны или даже нелепы. Но среди всех возможностей будет несколько таких, которые мы захотели бы использовать, например выпить ещё порцию напитка, пойти поспать, погулять или просто отложить работу и почитать роман.

Существует много разных форм акразии, но возникает она обычно так: в результате размышления мы формируем намерение. Однако поскольку у нас всегда есть бесконечное количество вариантов выбора, когда приходит время действовать, несколько альтернативных вариантов могут показаться привлекательными или иметь другую мотивационную почву. Для многих действий, выполняемых нами в соответствии с основанием, есть и основания не совершать их, а поступить как-нибудь по-другому. Иногда мы и действуем в соответствии с этими другими основаниями, а не с нашим изначальным намерением. Решение проблемы акразии просто: мы почти никогда не имеем только одной возможности выбора, открытой для нас. Независимо от конечного решения, другие варианты остаются привлекательными.

Может озадачить то обстоятельство, что мы когда-то действуем согласно нашему лучшему суждению при всех этих конфликтующих требованиях, налагаемых на нас. Но мы не будем так удивляться, если напомним себе, зачем нам размышление и предварительные намерения. Они нужны нам во многом для того, чтобы регулировать наше поведение. Благоразумное поведение — это не клубок спонтанных действий, каждое из которых мотивировано требованиями минуты; скорее, мы привносим порядок в нашу жизнь и даём себе возможность удовлетворить большее количество наших долгосрочных целей, формируя предварительные намерения посредством размышления.

Часто проводят аналогию между акразией и самообманом; здесь в самом деле есть некоторые совпадения. Характерным проявлением акразии является то, что обязанность противостоит желанию, а для самообмана характерно доказательство, противостоящее желанию. Например, влюблённый, вопреки горькой реальности, обманывает себя тем, что его возлюбленная верна ему, потому что он отчаянно хочет верить в её преданность. Но есть и значительные различия между акразией и самообманом, связанные в основном с направлением соответствия. Человек со слабой волей может оставить действительное положение вещей на поверхности. Он может сказать себе: «Да, я знаю, мне не стоит курить, и я принял твёрдое решение бросить курить, но тем не менее я очень хочу выкурить ещё сигарету; и, таким образом, вопреки моему лучшему суждению, я выкурю её». Но человек, обманывающий себя, не может сказать себе: «Да, я знаю, что это утверждение, в которое я верю, абсолютно неверно, но я очень хочу верить в него; таким образом, вопреки моему суждению и моим знаниям, я буду по-прежнему верить в это». Такая позиция не есть самообман, она просто иррациональна и, возможно, даже противоречива. Чтобы поверить в утверждение, ложность которого ему известна, он должен подавить свои знания. «Акразия» — это название определённого рода конфликта между интенциональными состояниями, когда неправая сторона побеждает. «Самообман» — это не столько один из типов конфликта вообще, сколько форма избежания конфликта путём подавления нежелательной стороны. Это форма сокрытия конфликта, того, что в некоторых случаях можно назвать непоследовательностью, которая, если всплывет, не сможет быть поддержана реальными обстоятельствами. Форма конфликта такова:

У меня есть неоспоримые доказательства, что существует p (даже, возможно, я знаю, что оно есть), но я очень хочу верить, что p нет.

Этот конфликт не может быть преодолён желанием, если он возникает в подобной форме. Для того чтобы желание взяло верх, сам конфликт должен быть подавлен. Вот в чём самообман. Акразия есть форма конфликта, но не форма логической противоречивости или логической непоследовательности. Самообман есть способ скрыть то, что явилось бы формой противоречивости или непоследовательности, если бы оказалось на поверхности. В силу этих оснований самообман логически требует понятия подсознательного, а акразия его не требует. Акразия зачастую дополняется самообманом как способом ухода от конфликта, например, когда курильщик говорит себе: «Вообще-то, курение не так вредно для меня, и, кроме того, утверждение, что оно вызывает рак, ещё не было доказано».

Подведём итоги: акразия и самообман не одинаковы по своей структуре. Акразия обычно принимает следующую форму:

Лучше всего сделать А, и я решил это сделать, но по своей воле и согласно своим намерениям делаю В.

Здесь нет логического абсурда или непоследовательности, хотя есть конфликт между противоречивыми основаниями для действия, и это действие иррационально в том плане, что человек по своей воле и намеренно действует в соответствии с основанием, которое считает неправильным.

Самообман обычно принимает форму: Сознательное суждение субъекта: я верю, что p нет.

Его же неосознанное суждение: у меня есть неоспоримые свидетельства, что p существует, и я очень хочу верить, что p нет.

Самообман, таким образом, включает иррациональность и в некоторых случаях даже логическую противоречивость. Он может существовать, только если один из элементов вытесняется из сознания.

При действиях, обусловленных слабостью воли, личность поступает в соответствии с основанием, которое она сама считает не лучшим основанием для действия, и поступает вопреки основанию, которое считает наилучшим. Этот конфликт может принимать множество разных форм, и существует множество степеней слабости воли. Соблазнительно думать, что при слабости воли человеком овладевает некое сильное желание, так что желание, в соответствии с которым человек действует, обеспечивает достаточное причинное условие для поступка. Нет сомнения, что бывают и такие случаи, но они нетипичны. В обычном случае существует разрыв, как для действия по слабой воле, так и для действия по сильной воле. Я выпил ещё один стакан вина вопреки моему суждению, что мне не стоило этого делать. Но то, что я выпил этот стакан вина, не было более принуждённым действием, чем мой поступок под воздействием сильной воли, когда я действовал согласно моему лучшему суждению. Разрыв есть или может быть одним и тем же в обоих типах случаев. Вот почему действие из-за слабой воли в данных рамках иррационально. Иррационально с моей стороны сделать неправильный выбор, зная, что он неправильный. Метафора «слабости», с моей точки зрения, точна как раз в этих случаях, потому что здесь возникает вопрос о личности. Рассматриваемая проблема касается не слабости моих желаний или убеждений, а моей личной слабости в осуществлении принятых мной решений.

В том плане, в котором я представил тему слабости воли, она не является серьёзной проблемой в философии. Она становится значимой, только если мы делаем неверные предположения относительно причинных предпосылок действия. Но она позволяет нам увидеть разрыв в новом свете. Однако остаётся вопрос: какова и какой может быть нейробиологическая реальность разрыва? Этот вопрос я отложу до последней главы.