Владимир Фёдорович Юлов:
Мышление в контексте сознания.
Часть I. Технологическая парадигма: возможности синтеза.
Глава 1. Логоцентризм, или покрывает ли логика всё содержание мышления?

В «осевое время» (К. Ясперс) индусы и греки достигли уровня, достаточного для начального этапа изучения мышления. Особых успехов здесь добились греческие исследователи, которые располагали богатым материалом, поставляемым разнообразной жизнью полисов, и которые были мотивированы нуждами демократического соперничества (агона). В данном отношении выделялась школа софистов, их внимание к мышлению диктовалось потребностями обучения риторике. Через Сократа и Платона эта линия была унаследована Аристотелем и доведена им до теоретической модели.

Аристотель о логической сущности мышления

В качестве предмета осмысления Стагирит обладал относительно широкой областью интеллектуальных достижений: высокоразвитые виды практики (сельское хозяйство, ремесло, мореплавание, воинское искусство, судопроизводство и тому подобное), искусство, философия и теоретическая наука. Все это многообразие Аристотель связывал с действием двух человеческих способностей — чувствующей души и разума (ума). Ум, пребывающий в состоянии познающего действия, и является мышлением. От него существенно отличается эмпирический опыт в виде ощущений и восприятий. Если продуктами чувственного познания выступают образы-представления, то они зависят как от человека, так и от внешней воздействующей на него вещи. Поскольку ум неподвержен такому действию извне, «поэтому мыслить — это во власти самого мыслящего, когда бы оно ни захотело помыслить»… ¹.

Свобода мысли обусловлена важным влиянием эмпирического знания. Представления, полученные чувственным способом, отражают единичные вещи. В данных образах представлены не сами общие формы, а их частные проявления. Обозревая большое количество примеров-наблюдений, душа способна воспринять в них общую форму. Аристотель здесь говорил о «восприятии через наведение», подчёркивая исключительную трудность и сложность опытного восхождения от частных деталей к общему началу, «Поэтому дело опыта — доставлять начала каждого [явления]. Я имею в виду, например, что опыт в знании о небесных светилах должен доставлять начала для учения о небесных светилах»… ². Индуктивное обобщение Стагирит не включил в сферу мышления и отнёс его к «искусству «эмпирического опыта. По его мнению, мышление должно обладать чертами строгого, определённого и упорядоченного движения к целевому результату. «Наведение» же демонстрирует неопределённо-вероятные ходы и блуждания, здесь нет чёткого и ясного пути. Значит, можно говорить о нём лишь как о необходимом условии — предпосылке.

По мнению Аристотеля, мышление возникает только тогда, когда подобраны общие начала, они определены как понятия и их них выводятся всё более частные следствия. Этот силлогистический процесс демонстрирует исключительную правильность: всеобщая посылка («все люди смертны») однозначно нисходит к среднему термину («Сократ — человек») и отсюда с необходимостью следует заключение («Сократ смертен»). Первые две посылки направляют движение ума по должному логическому пути, который заканчивается истинным выводом. У Аристотеля получается так, что мышление может иметь лишь дедуктивный характер, который гарантирует должную определённость направленного пути. Нисходящую векторность от общего к частному Стагирит обосновывал онтологической схемой. Объективные формы имеют иерархическое строение. Самыми глубинными причинами выступают всеобщие начала, которые обусловливают уровень особенных причин-законов, а они в свою очередь детерминируют поверхность единичных следствий. Благодаря отражению иерархии общих форм мыслительный силлогизм лежит в основе таких доказывающих наук, как геометрия.

У аристотелевской логики были и субъективные основания. Ведущие антиковеды едины в том, что древним грекам было присуще телеологическое мировоззрение, которое во всех объяснениях на первое место выдвигало целевой фактор. Признавая важность этого представления, Аристотель в учении о причинности оценил цель в качестве ведущей причины. Данная идея определила и логическую трактовку мышления. По мнению Г. Х. Вригта, Аристотель сконструировал «практический силлогизм», где большая посылка выражает цель, малая посылка — средство, а заключение — использование средства для достижения цели. Логика мысли стала моделью, объясняющей человеческую деятельность ³.

Телеологически Аристотель был вынужден истолковать и основные компоненты мышления. Оно начинается с логических определений материала, полученного в эмпирическом опыте. Видовые отличия подводятся под родовую основу и здесь действуют правила логики (законы тождества, непротиворечивости и тому подобные). Они же и контролируют переходы от большой посылки к малой посылке, а от неё к выводу. Такое упорядоченное движение является методом, то есть кратчайшим и самым экономным путём к искомому результату.

Андроник Родосский (I век до Новой эры) свод аристотелевских работ по логике назвал «Органоном». С греческого языка это слово переводится как средство, орудие. Если брать современный смысл слова «орудие», то оно сводится к исполнению функции инструментального преобразования. У Аристотеля такое значение отсутствует, ибо оно не вписывается в его понимание метода как пути. Назначение метода состоит не в том, чтобы совершать какие-то трансформации в материале знания, а в том, чтобы играть роль правильной дороги. Перед исследователем простирается бесконечное множество различных возможных ходов и в этом хаосе неопределённости метод прокладывает единственно правильный, логически строгий и тем самым рациональный путь. Правила метода выступают здесь в качестве необходимых указателей, не дающих мыслителю уклониться от нужного направления. Такая модельная метафора метода как пути дожила до наших дней.

Конечно, взгляды Аристотеля (и тем более других греческих мыслителей) на мышление не укладываются в одно ложе логической модели. Стагирит активно обсуждал диалогические формы, диалектические рассуждения, рефлексировал над видами вопрошания. Но последующее развитие интеллектуальной культуры сделало приоритетным только логику. Такой выбор диктовался рядом основательных соображений. Логический силлогизм стал исторически первой моделью, представившей реальный структурно-функциональный механизм порождения мысли. Новое знание здесь возникало в чётком и ясном процессе. Античный опыт «мышления о мышлении» дал эффективный метод теоретическим дисциплинам: геометрии, математической астрономии, риторике и философии. Здесь утвердилась процедура логического доказательства, собственно и обеспечившая статус теоретической структуры. Силлогистика — это не просто формальная логика, правила которой сформулировал Аристотель. Она стала идейным ядром «первого типа европейского рационализма» (С. С. Аверинцев). Мышление впервые обратило внимание на себя и создало первую рефлексивную картину, ставшую отправным пунктом дальнейших поисков своего адекватного образа.

Превращение логического рационализма в традицию

Своеобразный расцвет логоцентризм (или логический рационализм) пережил в средневековой Европе. Хотя в это время господствовала христианская вера, стратегический курс на союз веры и разума обеспечил последнему широкий круг автономии. Эти возможности реализовались на пути логического развития под влиянием ряда обстоятельств. Поскольку церковь строго соблюдала запрет на исследовательский эксперимент («нельзя перестраивать природу как храм Творца»), все познавательные усилия сконцентрировались на языковых формах. Создание различных текстов стало единственным уделом всех мыслителей. И логика здесь оказалась незаменимым средством, техника силлогизма хорошо вписалась в авторитарный стиль схоластики с его догмами («большие и средние посылки») и комментаторским творчеством. Венцом средневековых логических штудий стало изобретение казуистики, влияние которой простиралось от структурирования содержания теоретических диссертаций и их защиты до составления сценариев суда инквизиции.

Новое время, казалось бы, принесло революционные перемены: протестантизм разрешил проведение научных экспериментов, теизм уступил место деизму, в философии приоритет перешёл от Аристотеля к Платону и Демокриту. Однако в этот период логический рационализм сохранил свои ключевые позиции. Р. Декарт подверг критическому сомнению все, но несомненным для него осталось дедуктивное мышление. Его новация имела отношение только к предпосылочному фактору, аристотелевский опыт наведения уступил место божественному дару врождённых истин. Интеллектуальная интуиция находит эти общие посылки и они становятся началом силлогистического нисхождения к конечным выводам (теоремам или фактуальным утверждениям). Ядром декартовского метода мышления осталась силлогистика, направленность которой хорошо соответствовала теоретическому духу математики, включая и аналитическую геометрию.

Более радикальные изменения в концептуальный образ мышления внёс Ф. Бэкон. Он подверг критике схоластическую логику («путь паука») создания новой теории из других старых теорий. «Путь муравья» был отвергнут из-за невозможности получения теории в условиях тотальной регистрации фактов. Самым оптимальным предстал «путь пчелы», сводящийся к индуктивному обобщению чувственно и словесно зафиксированных фактов. Для ограничения неопределённости восходящего «полета» мысли учёного Бэкон предложил ряд таблиц.

Данное нововведение английского философа кажется радикальным лишь на фоне схоластического стиля «высасывания» теории «из пальца» книжных текстов. Индукция как обобщающее наведение теоретических положений из многообразия частных случаев была известна древним исследователям. Но они и, прежде всего, Аристотель не оценивали эту процедуру в качестве акта мышления, ибо придерживались в его отношении весьма строгих критериев. Мышление существует только там, где реализуется однозначный путь к конечному результату. В результате развёртывания экспериментальной науки Бэкон пошёл на расширение сферы мышления за счёт включения сюда индукции. Это означало, что мыследеятельность может быть не только теоретической, но и эмпирической. Однако самое главное — кроме строгого (дедуктивного) способа рассуждения может быть нестрогое размышление, где ходы интеллекта регулируются неоднозначно. Связь индукции с эмпирическим мышлением Бэкон лишь наметил. В XIX веке англичанин Дж. С. Милль дал детальную разработку индуктивной логики и оценил её с точки зрения ключевого понятия вероятности. Индукция предстала в виде сложного комплекса приёмов и правил производства эмпирических гипотез, проверка и выбраковка которых предполагает дедуктивные процедуры.

Философский вариант логоцентризма разработал Г. В. Ф. Гегель. Его предшественники утверждали логическую модель в науке и в эпистемологии науки. Немецкий мыслитель реализовал проект «панлогизма», получив спекулятивную систему, компонентами которой стали логические построения и мировоззренческие конструкции. За основу Гегель взял «диалектическую логику», главным методом которой является принцип «позитивного противоречия». В формальной логике правило противоречия играет негативную роль. Если знания содержат противоречивость (противоположные свойства присущи одному и тому же предмету одновременно и в одном и том же отношении), стало быть, она должна быть устранена, и только после этого мы получим логически нормальный результат. В отличии от формальной логики, направленной на оценку конечного продукта мысли, диалектическая логика ориентируется на начало мышления. Его ключевым импульсом и движущей силой признается противоречие. Для Гегеля оно имело объективное происхождение, ибо сущность всего — это мировая идея, которая развивается путём взаимодействия противоположностей («принцип тождества бытия и мышления»). «Противоречие — вот что на самом деле движет миром и смешно говорить, что противоречие нельзя мыслить» ⁴.

Конечно, у немецкого философа были явные предшественники — Гераклит, Платон, Аристотель, Николай Кузанский и другие мыслители. Но Гегель смог их достижения воплотить в широкую и цельную систему, которая построена сквозным логическим приёмом — триадой. Категории противоположного характера сталкиваются (бытие-небытие и тому подобное) и взаимное отрицание приводит к новой категории, которая якобы вбирает («снимает») в себя всё положительное содержание своих предпосылок. Налицо оригинальный метод логического выведения (филиации) одних понятий из других.

Гегелевский способ философствования имел своих сторонников и много критиков. Центром опровержения стала диалектическая логика. Указывалось, что объективирование мышления является специфичным приёмом объективного идеализма. А. Тренделенбург, Ф. Ницше и другие авторы обратили внимание на существенное различие между связью объективных противоположностей (верх-низ, положительное-отрицательное и тому подобное) и мыслительным противоречием, что игнорировалось Гегелем. Относительно таких приёмов диалектического метода, как: «триада», «отрицание отрицания» и тому подобных — отмечалась их надуманная искусственность, позволявшая философу конструировать всё, что ему угодно.

И всё же опыт гегелевской спекуляции не был напрасным. Он показал явную недостаточность формальной логики в виде дедуктивно-силлогистической и индуктивной схем. Именно, Гегель указал на важность рассмотрения начального этапа мышления и поиска движущей силы мысли. Эти направления требовали новых подходов.

Поиск новых путей развития логики

Одна из стратегий определилась в виде идеи формализации логики, которую выдвинул Г. В. Лейбниц. Формальный язык традиционно применялся в математике, немецкий мыслитель предложил перевести и логику на язык искусственных символов. Начало реализации этого проекта (1847) положили работы Дж. Буля и А. Д. Моргана, где возникла алгебра логики, или исчисление классов и отношений. В 1879 году Г. Фреге ввёл понятие пропозициональной функции, разработал логистический метод, позволяющий выстраивать различные логические исчисления в виде особых формализованных языков. Работы Ч. Пирса, Э. Шрёдера, П. С. Порецкого, Дж. Пеано, Б. Рассела, А. Уайтхеда, А. Н. Колмогорова и других исследователей сделали математическую логику одной из универсальных научных дисциплин современности. Силлогистика Аристотеля выступает здесь одним из частных вариантов исчисления высказываний (или пропозиционального исчисления), кроме которого есть ещё и исчисление предикатов.

Кроме символической логики в XIX веке возникло многообразие других неклассических логик. Был разработан широкий класс модальных логических систем, где в качестве ключевых взяты понятия необходимости, возможности, намерения и тому подобные. Все они построены с помощью дополнительных (модальных) операторов. Существует логика оценок, основы которой заложил Э. Гуссерль. Наряду с псевдофизическими логиками (казуальной, пространственной, квантовой) появились исчисления с двумя уровнями — логикой событий и логикой рассуждений о событиях.

Неклассические логики объединяет одна черта — снижение требований к логической связности и строгости. Наиболее показательна в этом отношении конструктивистская логика и логика нечётких множеств. Основоположник конструктивистского направления Л. Брауэр отказался от закона исключённого третьего, а лидер нечёткой логики Л. Заде исключил из неё закон непротиворечивости. В последней системе стандарты точности и строгости весьма невысокие, что позволяет использовать приблизительные правила со значениями некоторой степени неопределённости. Всё это даёт возможность теории нечётких множеств и другим варианта многозначной логики приблизиться к реальным мыслительным процессам ⁵.

В спектре новых разновидностей фигурирует «натуральная логика» М. Брэйна и Л. Когана. Эти исследователи полагают, что их вариант существенно отличается от классической и неклассической видов логики. Он якобы интегрирует знание основных связей человеческой деятельности и тем самым обеспечивает должную практическую эффективность путём предсказания и контроля событий в нужном для людей ключе ⁶. Здесь примечательно то, что авторы по сути дела покинули почву логики и ведут разработки в русле прагматических аспектов деятельности. И такой поворот не единичен, он выражает общую тенденцию неудовлетворённости логической парадигмой.

Группа немецких логиков (П. Лоренц, К. Гетманн и другие) предложила трактовать логику не только как описательную теорию, но и как регулятивную теорию языкового поведения. Они сетуют на то, что символическая логика исключила из своих интересов тематику человеческого общения. В результате чего возник разрыв между семантикой (мир возможностей) и прагматикой (мир языкового поведения). Преодолеть его, как считают немецкие исследователи, можно в рамках конструктивистского направления. Здесь есть уже удачный опыт разработки диалектической логики, которая особыми проскрипциями способна регулировать основной спектр отношений между пропонентом и оппонентом ⁷.

Критическое отношение к познавательным возможностям логики сложилось в Новое время. Известно, что Ф. Бэкон, Р. Декарт и другие учёные и философы указывали на слабую эффективность логических рассуждений в лице средневековой схоластической науки. Суть претензий хорошо выразил И. Кант. Если под органоном подразумевать указания, как осуществлять научное познание, то логика — не органон. Она является пропедевтикой употребления рассудка для оценки и исправления знания. Органоном же расширения познания природы выступает точное знание наук, где на первом месте стоит математика ⁸.

Если Кант ограничил возможности логического мышления с точки зрения критической эпистемологии, то для Ф. Ницше критика логики была прологом отрицания рационализма. По его мнению, логицизм чрезмерно упрощает содержание мышления, протекающего в реальной жизни. «Мышление, как его себе представляют теоретики познания, не имеет места вовсе; это — совершенно произвольная фикция, достигаемая выделением одного элемента из процесса и исключением всех остальных»… ⁹. Из крайней отвлечённости логики от богатого содержанием мышления вытекает схема непрерывного следования, где одна мысль причинно порождает другую. Тем самым логицисты грубо игнорируют наличие мыслительных актов, имеющих атомистический характер ¹⁰.

Хотя критические соображения Ницше в целом инициированы волюнтаристической формой иррационализма, они вполне вписываются в контекст широкого (нелогического) рационализма. Линейная цепь посылок, ведущая к результату, является грубой карикатурой на реальное мышление. И, главное, логическая модель упускает из виду фактическую прерывность мышления, ибо эту феноменальную черту она объяснить не способна. Начало мыследеятельности просто постулируется — необходимые посылки уже существуют в наличии, и остаётся лишь посредством правил реализовать должный путь к выводу. Никаких остановок на этой дороге не предвидится. Практический опыт, история науки и развития мировоззренческой культуры — все это демонстрирует картину, обратную логической идеализации.

Логический разум имеет явные границы

Но может быть более жизнеспособна индуктивная логика? В качестве предпосылок здесь выступают эмпирические факты, которые предстоит свести воедино и получить обобщающее заключение — гипотезу. Но и здесь возникают вопросы о начале. Что подвигает субъекта к тому, чтобы заняться обобщением? Какие указатели ориентируют его на данную группу фактов и вынуждают отвлечься от всего остального многообразия? Кроме этого остаётся самое большое затруднение для индукции, связанное с методами её осуществления. Общие правила индуктивного обобщения просты и немногочисленны. Дополняются ли они другими более содержательными предпосылками, выражающими уровень сознания человека? Можно ли отличить на процедуре индукции специалиста и дилетанта?

На некоторые вопросы подобного плана пытается ответить «логика решений», которая выделилась из теории игр, основанной фон Нейманом и Моргенштерном. Здесь фигурируют понятия субъективной пользы и субъективной вероятности, центрированные на представлении о ситуации принятия решения. Особо выделяются ситуации риска, где действующий субъект не может надёжно оценить основные обстоятельства своего положения и не может точно и однозначно предвидеть важные последствия своих действий. Однако субъект в состоянии дать вероятную оценку фактов ситуации и возможных последствий своих поступков. В основном речь идёт о выборе способа действия из ряда возможных путей. (Надо быстро добраться до некоторого пункта. Выбор самолёта может дать выигрыш в сравнении с поездом, но это при отсутствии тумана). Решение достигается методами статистической математики (матрицы вероятностей) ¹¹.

Когда Р. Карнап оценил данную теорию как «индуктивную логику», то В. Штегмюллер такое название признал неправильным. С мнением последнего следует согласиться. Рациональная теория решений вышла за рамки логической парадигмы. «Ситуация принятия решения» адекватна задачной (проблемной) ситуации. Здесь вместо процедуры выводного следствия фигурирует акт оценки существенности обстоятельств. Матрицы обстоятельств, действий и следствий сопоставляются друг с другом так, чтобы произвести выбор оптимального поступка. Все это уже не логические акты.

В конце XIX века представители немецкой логической школы весьма реалистически оценили возможности логического исследования. Если логика изучает формы и законы мышления, то процесс мышления всецело входит в предмет психологии ¹². Такое разделение труда Т. Липпс обосновал тем, что процессы мышления несут на себе неизгладимую печать субъективной произвольности, в то время как структурные формы — правила мышления — общезначимы и в этом смысле объективны.

Эту линию в дальнейшем углубил и уточнил Г. Фреге. В программной статье, опубликованной в 1918 году, немецкий исследователь заявил, что центральным предметом логики выступает истина или истинность. Хотя последнее не поддаётся строгому определению, оно применимо к мысли. Как таковая мысль является смыслом предложения, существующего в вопросительной и утвердительной формах. Обе формы содержат одну и ту же мысль, кроме неё в вопросительном предложении имеется побуждение, а в утвердительном — само утверждение. Хотя мысль целиком содержится в общевопросительном утверждении, на характер её истинности указывает только утвердительное предложение ¹³. Соответственно этому Фреге ввёл три этапа:

1. Формулирование мысли — мышление.
2. Констатация истинности мысли — суждение.
3. Выражение этого суждения — утверждение. ¹⁴

Примечательно то, что мышление у Фреге оказалось за пределами логического исследования. Этот процесс сводится к формулированию мысли в виде общего вопроса и после необходимого изучения она признается истинной. Здесь человек не создаёт мысль, а лишь вступает с тем. что существовало раньше, в определённые отношения. Так, мысль, выраженная теоремой Пифагора, открыта древними математиками подобно тому, как обнаруживают неизвестную планету. Поскольку мысль формулируется особой духовной способностью человека, его мыслительной силой, последнее изучается средствами психологии. Мысль же, как результат открытия (формулирования) не зависит от того, кто мыслит, она не входит в его внутренний мир, поэтому только мысль и выступает предметом логики ¹⁵.

Позиция Фреге намечает путь к оптимальному решению традиционного для научного естествознания (и особенно для математики) вопроса о соотношении интуиции и разума. Крайние решения здесь представлены интуиционизмом (все основные истины открывает интуиция) и логицизмом (логика в познании может все). Уже Б. Паскаль наметил золотую середину — интуиция «сердца» устанавливает аксиомы, логика разума выводит теоремы. В первой половине ХХ века почти все учёные согласились с Паскалем. Это можно показать на примере эволюции взглядов Б. Рассела. Когда вместе с Уайтхедом он создавал «Принципы математики», его позиция явно тяготела к логицизму. Но после обнаружения серии парадоксов в основаниях математики и доказательстве К. Гёделем теоремы о неполноте, Рассел изменил своё отношение к логике. Он признал, что к основополагающим идеям приводит интуиция, а интеллект своими рассуждениями лишь подтверждает или опровергает идеи. Стало быть, логический «разум — это не творческая, а скорее гармонизирующая, контролирующая сила» ¹⁶.

Идея союза интуиции и разума в основном господствовала в сфере математики и логики. Применительно ко всему научному естествознанию её попытался осмыслить американский методолог Г. Рейхенбах. В результате возникла модель двух различных этапов исследования — «контекста открытия» и «контекста обоснования». Если в первом можно разобраться лишь посредством психологии, то для понимания второго уже достаточно логики. Учёный совершает открытие, используя широкий и разнообразный диапазон субъективных средств, оценка богатого и разнообразного репертуара действия которых не под силу логике. Зато когда результат получен, она успешно справляется с тем, чтобы «вписать» его в сложившиеся структуры знания и тем самым осуществить обоснование.

В позиции Рейхенбаха угадывается концептуальная связь с идеей разделения труда между интуицией и разумом. Интуиция естественно вписывается в «контекст открытия», а разум своими логическими ходами способен осуществить проверку и доказательство полученного когнитивного результата. У Рейхенбаха есть оппоненты — это в частности Н. Р. Хэнсон. Он полагает, что возможна «логика открытия». В принципе можно разработать конструктивные логические процедуры, отличающиеся от формы дедуктивного выведения. Так, процесс гипотезирования способны адекватно выразить операции абдукции (её в своё время предложил Ч. Пирс) и ретродукции. Также М. Вартофский предложил разрабатывать «советующую логику», правила которой способны наводить на продуктивные мысли.

Поиск разнообразных логических структур имеет безусловную научную перспективу. Снижение норм связности и логической строгости приближает к осознанию сложности реального мышления. И всё же у логической стратегии следует указать принципиальные пределы. Радикальная граница развития логики заложена в её структурно-функциональной схеме. Её суть заключается в том, чтобы конструировать связи следования. Если условно представить, что есть элементы А, В, С, связанные друг с другом некоторым образом, то возможно такое их упорядочение, которое приводит к заключению — выводу.

Если переходы от одной посылки к другой логика объясняет соответствующими правилами, то происхождение посылок вызывает у неё затруднения. Некоторые посылки могут объясняться в качестве выводов предыдущих рассуждений. Но находятся такие утверждения первичного характера (А), которые в качестве аксиом и постулатов признаются внелогическими. Не может также логика дать ответ на вопрос о выборе данных положений как аксиом.

Все виды познания, включая науку, содержат объёмное поле нелогических проявлений: чувственность, бессознательное, игру воображения, мыслительные скачки и тому подобное. «Контекст открытия» действительно во многом алогичен, и установка исследователя на такую ситуацию даёт ему определённые преимущества. Хорошо известен стиль датского физика-теоретика Н. Бора, предполагающий выдвижение «безумных и сумасшедших идей». Его ученик Л. Розенфельд пояснил её так. «Когда Бор размышлял над возможностями проведения исследований в том или ином направлении, он всегда отбрасывал традиционные соображения простоты, изящества и даже логической противоречивости, заявляя, что о таких вещах можно правильно судить только ретроспективно» ¹⁷.

Когда открытие состоялось и ценная мысль получена, в свои законные права вступает логика. Задним планом она показывает, как бы учёный мог получить новое знание, исходя из наличных когнитивных ресурсов. Такая процедура и доказывает то, что инновация не противоречит сложившимся структурам науки. Удачную метафору о связи логики с конечным этапом мышления предложил американский математик Д. Пойа. «… Логика — это дама, стоящая у выхода магазина самообслуживания и проверяющая стоимость каждого предмета в большой корзинке, содержимое которой отбиралось не ей» ¹⁸.

Научное творчество является самым сложным из всех видов мышления. Поэтому его самые общие характеристики должны быть справедливы и для остальных проявлений мысли. И здесь логика также стоит в основном не на входе, а на выходе, она не рождает новое, а оформляет готовую продукцию. Если всякое мышление возникает по поводу некоторых затруднений для интеллекта, то логика не способна переводить их на язык вопрошания. Известный американский логик А. Чёрч указывал на тему возможности вопросительной логики, в которой вопросительные предложения играли бы роль, аналогичную той, которую в обычной логике играют повествовательные предложения. Он отметил попытки создания императивной (повелительной) и онтативной (желания) логик и ушёл от обсуждения, сославшись на то, что данная тема выходит за рамки его книги ¹⁹. Отсюда можно заключить, что до 70-х годов ХХ века удачного опыта создания «проблемной логики» не было. Немецкий герменевтик Х.-Г. Гадамер эту ситуацию оценил следующим образом. Если Аристотель разработал логику высказываний-ответов, то возможна и логика вопросов. Но в случае удачи стоит ли это называть логикой?

Разнообразные критики рационализма, как правило, имеют в виду логоцентризм. И, как отмечал Э. Гуссерль, извращения рационализма они принимают за его здоровую сущность. Если логицизм не может объяснить начальный и творческий этапы мышления, то следует искать более широкую форму рационализма. Она должна представить ключевые моменты субъективной жизни, где найдётся место проблемным затруднениям и актам мобилизации человеческих ресурсов, ведущих к решениям. «Новый рационализм», поиск которого продолжается ныне, должен выйти за рамки речеязыковой деятельности. Он обязан объяснить и невербальные формы мышления, присущие высшим животным и человеку.