Джон Сёрль:
Рациональность в действии.
Глава 9. Сознание, свободное действие и мозг

I. Сознание и мозг

В этой книге много говорится о разрыве и его применении в изучении рациональности. Разрыв — особенность человеческого сознания, и в этом смысле моя книга о сознании. Разрыв — это та черта сознания при выполнении свободных действий, благодаря которой поступки понимаются как не имеющие достаточных психологических причинных условий для их совершения. Это отчасти имеется в виду, когда говорят, что они свободны, по крайней мере психологически. Нет сомнений в том, что психологически разрыв реален, но является ли он эмпирически реальным в других планах? Например, является ли он реальным с позиции нейробиологии? Если человеческая свобода действительно существует, она должна быть одним из свойств мозга. Цель данной главы состоит в том, чтобы показать роль волевого сознания, или воли, в свободном поступке в рамках сознания в целом и, в свою очередь, определить место волевого сознания в функциях мозга.

Так как мы намерены вступить в дискуссию по поводу традиционной философской проблемы, резонно сделать шаг назад и спросить, почему она все ещё стоит перед нами. В главе 1 я сказал, что проблемы, подобные этой, встают, когда возникает конфликт между двумя очевидно противоречивыми точками зрения, ни от одной из которых мы не можем отказаться. В таком случае вера в свободную волю зиждется на нашем чувственном опыте разрыва, но у нас также есть фундаментальное метафизическое предположение о том, что Вселенная — закрытая физическая система, полностью управляемая законами физики. Что же делать? Во-первых, нужно отметить, что фундаментальные законы физики на уровне квантовой механики не являются детерминистскими. Во-вторых, законы физики сами ничего не регулируют. Они представляют собой систему формулировок, вносящих ясность в отношения между различными физическими величинами. Иногда эти формулировки описывают причинно достаточные условия в определённых ситуациях, иногда не описывают. В-третьих, заявление о том, что Вселенная — закрытая физическая система, если оно вообще имеет сколько-нибудь ясный смысл, является предположением, истинность которого на протяжении многих веков мы просто постулировали. Как только мы думаем, что некий объект существует в эмпирическом мире и что мы хотя бы немного понимаем его, мы называем его «физическим». В качестве частей реального мира сознание, интенциональность и рациональность являются «физическими» феноменами, как и всё прочее. Такие размышления не решают нашу проблему, но они должны склонить нас смотреть на неё шире. Начнём с вопроса о том, каково место сознания в «физической» Вселенной.

В последние приблизительно десять лет формировалась и становилась всё более популярной в философии и нейрофизиологии определённая концепция сознания и его соотнесённости с мозгом. Она принципиально противоположна и дуализму, и материализму в их традиционном понимании. В частности, она противостоит тем концепциям сознания, которые пытаются отрицать непреодолимую субъективность состояний сознания или сводят сознание к поведению, компьютерным программам или функциональным состояниям некой системы. Эта концепция сознания все более распространяется, но все ещё вызывает возражения.

Вот эта концепция: сознание — реальный биологический феномен. Оно состоит из внутренних, качественных, субъективных состояний: ощущать, знать, мыслить и чувствовать. Эти состояния приходят, когда мы просыпаемся утром после ночи без сновидений, и продолжаются до тех пор, пока наше сознание снова не отключится. Сновидения в рассматриваемом случае являются формой сознания, хотя они во многом отличаются от обычного сознания во время бодрствования. Главные черты сознания в рамках данной концепции заключаются в том, что оно качественно, субъективно и едино. Как это проявляется, я сейчас покажу. Каждое состояние сознания обладает определённым качеством. Есть что-то похожее, внешне или по ощущению, на пребывание в таком состоянии. Это применимо как к мыслям, например к мысли о том, что два плюс два равняется четырём, так и к вкусу пива, запаху розы или голубому небу. Все сознательные состояния, чувства ли, мыслительные процессы ли, являются в обсуждаемом смысле качественными. Мало того, они субъективны в том плане, что существуют только благодаря тому, что их испытывает человек или животное. И у них есть ещё одна черта, которую стоит выделить: сознательный опыт — вкус пива или запах розы — всегда является частью единого поля сознания. Например, сейчас я не только ощущаю рубашку на спине, чувствую вкус недавно выпитого кофе во рту и вижу перед собой компьютерный экран; все эти ощущения находятся во мне как части единого поля сознания.

Какая же связь между сознанием, таким образом определённым, и процессами в мозге? Вы отнесете этот вопрос к традиционной проблеме соотношения телесного и духовного. Я считаю, что в её философской форме (хотя, увы, не в нейробиологической) проблема соотношения телесного и духовного имеет, скорее, простое решение. Вот оно: все наши состояния сознания вызываются нервными процессами низшего уровня в мозге и сами являются свойствами мозга. Это можно отчётливо проследить на примере боли. Моя боль в настоящем мотивирована серией возбуждений нейронов, которые берут начало в периферийных нервных окончаниях и передаются по позвоночнику в таламус ⁷⁵ и другие основные области мозга. Некоторые из них распространяются по коре головного мозга, обеспечивающей чувствительность, особенно по Зоне 1, и в конце концов эта последовательность возбуждает боль. Что это за боль? Сама по себе боль — это просто системное свойство мозга или его же свойство на верхней ступени. Субъективный, качественный опыт боли во всём поле сознания основывается на нейробиологических процессах в мозге и в остальной центральной нервной системе, и сам этот опыт в качестве элемента единого поля сознания является свойством системы нейронов и других клеток, образующих человеческий мозг.

В чём именно проявляются нервные процессы, которые вызывают этот сознательный опыт? Пока что мы не можем ответить на данный вопрос. Налицо некоторый прогресс, но продвигаемся мы медленно. Ныне, насколько я знаю, есть по крайней мере два основных подхода к проблеме сознания, и, чтобы начать обсуждение нашей главной темы, я должен немного рассказать о каждом из них. Первый подход я называю «конструктивным подходом». Суть его в том, что наше поле сознания состоит из серии раздельных компонентов, которые составляют индивидуальный сознательный опыт. Эти элементы образуют единое поле подобно тому, как строительные блоки образуют дом. Предположение, на которое опирается конструктивный подход, заключается в том, что, если бы мы могли выяснить, как работает хотя бы один такой блок, как, например, мы визуально воспринимаем красный цвет, мы могли бы получить доступ к тайне всей проблемы сознания. Дело в том, что механизмы, с помощью которых рождается сознательное восприятие красного цвета, будут, предположительно, напоминать те механизмы, с помощью которых рождается восприятие звука или вкуса. Идея состоит в том, чтобы найти нервный коррелят сознания (NCC) для каждого чувственного восприятия, а затем обобщить его, чтобы понять сознание в целом.

В силу оснований, которым я дал объяснение в другой работе ⁷⁶, я считаю, что конструктивный подход неправилен. Каждый конструктивный блок появляется только в уже сознательном субъекте. Я не верю, что мы сможем обнаружить механизмы, вызывающие сознание, путём попытки найти механизмы, дающие возможность воспринимать красный цвет, потому что только изначально сознательный субъект способен воспринять красный цвет. Конструктивный подход предсказал бы, что любой в иных отношениях бессознательный субъект, если бы вы смогли создать NCC для единичного конструктивного блока, скажем, восприятия красного цвета, внезапно увидит вспышку красного цвета и не испытает никакого другого сознательного состояния. Это возможная эмпирическая гипотеза, но в свете нашего знания об устройстве мозга мне кажется крайне маловероятным, что она оправдается. Думается, гораздо выше вероятность того, что мы придём к пониманию, как мозг генерирует сознание, если поймём разницу между нейрофизиологическим поведением бессознательного мозга и сознательного мозга. Нам особенно важно было бы узнать, как субъект становится сознательным. А если субъект сознателен, то можно вывести специфический опыт, который видоизменит существующее единое поле сознания.

Вторую линию исследований я называю «подходом единого поля». Вместо того чтобы думать о сознании как о серии маленьких кирпичиков, как о серии конструктивных блоков, стоит всерьёз обратить внимание на единство, о котором я говорил ранее, и подумать обо всём поле сознания как о некоем единстве. Нужно расценивать индивидуальные познавательные данные не как создающие сознание, а как видоизменяющие уже существующее сознание. И тогда, вместо того чтобы искать NCC красного цвета, например, нам надо попытаться обнаружить различия между сознающим мозгом и бессознательным мозгом.

В соответствии с мнением, которого я придерживаюсь, три упомянутые особенности — качественность, субъективность и единство — являются не тремя отдельными особенностями, а разными аспектами одного и того же свойства. Если это свойство качественно — в принятом мной смысле, — оно должно стать также и субъективным, потому что понятие качественности, о которой мы говорили, сопряжено с воспринимающим её субъектом. А если есть опыт, который является и субъективным, и качественным, его качества неизбежно объединяются. Вы можете убедиться в этом и на мысленном эксперименте. Если вы представите себе, что состояние вашего сознания в настоящее время разбито на 17 кусочков, вы не увидите единого поля сознания, состоящего из 17 кусочков, вы увидите 17 разных полей сознания. Качественность, субъективность и единство — не отдельные черты; скорее, они являются аспектами одного свойства, и это свойство — глубинная сущность сознания.

II. Сознание и свободное действие

Исследуя характер сознательного поля, мы сталкиваемся со знаменательным фактом. Существует разительная и впечатляющая разница между качественным характером опыта восприятия и качественным характером свободного действия. В опыте восприятия я — пассивный адресат впечатлений, и они возникают благодаря внешней обстановке. Так, например, если я подниму руку на уровень лица, мне не предоставляется выбор в вопросе, видна она мне или нет. Познавательный аппарат и внешние стимулы сами по себе достаточны для того, чтобы вызвать у меня визуальное восприятие руки на уровне лица. Здесь у меня нет альтернативы; причины являются достаточными, чтобы мотивировать восприятие.

Если, с другой стороны, я захочу поднять правую руку над головой, это решение полностью находится в моей власти. Моё дело, подниму я правую или левую руку, насколько высоко подниму и так далее. Со свободным действием связано одно поле сознания, с восприятием — другое. Я, конечно, не утверждаю, что в восприятии вовсе нет волевого элемента. Мне кажется, что он есть. Например, в меняющихся примерах гештальта человек может по собственной воле переместить внимание с утки на кролика и обратно. Сейчас я просто хочу привлечь внимание к некоторым отличительным особенностям свободного действия, которые резко контрастируют с опытом восприятия.

Разрыв, который мы обсуждали, появляется лишь в свободном действии. Во-первых, есть разрыв между основаниями для решения и решением; во-вторых, есть разрыв между решением и его исполнением; и в-третьих, есть разрыв между началом действия и доведением его до конца. По сути дела, я думаю, что все три разрыва являются проявлениями одного и того же феномена, потому что все три являются проявлениями волевого сознания.

Как мы видели в главе 3, логическая структура объяснения человеческого поведения, когда субъект добровольно действует в соответствии с выбранным им основанием, требует теоретически допустить существование неустранимой личности. Сейчас мы можем прибавить к этому чисто формальному понятию личности то обстоятельство, что таким образом истолкованное понятие о ней требует единого поля сознания. Мы должны были принять без доказательств личность для того, чтобы сделать понятным феномен свободных рациональных поступков. Личность не то же самое, что поле сознания, но её деятельность, поскольку в силу оснований она принимает решения и приводит их в исполнение, нуждается в едином поле сознания, содержащем такие познавательные элементы, как ощущения и воспоминания, и, кроме того, такие волевые элементы, как размышления и действия. Почему? Если вы представите разум в виде юмовского «пучка» несвязанных ощущений, у личности не будет никакой возможности распоряжаться в «пучке». Чтобы личность могла принимать решения в таком «пучке», нужно было бы обзавестись несколькими личностями, по одной на каждый из элементов «пучка».

III. Свободная воля

Теперь я хочу применить выводы предшествующего обсуждения к рассмотрению традиционной проблемы свободы воли. Без сомнения, есть много разных значений «свободной воли» и «детерминизма», но для данного разговора проблема свободы воли встаёт в отношении тех частей поля сознания, в которых мы испытываем разрыв. Эти случаи обычно определяются как «волевой акт». Мы, без сомнений, обладаем опытом, который я называю опытом разрыва, то есть мы ощущаем наши собственные нормальные добровольные поступки в том ключе, что чувствуем, что нам открыты альтернативные возможности, а психологических предпосылок действия недостаточно, чтобы совершить поступок. Следует отметить, что в этом плане проблема свободной воли появляется только в сознании, более того, только в волевом или активном сознании; её нет в воспринимающем сознании.

В чём же тогда, собственно, состоит проблема свободы воли? Свободную волю обычно противопоставляют детерминизму. Тезис детерминизма в отношении действий таков: всякий поступок обусловлен предшествующими достаточными причинными условиями. Для каждого поступка его причинные условия в данном контексте достаточны, чтобы вызвать его. Таким образом, там, где речь идёт о поступках, ничто не может совершиться иначе, чем совершается на самом деле. Доктрина свободной воли, иногда называемая «либертарианизмом», провозглашает, что по крайней мере некоторые действия таковы, что предшествующие им причинные условия недостаточны, чтобы вызвать их. Да, действие произошло, и оно произошло в силу какого-то основания, но человек всё же мог бы осуществить нечто другое с теми же причинными посылками действия.

Самый популярный сегодня взгляд на тему свободной воли носит название «компатибилизм» (От «compatibility» — совместимость. — Прим. ред.). Эта точка зрения состоит в том, что при правильной трактовке терминов свобода воли полностью совместима с детерминизмом. Сказать, что действие обусловлено, значит всего лишь сказать, что у него есть причины, как и у любого другого события, а сказать, что это действие свободно, значит сказать, что оно вызвано определёнными причинами, а не другими. Таким образом, если кто-то приставит к моему лбу пистолет и прикажет мне поднять руку, моё действие несвободно; но если я подниму руку для того, чтобы проголосовать, как говорится, «свободно» или «по моей свободной воле», то мой поступок свободен. Тем не менее в обоих случаях, и в случае голосования, и в случае с пистолетом у лба, моё действие полностью причинно определено.

Мне кажется, что теория компатибилизма просто упускает из виду сущность проблемы свободной воли. Либертарианизм в моём определении, без сомнения, несовместим с детерминизмом. Повторим позицию детерминиста: «Каждому поступку предшествуют причинно достаточные условия, которые обусловливают его». А либертарианист возражает: «В случае некоторых действий предшествующих причинных условий недостаточно, чтобы предопределить их».

Я уверен, что есть значения слов «свободный» и «обусловленный», к которым компатибилизм применим. Когда, например, люди маршируют по улицам и несут транспаранты с надписью «свобода», они обычно мало интересуются законами физики. Они, скорее всего, требуют сокращения правительственных ограничений или чего-то подобного; и их не трогают причинные предпосылки их действий. Но данный смысл слова «свобода», который указывает на отсутствие внешнего давления, не имеет отношения к вопросу о свободе воли, как понимаю её я. Я не могу припомнить какой-либо интересный философский вопрос на тему свободной воли, на который компатибилизм дал бы достойный ответ.

Мы достигаем убеждённости по поводу свободы воли, на мой взгляд, благодаря опыту разрыва. Поэтому вопрос свободы воли может быть сформулирован следующим образом: какая реальность соотносится с этим опытом? Предполагая, что опыт наших действий не имеет предшествующих достаточных, психологических, причинных условий, почему должны мы серьёзно относиться к этому психологическому факту? Разве невозможно для нейробиологических обоснований в психологии быть причинно достаточными, чтобы обусловливать действие, пусть даже психологический уровень сам по себе причинно недостаточен? И разве не может быть психологических причин, определяющих действие? Даже принимая психологическую реальность разрыва, мы не избавляемся от проблемы свободной воли. В чём именно она состоит и как именно нам разрешить ее?

Чтобы прояснить этот вопрос, рассмотрим следующий пример. Допустим, в момент времени t₁ мне предоставили выбирать между двумя бокалами красного вина, бургундским и бордо, которые стоят на столе передо мной. Также допустим, что мне нравится и то, и другое вино и что через десять секунд, в момент t₂, я решу вопрос в пользу бургундского, возьму бокал и сделаю глоток из него. Назовём это действие действием А и предположим, что оно начинается в момент t₂ и продолжается в течение нескольких секунд до момента t₃. Ради простоты представим, что нет психологического временного разрыва между решением и его исполнением. Именно в тот момент, когда я сделал выбор в пользу бургундского вина в момент f₂, началось намерение в действии, и я потянулся к стакану (конечно, в реальном времени есть временной разрыв длиной примерно в двести миллисекунд между инициацией моего намерения в действии и фактическими телодвижениями). Положим также, что это был добровольный поступок с разрывом: я не был во власти одержимости или другого достаточного условия, которое вызвало действие. Мы просто оговорим, что в данном примере нет бессознательных психологических причин, достаточных для того, чтобы определить действие. Мой поступок был свободным в том смысле, что психологические сознательные и бессознательные причины, влияющие на меня, были недостаточны, чтобы обусловить действие А. Что это значит? Во всяком случае, следующее. Полной детализации всех психологических причин, имеющих место в момент t_p со всеми причинными возможностями, включая любые психологические законы, относящихся к действию, будет недостаточно для заключения, что я совершил бы действие А в любом случае. Она не только не приведёт к выводу: «Джон Сёрль выберет бургундское вино», но даже не позволит заключить: «Эта рука двинется в этом направлении, и эти пальцы сомкнутся на этом предмете». В этом отношении психологические причины в момент t₁ отличны от стандартных физических причин. Если, протягивая руку за бургундским, я случайно столкнул пустой бокал со стола, описания причин, влияющих на бокал с момента удара, будет достаточно, чтобы предположить: бокал упадёт на пол.

Ранее я говорил, что все эти психологические процессы сами возникают и реализуются в мозге. Поэтому в момент t₁ моё сознательное восприятие двух бокалов красного вина и мои сознательные размышления по поводу их относительных достоинств были вызваны нейробиологическими мозговыми процессами низшего уровня и реализовались в структуре мозга. Проблема вот в чём: при допущении, что больше ничто не влияло на мозг, как, например, новые воспринимаемые образы, были ли нейробиологические процессы, происходившие во мне в момент t_p причинно достаточны для того, чтобы обусловить общее состояние моего мозга в момент t₂? И было ли общее состояние моего мозга достаточным для того, чтобы обеспечить продолжение в мозге процессов, происходивших между моментами t₂ и t₃? Если да, то существует описание действия А, в соответствии с которым у действия есть предшествующие достаточные причинные условия, потому что состояние моего мозга в момент t₂ было таково, что медиаторы ⁷⁷ вызывали сокращение мышц, ответственных за телодвижения в действии А. Продолжение процессов в моменты t₂ и t₃ было достаточным для того, чтобы служить причиной для продолжения сокращения мышц и, следовательно, завершения действия в момент t₃. Проблема свободы воли сводится к следующему: если мы предполагаем, что больше никакие относящиеся к делу внешние стимулы не влияют на мозг, было ли состояние мозга, с позиций нейробиологии, в момент t₁ причинно достаточным, чтобы обусловить состояние мозга в момент t₂, и было ли его состояние в момент t₂ достаточным, чтобы сохраниться до момента t₃? Если ответ на эти вопросы утвердительный, то в этом случае и ряде других, в сущности похожих, мы не обладаем свободной волей. Психологически реальный разрыв не согласуется ни с какой нейробиологической действительностью, а свобода воли — колоссальная иллюзия. Если ответ на этот вопрос отрицательный, то, при определённых допущениях по поводу роли сознания, свобода воли у нас есть.

А почему же всё сводится к этому? Потому что состояние мозга в момент t₂ было достаточным, чтобы вызвать движение мышц для начала действия, а состояния мозга от t₂ до t₃ были достаточными, чтобы продолжать движения мышц до завершения действия. Как только ацетилхолин ⁷⁸ достигает нейронов, то при допущении, что весь остальной физиологический аппарат функционирует нормально, мышцы начнут двигаться при прямой причинной необходимости. Первые два разрыва случаются до движения мышц, а третий разрыв — между началом действия и его продолжением вплоть до завершения. Разрыв является психологическим феноменом, но, если он небезразличен для мира, у него должен быть нейробиологический коррелят. В виде нейробиологического вопроса реальность разрыва заключается в следующем: являются ли состояния мозга от времени t₂ до времени t 3 достаточными, чтобы каждая стадия могла детерминировать следующую причинно достаточными условиями? Проблема свободы воли лежит в области нейробиологии и касается отношений некоторых видов сознания к нейробиологическим процессам. Если этот вопрос в принципе интересен, то его можно охарактеризовать как научный вопрос о происхождении определённых видов сознательных действий. И сейчас я вплотную займусь этой темой и попытаюсь дойти до конца.

IV. Гипотеза первая: психологический либертарианизм и нейробиологический детерминизм

Для начала нам нужно припомнить то, что мы уже знаем. Все состояния нашего сознания вызываются восходящими нейробиологическими процессами в мозге. Сами по себе они могут быть причиной последовательных сознательных состояний или телодвижений, потому что они основываются на нейробиологии. Таким образом, в случаях, где нет разрыва, причинная связь во времени на высшем уровне точно отражается в причинной связи во времени на низшем уровне. Например, моё намерение в действии проистекает из процессов в мозге на низшем уровне. В свою очередь, оно побуждает мою руку подняться. Нейробиологические процессы вызывают намерение в действии, оно порождает серию физиологических изменений, которые обусловливают и реализуют движение руки. Такие отношения типичны для любой системы, имеющей причинно реальные уровни описания. Двигатель автомобиля имеет тот же набор формальных отношений. Ничего эпифеноменального ⁷⁹ из них не вытекает. Намерение в действии столь же причинно бесспорно, как и прочность поршня. Кроме того, не существует каузальной сверхдетерминации. Мы имеем в виду не независимые причинные последовательности, а скорее одну и ту же причинную последовательность, описанную на разных уровнях. Опять-таки аналогия с двигателем автомобиля срабатывает великолепно. Мы можем описать причинность на уровне молекул или описать её на уровне поршней и цилиндров. Все они являются не независимыми причинными последовательностями, а одной и той же причинной последовательностью, описанной на разных уровнях.

В предыдущих работах ⁸⁰ я представил эти отношения, которые составляют волевое действие, в виде параллелограмма, который выглядит так:

Причины:

Намерение в действии — ∧ Телодвижение i О& Р iО & Р I причина I.

Возбуждения нейронов —∧ Физиологические изменения.

На высшем уровне намерение в действии является причиной телодвижения, на низшем — возбуждения нейронов вызывают физиологические изменения, и в любой момент низшая ступень определяет и реализует (О& Р) верхнюю. В представленном здесь виде вся структура видится как детерминистская на каждой стадии.

А что происходит, когда есть разрыв, когда я, к примеру, размышляю и после этого формирую решение? Мне кажется, что есть по крайней мере две возможности. Первая возможность (гипотеза первая): неопределённость на психологическом уровне полностью идентична детерминистской системе на нейробиологическом уровне. Поэтому, хотя и прослеживается психологический разрыв между основаниями для действия и решением, на нейробиологическом уровне нет никакого разрыва между нейробиологическим осуществлением оснований для действия в форме убеждений и желаний и последующим нейрофизиологическим осуществлением решения. Вот как это выглядело бы.

Причины с разрывами:

Размышление по по —∧ Решение по поводу оснований i О & Р i О & Р I причина 1.

Возбуждения — ∧ Возбуждения нейронов нейронов.

В этом случае разрыв вызывает асимметрию между параллелограммом волевого действия и параллелограммом познания. Вы заметите это, если сравните решение и действие с памятью. Положим, я наблюдаю драматичную сцену, скажем автокатастрофу, и у меня сохранилось воспоминание о ней. Я испытал психологическое событие, опыт восприятия, и это психологическое событие было достаточной причинной почвой для последующего психологического события — размышления по поводу увиденного происшествия. Но мы знаем, что Всё это стало возможным благодаря последовательности причинно достаточных условий в нейробиологии. Действительное восприятие с точки зрения нейробиологии достаточно для того, чтобы оставить след в краткосрочной и долгосрочной памяти, который позволяет мне помнить психологическое событие. Я хочу сказать, что в ситуации познания, например при связи восприятия с памятью, достаточные условия на высшем, психологическом уровне соответствуют достаточным условиям на низшем, нейрофизиологическом уровне. Получается идеальный параллелограмм. При проявлении воли, в отличие от познания, такого же правильного параллелограмма вы не увидите. Здесь психологическая неопределённость сосуществовала бы с нейробиологическим детерминизмом.

Если так устроена природа, то перед нами некий компатибилизм. Психологический либертарианизм был бы совместим с нейробиологическим детерминизмом. Психологические процессы, хотя они сами и возникают в результате нейронных процессов низшего уровня, тем не менее не могли бы служить достаточными причинными условиями для последующего психологического интенционального действия. В момент t₁ психологические процессы, посредством которых я решаю, какой бокал вина взять, полностью причинно определены нейронными процессами низшего уровня с восходящей причинностью. В момент t₂ я останавливаю свой выбор на бургундском. Это решение опять-таки полностью обусловлено восходящей причинностью, хотя на психологическом уровне есть разрыв между моим видением оснований и моим решением. От момента t₂ до момента t₃ двигательные составляющие действия А — я беру бокал с вином и пью из него — вызываются нейробиологическими процессами с восходящей причинностью, хотя, повторимся, есть разрыв на психологическом уровне между инициацией действия и его продолжением вплоть до завершения. Итак, на психологическом уровне существуют разрывы, но нет разрыва в форме восходящей причинности между нейробиологическим и психологическим уровнями, как нет их и на нейробиологическом уровне между любым первичным и следующим после него состояниями системы. Это означает сосуществование психологического детерминизма и психологического либертарианизма ⁸¹.

Данный результат тем не менее в интеллектуальном отношении очень неудовлетворителен, потому что, в сущности, он является изменённой формой эпифеноменализма. Он говорит о том, что психологические процессы рационального принятия решения не имеют большого значения. Вся система на нижнем уровне является детерминистской, а идея о том, что на высшем уровне есть элемент свободы, — это просто систематическая иллюзия. В момент 1₁ мне кажется, что у меня есть выбор между бургундским и бордо и что влияющих на меня причин недостаточно для того, чтобы я определился с выбором. Но я ошибаюсь. Общее состояние моего мозга в момент t₁ справляется с задачей по контролю любого телодвижения, так же, как и с задачей по контролю каждого мыслительного процесса от t₁ к t₂ и до t₃. Если первая гипотеза верна, то каждое движение мышц и каждая сознательная мысль, включая сознательное восприятие разрыва и опыт «свободного» принятия решений, детально определены заранее; по поводу психологической неопределённости на более высоком уровне можно сказать только то, что она даёт нам систематическую иллюзию свободной воли. Данный, тезис в этом отношении является эпифеноменалистическим: в нашей сознательной жизни, рациональном принятии решений и попытке воплотить их есть черта, которая предоставляет нам возможность чувствовать разрыв и воспринимать эти процессы как имеющие влияние на наше причинное поведение, но на самом деле они никак не влияют на нас. Телодвижения были бы теми же, как бы эти процессы ни происходили.

Может, и так, но эта гипотеза кажется мне противоречащей всему, что мы знаем об эволюции. Она приводит нас к тому, что невероятно изощрённая, сложная, чувствительная и — важнее всего — биологически ценная система рационального принятия решений людей и животных не будет никак воздействовать на жизнь и выживание организмов. Можно назвать это эпифеноменальностью, но этот вывод абсолютно невероятен, и, если бы мы серьёзно отнеслись к нему, он произвел бы изменения в нашем мировоззрении, то есть в концепции наших взаимоотношений с миром. Эта перемена была бы более радикальной, чем любая предшествующая перемена, включая революцию Коперника, теорию относительности Эйнштейна и квантовую механику.

Почему первая гипотеза представляет сознание более эпифеноменальным по сравнению с любой другой чертой высшего уровня физической системы? Как-никак твёрдость поршня в моторе машины полностью объясняется поведением молекул, что не делает твёрдость эпифеноменальной. Разница вот в чём: такая сущностная характеристика, как твёрдость, определяет исправную работу мотора, но основная особенность сознательного принятия решений, восприятие разрыва никак не влияют на деятельность человека. Телодвижения не изменились бы в зависимости от восприятия разрыва.

V. Гипотеза вторая: системная причинность, сознание и неопределённость

С альтернативной позиции (вторая гипотеза) отсутствие причинно достаточных условий на психологическом уровне сопровождается параллельным отсутствием причинно достаточных условий на нейробиологическом уровне. Но что за этим кроется? Как должна выглядеть диаграмма, отображающая такую гипотезу? Мне кажется, что мы должны тщательно изучить предположения, встроенные в наше диаграммное отображение с его метафорами «восходящий», «нисходящий», «уровни описания» и так далее. Я считаю, что они неадекватны на этом этапе. Проблема заключается в следующем: мысль о том, что сознание — высшая или внешняя особенность мозга, даёт нам картинку сознания, похожего на пятно краски на поверхности стола. Тогда вопрос о нисходящей и восходящей причинности следует понимать как вопрос о том, протягивать руку вверх или вниз. Все это неправильно. Сознание находится на поверхности мозга не более, чем текучесть находится на поверхности воды. Нет, мы пытаемся выразить идей о том, что сознание — системная черта. Это черта всей системы, и она присутствует — в буквальном смысле этого слова — во всех значимых местах системы, как и вся без исключения вода в стакане является текучей. Сознание существует в отдельном синапсе ⁸² не более, чем текучесть в отдельно взятой молекуле. Но тогда описание разных уровней, движущихся параллельно, как это показано в нашей диаграмме, ошибочно. Вся система двигается целиком. Нам приходится предположить, что если сознательный опыт свободы не совершенная иллюзия, то вся система движется к принятию решения и к осуществлению его; что сознательная рациональность высшего уровня реализуется на всех уровнях. Это означает, что вся система движется причинным путём, но он не зиждется на причинно достаточных условиях.

Чтобы спросить, как может действовать разрыв в нейробиологии, нам нужна ясность по поводу того, как он действует в психологии сознания. В случае сознательной рациональности ничто не заполняет разрыв. Человек просто принимает решение и осуществляет его. Эти факты станут нам понятны, только если мы безоговорочно допустим существование сознательного рационального субъекта, способного осмыслять свои основания и действовать в соответствии с ними. Я не склонен использовать традиционный жаргон, но ранее я приводил доводы в пользу того, что это постулирование равно постулированию личности. Мы сможем понять смысл рационального, свободного и сознательного действия, лишь принимая существование сознательной личности. Но это принятие имеет смысл только в отношении к единому сознательному полю субъективности. Вы не объясните понятия рационального человека лишь с помощью юмовского «пучка» не связанных между собой ощущений. Так что вторая гипотеза состоит не в том, что имеется трещина между неопределённостью на уровне психологии и определённостью на уровне нейробиологии, но, скорее, в том, что вся система движется целиком, будучи сознательной и рациональной. Эта система с точки зрения онтологии третьего лица всецело состоит из нейробиологических элементов; и недостаток причинно достаточных условий на психологическом уровне ощущается на всех этажах, наверху и внизу. Это покажется нам менее запутанным, если мы поймём, что наше желание остановиться на уровне нейронов есть просто предрассудок. Если мы продолжим спускаться к квантово-механическому уровню, нам покажется не столь удивительным отсутствие причинно достаточных условий.

Сперри пользуется примером причинности «сверху вниз», который я когда-то считал довольно слабым, но теперь он кажется мне поучительным. Представьте простую молекулу во вращающемся колесе. Единая структура колеса и его движения определяют и движения молекулы, хотя колесо само состоит из подобных молекул. И то, что верно в отношении одной молекулы, верно и в отношении всех молекул. На движения каждой молекулы влияет система, хотя она сама полностью состоит из молекул. И правильным будет думать об этом не столько как о нисходящей, а как о системной причинности. Эта система причинно влияет на каждый свой элемент, хотя и состоит из них. По аналогии, согласно второй гипотезе, система как сознательная система может влиять на отдельные элементы, нейроны и синапсы, несмотря на то что она состоит из них. Каждая молекула в жидкости испытывает воздействие всей жидкости, хотя в последней нет других объектов, кроме молекул. То же самое относится и к твёрдым телам, и примерно то же самое происходит в мозге, где каждый нейрон в сознательных областях всей системы может испытать воздействие сознания всего мозга, хотя там нет ничего, кроме нейронов (включая нейроглию ⁸³ и все остальное).

Поэтому, если вторая гипотеза верна, мы должны предположить, что сознание системы влияет на её элементы, хотя система состоит из элементов, как и твёрдость колеса влияет на молекулы, хотя колесо состоит из молекул. Пока все гладко, но аналогия между системной причинностью колеса и системной причинностью сознательного мозга завершается на следующем пункте: поведение колеса полностью контролируется, а поведение сознательного мозга, по второй гипотезе, нет. Как это может быть? Какую роль играет нейробиология — в соответствии с такой гипотезой? Я не знаю ответа, но меня поражает то, что многие из объяснений, данные нейробиологией, не постулируют причинно достаточных предварительных условий. Рассмотрим известный случай, который обсуждался Дееке, Шайдом, Корнхубером и Либетом ⁸⁴. Потенциал готовности не является причинно достаточным, чтобы обусловить последующее действие, что подчёркивается в рассуждении Либета о том, как сознание может вмешаться в действие потенциала готовности. Парадоксально, но эти эксперименты иногда расцениваются как выступление против свободы воли в рассматриваемых случаях. Это заключение не кажется мне вытекающем из имеющейся информации, и я немного отвлекусь, чтобы остановиться на этом вопросе.

Вот что происходит. Субъект довольно часто формирует сознательное предварительное намерение сделать движение пальцем (рукой) или что-то подобное. Это свободное, сознательное решение. На его основе человек сознательно двигает пальцем именно так, и перед каждым движением происходит активизация его мозга в виде потенциала готовности. В таких случаях потенциал готовности опережает осознание намерения в действии примерно на 350 миллисекунд. Какую угрозу может это представлять для свободы воли? Либет даёт сомнительное описание, когда говорит: «Инициация свободного добровольного поступка, кажется, происходит в мозге непроизвольно, задолго до того, как человек сознает, что хочет действовать» (с. 51). Выражения «инициация» и «сознает, что хочет действовать» могут ввести в заблуждение. Формулировка может быть и другой: субъект сознательно принимает установку на движение пальцами и, следовательно, знает, какие виды действий он хочет предпринять, когда приходит к этому решению.

Мозг бессознательно готовится к каждому движению до сознательного его начала. Никто, насколько я знаю, не спорит с тем, что начинание не относится к предварительному сознательному решению; также никто не спорит с тем, что начинание — достаточная причина, чтобы обусловить последующее добровольное движение пальцем. Описание Либета приводит к выводу о том, что потенциал готовности отмечает начало действия. Но это неверно. Обычно проходит примерно 350 миллисекунд после ощущения готовности и до возникновения намерения в действии и ещё 200 миллисекунд до начала телодвижения. В любом случае, насколько мы знаем из доступных нам данных, появления потенциала готовности причинно недостаточно для выполнения действия. Насколько мне известно, мы не обладаем достаточными знаниями о нейробиологии интенционального действия, чтобы иметь исчерпывающую теорию о роли потенциала готовности в причинности действия. Но в любом случае представляется явно преждевременным утверждать, что существование потенциала готовности демонстрирует отсутствие у нас свободной воли.

Более интересны случаи, когда телодвижение начинается до того, как человек сознательно сформировал соответствующее намерение в действии. Характерные примеры: бегун, начинающий бежать до того, как слышит выстрел стартера, или теннисист, начинающий двигаться к летящему мячу до того, как он сознательно зарегистрировал его полет в своей зрительной системе. В обоих случаях тело действительно начинает двигаться до того, как субъект получает сознательное представление о стимуле для своего движения. Ни один из этих случаев тем не менее не ставит под сомнение мысль о том, что мы имеем дело со свободными и добровольными действиями. В обоих случаях субъект в результате долгой тренировки и практики имеет установившиеся нейронные пути, которые активизируются с помощью познавательных стимулов, предшествующих включению сознания.

Выражаясь кратко, человек играет в теннис или участвует в забеге по собственному усмотрению, и/если он хочет чего-то добиться, его тело должно уметь двигаться в ключевые моменты до того, как он осознает стимул, дающий начало движению. Есть соблазн отнести эти случаи — и потенциал готовности, и тренированного атлета — к виду «рефлекторных» движений, где у субъекта действительно нет свободы воли. Так, например, если я вдруг дотронусь до горячей плиты, то отдерну руку до того, как почувствую боль. Здесь, как мне кажется, предварительных условий достаточно, чтобы положить начало действию. Но есть и совсем другие примеры. И в случае потенциала готовности, и в случае тренированного атлета, движения зависят от сознательного предварительного намерения — двинуть пальцем, сделать удар в теннисе, выйти на дистанцию и так далее, — и я могу отказаться от своего намерения в любое время. В примере с горячей плитой предварительного намерения нет, и я не могу не убрать руку.

Продолжим исследование и перейдём к следующему пункту. Что должны мы думать об отношениях между микроэлементами и системной особенностью сознания? Для пассивных форм сознания, например восприятия, совокупности свойств микроэлементов в любой момент времени должно быть достаточно, чтобы определить состояние сознания в этот момент. А волевое сознание, то есть то, где существует разрыв? Мне кажется, этот принцип здесь тоже работает. Совокупность признаков на значимых микроэлементах — нейронах, синапсах, на чём-то ещё — будет достаточной для своевременной фиксации сознательного состояния. Это касается и волевого сознания. Если бы мы отказались от этого принципа, тогда нам пришлось бы, на мой взгляд, принять некоторую форму дуализма. Нам надо было бы тогда признать, что сознание отрывается от своей нейробиологической базы. Нам даже надо было бы отказаться от самых наивных форм взаимосвязи сознания и мозга, от идеи, что любое изменение сознания должно быть продублировано изменением в нейробиологии ⁸⁵. Мы должны исходить из того, что сознание не есть просто добавление к мозгу. Это состояние, в котором находится система нейронов, как и твёрдость колеса не является отдельным элементом в колесе, посторонним по отношению к молекулам. Это всего лишь состояние, в котором пребывают молекулы.

Но когда мы настаиваем на том, что каждая системная характеристика как таковая должна складываться из элементов системы, мы тем самым не отказываемся от свободной воли, потому что разрыв существует во времени. Это разрыв не между нынешним состоянием моих нейронов и моим нынешним сознательным состоянием; это разрыв между тем, что происходит сейчас в сознательном волевом компоненте всей мозговой системы, и тем, что должно случиться позднее.

Кроме того, следует отметить, что при построении гипотезы причинной последовательности, не выраженной на каждой стадии при помощи причинно достаточных условий, мы не постулируем случайность. А почему? Вспомните то, что я говорил о сознании как о едином поле сознания, а опыт сознательной силы воли является ключевым аспектом в этом поле сознания. Гипотеза, которую я хочу выдвинуть сейчас, состоит в том, что нам следует рассматривать рациональную деятельность как одно из свойств этого поля сознания. Мы имели возможность убедиться, что на психологическом уровне рациональная деятельность может дать причинное объяснение явлениям, не являющимся детерминистскими по своей форме. Если рациональная деятельность реализуется в нейробиологических структурах, обладающих данными свойствами, то в нейробиологических процессах будет недостаток причинно достаточных условий, но они не станут из-за этого случайными. Ими бы управляла та же рациональная деятельность, которая действует как свойство системы.

Таким образом, нейробиологическая гипотеза разрыва сводится к следующему: единое поле сознания есть такое же биологическое явление, как и любое другое явление. Исчерпывающие объяснения лежат в области нейробиологических процессов. Среди них есть такие, которые обусловливают и реализуют волевое сознание, сознание в размышлении, выбор, решение и действие. Чтобы они существовали, при определённых предпосылках об их природе, нужна личность. Личность — не объект в поле действия; она определяет набор формальных ограничителей в его деятельности (как мы видели в главе 3). В нашем примере нейробиологический феномен свободы воли сводится к трём принципам:

1. В любой момент времени, например t_v все сознательное состояние мозга, включая волевое сознание, полностью диктуется поведением значимых микроэлементов.
2. Состояние мозга в момент t₁ не является причинно достаточным, чтобы определить состояние мозга в моменты t₂ и t₃.
3. Движение от состояния в момент t₁ к состоянию в моменты t₂ и t₃ можно объяснить только свойствами, присущими всей системе, в частности действиями сознательной личности.

Оценить разницу между этими двумя гипотезами можно, скажем, путём приложения их к нашей фантастической гипотезе о выдуманном роботе, Звере, которого мы придумали в главе 5. Там мы представили, что сконструировали сознательного робота и что у него такой же опыт разрыва, как и у нас. Но зададимся вопросом, как иметь дело со свободной волей как с технологической проблемой, как с конструктивной проблемой связи сознания и технологии. Если мы построим робота в соответствии с первой гипотезой, у нас получится вполне детерминированная машина; конечно, мы можем построить её в соответствии со стандартными познавательными научными моделями вычислительных систем, либо традиционными, либо контактными. Автомат был бы разработан для получения входных данных в форме сенсорной стимуляции, он бы обрабатывал их в соответствии со своей программой и своей базой данных и выдавал бы результат в виде движений мышц. У такой машины может быть сознание, но оно не играет причинной или объясняющей роли в поведении системы. Иначе говоря, если мы сконструировали полностью детерминированную систему, то можем организовать её так, что с помощью восходящей причинности у неё появится сознательный опыт, который подойдёт и для её операций на более низком уровне. Она может страдать от нетерпения и неуверенности на высшем уровне, но всё это эпифеноменально. Механизм на низшем уровне полностью определит последующее поведение системы. Безусловно, система могла бы иметь все эти свойства и даже не была бы при этом предсказуемой, так как мы бы поместили случайность в её техническое обеспечение, делающую её поведение непредсказуемым, хотя сознание было бы всё равно эпифеноменальным. Сознание существовало бы, но участвовало бы в процессе пассивно.

Если исходить из второй гипотезы, мы должны выполнить техническое задание другого рода. Вся организация единого поля сознания функционирует исключительно в действии системы. Структура и поведение микроэлементов в любой данный момент достаточны для того, чтобы определить характер сознания в этот момент, но их недостаточно для того, чтобы определить следующее состояние системы. Следующее состояние системы определяется только сознательным принятием решений, что является особенностью всей системы. Что до технической стороны, я не могу сказать, как мы справимся с конструированием этого робота, но, с другой стороны, мы пока не представляем себе, как может быть построен сознательный робот.

При допущении психологической реальности разрыва мне кажется, что эти две формы могут наиболее точно объяснить человеческое поведение. Во-первых, психологическая неопределённость сосуществует с нейробиологическим детерминизмом. Если этот тезис верен, то свободная рациональная жизнь полностью иллюзорна. Другая вероятность в том, что психологическая неопределённрсть соответствует неопределённости нейробиологической. Я пытался доказать, что это, по крайней мере, эмпирически реально. Я не имей понятия, какая из этих двух гипотез окажется верной. По-видимому, таковой обернётся некая третья вероятность, о которой мы даже не помышляли. Я пришёл к этим двум гипотезам, следуя линиям исследования, подсказанным знаниями, почерпнутыми из собственного опыта, и общими знаниями о мозге.

Честно говоря, я не считаю какую-либо из этих двух гипотез интеллектуально привлекательной. Первая гипотеза удобна тем, что даёт нам возможность относиться к мозгу как к любому другому органу, как к полностью детерминированной системе, как к печени или сердцу. Но эта гипотеза не согласуется с нашим понятием об эволюции. В соответствии с ней, есть невероятно работоспособная и ценная сознательная система, система рационального принятия решений, которая не играет какой бы то ни было причинной роли в поведении организма, потому что это поведение полностью контролируется на низшей ступени. С этой точки зрения не будет никакого преимущества в обладании сознательной, рациональной системой принятия решений. Она как результат долгого периода эволюции имеет чрезвычайную ценность в биологическом смысле и занимает огромное пространство в нашем сознательном опыте. Более того, иллюзия рационального принятия решений, согласно первой гипотезе, не похожа на другие иллюзии, которые создают возможность выбора. Поэтому, например, даже если мы предположим, что цвет есть систематическая иллюзия, у организма, обладающего способностью различать объекты на основе их цвета, есть тем не менее обширные возможности выбора. Но, по первой гипотезе, никакое преимущество выбора не сопровождается сознательным и рациональным принятием решений.

Но вторая гипотеза также не подходит под принятую у нас биологическую концепцию. Проблема не в том, что в соответствии с этой гипотезой сознание играет «нисходящую» причинную роль в поведении микроэлементов, потому что оно функционирует так же, как и любая другая системная особенность. В конце концов, говоря о сознании, которое влияет на другие элементы, на самом деле мы имеем в виду то, как элементы влияют друг на друга, поскольку сознание полностью является функцией поведения элементов. Так, когда мы говорим о поведении колеса, влияющего на молекулы, мы подразумеваем влияние молекул друг на друга. Поэтому проблема второй гипотезы не в том, что она предлагает наделить сознание нисходящей причинностью. Эту проблему легко решить. Трудность в том, чтобы увидеть, как сознание системы может наделить её причинной эффективностью, которая не будет детерминистской. И в словах о том, что мы можем принять произвольность недетерминистских положений квантовой механики, нет большой пользы. Сознательная рациональность не должна унаследовать произвольность квантовой механики. Пожалуй, сознательная рациональность должна служить причинным механизмом, который работает причинно, хотя и не на основе предварительных достаточных причинных условий. Безусловно, в некоторых случаях одной из функций клетки будет преодоление нестабильности квантовой неопределённости на субклеточных уровнях.

Я не пытался поставить точку на проблеме свободы воли, но констатировал, в чём именно она состоит и какими могут быть наиболее вероятные пути её решения.