Леонид Владимирович Гнатюк:
К вопросу о реальных уровнях бытия в онтологии Николая Гартмана.
Глава 5

Когда мы говорим, что Спонтанный комплекс интуитивных действий (СКИД) представляет собой общую «стартовую площадку» для развития информационного содержания генома животного, то наиболее важным является вопрос о преимуществах, которые на этом «старте» получил человек. Представляется вероятным, что такие преимущества были получены им прежде всего благодаря его способности развивать своё сознание как весьма специфическую сторону СКИД.

Выше (см. Главу 2) нам уже приходилось говорить о том, что появление сознания было обусловлено формированием живых систем с такой внутренне целостной организацией, для которой существование всего остального мира воспринималось как нечто внешнее, как его образ. В результате в целостном ранее мире происходит деление, вследствие которого возникает реальность субъективная и объективная. Сознание, следовательно, есть субъективная реальность, бытие которой обусловлено отношением внутреннего мира к внешнему.

Но что скрывается за этим «отношением», какова его специфика, какое содержание оно обеспечивает и какие функции выполняет? Попытка ответить на такие и подобные вопросы, в свою очередь, влечёт за собой появление целой череды вопросов, не менее сложных, что в целом даёт представление о сознании как о феномене трудно определимом и в высшей мере парадоксальном (см., например: В. М. Аллахвердов. Сознание как парадокс. — СПб., 2000).

Естественным будет предположить, что в начале своего формирования сознание, которое опосредует отношение субъекта к объекту, не могло быть столь сложной формой такого опосредования. Вместе с тем оно не могло быть и простым, поскольку обладать сознанием — это, видимо, значит, что в своём взаимодействии с внешним миром организм изначально должен быть ориентирован на его восприятие всей интегрированной совокупностью своих процессов.

Что же касается сознания человека, то оно возникает как следствие тех, на первый взгляд, неприметных, но решающих изменений в морфологии человека, которые послужили основанием для появления в деятельности его СКИД новых функций. В результате другие гоминиды, СКИД которых был едва ли не тождественным человеческому, сразу же оказались «отставшими в своём развитии». Но в своё время в таком же положении по отношению к гоминидам пребывали другие виды животных, СКИД которых функционально был менее развит, и так далее. Перед нами та общая схема уровней порядка, по которой мы можем как спуститься до самых основ мироздания, так и подниматься, последовательно находясь на всё более высоких уровнях организации материи.

В своей работе «Феномен человека» Тейяр де Шарден называет эту последовательность уровней «изменением состояния». «От клетки до мыслящего животного, — говорит он, — так же, как от атома до клетки, непрерывно продолжается всё в том же направлении один и то же процесс возбуждения или психической концентрации» [21]. Дойдя до человека, эта концентрация достигает уровня сознания. Но он не может быть радикально отделён от других уровней. Это пороговое состояние, в котором человек одновременно и сознательное существо, и такое, в котором содержания прежних эпох постоянно дают почувствовать себя. О них, хотя и невнятно, но с постоянной готовностью говорит ему его генетическая память, которая у человека надёжно блокируется формами его культурной жизни.

Вместе с тем, сознание — это принципиально новое явление, замечательную характеристику которого мы находим опять-таки в «Феномене человека». Особым его свойством, по мнению Тейяра де Шардена, есть «способность сосредоточиться на самом себе и овладеть самим собой как предметом» [21]. Вот чего не дано животному, интеллект которого в своих адаптационных усилиях всецело обращён вне себя. Животному нужен внешний мир как продолжение самого животного, и потому, в итоге, он его знает.

Человеку же этого недостаточно, и появившаяся у него способность овладевать собой как предметом, вместе с тем представляет собой «способность уже не только познавать, а познавать самого себя; не просто знать, а знать, что знаешь» [21]. По существу, завершает философ, сознание возвещает нам о «появлении нового мира», мира «внутренней жизни». Едва ли не основной компонентой этого мира является способность человека к сознательному выбору, или воля. Воля — это осознанный регулятор отношений между автоматикой инстинктов и субъективностью переживаний. В пределах животной деятельности воля выступает формой реализации адаптационной деятельности и её целесообразности. Действия же человека могут быть осознанно нецелесообразными или же, в целом, парадоксальными. Человек, замечает по этому поводу Ф. Достоевский, «хочет только одного — своего хотения» [29].

В чём же отличие сознательной деятельности человека от спонтанной животной?

Следует предположить, что оно начинается с ослабления, а затем и частичного демонтажа этой спонтанности. Граница, за которой её дальнейший демонтаж был бы опасен для человека, определена эволюционно. Человек до сих пор, и вполне успешно, пользуется системами животного мышления, без которого мы в буквальном смысле должны были бы «обдумывать каждый свой шаг». Тем не менее выделение человека из мира животных было обусловлено предпосылками демонтажа именно спонтанного мышления. Как только в его пределах стали появляться хотя бы едва обозначенные, но такие мыслительные действия, которыми человек всё-таки сумел воспользоваться сознательно, он этим самым начал выделять себя из животного мира.

Собственно, именно этот акт выделения человеком мыслительных образований своего СКИД в сферу их подконтрольного существования открывает великую эпоху сознательной деятельности. Сознание создаёт структуру мыслительных образований, обеспечивает их надлежащей формой развития, отвечает за её соответствие содержанию, контролирует своевременность появления той или иной мысли, в связи с этим следит за соответствующими изменениями в структуре, реализует их и гарантирует надёжность результата.

Все перечисленные (и подобные) функции выражают содержание такого свойства человеческой психики, как воля, которая появляется у неё вместе с сознанием и которую нельзя путать с предсказуемыми действиями животных. Вообще говоря, сознание организует и планирует мыслительную деятельность человека или, что то же самое, создаёт возможности его волевых, то есть так или иначе осознанно направленных действий.

Важным в данном случае является то, что сознание может быть формой деятельности различных, а иногда и принципиально несовместимых форм мыслительной деятельности человека. В своей широко известной работе «Первобытное мышление» французский антрополог Люсьен Леви-Брюль говорит об этом так: «есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, — быть может, всегда — в одном и том же сознании» [22].

Говоря о различных мыслительных структурах, Л. Леви-Брюль имеет в виду такую форму мыслительной деятельности, используемой в первобытных обществах, как «пралогическое», или «дологическое», мышление. Особенность его в том, что для этого мышления существует единый мир, в котором человек не выделяет себя в качестве самостоятельного субъекта, так же, как и окружающий мир не существует для него в качестве отдельно существующего объекта. Поэтому, говорит исследователь, «первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы». Оно, продолжает учёный, «обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум» [22].

Так, например, первобытное сознание «без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах» [22]. По мнению Л. Леви-Брюля, причиной такого способа воспринимать мир является так называемая партиципация (сопричастность). В соответствии с партиципацией для «дологического» способа мышления все существа и предметы объединены связью, в которой они мистическим образом переходят друг в друга и «могут быть непостижимым для нас образом одновременно и самими собой, и чем-то иным» [22].

Перед нами не что иное, как некая конструкция мира, принципиально невозможная для интеллекта животного и его инстинктов, действие которых было бы совершенно беспомощным в пределах не только такой, но и любой другой конструкции. Животное, используя свой сенсорный аппарат и СКИД, не конструирует мир, а осваивает непосредственно существующий. Причина проста: интеллектуальные действия животного автономны и самодостаточны, человек же в процессе эволюционного развития обретает способ воздействия на свой интеллект, то есть форму, в пределах которой он волевым способом вариативно использует его. Сознание и стало такой формой.

Её появление — свидетельство того, что в пределах интеллектуального уровня бытия сформировался новый параметр порядка, который характеризует себя способностью произвольно, то есть волевым образом, использовать содержание СКИД и реализовывать его. Действия человека находят возможности выходить за рамки, казалось бы, раз и навсегда определённые инстинктивной деятельностью. Он начинает продуцировать не только «шаблонное» поведение, но и такое, для которого уже нет адекватных стандартов (шаблонов). Вследствие выхода за такие стандарты субъект действия (здесь мы впервые можем употребить этот термин) обнаруживает себя в совершенно новых пределах, в которых очевидное и известное выступает перед ним как проблемное и непонятное. СКИД, оставаясь эволюционно заданной основой физиологической деятельности, теряет своё влияние в сфере возникающих вопросов и новых проблем. Его место прочно занимает потребность в перспективно-креативном осмыслении мира. Таковы, видимо, некоторые особенности свершившегося перехода от животного существования к человеческому.

В связи с тем что выше было сказано о креативных возможностях животных, эти особенности, на первый взгляд, могут быть присущи и им. Действительно, способность к символизации и принятию нестандартных решений (выход за шаблоны), создание мыслительных конструкций, свидетельствуют как об активной мыслительной деятельности «братьев наших меньших», так и об их творческих возможностях.

Вместе с тем, когда мы говорим о сознании как новой форме деятельности, которой располагает только человек, мы имеем в виду принципиально новый уровень творчества, связанной с созданием таких идеальных моделей, которые, будучи проецированными на мир, дают возможность увидеть этот мир изменённым в соответствии с содержанием самих моделей. Наиболее важным обстоятельством в данном случае есть то, что благодаря появившейся у человека способности сознательно использовать потенциал своего СКИД (интеллекта), он начал совершенствовать создаваемые им модели, то есть по-новому видеть окружающий его мир.

Здесь мы встречаемся, по-видимому, с одним из наиболее важных следствий такого общего свойства всех живых систем, как целесообразность их действий. Выше мы попытались определить это свойство как такое, которое отвечает упорядоченности и завершённости геномной организации живой системы. Благодаря свойству целесообразности, закреплённой в деятельности СКИД, живая система естественно (непроизвольно) делает удачные выводы из информационных соотношений своего генома и внешнего мира.

Однако вследствие того, что появившееся сознание получает возможность волевым образом использовать содержание СКИД, такой естественно действующей целесообразности приходит конец, и сознательно действующий человек вынужден ориентироваться уже не на её автоматически наступающий результат, а на им же формируемую цель.

Естественно, что в этой ситуации между геномной организацией человека, которая в своём отношении к миру руководствуется уже не спонтанно действующими инстинктами, а возможной перспективой, не столько событиями естественными, сколько творимыми, постепенно образуется некий «зазор», пустота, требующая ликвидации.

Но о подобной ликвидации мы можем говорить только в случае создания человеком искусственно действующей целесообразности, благодаря которой он мог бы соотноситься с миром вне себя. Такой естественно действующей целесообразностью стал труд. Под трудом мы будем понимать деятельность, посредством которой окружающему миру придаются новые формы его бытия. В свою очередь, эта деятельность возможна только при наличии орудий труда как таких материальных конструкций, в которых фиксировалась, с одной стороны, возможность целесообразных действий, с другой — их последовательность вместе с ожидаемым результатом.

Парадоксальным, на первый взгляд, представляется то, что животная деятельность любого уровня включает в себя этот же набор своих функций: цель деятельности, последовательность ведущих к ней операций и целесообразно наступающий результат. Достаточно понаблюдать, как, например, ласточки под крышей дома лепят своё гнездо, чтобы убедиться в высокой эффективности этих функций. Но принципиальное различие между трудом человека и деятельностью животного та, что животное выполняет её под воздействием требований своего СКИД, а человек — вследствие своих сознательно-волевых действий, плодом которых являются также и орудия труда.

Если мы примем во внимание решающую роль труда как способа, каким человек изменяет мир, то орудие труда следует признать едва ли не самым выдающимся творением его сознательной деятельности. «Человеческие эпохи, — особо отмечал в «Капитале» ещё К. Маркс, — отличаются друг от друга не тем, что производится, а как производится, какими орудиями труда» [30]. Появление этого фундаментального средства развития человеческой цивилизации можно рассматривать как результат усовершенствований орудий деятельности животных, но можно также увидеть в нём и наиболее важное свидетельство формирования нового уровня порядка, эпохи сознательного творчества.

«Нередко считается, — пишет С. А. Бурлак в своей известной книге «Происхождение языка», — что сами по себе орудия являются свидетельством «обратного моделирования»: ментальный образ объекта предшествует его появлению в реальном мире» [23]. И если мы согласимся со словами английского археолога Гордона Чайлда о том, что «ручное рубило как стандартизованное орудие есть само по себе ископаемая концепция» [23], то нам следует признать, что, во-первых, понятие «концепция» неприменимо к уровню животного существования, и что, следовательно, во-вторых, число таких концепций будет равно числу ископаемых стандартизированных орудий.

В упомянутой выше книге С. А. Бурлак говорится о четырёх типах орудий или «концепций», вооружившись которыми приматы, начиная от древнейших гоминид до современного человека, осваивали окружающий мир.

К первому типу следует отнести орудия олдовайской (галечной) культуры первых гоминид — хабилисов, которые орудовали округлыми камнями, оббитыми с одной стороны до получения острого режущего края. Ашельские орудия архантропов предполагают более сложный вид деятельности, который требовал от древнейших гоминид как абстрактного мышления, так и более развитого, по сравнению с хабилисами, целеполагания. В мустьерской культуре неандертальцев насчитывается уже несколько десятков разновидностей каменных, а также и костяных орудий. Есть свидетельства о появлении и более сложных, составных орудий. И, наконец, человек разумный начинает создавать современные орудия, то есть такие «концепции», которые постоянно совершенствуются. Этот способ орудийной деятельности и олдовайскую культуру разделяет период более чем в 2,5–2,6 миллионов лет.

Что лежит в основе такого, по человеческим меркам неспешного, но неуклонного процесса развития?

Прежде всего — это, разумеется, изменения физиологические. Уже у хабилиса происходит перераспределение долей мозга: более примитивная затылочная доля мозга уменьшается в пользу увеличения более прогрессивных долей — лобной, теменной, височной с ассоциативными долями, а масса головного мозга этого гоминида достигала 650 граммов, что было намного больше, чем у типичных австралопитеков. У появившихся позже архантропов и неардентальцев подобные изменения, связанные прежде всего с увеличением массы мозга, ещё более впечатляющи. Возникает вопрос о содержании и перспективах таких изменений.

Мы исходим из предположения, что у всех представителей перечисленных культур их Спонтанный комплекс интуитивных действий (СКИД), основу которого составляют четыре основных инстинкта, остаётся неизменным. Изменения, которые в нём происходят, могут иметь место только за счёт того или иного количества вспомогательных инстинктов, формирующихся в результате развития мозга. Последнее обстоятельство может в той или иной мере способствовать дифференциации мыслей и более активной работе интеллекта как функции СКИД.

Но в целом вся система мыслительной деятельности приматов, начиная с хабилиса и вплоть до появления человека разумного, уже изначально обладает неисчерпаемым потенциалом. Количество возможных мыслительных операций, которым располагает их СКИД, огромно. Основной вопрос заключался в качестве их проявления. И если у хабилиса оно было более чем скромным, то ашельская и мустьерская культуры продемонстрировали уже более высокое качество интеллектуальной деятельности. Неандерталец, в свою очередь, поднимает её уровень, а у человека разумного он стал возрастать по экспоненте. Но зато у современного человека масса мозга в два раза больше, чем у хабилиса и в пределе может превышать 1950 грамм.

Как же этот показатель соотносится с качеством интеллектуальной деятельности, если её изначальные, то есть заданные природой, количественные показатели у современного человека примерно такие же, как и у хабилиса? Очевидно, это соотношение определяется возможностью более массивного мозга создавать и более сложные структуры мыслительных действий, что совмещалось с решением задачи не только в какой-либо конкретной ситуации, но также и долгосрочного планирования этих действий, их гарантированной реализации и так далее.

Иначе говоря, развитие мозга сопровождалось не развитием интеллекта (его основы были заложены ранее в СКИД), а становлением сознательной деятельности, которая эволюционировала от пралогического уровня до того, на котором человек обретал «способность уже не только познавать, но и познавать самого себя» [21]. Сознание, достигшее уровня самопознания, обретает, как об том было сказано выше, волю для совершенствования продуктивный мыслительной деятельности человека.

В возможностях его воли оказывается выявление таких функций СКИД, которые не могли проявить себя в существующих формах адаптации животного к внешней среде. Результатом этого стало создание им интеллектуальных проектов с последующим воплощением их в орудиях как «концепциях», о чём не могло быть и речи в орудийной деятельности животных. Они стали для человека своеобразной призмой, через которую он видел окружающий его мир таким, который должен был бы совпасть с созданным им интеллектуальным проектом. Но это означало только то, что этот мир должен быть изменён в той мере, в какой он не совпадал с проектом. Средством же этого изменения стало созданное человеком орудие как наглядная «концепция» его проекта.

Так человек стал выполнять трудовые операции или сознательно-волевые действия, результат которых выливался в неизбежную коррекцию цели и результата. Процесс коррекции побуждал к соответствующим изменениям как в наличных интеллектуальных проектах, так и в технике достижения практического результата. Формируется тот механизм положительной обратной связи, результатом которого и стал труд как система интеллектуально-практических действий. Посредством этих действий человек изменяет как природные формы окружающего его мира, так и совершенствует свои интеллектуальные проекты.

Таким образом, труд как совокупность всех перечисленных его компонентов становится основным условием адаптации человека к внешнему миру. Человек адаптируется к миру посредством его беспрестанного изменения в трудовых процессах. Кроме того, он делает такую адаптацию результативной только вследствие неизменного усложнения самого изменения. Необходимость такого характера развития становится для человека необратимой, благодаря чему он, в отличие от биологического, животного существования, обретает историю.

Адаптация животного к среде его обитания не имеет ничего общего с трудом человека. Прежде всего она держится на механизме отрицательной обратной связи, которая оставляет неизменными однажды сформировавшиеся способы приспособления животного к миру. Орудия, появившиеся в арсенале адаптационной деятельности животного также подчинены действию отрицательной обратной связи.

Так, например, для галапагосского вьюрка, нашедшего способ извлечения личинок из глубоких щелей дерева с помощью крючка, выломанного им или из ветки или изготовленного из согнутой проволоки, этот самый крючок уже навсегда останется вершиной его творческих возможностей. У животных орудие возникает как элемент его адаптационных усилий и является свидетельством целесообразного применения этого орудия в том или ином конкретном случае. Поскольку горизонт этих «случаев» весьма ограничен и охватывается приспособленной к этому горизонту схемой интеллектуальных действий СКИД животного, то оно лишено потребности создавать какие-либо новые орудия.

В связи со сказанным представляется принципиально важным обратить внимание на качественное различие между такими явлениями, как орудие труда человека и орудие деятельности животных. В литературе, посвящённой ранним этапам эволюции человека, зачастую не только не делается различия между этими феноменами, но иногда, наоборот, усиленно подчёркивается их равнозначность. Между тем очевидно, что деятельность животных, демонстрирующая успешное применение ими различных орудий, всё-таки не выходит за пределы того уровня порядка, которому соответствуют все виды деятельности в биологическом мире. Свидетельством этому есть различные интеллектуально целесообразные стратегии выживания не только высших, но и низших животных и даже растений. Но ко всем этим стратегиям в большей или меньшей мере может быть применён физический термин работа, которая в отношении, например, животного организма выражается в расходовании им определённого количества энергии.

Вместе с тем работа лишена тех содержательных компонент, которые мы видим в трудовых операциях, хотя между ними и не существует непроходимой границы. Трудовые операции вырастают из рабочих действий, но представляют собой их новое качество. Они также являются совокупностью действий, расходующих физическую энергию организма, и потому также могут измеряться в единицах работы. Но, кроме того, трудовые операции являются системой сознательно-волевых или творческих действий, для которых нет соответствующих единиц измерения. Так, например, мы сможем вычислить, сколько калорий потребовалось А. С. Пушкину для написания строчки «Я помню чудное мгновенье» или Эйнштейну — для запечатления его формулы Е = mc², но не найдём единиц для выражения соответствующего момента творческой деятельности поэта и учёного.

Творчество, таким образом, представляет собой если не единственную, то наиболее существенную характеристику труда. Очевидно, что процесс творчества, будучи однажды приведённым в действие, должен развиваться всё более возрастающими темпами, и может затухнуть только при отсутствии одного из своих агентов: или мира, окружающего человека, или самого человека.

В целом представленную здесь картину можно проиллюстрировать следующим образом.

Если мы схематически изобразим природу в виде круга, то весь животный мир должен быть размещён в пределах самого круга, в то время как человека необходимо будет вынести за эти пределы. Смысл такой схематизации в том, что животное непосредственно связано со средой своего обитания и характер этой связи константен, в то время как человек, наоборот, «отвязан» от неё, а возникшая дистанция между человеком и средой интенсивно и неустанно «заливается» результатами его сознательно-волевых и трудовых усилий. Такой характер деятельности, недоступный более ни одному животному, определяет характер самой дистанции, творимой человеком. Она не задана изначально и не константна, а постоянно формируется, и в каждый данный момент представлена никогда не завершающимся итогом человеческого творчества.

Очевидно, что этот возрастающий в себе процесс является результатом неустанного совершенствования интеллектуальных проектов или человеческих мыслей, появление которых стало вершиной развития интеллектуального (душевного) уровня бытия.

Обратимся к этому вопросу далее.