Леонид Владимирович Гнатюк:
К вопросу о реальных уровнях бытия в онтологии Николая Гартмана.
Глава 4

Креативные способности — это, пожалуй, столь же интересное, сколь и загадочное проявление деятельности живых систем. «Биологическая креативность, — пишет в работе «Современное общество и геномная культура» (2003), Марк Бедо, американский исследователь искусственного интеллекта, — встречается как у отдельных живых организмов, так и во всей биосфере — взаимосвязанной системе, включающей все формы жизни» [18]. Креативность он далее называет «процессом самопроизвольного созидания», невольно повторяя близкие по смыслу слова Гартмана о том, что «на каждом бытийном уровне происходит производительное созидание» [1].

Подтверждением сказанному может быть эволюционный процесс усложнения адаптационных возможностей живых систем. Не исключено, что главным в этом процессе является поиск (а, возможно, и создание) новых ниш для совершенствования в их пределах как самих систем, так и выработки ими адекватных приспособительных реакций к внешнему миру.

Каким же образом осуществляется этот поиск и, главное, как используется его результат?

Будем отталкиваться от того, на наш взгляд, капитального вывода этологии, что жизнь — это биопредприятие, одной из основных особенностей которого является приобретение знания, то есть накопление способностей использовать внешнюю среду для успешного развития живых систем. Реализуя эту особенность, органический мир (здесь мы повторяем приведённые выше слова Отто Рёсслера) цепляется за любое подходящее обстоятельство, осваивает его и использует для обнаружения новых счастливых возможностей.

Такая познавательная стратегия приводит к небывалому по своим масштабам накоплению знаний в указанном выше смысле, которые удивительно компактным способом «упакованы» в геноме любого организма и в весьма ограниченных объёмах, необходимых только для конкретных обстоятельств, обнаруживают себя в инстинктах, или СКИД организма. Это обнаружение может носить и креативный характер, ибо как только СКИД организма находит удачную возможность реализовать себя с меньшими затратами энергии, его геном откликается на это демонстрацией своих скрытых до того знаний, и организм получает то новое пространство возможностей, которое мы назвали «нишей».

Свои творческие возможности жизнь далее обнаруживает в создании неисчислимо разнообразных форм живых существ или морфологических типов. Каждый из них, располагая примерно одинаковым комплексом интуитивных действий, неповторимым для другого типа образом приспособлен к основным экологическим особенностям их обитания.

Что лежит в основе образования морфологических типов? Возможно, здесь следует говорить об особенностях питания и способах его добывания, а также о степени активности организма, преодолевающего сопротивление внешней среды и так далее. В этом случае мы опять встречаемся с результатами познавательных действий организма, который «выбирает» морфологический тип, наиболее приемлемый для своего существования и его воспроизводства. «Примером, — говорит Бедо, — может служить новшество, которое привело к появлению многоклеточных организмов. Многоклеточные формы жизни обладают большим потенциалом с точки зрения их доступности многим новым видам стратегий адаптации — скажем, таким, как сложность структуры и специализация клеточной ткани» [18].

Однако в этом объяснении мы встречаемся с таким затруднением: почему многоклеточные организмы, образовавшиеся в одних и тех же условиях, образуют различные морфологические типы? Возможно, в этом случае нам следует принять во внимание возможности информации как одной из составляющих нашего бытия и попытаться разрешить наше затруднение, имея в виду именно её способность образовывать различные формы взаимодействующих элементов? Или же, обратившись к упоминаемым выше словам Кена Уилбера о том, что «ни один из естественнонаучных законов не смог объяснить возникновение формы живого существа», рассмотреть наше затруднение с точки зрения идеи Р. Шелдрейка о морфогенетических полях как о ещё одной, совершенно неизученной стороне творческих возможностей жизни?

Если же оставить в стороне эти и подобные догадки о причинах, которые могли бы вызвать к жизни богатейшее разнообразие морфологических типов, то нам необходимо будет просто признать, что, говоря об их существовании, мы имеем дело со следствиями каких-то процессов. Если эти процессы основаны на переходах энергии из одной формы в другую в пределах определённого направления этих переходов, то мы, по определению, будем иметь дело с явлениями, описанными в термодинамике.

Однако основное положение термодинамики однозначно утверждает, что в нашем мире все упорядоченные физические процессы должны перейти в хаотические и таким образом прекратить своё существование. Что же касается биологических процессов, то они также всегда протекают в определённом направлении, «однако, — говорит Герман Хакен в работе «Тайны природы», — вовсе не в том, какое предсказывает термодинамика, и отнюдь не в сторону увеличения «разупорядоченности». Напротив: элементы системы, прежде неорганизованные, приходят в состояние определённого порядка, и порядок этот подчиняет себе их поведение» [4].

Вместе с тем известно, что «разупорядоченность», о которой говорит Хакен, наступает только в жёстко координированных (равновесных) и изолированных системах, то есть в таких, которые лишены возможности реагировать на воздействия внешнего мира и обмениваться с ним веществом, энергией и информацией. Если же система открыта и неравновесна, то есть способна к изменениям, то при воздействии на неё определённых энергетических потоков её хаотические процессы также начинают упорядочиваться. Примером здесь чаще всего служат знаменитые «ячейки Бенара».

Промежуток, который образуется между состоянием хаоса и возникновением порядка, принято называть фазовым переходом от бывшего состояния системы к возникшему в ней новому параметру порядка.

Если мы теперь вернёмся к поставленному выше вопросу об образовании различных морфологических типов, то, не углубляясь в решение вопроса об истоках их разнообразия, можно сказать, что каждое такое конкретное образование возникло вследствие своего фазового перехода, со своими же специфическими особенностями.

В наличии таких особенностей, видимо, заключено различие между фазовыми переходами в органическом и в физическом мире, где они подчинены определённым значениям внешних параметров, таких, как температура, давление, величина магнитного поля и так далее. Поскольку же мы исходим из той характеристики жизни, в которой она выступает как активная познавательная сила, то очевидно, что фазовые переходы в живых системах необходимо рассматривать не только как результат внешних воздействий, но, прежде всего, как следствие познавательных усилий самих систем.

Результатом таких усилий стало усвоение живыми системами необходимой для них последовательности действий, которые свидетельствовали о полном усвоении этими системами «правил игры» с окружающим их миром. Табу на нарушение таких «правил» было условием дальнейшего существования и процветания самих систем. Более того, как следует из результатов этологических исследований, в процессе этого усвоения появились чётко дифференцированные ряды характерных движений животного, по которым можно было проследить становление основных этапов его эволюции.

Оказалось, что на каждом из таких этапов формируются вполне однозначные для того или иного вида шаблоны поведения, по утверждению Лоренца, «столь же надёжные признаки родственных групп, как и характерные черты строения тела» [2]. Появление подобных шаблонов свидетельствует о становлении нового уровня порядка в эволюционном развитии той или иной таксономической группы, в результате чего между её особями возникают присущие только им формы отношений. На этой основе в группе возникают связи, создающие систему социальных отношений, которые подчиняются требованиям целесообразности, в силу чего в целом их можно уподобить действиям некоего коллективного интеллекта.

В таком результате эволюционного развития несложно увидеть действие общих принципов становления систем, в какой бы сфере действительности это становление ни происходило. Выше было сказано о том, что инстинктивное поведение животных подчинено объективным закономерностям, которые мы, например, видим в колебательных системах. Теперь очевидно, что в сфере биологических явлений в не меньшей степени обнаруживают свои возможности и принципы самоорганизации, которые являются созидающей силой процессов неорганического мира и благодаря которым «из хаоса возникает порядок».

Если же мы отвлечёмся от различий в терминах, которыми мы обозначаем сходные процессы в несходных обстоятельствах, то можем заметить, что новый порядок всегда начинает создаваться на основе нового шаблона или нового параметра порядка. Вокруг него начинает формироваться более сложная по сравнению с прежней система отношений, которая, в свою очередь, завершается появлением шаблона следующего уровня сложности. Поскольку такому принципу развития подчиняются явления во всех сферах действительности, то с определённой долей условности можно сказать, что, например, принцип наименьшего действия в физике или каталитические реакции в химических процессах представляют собой разновидности таких, вообще говоря, «шаблонов».

Что касается шаблонов, сформировавшихся в биологическом мире, то особенность их проявляется в том, что они для той или иной группы начинают выступать в качестве обозначений жизненно важных для этой группы системы действий, то есть, символизируют их. Такие символизированные шаблоны принимают значение ритуалов, имеющих императивное значение для каждой особи.

В целом, сказанное выражается в такой связке понятий: новый шаблон поведения животных (новый параметр порядка) приобретает символическое содержание, которое в силу своей значимости становится ритуалом, ориентирующим животных на понятную для него систему действий. Если мы сравним эту систему с той, которая управляется спонтанными инстинктивными импульсами или врождённым интеллектом животного, то станет очевидным, что благодаря символам в спонтанно действующий интеллект проникает способность совершать те или иные мыслительные действия.

Если же в процессе животной деятельности возникают новые символы, а следовательно, и новый уровень деятельности, то мы можем говорить уже о творческом уровне мыслительных действий.

Выше мы приводили примеры таких действий (примеры без труда можно увеличить), и они интересны не только очевидной осознанностью операций, которые мы непосредственно наблюдаем, но и тем, что если бы нам довелось решать подобную задачу, то мы, очевидно, выбрали бы ту же самую стратегию действий в силу их безусловной целесообразности и разумности. Поскольку это верно, то не в праве ли мы предположить, что операции, которые в данном конкретном случае совершались в голове животного, совершенно тождественны тем операциям, которые в этом же конкретном случае могли бы совершаться в нашей голове?

И те, и другие уже вовсе не непосредственны, и не наблюдаемы. И те, и другие, безусловно, предшествуют совершаемым затем действиям. Кроме того, нам достоверно известно, что в действиях, совершаемых в нашей голове, мы находим решение, которое затем используем вне головы, и что этот процесс есть мышление. Но тогда именно этот же процесс осуществляют и используют его результаты (хотя далеко не в той степени совершенства, как мы) также и «братья наши меньшие».

Этим принципиальное сходство между мышлением животного и человека далеко не исчерпывается.

Исключительно большое значение в этом сходстве следует уделить символам. Мышление животных неотделимо от содержания символов, на которые они ориентируются в своём поведении, и оно представляет собой способность оперировать этими символами. Но в той мере, в какой положение о примерном равенстве исходных «стартовых позиций» человека и близких к нему приматов является верным, верным будет вывод о том, что в символах следует видеть истоки также и человеческого мышления. При этом, разумеется, мы не сможем поставить знак равенства между символами животного и символьным миром человека.

Но прежде, чем мы обратимся к этому вопросу, выясним, какие существуют функции ритуальных символических действий, которые К. Лоренц выделил и проанализировал в своей работе «Оборотная сторона зеркала». Их всего четыре. Первая и старейшая из этих функций — это функция коммуникации. Она, в частности, свидетельствует о том, что в своём общении животные не свободны от воздействия так называемого «резонанса», или «социальной индукции», благодаря которой они в своих действиях подражают друг другу. Что касается второй функции, то с её помощью многие формы поведения «вводятся в рамки», то есть, упорядочиваются. В пределах третьей функции создаются новые мотивации в социальном поведении определённых групп. И, наконец, четвёртая функция препятствует «смешению видов», вследствие чего каждый вид обретает свою биологическую нишу.

Несмотря на то что в данном случае функции символических действий (коммуникации, упорядочивания поведения, создания мотиваций и разграничения видов) представлены обобщённо, в действительности на эволюционной лестнице развития видов интенсивность этих функций и степень их значимости различны.

Прежде всего эти функции ритуальных символических действий в той или иной мере определяют характер и человеческого поведения, которое вместе с тем не тождественно животному.

Животные, поведение которых корректируется мыслительными операциями биологического вида (его символьным содержанием), в своём развитии стоят выше тех, кому приходится довольствоваться только возможностями заданного им природного интеллекта (СКИД) и его «врождёнными» мыслями. Но эти же животные стоят в своём развитии ниже тех, кто в своём поведении оперирует не только содержанием конкретных биологических символов, но может включать в это поведение какое-то количество новых символов, обеспечивая их новым содержанием. В этом случае мы имеем дело уже не только с мышлением, но и с творчеством.

Вместе с тем хотя элементы творчества в той или иной степени присутствуют в поведении многих животных, но только человек делает его отличительной характеристикой своей деятельности. Не исключено, что это связано с тем, что, как авторитетно заявляет К. Лоренц, «у животных нет символов, передаваемых по традиции из поколения в поколение. Вообще, если захотеть дать определение животного, которое отделяло бы его от человека, то именно здесь и следует провести границу» [3].

Предложенная в этой работе характеристика интеллекта, мышления и творчества как качественно различных составляющих внутреннего мира животных и человека в некоторых принципиальных положениях весьма близка к попытке известного американского философа Дэниела Деннета проиллюстрировать эволюцию психического развития животных посредством рассмотрения деятельности различного рода «существ». Они носят название дарвиновских, скиннеровских, попперовских и грегорийских (см. Деннет Д. Виды психики: на пути к пониманию сознания. — М., 2004).

Основную задачу своей работы Деннет формулирует так: «Я хочу предложить общую схему, в которую можно включить различные варианты конструкций для мозга с тем, чтобы понять, откуда проистекают его способности» [19]. Он называет эту схему «Башней порождения и проверки», чтобы показать, как при возведении каждого нового этажа этой Башни «организмы получают возможность находить всё новые и новые ходы и находить их всё более эффективным способом» [19].

На первом этаже Башни, говорит он далее, была дарвиновская эволюция видов путём естественного отбора. Она «вслепую» создала множество организмов, из которых выжили только те, которые были сконструированы «наилучшим образом». Это дарвиновские создания. Конструкции некоторых из них оказались более пластичными и способными к коррекции под воздействием внешних обстоятельств. Особенностью такой коррекции было то, что благодаря ей организм животных закреплял удачные варианты своего поведения («поощрял совершение умных шагов»), и затем пользовался тем из них, который был наиболее применим в той или иной конкретной ситуации.

Поскольку в данном случае животное опирается уже не на механизмы врождённого поведения, а начинает ориентироваться в процессах выработки необходимых для него условных рефлексов, о чём в своё время писал психолог-бихевиорист Беррес Фредерик Скиннер, таких животных Деннет предлагает называть скиннеровскими созданиями. Они находятся на втором этаже Башни.

Несмотря на то, продолжает Деннет, что во второй половине ХХ века идеи бихевиоризма утратили своё доминирующее положение в психологии, исследования работы биологических нейронных сетей обнаружили их виртуозную способность эффективно действовать, имея в начале более или менее беспорядочные соединения, а затем корректируя их «при помощи простой разновидности опыта».

Благодаря действию «механизмов врождённого поведения» на первом этаже и способности делать «умные шаги» на втором животные достигают некоторого успеха в своём «начальном научении». В результате они уже могут «переконструировать своё поведение в соответствующих направлениях», учитывая возможности формирующего воздействия со стороны окружающей среды.

Третий этаж Башни предполагает действие более совершенной системы «научения» животных, которая включает в себя уже «предварительный отбор среди всех возможных видов поведения» [19]. Он заключается в возможности создавать некое подобие гипотез относительно эффективности того или иного поведенческого действия, то есть предугадывать его результат и при необходимости «отбраковывать» его, что значительно уменьшает риск погибнуть из-за какого-нибудь неверного шага.

Поскольку такая способность животных вполне соответствует методологическому положению, выдвинутому Карлом Поппером, согласно которому мы должны «позволить нашим гипотезам умирать вместо нас», животные третьего этажа могут быть названы попперовскими созданиями. «В отличие от скиннеровских созданий, — говорит Деннет, — многие из которых выживают только потому, что совершают удачные первые шаги, попперовские создания выживают потому, что они достаточно умны, чтобы делать свои первые шаги, не полагаясь на удачу» [19].

Если мы сравним концепцию, развиваемую Деннетом, с той, которая рассматривается в предлагаемой работе, то увидим, что его дарвиновские создания целиком соответствуют животным, которые опираются в своём поведении на Спонтанный комплекс интуитивных действий (СКИД). В свою очередь, животных, которые в тех или иных ситуациях умело используют подходящие к этой ситуации элементы СКИД, или его мысли, можно приравнять к скиннеровским существам, а тех, кто использует элементы творчества, — к попперовским.

Между тем различие, которое можно усмотреть в этом сравнении заключается в том, что в предлагаемой здесь работе используется заимствованный из работ этологов критерий, по которому можно отличить различные уровни психического развития животных. Таковым является новый шаблон их поведения или новый уровень порядка поведенческих отношений животных. Этому новому шаблону или уровню, как об этом говорилось выше, соответствует то или иное символьное содержание, оперирование которым выражается в определённом уровне мыслительной деятельности. Деннет в своей работе не обращается к указанному критерию.

На четвёртом этаже Башни Деннета обитают грегорийские существа (названы по имени английского психолога Ричарда Лэнгтона Грегори), которые преимущественно выделяются своими творческими возможностями. Возможность трансформации попперовского существа в существо грегорийское Деннет усматривает в том, что во внутреннем мире попперовского существа накапливается достаточно большое количество информации о внешней среде.

Информацию Грегори называет потенциальным интеллектом, который попперовское существо начинает использовать для изготовления орудий деятельности. Способность к созданию таких орудий, то есть умение воплотить информацию в целесообразно используемых предметах, — это признак такого интеллекта, которым не обладает ни одно из существ Башни. Степень, в какой информация о мире будет воплощаться в орудиях деятельности, а остальные попперовские существа будут пользоваться ими, будет признаком развития и их собственного интеллекта.

«Использование орудий, — говорит Деннет, — является признаком интеллекта в двух отношениях: интеллект требуется для того, чтобы распознавать и сохранять орудие (не говоря уже об его изготовлении), но не только, ибо орудие передаёт интеллект тем, кому посчастливилось его (орудие) получить. Чем лучше сконструировано орудие, тем больше потенциального интеллекта оно передаёт тому, кто его использует» [19]. Вместе с тем процесс развития и распространения интеллекта будет также и ускоряться, поскольку (здесь Деннет ссылается на Дарвина) в основе его будет находиться не дорогостоящее конструирование нового, а копирование и переконструирование, а то и другое гораздо дешевле. В результате внешний мир наполняется как принципиально новыми орудиями, так и усовершенствованными, а наиболее важными из них становятся слова как орудия ума. Овладевающее ими попперовское существо поднимается на четвёртый этаж Башни и окончательно переходит в разряд грегорийских.

Осмысление Деннетом трансформации психического развития животных, лежит, разумеется, совершенно в иной плоскости, чем попытка Н. Гартмана рассмотреть соотношение различных уровней бытия в пределах одного и того же существования. Кроме того, Деннет ограничивает рассмотрение эволюционного развития в животном мире появлением интеллекта, который побуждает его носителей не только создавать орудия деятельности, но и совершенствовать их.

Носителем такого интеллекта, безусловно, является и человек, которого следует отнести к грегорийским существам. Однако человек сумел не только усовершенствовать свой интеллект. На его основе он создал такой уровень порядка, благодаря которому возникает качественно иной мир — мир духовного бытия, который уже вовсе не интеллект, как и интеллект нельзя поставить в один ряд с витальным уровнем, а тот — с неорганическим.

Поэтому, если мы будем анализировать уровень духовного бытия и, всматриваясь в совокупность образовавших его тенденций, будем опускаться к СКИД как биологической основе человеческого духа, то не сможем найти там никаких предпосылок для его появления. И это притом, что именно СКИД представляет собой его прообраз, тот его «черновой набросок», эскиз, который нашёл столь замечательное выражение своих возможностей в духовной деятельности.

Следует подчеркнуть, что СКИД по отношению к духу выступает именно как его «набросок», или «эскиз», а не как программа, поскольку деятельность человека, как и любого животного, в начале спонтанно-интуитивна, но ни у одного из живых существ, кроме человека, она не смогла принять форму духовной деятельности. Между этой формой и СКИД мы можем наблюдать период возникновения человеческого сознания, появление принципиально иных орудий, или орудий труда, качественно отличных от примитивных орудий деятельности остальных животных, период формирования более сложной символьной системы общения, становление трудовых отношений, словесного языка и, кроме того, понятийного мышления с зафиксированными нормами логических действий. Все эти элементы внутреннего мира человека возникали не в строгой последовательности, а как тенденции, которые, смыкаясь друг с другом, пересекаясь между собой и поддерживая друг друга, нашли своё выражение в системе невиданных возможностей, а также в результатах, преобразивших мир.

Между тем все эти «возможности» и «результаты» являются выражением только малой части того информационного объёма, которым располагает геном человека. Реализуя свой креативный потенциал, человек принципиально не может «заглянуть» за пределы этого объёма, так же, как, по Канту, он не может выйти за пределы мира явлений. Как же человек распорядился содержанием, дарованным ему эволюцией? И не потому ли ему необходим духовный уровень, что при его отсутствии интеллектуальные возможности человека приведут его к результатам, противоположным ожидаемым?

Некоторые из этих вопросов станут предметом дальнейшего рассмотрения.