Леонид Владимирович Гнатюк:
К вопросу о реальных уровнях бытия в онтологии Николая Гартмана.
Глава 3

Попытаемся придать высказанному положению конкретную форму, предпослав ему несколько предварительных замечаний.

Интеллектуальный процесс так, как он здесь представлен, сводится к деятельности инстинктов, которая разворачивается в пределах различных уровнях языка — от биологического до словесного, благодаря чему содержание этой деятельности материализуется. Естественно предположить, что это содержание, которое в языке находит только форму своего выражения, под давлением внешних обстоятельств постоянно обнаруживает имеющиеся у него возможности сформироваться в качестве удивительно целесообразно действующих адаптационных механизмов.

Но такие действия, которые являются основой интеллектуального уровня, не должны казаться нам необъяснимыми, если мы примем во внимание, что инстинкты в той или иной мере есть выразители информационного содержания геномов своих организмов как естественных природных образований. Следовательно, между информацией внешнего мира и её бесчисленными модификациями в геномных структурах живых организаций мы можем усмотреть определённое соответствие и связь, которые устанавливаются между информационной составляющей каждого отдельного представителя животного мира, с одной стороны, и соответствующим объёмом информации внешнего мира — с другой.

Система животных инстинктов, будучи проявлением информационной составляющей своего генома, осуществляет свою деятельность, начиная её, таким образом, не с чистого листа и не при помощи бесчисленных проб и ошибок, то есть, не слепо, а посредством активно-целесообразных познавательных акций. Так реализуется процесс накопления знаний, имеющий место во всех проявлениях жизни. Последовательность таких акций мы, в итоге, воспринимаем как процесс адаптации.

Чтобы уяснить для себя логику этого процесса, нам необходимо иметь представление о самой системе познавательно действующих инстинктов. Начнём с примера, который не имеет непосредственного отношения к рассматриваемому вопросу, но, как нам представляется, близок ему содержательно.

В культуре античной Греции принято было выделять четыре типа женщин, характер которых восходил к их мифологическим прообразам. К первому типу относили женщин деловых, умных, расчётливых, не склонных к эмоциональным порывам. Их считали дочерьми Афины. Женщин, издавна называемых хранительницами домашнего очага, для которых весь их мир — это их семья, называли дочерьми Геры, жены Зевса. Тех же, кто все свои жизненные перспективы связывал со своей внешностью, кто возлагал надежды на силу своего обаяния и привлекательности, относили к дочерям Афродиты. Наконец, были ещё дочери Фурии, — эмоциональные, взбалмошные и скандальные.

Если мы такую классификацию женских характеров примем за матрицу, на основе которой попытаемся делать какие-то обобщения, то очень скоро убедимся, что она должна будет претерпеть сильные изменения, поскольку человеческая природа не создала чистых, «беспримесных» типов. И даже Ксантиппа, жена Сократа — настоящая фурия — рыдала и заламывала руки над телом своего мужа, принявшего яд, то есть, поведением своим, скорее, походила на дочь Геры.

Скорее всего, каждый тип характера в каких-то долях содержит в себе черты остальных типов. Чтобы высчитать эти доли, необходимо придать этим характерам — пока что данных нам в чисто качественных характеристиках — количественные значения. Для этого предусмотрим шкалу таких значений в диапазоне, положим, от 0 до 100 каких-либо единиц, сгруппируем их десятками (10, 20 и так далее до 100) и поместим её под названием каждого из указанных типов характера. В результате мы получим четыре вертикальных линии, верхний конец каждой из которых будет обозначаться наименованием типа с максимальным значением 100, а нижний — с минимальным значением 0.

Поскольку мы предположили, что чистых типов нет и что каждый из них в какой-то степени содержит элементы остальных, произвольно соединим эти линии и в результате обязательно получим характер, как правило, знакомый нам из опыта обыденной жизни. Например, линию Афины, со значением 90, соединим со значением 10, расположенным на линии Геры, а затем поднимем её к значению 80 на линии Афродиты и к значению 100 на линии Фурии. В результате мы получим знакомый всем тип умной властной женщины, умеющей пользоваться своей красотой, неуравновешенной и вместе с тем никудышной жены и хозяйки. Иногда таких женщин называют «роковыми» или женщинами-вамп.

Таким же способом можно образовать совершенно иной характер, соединив линию Афины со значением, например, 50 со значением 90 на линии Геры, затем со значением 40 на линии Афродиты и, наконец, со значением 20 на линии Фурии. Перед нами — добрая, любящая жена, превосходная хозяйка и умеющая постоять за себя женщина. И так далее.

Разумеется, значениям на числовой линии от 0 до 100 можно придавать сколь угодно малые величины и таким образом получать наиболее полные и разнообразные характеристики женских типов.

Особенностью этого способа описания характеров и придания им определённых типологических черт является то, что соотношения количественных величин, от которых зависит тип характера, возможно, подчиняются простым принципам, которые можно формализовать, придав им чисто математическую форму.

Подобным же образом можно подойти к характеристике и мужских типов. Для этого выделим среди них мудрецов (одним из таких в истории культуры принято считать Сократа), воинов (например, Александр Македонский), дипломатов (для таких людей истинность «да» и «нет» имеет значение в зависимости только от обстоятельств) и святых, содержание жизни которых выходит за пределы интеллектуального уровня.

Качественные отличия в характеристике женских и мужских типов вызваны очевидной разницей психофизиологических особенностей женского и мужского организмов (в настоящее время эта разница начинает, видимо, размываться), а также большей близостью внутреннего мира женщины к природе и её естественным процессам.

Из сказанного, разумеется, не следует, что среди женских характеров не бывает героических натур, а тем более таких, которые не показывали бы высоких образцов святости. Речь в нашем сравнении идёт не более чем о тенденции.

Что же касается тенденции, которая проявляется в развитии современных мужских характеров, то для наглядности нам необходимо представить наш график с его значениями от 0 до 100, характеризующими количественные показатели указанных выше типов. В этом случае кривая, фиксирующая уровень мудреца и воина, покажет нам весьма невысокие значения, но зато взлетит до максимума, когда речь пойдёт о типе дипломат и упадёт до минимума в характеристике типа святой.

Таковы, видимо, результаты деятельности механизмов адаптации, запущенных современным уровнем цивилизационного развития.

Чтобы не углубляться в тему, которая использовалась здесь в качестве только вспомогательного материала, вернёмся к нашей проблеме, а именно: к активной познавательной деятельности инстинктов. Весьма убедительно, как мы полагаем, она представлена в классических этологических исследованиях Конрада Лоренца.

В основе существования всех животных, утверждает Лоренц, мы находим четыре решающих инстинктивных побуждения: нападать, убегать, питаться и размножаться. Они как фундаментальные реализаторы информации, накопленной в геноме живого существа, представляют собой основу его адаптации к внешнему миру. Однако только этой основы явно недостаточно, поскольку сам внешний мир многолик, текуч и богат неисчерпаемостью своих проявлений. В таких условиях действия «большой четвёрки» умножают свои возможности формирующимися на их основе «малыми служителями сохранения вида», то есть дополнительными инстинктивными действиями. Используя их, животное проявляет все возможности своей организации: бегает, плавает, летает, хватает, клюёт, грызёт, осваивает свою территорию, воспитывает потомство и так далее.

Обслуживая потребности «большой четвёрки» инстинктов и будучи их инструментами, «малые служители сохранения вида» образуют очень гибкую и одновременно мощную систему, посредством которой животное общается с миром, реализуя все свои физиологические потребности. Способ их реализации, утверждает Лоренц, весьма непрост, поскольку каждый инстинкт, с одной стороны, независим от всей системы в целом, но, с другой стороны, в каждом конкретном случае координирует свои действия со всеми остальными инстинктами. В итоге образуется своеобразное коллегиальное решение, принятие которого Лоренц сравнивает с результатами работы парламента.

«Эта система, — пишет он, — напоминает парламент тем, что представляет собой более или менее целостную систему взаимодействий между множеством независимых переменных, а также тем, что её истинно демократическая процедура произошла из исторического опыта — и хотя не всегда приводит к полной гармонии, но создаёт, по крайней мере, терпимые компромиссы между различными интересами» [2].

И далее, как бы не желая, чтобы смысл известного афоризма Гераклита мог бы быть распространён на область физиологии, уточняет: «Итак, не война всему начало, а, скорее, такой конфликт между независимыми друг от друга источниками импульсов, который создаёт внутри целостной структуры напряжения, работающие буквально как упругая арматура, придавая целому прочность и устойчивость» [2]. С уверенностью можно добавить, что напряжённость этого целостного образования должна иметь свои количественные выражения, которые меняют свои параметры в зависимости от ситуации.

Назовём полученное целостное образование Ситуативным комплексом инстинктивных действий (СКИД). Разумеется, СКИД одного и того же организма представляет собой образование в высшей степени вариативное и непроизвольно регулирующее степень энергетической активности каждого из взаимодействующих инстинктов в зависимости от обстоятельств, в которых оказывается организм.

Для иллюстрации сказанного снова воспользуемся выдержкой из работы К. Лоренца «Агрессия», где описывается поведение животных, основой которого является их представление о территории: «Если у территориальных животных известны центральные точки участков двух подравшихся хозяев, то, исходя из места их схватки, можно наверняка предсказать её исход: при прочих равных победит тот, кто в данный момент находится ближе к своему дому. Когда же побеждённый обращается в бегство, инерция реакций обоих животных приводит к явлению, происходящему во всех саморегулирующихся системах с торможением, а именно — к колебаниям. У преследуемого — по мере приближения к его штаб-квартире — вновь появляется мужество, а преследователь, проникнув на вражескую территорию, мужество теряет. В результате беглец вдруг разворачивается и — столь же внезапно, сколь энергично — нападает на недавнего победителя, которого — как можно было предвидеть — теперь бьёт и прогоняет. Всё это повторяется ещё несколько раз, и, в конце концов, бойцы останавливаются у вполне определённой точки равновесия, где они лишь угрожают друг другу, но не нападают» [3].

Как видно из сказанного, поведение животных подчиняется тем же объективным законам, которые действуют в любой колебательной системе, но только значительно более сложным образом. Действительно, в описанном противостоянии двух животных налицо действие двух инстинктов — защиты и нападения. Но из этого не следует, что два остальных инстинкта — питания и размножения — в данном случае вовсе не задействованы, поскольку они-то как раз и являются стимулами, побуждающими животное гнать противника с территории, на которой он питается и на которой заботится о своём потомстве.

В какой степени каждый из этих стимулов, то есть неявно проявляющих себя инстинктов, способствует проявлению инстинктов, действие которых очевидно? Какова, в свою очередь, степень воздействия этих непроявленных инстинктов друг на друга? В какой момент и в какой степени результат этого воздействия сказывается на результативности инстинктов, действие которых налицо? Можно ли, в конце концов, выразить этот непростой результат «парламентских» отношений, не только описывая их, а постараться придать им количественные характеристики для выявления тех общих принципов, которым эти отношения, возможно, подчиняются?

На эти и подобные вопросы, как нам представляется, следует искать ответ, применив к СКИД конкретного организма тот способ характеристики типов мужского и женского организма, о котором говорилось выше. Действительно, если в основе этого способа находятся принципы отношений, которые можно формализовать и придать им математическую форму, то не может ли такая же формализация быть применена и к принципам отношений «большой четвёрки» инстинктов и деятельности «малых служителей сохранения вида», сопровождающих эти отношения?

В той мере, в какой нам удастся учесть все эти отношения — а они-то и составляют природу СКИД — мы, возможно, сможем выразить их графически. В этом случае наш график будет ничем иным, как наглядным изображением интеллектуальной деятельности животного организма. Определяя характер этой деятельности, нельзя не признать, что она в основе своей автоматична, и СКИД представляет собой интеллект, но не развёрнутый в привычные для нас формы выражения мыслей, а, наоборот, свёрнутый и реализующий себя по тому минимуму своих возможностей, который помогает животному адаптироваться в среде своего выживания.

Но, получив такой график, мы придём к весьма любопытному выводу. Если выше мы определили мысль как такую последовательность действий, производимых организмом, которая приводит этот организм к желательному для него результату, а интеллект будем понимать как деятельность, которая производит мысли, то весь СКИД мы должны будем признать организацией интеллекта, а образуемые им комплексы инстинктов — великолепно работающими мыслями.

Чем же отличается представленная здесь совокупность автоматических действий (инстинктов или свёрнутых мыслей) животного от совокупности автоматических действий человека? Изучение физиологии высших животных и особенно последние открытия в области этологии показывают, что таких отличий практически не существует. Человек в своей деятельности руководствуется теми же четырьмя основными инстинктами и, что не исключено, таким же, как у животных, количеством инстинктов вспомогательных.

Вывод, который следует из этого факта, очевиден: если эти системы действий у человека и, по крайней мере, у высших животных не имеют видимых отличий, то принципиальных отличий не должно быть и между их интеллектуальными возможностями. Парадоксальность вывода не должна помешать нам потерять из виду его объективную истинность, основанную на заключениях современной науки, о чём мы говорили выше, ссылаясь на результаты работ отечественных и зарубежных исследователей животного интеллекта.

Такой вывод заставляет нас подвергнуть серьёзному сомнению глубоко укоренившуюся традицию, в соответствии с которой мысль привычно рассматривается как «очень сложный» (?) продукт общественного развития, и, наоборот, полагать, что, скорее, общественное развитие есть продукт мыслительной деятельности человека, получившей какой-то дополнительный стимул.

Действительно, каким образом из потенциально равных возможностей были получены трудно соизмеримые результаты: животное остаётся в мире природной реальности, а человек творит мир «второй природы», то есть культуры? Этот вопрос заставляет нас обратиться к такой существенной особенности жизни, как её креативность.