Альфред Шютц:
Смысловая структура повседневного мира. Хорошо информированный гражданин. Очерк о социальном распределении знания

I

Человек, живущий в современном мире, убеждён, что его жизненный мир как целое не понят полностью им самим и не понятен полностью никому из его ближних. Существует комплекс знаний, сформированных практическим опытом, наукой и технологией, на которых базируется понимание; теоретически он доступен каждому. Но этот комплекс знаний не является интегрированным. Он состоит из сведённых воедино более или менее когерентным образом систем знания, которые сами не когерентны, и даже не совместимы друг с другом. Напротив, расхождения между различными установками, существующие в подходах к специализированным системам, сами являются условием успеха специализированного исследования.

Если это верно для различных областей научного исследования, то тем более это верно для различных областей практической деятельности. В сфере практических интересов мы довольствуемся знанием о том, что конкретные средства и процедуры приводят к определённым желательным или нежелательным результатам. То, что мы не понимаем, «почему» и «как» они работают, и что мы ничего не знаем об их происхождении, не мешает нам спокойно заниматься ситуациями, делами, людьми.

Мы используем самые сложные приспособления, изготовленные по самой развитой технологии, не зная, как они работают. Никто не ждёт от водителя автомобиля знакомства с законами механики, а от радиослушателя — с законами электроники. Можно даже быть успешным бизнесменом без понимания того, как функционирует рынок, или банкиром без элементарного знания монетарной теории. То же самое верно и для социального мира, в котором мы живём. Мы рассчитываем, что наши ближние в ответ на наши определённые действия будут реагировать определённым образом; что такие институты, как правительство, школы, суды, предприятия общественного пользования будут функционировать; что законы и обычаи, религиозные и политические убеждения будут управлять поведением наших ближних так же, как они управляют нашим. В терминах социальной группы мы можем сказать вместе с Шелером, что всякая мы-группа имеет относительно естественное мировоззрение, которое его члены считают само собой разумеющимся.

Каким бы полезным во многих отношениях ни было это мировоззрение, ясно, что не все члены мы-группы принимают один и тот же сектор мира как само собой разумеющийся и что каждый из них выбирает для более глубокого изучения различные его элементы. Знание социально распределяется, и механизм этого распределения может стать предметом социологической науки. Разумеется, у нас есть так называемая социология знания. Однако за редкими исключениями, дисциплина, не имеющая оснований так называться, рассматривала проблему социального распределения знания только с точки зрения идеологического обоснования истины в зависимости от социальных и, в особенности, экономических условий, или с точки зрения социальных импликаций образования, или исходя из социальной роли человека, обладающего знанием.

Не социологи, а экономисты и философы изучали ряд других теоретических аспектов проблемы. Экономисты открыли, что определённые понятия экономики, такие, как совершенная конкуренция и монополия, а также все их промежуточные формы, предполагают, что различные акторы обладают различными комплексами знаний об экономических средствах, целях, процедурах, вероятностях и рисках, связанных с одной и той же ситуацией. Философы, со своей стороны, имели дело с интерсубъективным характером знания, которое интерсубъективно не только потому, что относится к общему для всех нас действительному миру и может быть подтверждено или отвергнуто другими, но также и потому, что личное знание каждого из нас связано со знанием, обретённым другими — нашими учителями и предшественниками — и переданным нам в качестве организованного комплекса проблем вместе со средствами их разрешения, процедурными правилами, и так далее.

Все эти многообразные проблемы относятся к теоретической науке, занимающейся социальным распределением знания. Настоящее исследование является лишь небольшим шагом в этом направлении. Его цель состоит в изучении мотивов, которые побуждают взрослых людей, живущих своей повседневной жизнью в нашей современной цивилизации, принимать как сами собой разумеющиеся некоторые части относительно естественного мировоззрения, переданного им в наследство, и подвергать сомнению другие его части.

II

Сконструируем для нашего исследования три идеальных типа, которые будут называться «эксперт», «человек с улицы» и «хорошо информированный гражданин».

Знание эксперта ограничено замкнутой предельной сферой, в которой оно ясно и определённо. Его мнения основываются на обоснованных утверждениях; его суждения не являются простыми предположениями или неопределёнными допущениями.

Человек с улицы обладает практическим знанием о многих областях, не связанных с необходимостью друг с другом. Его знание — это знание рецептов того, как в типичных ситуациях добиваться типичных результатов типичными средствами. Рецепты предписывают процедуры, которым можно доверять, даже если они не доступны ясному пониманию. Следуя предписанию, как если бы это был ритуал, можно получить желаемый результат, не задаваясь вопросом, почему должен быть предпринят — в заданной последовательности — каждый отдельный шаг. Это знание, при всей его неопределённости, всё же достаточно для данной практической цели. В вопросах, не связанных с практическими целями, в которых он непосредственно заинтересован, человек с улицы руководствуется своими чувствами и страстями. Под их влиянием он создаёт множество убеждений и неявных мнений, на которые опирается до тех пор, пока они не противоречат его стремлению к счастью.

Идеальный тип, который мы предлагаем называть хорошо информированным гражданином (сокращая таким образом более корректное выражение: гражданин, который стремится быть хорошо информированным), находится между идеальными типами эксперта и человека с улицы. С одной стороны, он не обладает и стремится обладать знанием эксперта; с другой стороны, он не принимает фундаментальной неопределённости простого знания рецептов или же иррациональности своих непрояснённых страстей и чувств. Быть хорошо информированным означает иметь разумно обоснованные мнения в областях, которые представляют для него, по меньшей мере опосредованно, интерес, хотя и не имеют отношения к его конкретной цели.

Все три кратко описанных типа, конечно, лишь конструкты, созданные для целей настоящего исследования. На самом деле в повседневной жизни каждый из нас в любой момент является одновременно экспертом, хорошо информированным гражданином и человеком с улицы — в каждом случае с учётом различных областей знания. Более того, каждый из нас знает, что то же самое верно и для его ближних, и этот факт со-определяет специфический тип применяемого знания. Например, для человека с улицы достаточно знать, что существуют эксперты, у которых можно получить консультацию, если это нужно для достижения непосредственной практической цели. Его рецепты определяют, когда ему нужно увидеться с доктором или юристом, где получить необходимую информацию и так далее. С другой стороны, эксперт хорошо знает, что только другой эксперт поймёт все тонкости и сложности проблемы в его области, и он никогда не примет любителя и дилетанта как компетентного судью для своих действий. Но именно хорошо информированный гражданин считает, что он вполне способен определить, кто является компетентным экспертом, и даже принять решение, выслушав противоположные экспертные мнения.

Многие феномены социальной жизни могут быть поняты только в том случае, если они соотнесены с общей структурой социального распределения знания, описанной подобным образом. Только этот ресурс делает возможной социологическую теорию профессий, престижа и компетентности, харизмы и авторитета и ведёт к пониманию таких сложных социальных отношений, как те, что существуют между выступающим артистом, публикой и критиками, или между производителем, розничным торговцем, рекламным агентом и потребителем, или между правительственным чиновником, его техническим советником и общественным мнением.

III

Три типа знания, рассмотренные выше, различаются по своей готовности считать вещи само собой разумеющимися. Область само собой разумеющегося можно определить как такой сектор мира, который, как нам представляется, не нуждается в дальнейшем изучении для решения непосредственно рассматриваемой теоретической и практической проблемы, хотя мы и не обладаем ясным и определённым пониманием его структуры. Пока нечто представляется само собой разумеющимся, я полагаю, что оно просто «дано» и «дано так, как оно мне является», — то есть так, как я и те, кому я доверяю, его пережили и интерпретировали.

Именно в этой зоне считающихся само собой разумеющимися вещей мы должны найти свои ориентиры. Все наши возможные вопросы по поводу неизвестного возникают только внутри такого мира предположительно предызвестных вещей и исходят из его существования. Или, в терминологии Дьюи, всякое возможное исследование стремится трансформировать неопределённую ситуацию в определённую. Конечно, считающееся само собой разумеющимся сегодня может стать спорным завтра, если наш собственный выбор или что-то ещё вынудит нас изменить свои интересы и сделать принятое положение вещей областью дальнейшего исследования.

Говоря о смещении нашего интереса, мы затронули ядро проблемы. Прежде чем мы сможем продолжить анализ трёх рассматриваемых типов знания, необходимо прояснить отношение между интересом и распределением знания.

Именно наш непосредственный интерес мотивирует всё наше мышление, проектирование, действование, создавая проблемы для нашего мышления и цели для наших действий. Другими словами, именно наш интерес разбивает непроблематичное поле предызвестного на независимые друг от друга зоны различной релевантности с учётом этого интереса, причём каждая из этих зон требует знаний различной степени точности.

Для наших целей мы можем выделить четыре региона различной релевантности.

Во-первых, существует доступная нам часть мира, которую мы можем непосредственно наблюдать и которая также, по меньшей мере частично, занята — то есть изменена и переустроена — нами. Это тот сектор мира, в котором могут материализоваться и осуществляться наши проекты. Структура этой зоны первичной релевантности нуждается в предельно ясном и определённом понимании. Для того чтобы справляться с ситуацией, мы должны обладать ноу-хау — техникой и навыками — и точным пониманием того, почему, когда и где это следует использовать.

Во-вторых, существуют другие поля, не доступные для нашего доминирования, но опосредованно связанные с зоной первичной релевантности, потому что они, например, снабжают нас готовыми орудиями, используемыми для достижения спроектированной цели, или создают условия, от которых зависит само наше планирование или его исполнение. С этими зонами меньшей релевантности, с возможностями, вероятностями и рисками, которые они могут содержать с учётом нашего главного интереса, достаточно быть просто знакомым.

В-третьих, существуют другие зоны, которые в настоящее время не имеют такой связи с наличным интересом. Мы будем называть их относительно иррелевантными, показывая тем самым, что мы можем продолжать считать их само собой разумеющимися, поскольку в них не происходит изменений, которые могли бы повлиять на релевантные секторы, внося в них новые и неожиданные возможности и риски.

И наконец, существуют зоны, которые мы предлагаем называть абсолютно иррелевантными, потому что любое возможное изменение в них не повлияет, как мы полагаем, на нашу непосредственную цель. Для любых практических целей достаточно лишь слепой веры в «что» и «как» вещей внутри этой зоны абсолютной иррелевантности.

Это описание слишком общо и требует некоторых уточнений.

Во-первых, мы говорили о «непосредственном интересе», который определяет нашу систему релевантностей. Однако не существует такой вещи, как изолированный непосредственный интерес. Конкретный непосредственный интерес является всего лишь элементом иерархической системы или даже многообразия систем и интересов, которые в повседневной жизни мы называем нашими планами — планами работы и размышления, планами на час и на всю жизнь. Конечно, эта система интересов не является постоянной и гомогенной. Она не является постоянной, потому что при изменении от всякого Сейчас к последующему Сейчас отдельные интересы приобретают различный вес в системе. Она не гомогенна, потому что даже в одновременности любого Сейчас мы можем иметь самые разрозненные интересы.

Хорошей иллюстрацией являются различные социальные роли, которые мы принимаем одновременно. Интересы, которые есть у меня в одной и той же ситуации как у отца, гражданина, члена моей церкви и представителя моей профессии, могут быть не только различными, но и не совместимыми друг с другом. Тогда я должен решить, какие из этих разрозненных интересов выбрать, чтобы установить ситуацию, с которой нужно начинать дальнейшее исследование. Этот выбор определит проблему и поставит цель, с учётом которых мир, где мы живём, и наше знание о нём распределятся по зонам различной релевантности.

Во-вторых, термины «зоны» или «регионы» различной релевантности могут навести на мысль, что в нашем жизненном мире существуют закрытые области различной релевантности, о которых мы, соответственно, имеем знания, чётко разграниченные по степени своей точности. Верно же обратное. Эти области различной релевантности и точности сообщаются, всячески проникая друг в друга, пересекаясь своими периферийными частями и создавая, таким образом, промежуточные зоны скользящих переходов. Если бы было нужно составить карту такого распределения, она напоминала бы не политическую карту, где представлены различные страны с четкими границами, а скорее топографическую, где гора изображена с помощью контурных линий, соединяющих точки равной высоты. Пики и долины, предгорья и склоны разбросаны по карте в бесконечно разнообразных конфигурациях. Система релевантностей более похожа на систему горизонталей, чем на систему координат, начинающуюся в центральной нулевой точке и обеспечивающую измерение с помощью равноудалённой сети.

В-третьих, мы должны определить два типа систем релевантностей, которые предлагается назвать системой внутренних и внешних (навязанных — imposed) релевантностей. Опять же, это лишь конструкты, которые в повседневной жизни почти всегда смешиваются друг с другом и очень редко обнаруживаются в чистом виде. Тем не менее важно рассмотреть их отдельно в их взаимодействии. Внутренние релевантности являются результатом наших интересов, определяемых свободным намерением решить проблему с помощью своего мышления, достичь запланированной цели с помощью своего действия.

Конечно, мы свободны в определении своего интереса, но, будучи определённым, наш интерес устанавливает систему релевантностей. Мы должны принять эти релевантности, ситуацию, определённую их внутренней структурой, должны следовать их требованиям. Однако они остаются — во всяком случае, в какой-то степени — в пределах нашего контроля. Поскольку интерес, от которого зависят внутренние релевантности и в котором они возникают, был учреждён нашим свободным выбором, мы в любое время можем сместить фокус этого интереса и тем самым модифицировать внутренне присущие ему релевантности. Этот процесс в целом будет всё ещё проявлять признаки спонтанного действия. Характер всех этих релевантностей как внутренних — то есть присущих выбранному интересу — сохранится.

Однако мы являемся не только центрами спонтанности, направленной в мир и создающей в нём определённые возможности, но также и простыми реципиентами событий, происходящих вне нашего контроля и без нашего вмешательства. В качестве релевантных нам навязываются ситуации и события, которые не связаны с интересами, выбранными нами, которые не возникают в процессе наших свободных действий и которые мы должны просто принимать такими как есть, не имея возможности модифицировать их нашей спонтанной деятельностью, кроме как преобразовать таким образом навязанные релевантности в релевантности внутренние. Пока это не будет сделано, мы не считаем внешние релевантности связанными с нашими спонтанно выбранными целями. Так как они нам навязаны, они остаются непрояснёнными и достаточно непонятными.

В нашу задачу здесь не входит детально рассматривать значения релевантностей, навязанных индивиду событиями его личной жизни, такими, как болезнь, тяжёлая утрата, деяния Бога или метафизические проблемы судьбы, предназначения, провидения или ощущения «заброшенности в мир», которое Хайдеггер считает фундаментальным условием человеческого существования. Но в социальном мире внешние релевантности имеют важную функцию, изучение которой возвращает нас к нашей главной проблеме.

IV

Описание различных зон релевантностей раскрывает доступный мне мир в качестве ядра первичной релевантности. Этот доступный собственно мне мир является прежде всего тем сектором мира, который доступен мне реально; затем сектором, который был реально доступен мне прежде, а нынче доступен потенциально, потому что он может быть опять возвращён как доступный мне реально; и, наконец, в пределах доступного мне находится то, что реально доступно тебе, моему ближнему, и было бы в пределах реально доступного мне, если бы я был не здесь, где я есть, а там, где находишься ты, — короче, если бы я был на твоем месте.

Таким образом, один сектор мира реально и потенциально находится в пределах общей доступности для меня и моего ближнего; он в пределах доступного нам, при условии что — и это ограничение очень важно — мой ближний имеет определённое место в доступном мне мире так же, как я имею место в доступном ему мире. Мы имеем тогда общее окружение, которое подлежит определению через наши общие интересы — его и мои.

Конечно, он и я будем иметь различные системы релевантностей и различное знание об общем окружении, если не по какой-то иной причине, то потому, что он видит из Там всё то, что я вижу из Здесь. Тем не менее внутри этого общего окружения и внутри зоны общих интересов я могу установить социальные отношения с индивидуализированным Другим; каждый может воздействовать на Другого и реагировать на его действие. Короче, Другой частично находится в пределах моего контроля так же, как я нахожусь в пределах его контроля. Он и я не только знаем об этом факте, но даже знаем о нашем взаимном знании, которое само является средством осуществления контроля. Свободно обращаясь друг к другу, свободно «согласовывая» («гармонизируя») себя друг с другом, мы имеем по меньшей мере, некоторые общие внутренние релевантности.

Но это только некоторые релевантности. В любой социальной интеракции остаётся доля системы внутренних релевантностей каждого партнёра, не разделённая Другим. Это имеет два важных следствия. Для начала предположим в качестве партнёров по социальной интеракции неких Петра и Павла. В той мере, в какой Пётр является объектом действия Павла и должен учитывать специфические цели Павла, которые он, Пётр, не разделяет, внутренние релевантности Павла остаются для Петра внешними релевантностями, и наоборот. (Понятие внешних релевантностей, будучи применённым к социальным отношениям, не содержит никакой ссылки на то, принимается ли подразумеваемое навязывание партнёром.

По-видимому, степень готовности принимать или не принимать, уступить навязыванию внутренних релевантностей Другого или сопротивляться могла бы с успехом использоваться для классификации различных социальных отношений.) Далее, Пётр обладает полным знанием только собственной системы внутренних релевантностей. Система внутренних релевантностей Павла как целое доступна Петру не полностью. Ограниченное знание Петра о системе релевантностей Павла (он будет знать хотя бы, что именно Павел навязывает ему) никогда не будет иметь достаточной точности, как было бы, если бы то, что релевантно для Петра только в силу навязывания, было бы элементом его системы внутренних релевантностей. Навязанные релевантности остаются пустыми, неосуществлёнными предвосхищениями.

Таково распределение знания в социальном отношении между индивидами, если каждый имеет своё место в мире Другого, если каждый находится под контролем Другого. В определённой мере то же самое верно и для отношения между мы-группами и они-группами, если каждая из них известна Другому в своей специфичности. Но чем более анонимным становится Другой и чем труднее партнёру установить его место в социальном космосе, тем меньше становится зона общих релевантностей и больше — зона навязанных релевантностей.

Для современной цивилизации характерна растущая взаимная анонимность партнёров. В нашей социальной ситуации мы все менее детерминированы отношениями с индивидуальными партнёрами, доступными нам непосредственно или опосредованно, и все более — анонимными лицами, которые не имеют никакого фиксированного места в социальном космосе. Уменьшаются наши возможности выбирать себе партнёров в социальном мире и разделять с ними свою социальную жизнь. Мы, так сказать, потенциально подчинены отдалённому контролю каждого. Ни одна точка на земном шаре не удалена от места, где мы живём, более чем на расстояние 24-часового полета; электрические провода доставляют сообщение с одного конца земли на другой в течение секунды; и очень скоро любое место в этом мире станет потенциальной мишенью разрушительного оружия, запущенного в любом месте.

Наше собственное социальное окружение оказывается доступным каждому и повсюду; анонимный Другой, чьи цели неизвестны нам из-за его анонимности, может взять нас вместе с системой наших интересов и релевантностей под свой контроль. У нас всё меньше и меньше права определять, что для нас релевантно, а что нет. Релевантности, навязанные нам политически, экономически и социально и находящиеся за пределами нашего контроля, должны учитываться нами такими, как они есть. Поэтому мы должны знать их. Но до какой степени?

V

Этот вопрос возвращает нас к трём идеальным типам знания, описанным выше как экспертное знание, знание хорошо информированного гражданина и знание человека с улицы. Последний живёт, образно говоря, наивно среди своих релевантностей и внутренних релевантностей своей мы-груп-пы. Внешние релевантности он учитывает лишь как элементы ситуации, информацию, условия своих действий. Они просто даны, и нет нужды пытаться понять их происхождение и структуру. Его не интересует, почему некоторые вещи более релевантны, чем другие, почему зоны кажущейся внутренней иррелевантности могут скрывать элементы, которые завтра будут навязаны как высокорелевантные, — все это не влияет на его действия и мышление. Он не будет переходить мост, пока не дойдет до него, и он считает само собой разумеющимся, что он найдёт мост, когда понадобится, и это будет достаточно крепкий мост, чтобы выдержать его. Это одна из причин, почему, формируя свои мнения, человек с улицы больше руководствуется чувством, чем знанием, почему он предпочитает, как показывает статистика, в газетах комиксы — зарубежным новостям, а по радио викторины — политическим комментариям.

Тот, кого мы называем экспертом, чувствует себя как дома только в системе внешних релевантностей, то есть релевантностей, навязанных проблемами, предустановленными в его области. Или, точнее, вместе с решением стать экспертом он принял релевантности, навязанные его области в качестве внутренних, и только внутренних релевантностей своего действования и мышления. Но его область чётко ограничена. Конечно, существуют пограничные проблемы и даже проблемы вне его специфического поля, но эксперт склонен относить их к другому эксперту, чьим предметом интереса они должны быть. Эксперт начинает не только с допущения о том, что система проблем, устанавливаемая в его области, релевантна, но и что это единственная релевантная система. Все его знание существует в этой системе соотнесения, которая была установлена раз и навсегда. Тот, кто не принимает это как монополизированную систему его внутренних релевантностей, не разделяет с экспертом универсум дискурса. От эксперта он может ожидать только указания на удобные средства пред-данных целей, а не определения самих целей. Знаменитое утверждение Клемансо, что война слишком серьёзное дело, чтобы отдать её исключительно генералам, показывает, как человек, ориентированный на более масштабные цели, реагирует на совет эксперта.

Хорошо информированный гражданин обнаруживает себя в области, которая принадлежит бесконечному числу возможных систем соотнесения. Там нет пред-данных готовых целей, нет фиксированных пограничных линий, внутри которых он может искать прибежище. Он должен выбирать систему соотнесения, выбирая свой интерес; он должен исследовать зоны релевантностей, примыкающие к ней, и накапливать как можно больше знаний о происхождении и источниках релевантностей, реально или потенциально навязанных ему.

В терминах приведённой выше классификации хорошо информированный гражданин будет ограничивать, насколько возможно, зону иррелевантного, сознавая, что то, что сегодня относительно иррелевантно, завтра может быть навязано как первичная релевантность и что область так называемой абсолютной иррелевантности может оказаться прибежищем анонимных сил, которые могут одолеть его. Таким образом, его установка отличается от установки эксперта, чьё знание ограничено одной системой релевантностей, и от установки человека с улицы, который безразличен к самой структуре релевантности. По этой самой причине он должен сформировать разумное мнение с помощью необходимой информации. Каковы, однако, источники этой информации и на каком основании гражданин может считать их удовлетворительными для того, чтобы сформировать собственное мнение?

VI

Мы возвращаемся к главной теоретической проблеме социального распределения знания. Представляется очевидным, что только чрезвычайно малая часть нашего действительного и потенциального знания возникает в нашем собственном опыте. Большая его часть состоит из опыта, который приобрели не мы, а наши ближние, современники и предшественники, о котором они сообщили нам или который передали по наследству. Такого рода знание мы назовём социально приобретённым знанием. Но почему мы верим в него?

Все социально приобретённое знание основано на имплицитной идеализации, которую можно сформулировать примерно так: «Я верю в опыт моего ближнего, потому что, если бы я был (сейчас или в прошлом) на его месте, я имел бы тот же самый опыт, который имеет (или имел) он; мог бы действовать точно так же, как действует (или действовал) он; имел бы те же самые возможности и риски в той же самой ситуации. Таким образом, то, что является (или являлось) для него действительным объектом его реального опыта, является для меня правдоподобным объектом возможного опыта». Это базовая идеализация, и мы не можем здесь подробно останавливаться на различных модификациях типического стиля, в котором переживается социально полученное знание. В рамках этой статьи мы ограничимся некоторыми примерами, которые ни в коем случае не являются исчерпывающими.

Социально приобретённое знание может возникать четырьмя различными способами. Во-первых, оно может происходить из непосредственного переживания мной другого индивида (назовём его очевидцем), который сообщает мне о своём опыте. Моя вера в его сообщение основана на том факте, что событие, о котором сообщается, произошло в пределах доступного ему мира. Из Там, из его позиции в пространстве и времени, могли бы наблюдаться вещи и переживаться события, которые не наблюдаемы из Здесь, из моей позиции; но если бы я был Там, а не Здесь, я переживал бы то же самое. Более того, эта вера предполагает определённую согласованность моей системы релевантностей с системой релевантностей очевидца. В противном случае я бы считал, что мог бы увидеть некоторые незамеченные наблюдателем аспекты описываемого события, или наоборот.

Вторым источником социально полученного знания может быть непосредственное переживание мной другого индивида — не обязательно очевидца и не обязательно сообщающего что-либо именно мне, — для которого наблюдаемое событие имеет своё место в системе внутренних релевантностей с конфигурацией, субстанционально отличной от моей. Такого индивида мы будем называть инсайдером (insider). Моя вера в его сообщение основана на допущении, что инсайдер, в силу того что он переживает описываемое событие в уникальном или типическом контексте релевантности, «разбирается лучше», чем мог бы я, наблюдая то же событие, но не зная его внутреннего смысла.

В-третьих, существует мнение другого индивида, основанное на непосредственно или социально полученном знании, организованном в соответствии с системой релевантностей, подобной моей. Такого индивида можно назвать аналитиком. Его мнение имеет для меня тем больший вес, чем больше я могу контролировать факты, на которых оно основано, и чем больше я уверен в сходстве наших систем релевантностей.

Наконец, существует мнение другого индивида, основанное на тех же данных, что и мнение аналитика, но организованных в соответствии с системой релевантностей, значительно отличающейся от моей. Его можно назвать комментатором. Его мнению можно доверять, если он помогает мне сформировать достаточно ясное и точное знание о его исходной, отличной от моей, системе релевантностей.

Ясно, что очевидец, инсайдер, аналитик и комментатор представляют только четыре из множества существующих идеальных типов передачи социального знания. Ни один из этих типов нельзя, вероятно, обнаружить в чистом виде. Любой историограф, учитель, редактор, пропагандист представляет собой смесь нескольких описанных нами идеальных типов. Для классификации коммуникатора в соответствии с этими типами неважно, является ли он экспертом; использует ли он ту или иную систему знаков, символов или артефактов для коммуникации; происходит ли коммуникация в лицом-к-лицу или в каком-либо ином социальном отношении; близко ли мы знакомы с информатором или он остаётся более или менее анонимным. Но все эти факторы чрезвычайно важны для того, чтобы мы, ищущие информацию граждане, могли приписать источнику нашего социально полученного знания некоторый вес.

Невозможно подробно рассмотреть здесь все импликации этой проблемы. Однако даже упрощённая картина, нарисованная нами, будет неполной без краткого упоминания ещё одного аспекта социального распределения знания, который в определённой степени противоположен социально полученному знанию. Назовём его социально одобренным знанием. Всякое знание — как наши собственные исходные переживания, так и социально полученное знание — приобретает дополнительный вес, если оно принимается не только нами, но и другими членами нашей мы-группы. Я считаю свои собственные впечатления несомненно правильными, если другие, кого я считаю компетентными, подтверждают то, что я обнаружил, либо на основе собственного опыта, либо потому, что доверяют мне. Если я считаю моего отца, моего священника, моё правительство авторитетными, то их мнения имеют особый вес, и этот вес сам имеет характер внешней релевантности (значимости). Власть социально одобренного знания столь велика, что одобряемые всей группой способы мышления и действования, такие, как обычаи, нравы и привычки, просто считаются само собой разумеющимися; они становятся элементами относительно естественного мировоззрения, хотя источник такого знания остаётся полностью анонимным.

Таким образом, зона считающихся само собой разумеющимися вещей, относительно естественное мировоззрение, с которого начинается и которое предполагает всякое исследование, проявляется как седимент (осадок) прежних актов переживания, как моего собственного, так и других, получивших социальное одобрение.

Позвольте мне под конец привести несколько замечаний о природе и функции взаимодействия между социально полученным и социально одобренным знанием и сделать одно практическое заключение, которое поможет диагностировать нашу нынешнюю ситуацию.

Социально одобренное знание является источником престижа и авторитета, на нём базируется общественное мнение. Экспертом или хорошо информированным гражданином считается только тот, кто социально одобрен в этом качестве. Получив такое признание, мнения эксперта или хорошо информированного гражданина приобретают дополнительный вес в области социально полученного знания.

В наше время социально одобренное знание стремится вытеснить основную систему внутренних и внешних релевантностей. Опросы, интервью, анкеты пытаются выявить мнение человека с улицы, которого не интересует ничто, выходящее за пределы его привычной системы внутренних релевантностей. Его мнение, являющееся общественным мнением в нынешнем понимании, получает всё большее социальное одобрение в ущерб информированному мнению и поэтому навязывается как релевантное более информированным членам общества. Тенденция к неверной интерпретации демократии как политического института, в котором должно преобладать мнение неинформированного человека с улицы, увеличивает эту опасность. Следовательно, долг и привилегия хорошо информированного гражданина в демократическом обществе состоят в том, чтобы сделать своё мнение превалирующим над общественным мнением человека с улицы.