Альфред Шютц:
Смысловая структура повседневного мира. Социальный мир и теория социального действия

На первый взгляд не легко понять, почему в социальных науках предпочтение отдаётся субъективной точке зрения. Для чего мы постоянно обращаемся к этому загадочному тирану социальных наук, именуемому субъективностью актора? Почему бы нам честно не описывать в честных и объективных понятиях то, что действительно происходит, то есть не говорить на нашем языке, языке квалифицированных наблюдателей социального мира, использующих научный подход?

Если возразят, что эти понятия искусственны и условны, созданы «по нашему желанию и для нашего удовольствия» и поэтому годятся только для нашей интерпретации, но не для реального проникновения в смысл, который социальные действия имеют для их акторов, мы могли бы ответить, что именно такое построение системы конвенций и честное описание существующего мира является единственной задачей научного мышления; что мы, социальные учёные, в своей системе интерпретации свободны не менее, чем актор — в установлении своей системы целей и планов; что мы должны, в частности, следовать примеру естественных наук, которые выполнили величайшую работу всех времён с помощью тех самых методов, которые нам рекомендуют отвергнуть; и, наконец, что сущность науки состоит именно в том, чтобы быть объективной, значимой не только для меня — или для меня, тебя и немногих других, — но для каждого, и что научные высказывания относятся не к моему частному миру, а к единственному и единому, общему для всех нас жизненному миру.

Последняя часть этого тезиса бесспорно верна; но, несомненно, можно представить себе фундаментальную точку зрения, согласно которой социальные науки должны следовать примеру естественных наук и освоить их методы. Доведённая до своего логического завершения, такая позиция ведёт к бихевиоризму. Масштаб данной работы не позволяет привести здесь критику этого принципа. Мы ограничимся замечанием, что радикальный бихевиоризм базируется на допущении, что нельзя доказать существование сознания (intelligence) «спутника». Весьма вероятно, что он является сознательным человеческим существом, но это «слабый факт», не поддающийся верификации (Рассел, а также Карнап).

В таком случае всё же не совсем понятно, зачем обладающему интеллектом (intelligence) индивиду писать книги для других и даже встречаться с ними на конгрессах, где все доказывают друг другу, что наличие интеллекта у Другого сомнительно. Ещё менее понятно то, почему те же самые авторы, которые уверены, что абсолютно невозможно доказать наличие интеллекта у других людей, испытывают такое доверие к самому принципу верифицируемости, который может быть реализован путём взаимного контроля. Более того, в своих рассуждениях они безо всяких сомнений опираются на догмы, что язык существует, что речевые реакции и вербальные сообщения являются законными методами бихевиористской психологии, что высказывания в данном языке способны обладать смыслом, и при этом не считают, что язык, речь, вербальное сообщение, высказывание и смысл уже предполагают наделённых интеллектом alter egos, способных понять язык, интерпретировать высказывание и верифицировать смысл ⁵⁵. Но ведь сами феномены понимания и интерпретации не могут быть объяснены как чистое поведение, если мы не обратимся к уловке «скрытого поведения», которое не поддаётся описанию в бихевиористских терминах ⁵⁶.

Однако эти критические замечания не затрагивают существа нашей проблемы. Главная цель бихевиоризма, как и любой другой объективной схемы координат в социальных науках, состоит в корректном научном объяснении того, что действительно происходит в мире повседневной социальной жизни. Конечно, ни целью, ни смыслом какой бы то ни было научной теории не является проектирование или описание вымышленного мира, не имеющего никакого отношения к нашему основанному на здравом смысле опыту и поэтому лишённого для нас всякого практического интереса. У отцов бихевиоризма не было иной цели, кроме как описать и объяснить реальные человеческие действия в человеческом мире. Но слабость этой теории состоит в том, что социальная действительность здесь замещается вымышленным миром: в качестве адекватных для социальных наук провозглашаются методологические принципы, которые, хотя и проявили себя верными в других областях, всё же неадекватны в области интерсубъективности.

Бихевиоризм — лишь одна из форм объективизма в социальных науках, хотя и самая радикальная. Исследователь социального мира не стоит перед суровой дилеммой: принять самую строгую субъективную точку зрения и, следовательно, исследовать мотивы и мысли актора или ограничиться описанием наблюдаемого поведения и признать бихевиористский основополагающий принцип о недоступности сознания Другого и даже неверифицируемости его интеллекта. Существует вполне доступная пониманию базовая установка (и фактически некоторые из самых успешных социальных учёных освоили её), которая наивно принимает социальный мир со всеми alter egos и институтами в его смысловой целостности, смысловой именно для наблюдателя, единственная научная задача которого состоит в описании и объяснении того, как он сам и его со-наблюдатель переживают в опыте социальный мир.

Конечно, эти учёные допускают, что нация, государственное управление, рынок, цена, религия, искусство, наука связаны с деятельностью других обладающих интеллектом людей, для которых эти феномены конституируют мир социальной жизни; более того, они допускают, что другие люди создали этот мир своими действиями и дальнейшие свои действия ориентируют на его существование. Тем не менее эти учёные заявляют, что не обязаны возвращаться к субъективной деятельности этих alter egos и к коррелятам этой деятельности в их сознании, чтобы описать и объяснить факты социального мира.

Давайте собирать факты социального мира и представлять их в надёжной форме с учётом возможностей нашего научного опыта, давайте описывать и анализировать эти факты, группировать их в соответствующие категории и исследовать регулярности в их формах и возникающие изменения, и мы получим систему социальных наук, раскрывающую основные принципы и аналитические законы этого мира. Добившись этого, социальные науки смогут уверенно оставить субъективный анализ психологам, философам, метафизикам и прочим, кого вы назвали бы праздными людьми, беспокоящимися о таких проблемах. И разве — может добавить защитник такой позиции — это не тот научный идеал, который почти реализовали наиболее развитые социальные науки? Посмотрите на современных экономистов! Великий прогресс в этой науке начался с момента принятия выдающимися умами решения об исследовании кривых спроса и предложения и обсуждении соотношений цен и издержек вместо тщетных попыток проникнуть в тайну субъективных потребностей и ценностей.

Несомненно, такая позиция не только возможна, но и принята большинством социальных учёных. На определённом уровне научную работу можно выполнять, не вникая в проблемы субъективности (что и делалось). Мы можем пойти ещё дальше в исследовании социальных феноменов, таких, как всякого рода социальные институты, социальные отношения и даже социальные группы, не оставляя базовой системы координат, суть которой может быть сформулирована следующим образом: что всё это значит для нас, научных наблюдателей? Мы можем разработать и применить для этой цели рафинированную систему абстракций, которая намеренно исключает из социального мира актора с его субъективной точкой зрения; для этого даже не нужно вступать в конфликт с опытом, вынесенным из социальной действительности. Мастера в этой технике — а таких очень много в различных сферах социального исследования — всегда будут придерживаться консистентного уровня, на котором эта техника может быть принята, и соответственно ограничивать свои проблемы.

Тем не менее такая социальная наука прямо и непосредственно занимается не общим для всех социальным жизненным миром, а его идеализациями и формализациями, мастерски и целенаправленно выбранными и не противоречащими его фактам. Это не делает менее обязательным обращение к субъективной точке зрения на другом уровне абстракции, если рассматривавшаяся первоначально проблема модифицируется. Но тогда — важный момент — это обращение к субъективной точке зрения всегда может и должно осуществляться. Так как социальный мир в каком бы то ни было его аспекте остаётся очень сложным космосом человеческих действий, мы всегда можем вернуться к «забытому человеку» социальных наук, к актору в социальном мире, чьи деяния и чувства лежат в основе всей системы, и попытаться понять действия, чувства и состояние сознания, побуждающие его к принятию определённых установок по отношению к своему социальному окружению.

В таком случае для ответа на вопрос о том, что этот социальный мир значит для меня — наблюдателя, требуется предварительно ответить на ряд вопросов о том, что этот мир значит для наблюдаемого актора и чем обусловлены действия последнего в этом мире. Задавая подобные вопросы, мы более не принимаем наивно социальный мир и его текущие идеализации и формализации как готовые и имеющие смысл независимо от любых вопросов, а исследуем процесс идеализации и формализации как таковой, генезис смысла, который социальные феномены имеют для нас, равно как и для акторов, механизм деятельности, через который люди понимают друг друга и самих себя. Мы всегда свободны — и иногда обязаны — делать так.

Эта возможность исследовать социальный мир с различных точек зрения раскрывает фундаментальное значение формулы профессора Знанецкого, гласящей, [что все социальные феномены могут быть описаны в одной из следующих систем координат (schemes of reference): социальной личности; социального действия; социальной группы; социальных отношений]. Каждый социальный феномен может быть исследован не только в системе социальных отношений или социальных групп (или, позволительно добавить, социальных институтов), но и с равным правом в системе социальных действий и социальных личностей. Первая группа систем координат является объективной: она может быть полезной, если её применять исключительно к проблемам, принадлежащим к сфере объективных феноменов, для объяснения которых были разработаны её специальные идеализации и формализации, при условии, однако, что они не содержат противоречивого элемента или элементов, несовместимых с другими системами (субъективными) и вообще с нашим основанным на здравом смысле опытом социального мира. Mutatis mutandis ⁵⁷ то же самое положение верно и для субъективных систем ⁵⁸.

Другими словами, решение научного наблюдателя исследовать социальный мир, исходя из объективной или субъективной системы координат, с самого начала ограничивает область социального мира (или, по меньшей мере, определённый аспект этой области), которую можно изучать по раз и навсегда выбранной схеме. Следовательно, базовый постулат методологии социальной науки должен быть таким: выберите систему координат, адекватную интересующей вас проблеме, учтите её ограничения и возможности, сделайте её понятия совместимыми друг с другом, консистентными, и, раз приняв, придерживайтесь её! Если, с другой стороны, в процессе работы над проблемой вы приходите к решению принять другие системы координат и интерпретации, не забывайте, что при этом все понятия прежней системы с необходимостью меняют смысл. Для сохранения последовательности вашего мышления вы должны рассматривать это так, как если бы «подстрочный знак» всех терминов и понятий, используемых вами, был один и тот же!

Таков действительный смысл нередко превратно понимаемого постулата «чистоты метода». Следовать ему намного сложнее, чем кажется. Многие заблуждения в социальных науках могут быть объяснены смешением субъективной и объективной точек зрения, которое возникает — незаметно для исследователя — в процессе научной работы при переходе с одного уровня на другой. Это опасности, которые вытекают из смешения субъективной и объективной точек зрения в конкретной работе социальных учёных. Но для теории действия субъективная точка зрения, отказ от которой чреват потерей её базовых оснований, а именно её отношения к социальному миру повседневной жизни и опыта, должна быть сохранена полностью. Защита субъективной точки зрения является единственной, но достаточной гарантией того, что мир социальной реальности не будет замещён вымышленным несуществующим миром, построенным научным наблюдателем.

Для большей ясности забудем на время, что мы являемся учёными, отстранённо и независимо наблюдающими социальный мир. Посмотрим, как каждый из нас интерпретирует общий для всех социальный мир, в котором он живёт и действует как человек среди других людей, мир, который он постигает как поле своего возможного действия и ориентации, организованное вокруг его личности особым образом, с учётом его планов и вытекающих из них релевантностей; при этом будем иметь в виду, что этот социальный мир является полем возможных действий других людей, организованным с их точки зрения вокруг них аналогичным образом.

Этот мир всегда дан мне в первую очередь как организованный. Я был рождён, так сказать, в этот организованный мир и вырос в нём. Через обучение и воспитание, через разного рода опыты и эксперименты я обретаю некоторое неявное знание этого мира и его институтов. Помимо всего прочего, я заинтересован в объектах этого мира, поскольку они определяют мою собственную ориентацию, содействуют или препятствуют реализации моих собственных планов, конституируют элементы моей ситуации, которую я должен принять или модифицировать, являются источником моего счастья или беспокойства — одним словом, поскольку они что-то значат для меня. Отсюда следует, что я не удовлетворён чистым знанием о существовании таких объектов; я должен понимать их, а следовательно, должен быть способен интерпретировать их как возможные релевантные элементы для различных действий или реакций, которые я могу осуществить в рамках моих жизненных планов.

С самого начала эта ориентация через понимание происходит в кооперации с другими людьми: этот мир имеет смысл не только для меня, но также и для вас, и вас, и для каждого. Переживание мной мира в опыте обосновывается и корректируется переживанием мира в опыте другими, теми, с кем я связан общим знанием, общей работой, общим страданием. Мир, интерпретируемый как возможное поле действия для всех нас, — это первый и наиболее примитивный принцип организации моего знания о внешнем мире вообще. После этого я провожу различие между естественными вещами, которые могут быть определены как существенно данные мне, вам и каждому, — такими, как они есть независимо от любого человеческого вмешательства, — и, с другой стороны, социальными вещами, которые понимаются только как продукты человеческой деятельности, моей собственной или других людей (термин «вещь» в обоих случаях используется в широком смысле, охватывая не только телесные, но также и «идеальные», мыслительные, объекты).

В отношении естественных вещей моё «понимание» ограничено интуитивным пониманием их существования, изменений, развития, поскольку всё это совместимо с моими переживаниями в опыте и с переживаниями других в опыте внутри естественного мира вообще и с базовыми допущениями о структуре этого мира, которые мы все принимаем по общему согласию. Внутри этих пределов для нас возможны предсказания (хотя только с определённой вероятностью). Эта вещь здесь является, по моему мнению и по мнению всех нас, дикой яблоней. Это подразумевает, что она зацветёт весной, покроется листвой летом, принесёт фрукты осенью и оголится зимой. Если мы хотим хорошенько рассмотреть окрестности, мы можем подняться на её вершину; если нам нужно отдохнуть летом, мы можем воспользоваться её тенью; если мы проголодаемся осенью, мы можем вкусить её фруктов. Все эти возможности независимы от каких бы то ни было человеческих действий. Круг естественных событий свершается без нашего вмешательства ⁵⁹.

Такое организованное знание естественных фактов можно назвать их «пониманием». Но термин «понимание» в этом широком смысле означает не что иное, как редуцируемость познанных и проверенных фактов к другим познанным и проверенным фактам. Если я консультируюсь у специалиста по физиологии растений, чтобы узнать, что действительно стоит за вышеназванным циклом растительной жизни, то он обратится к химическому составу хлорофилла или к морфологической структуре клеток; короче говоря, он будет «объяснять факты», редуцируя их к другим фактам, которые обладают большей общностью и проверены в более широком поле.

Совершенно иное «понимание» свойственно социальным вещам (этот термин охватывает также человеческие действия). В этом случае недостаточно соотнести рассматриваемый факт с другими фактами и вещами. Я не могу понять социальную вещь, не редуцируя её к человеческой деятельности, которая её создала, и не соотнося эту человеческую деятельность с мотивами, из которых она возникает. Я не пойму инструмент, не зная цели, для которой он создавался; знак или символ, не зная, что они замещают; институт, если не знаком с его целями; произведение искусства, если не вникну в идею художника, которая в этом произведении воплощена.

[Автор думает, что только теория мотивов может развить анализ действия при условии, что сохраняется субъективная точка зрения в её строжайшем и немодифицированном смысле. В другом месте ⁶⁰ он попытался дать краткий очерк такой теории и надеется, что ему будет позволено повторить здесь некоторые наиболее значимые её положения.

Он исходил из различия между действием (action) и поведением (behavior). Отличительная черта действия состоит как раз в том, что оно детерминировано замыслом, предшествующим ему во времени. Тогда действие является поведением в соответствии с проектом, а этот проект является не более, не менее, как самим действием, которое постигнуто и определено в будущем совершенном времени (in the future perfect tense). Таким образом, проект является первичным и фундаментальным свойством действия. Но это — сверхупрощение, которое может использоваться только на первых порах. Смысл, приписанный переживанию в опыте, меняется в соответствии с целостной установкой человека в момент рефлексии. Когда действие завершено, его изначальный смысл — данный в проекте — будет модифицирован с учётом того, что реально было осуществлено, и тогда оно становится доступно для неопределённого количества рефлексий, которые могут приписать ему смысл в прошлом.

Простейший комплекс смыслов, через которые действие интерпретируется его актором, есть мотивы этого действия. Этот термин неоднозначен и охватывает две различные категории: для-того-чтобы мотив и потому-что мотив ⁶¹. Первый относится к будущему и идентичен объекту или цели, для реализации которой само действие является средством: это — terminus ad quem. Второй относится к прошлому и может быть назван основанием или причиной действия: это — terminus ad quo. Таким образом, действие определяется проектом, включающим для-того-чтобы мотив. Проект есть планируемое действие, воображаемое в качестве уже совершенного, для-того-чтобы мотив есть будущее состояние дел, которое должно быть реализовано проектируемым действием, а сам проект определяется потому-что мотивом. Комплексы смыслов, которые конституируют для-того-чтобы мотив и потому-что мотив, соответственно, отличаются друг от друга тем, что первый является интегральной частью самого действия, в то время как второй требует специального акта рефлексии в предпрошедшем времени (pluperfect tense), который может быть осуществлён актором только, если для этого существуют достаточные прагматические основания.

Необходимо добавить, что актор, осуществляющий конкретный акт, не выбирает случайным образом ни для-того-чтобы мотивы, ни потому-что мотивы. Напротив, эти мотивы организовываются в большие субъективные системы. Для-того-чтобы мотивы интегрируются в субъективные системы планирования: жизненный план, планы работы и досуга, планы «на следующий раз», расписание на сегодня, на конкретный час и так далее. Потому-что мотивы группируются в системы, которые в американской литературе (У. Джемс, Дж. Г. Мид, Ф. Знанецкий, Г. Оллпорт, Т. Парсонс) корректно толкуются как (социальная) личность. Разнообразные переживания в опыте своих собственных базовых установок в прошлом так, как они представлены в форме принципов, максим, привычек, а также вкусов, эмоций и так далее, являются элементами для построения систем, которые могут быть персонифицированы. Последнее представляет собой очень сложную проблему, требующую серьёзнейших размышлений.]

Прежде всего, я не могу понять действий других людей, не зная их для-того-чтобы или потому-что мотивов. Конечно, существуют разнообразные степени понимания. Я не должен (более того, я не могу) постичь всё многообразие мотивов других людей, с их горизонтами индивидуальных жизненных планов, предпосылками индивидуальных переживаний в опыте, обращениями к уникальной ситуации, которыми эти мотивы определяются. Как мы сказали ранее, такое идеальное понимание предполагало бы полную тождественность моего потока мышления с таковым alter ego, и это означало бы тождество обоих наших Я (Selves). Следовательно, достаточно того, что я могу редуцировать действие Другого к его типическим мотивам, включая их отношения к типическим ситуациям, типическим целям, типическим средствам и так далее.

С другой стороны, существуют также различные степени моего знания самого актора, степени нашей близости или анонимности. Я могу свести результат человеческой деятельности к действию (agency) alter ego, с которым я разделяю настоящие время и пространство, и этот другой индивид может быть моим близким другом, а может — попутчиком, которого я вижу в первый раз и больше никогда не встречу.

Для того чтобы понять мотивы актора, даже не нужно знать его лично. Я могу, например, понимать действия зарубежного политика и обсуждать его мотивы, если я никогда не встречался с ним и даже не видел его портрета. То же самое верно как для индивидов, имеющих мотивы Цезаря, так и для пещерных людей, которые не оставили никакого другого свидетельства своего существования, кроме каменного топора, выставленного в музее. Нет необходимости относить человеческие действия к более или менее известному актору. Для того чтобы понять их, достаточно найти типические мотивы типических акторов, которые объясняют действие как типическое, происходящее в типической ситуации. Повсюду и в любое время в действиях священников, солдат, слуг, фермеров наблюдается определённая согласованность. Более того, существуют действия такого общего типа, что достаточно свести их к типическим мотивам «кого-либо», чтобы сделать их понимаемыми.

Всё это должно быть тщательно исследовано как существенная часть теории социального действия ⁶². В итоге мы приходим к заключению, что социальные вещи понимаемы только в том случае, если они могут быть сведены к человеческой деятельности, а человеческая деятельность становится понимаемой только при демонстрации её для-того-чтобы и потому-что мотивов. Более глубокое обоснование этого факта состоит в том, что, поскольку я наивно живу внутри социального мира, я способен понимать действия других людей, только если могу вообразить, что сам мог бы совершить аналогичные действия, будучи в такой же ситуации, направляемый теми же самыми потому-что мотивами или ориентируемый теми же самыми для-того-чтобы мотивами, — все эти термины понимаются в ограниченном смысле «типической» аналогии, «типического» сходства, как было отмечено ранее.

Верность этого утверждения можно показать с помощью анализа социального действия в более точном смысле этого понятия, а именно действия, которое включает установки на действия других и ориентировано на них ⁶³. До сих пор в этом исследовании мы занимались только действием как таковым, без анализа модификаций, которым подвергается общая схема при введении взаимного соотнесения, интерсубъективного согласования. Следовательно, мы наблюдали установку изолированного актора, не проводя никакого различия между тем, взаимодействует ли этот актор с инструментом или с людьми и для людей, будучи мотивированным ими и мотивируя их.

Эта тема очень сложна для анализа, поэтому мы лишь обозначим её в общих чертах. Можно доказать, что все социальные отношения, как они понимаются мной — человеком, наивно живущим в социальном мире, который центрирован вокруг меня самого, — имеют свой прототип в социальных отношениях, связывающих меня с alter ego, с которым я разделяю пространство и время. Тогда моё социальное действие ориентировано не только на физическое существование этого alter ego, но и на действие Другого, которое я надеюсь вызвать моим собственным действием. Прототипом всех социальных отношений является интерсубъективная связь мотивов. Если я, проектируя своё действие, воображаю, что ты его поймёшь и что это понимание вызовет у тебя определённую реакцию, то я предвосхищаю, что для-того-чтобы мотивы моего действия станут потому-что мотивами твоей реакции, и наоборот.

Возьмём очень простой пример. Я задаю тебе вопрос. Для-того-чтобы мотивом моего действия является не только ожидание, что ты поймёшь мой вопрос, но также и получение твоего ответа; или, более точно, я думаю, что ты ответишь, при этом мне не известно, каким может быть содержание твоего ответа. Modo futuri exacte ⁶⁴ я, проектируя моё собственное действие, предвосхищаю, что ты так или иначе ответишь на мой вопрос, и это означает: я считаю весьма вероятным, что понимание моего вопроса станет потому-что мотивом твоего ответа. Вопрос является, как мы можем сказать, потому-что мотивом ответа, поскольку ответ является для-того-чтобы мотивом вопроса.

Это взаимоотношение между моими и твоими мотивами является моим надёжно проверенным переживанием в опыте, хотя, вероятно, у меня никогда не было явного знания его сложного внутреннего механизма. Но я сам бесчисленное число раз испытывал побуждение реагировать на действие другого, которое я интерпретировал как адресованый мне вопрос, некоторым поведением, в котором для-того-чтобы мотивом являлось ожидание, что Другой, задающий вопрос, будет, возможно, интерпретировать моё поведение как ответ. С другой стороны, я часто вызывал ответ другого человека с помощью моего собственного действия, которое называется «задать вопрос», и так далее. Поэтому я чувствую, что у меня есть надёжный шанс получить твой ответ, когда я однажды осуществлю такое действие — задам вопрос.

Этот краткий и неполный анализ довольно тривиального примера демонстрирует большие сложности, внутренне присущие проблеме социального действия, и, кроме того, показывает необходимость расширения области, изучаемой теорией действия, которая претендует на право так называться. Мы не намерены подробно рассматривать здесь эту тему, но должны сделать некоторые выводы из нашего примера, касающиеся роли субъективной точки зрения актора в социальном мире.

Социальный мир, в котором я связан разнообразными отношениями с другими, является для меня объектом, подлежащим смысловой интерпретации. Он имеет смысл для меня, но, кроме того, я уверен, что он имеет смысл и для других. Более того, я полагаю, что мои действия, ориентированные на других, будут поняты ими аналогично тому, как я понимаю их действия, ориентированные на меня. Более или менее наивно я предполагаю существование общей системы координат для моих действий и действий других. Меня интересует главным образом не очевидное в поведении других, не их жесты или телесные движения, а их интенции, то есть их для-того-чтобы мотивы и потому-что мотивы, побуждающие и вынуждающие их действовать определённым образом.

Будучи убеждённым, что они хотят выразить нечто своим действием или что их действие занимает определённую позицию в общей системе координат, я пытаюсь постичь смысл, который имеет это действие, особенно для моих со-акторов в социальном мире, и, пока не будут предоставлены свидетельства обратного, я допускаю, что этот смысл для них — акторов — соответствует тому смыслу, который их действие имеет для меня. Так как я должен ориентировать мои собственные социальные действия на потому-что мотивы ориентированных на меня социальных действий других, я должен всегда находить для-того-чтобы мотивы и распутывать плетение социального взаимоотношения, интерпретируя действия другого человека с субъективной точки зрения актора. Это и обусловливает ту большую разницу между установками человека, находящегося в центре разнообразных социальных отношений, в которых он заинтересован как их участник, и установками чистого наблюдателя, не заинтересованного в конечном результате социальной ситуации, в которой он не принимает участия и которую он изучает отстранённо.

Существует и другая причина, почему человек, живущий наивно среди других в социальном мире, пытается, помимо всего, понять мотивы своих со-акторов. Мотивы никогда не бывают изолированными друг от друга, они группируются в большие и консистентные системы иерархического порядка. Зная достаточное количество элементов такой системы, я имею шанс заполнить её свободные позиции корректными предположениями. Основывая мои допущения на внутренней логической структуре такой системы мотивов, я с большой вероятностью могу делать правильные выводы, касающиеся тех частей, которые остаются скрытыми. Но конечно, всё это предполагает интерпретацию с субъективной точки зрения, то есть ответ на вопрос: «Что всё это означает для актора?»

Такая практическая установка принимается всеми нами по мере того, как мы не только наблюдаем социальную ситуацию, которая нас не касается, но и являемся также акторами внутри социального мира; именно это показывает, почему субъективная точка зрения должна быть принята также и в социальных науках. Только этот методологический принцип даёт необходимую гарантию, что мы действительно имеем дело с реальным жизненным миром всех нас, который — даже в качестве объекта теоретического исследования — остаётся системой взаимных социальных отношений, строящихся путём взаимных субъективных интерпретаций участвующих в них акторов.

Но даже если принцип защиты субъективной точки зрения в социальных науках был бы принят, то как было бы возможно научное — в объективных концептуальных терминах — обращение с такими субъективными феноменами? Величайшая трудность состоит, прежде всего, в особой установке, которую научный наблюдатель принял по отношению к социальному миру. Как учёный — а не как человек среди других людей, каковым он также является, — он не участвует в социальных взаимоотношениях, в живом потоке взаимных проверок для-того-чтобы мотивов своих собственных действий через реакции других, и наоборот. Точнее говоря, как чистый наблюдатель социального мира социальный учёный не действует. В той мере, в какой он «действует научно» (публикуя статьи, обсуждая проблемы с другими, обучая их), его деятельность осуществляется внутри социального мира: он действует как человек среди других людей, занимаясь наукой, но тогда у него более нет особой установки научного наблюдателя, для которой характерна полная отрешённость. Для того чтобы стать социальным учёным, наблюдатель должен принять решение о выходе из социального мира, отказаться от какого бы то ни было практического интереса в нём и ограничить свои для-того-чтобы мотивы честным описанием и объяснением социального мира, который он наблюдает.

Но как должна выполняться эта работа? Не имея возможности прямо взаимодействовать с акторами, он не может проверить непосредственно полученную информацию о социальном мире. Конечно, он сам как человек среди других обладает свойством непосредственного переживания социального мира в опыте. Поэтому он может рассылать анкеты, выслушивать свидетельства, создавать тестовые ситуации. Из этих и других источников он собирает данные, которые позднее будет использовать, отступив на позицию одинокого теоретика. Но его теоретическая задача как таковая начинается с построения концептуальной схемы, с помощью которой может группироваться информация о социальном мире.

Одна из выдающихся особенностей современной социальной науки состоит в том, что она описывает инструмент, используемый социальными учёными при построении их концептуальных схем; великая заслуга Дюркгейма, Парето, Маршалла, Веблена и, прежде всего, Макса Вебера, состоит в разработке этой техники во всей её полноте и ясности. Эта техника заключается в замещении людей, которых учёный наблюдает в качестве акторов на социальной арене, куклами, созданными им самим, другими словами, в конструировании идеальных типов акторов. Это делается следующим образом.

Учёный наблюдает определённые явления внутри социального мира, вызванные человеческой деятельностью, и начинает создавать идеальный тип таких событий. После этого он соотносит с этими типическими актами типические потому-что и для-того-что мотивы, которые он считает неизменными в сознании воображаемого актора. Таким образом, он конструирует персональный идеальный тип, модель актора, которого он представляет как наделённого сознанием. Но это сознание ограничено в своём содержании теми элементами, которые необходимы для выполнения рассматриваемых типических актов. Оно полностью содержит эти элементы, и только их. Он приписывает ему постоянные для-того-чтобы мотивы, соответствующие целям, которые реализуются внутри социального мира с помощью рассматриваемых действий; кроме того, он приписывает ему постоянные потому-что мотивы такой структуры, что они могут служить базисом для системы предполагаемых постоянных для-того-чтобы мотивов; наконец, он вносит в идеальный тип такие сегменты жизненных планов и такие наборы опытных переживаний, которые необходимы для воображаемых горизонтов, связей и окружения кукольного актора.

Социальный учёный помещает эти сконструированные типы в окружение, которое содержит все элементы ситуации в социальном мире, релевантные для выполнения исследуемого типического действия. Более того, он связывает с ним другие персональные идеальные типы и мотивы, подходящие для порождения типических реакций на типические действия первого идеального типа.

Так он строит модель социального мира или, вернее, её реконструирует. Она содержит все релевантные элементы социального события, выбранного для дальнейшего исследования. Эта модель превосходно сочетается с постулатом субъективной точки зрения, потому что с самого начала считается, что кукольный тип обладает тем же самым специфическим знанием ситуации — включая средства и условия, — которым реальный актор обладал бы в реальном социальном мире; с самого начала субъективные мотивы реального актора, выполняющего типическое действие, привносятся в качестве постоянных элементов сознания идеального типа личности; тип личности предназначен для того, чтобы играть роль, которую принял бы актор в социальном мире, чтобы выполнять типическое действие. И поскольку тип сконструирован таким образом, что он выполняет исключительно типические действия, то объективные и субъективные элементы в построении единых действий (unit-acts) совпадают.

С другой стороны, построение типа, выбор типического действия и считающихся типическими элементов производятся в концептуальных терминах, которые могут обсуждаться объективно и которые открыты для критики и верификации. Они не строятся социальным учёным случайным образом безо всякого контроля и ограничения; законы их построения чётко определены, и свобода действий социального учёного намного меньше, чем кажется на первый взгляд. В данной работе мы не можем подробно останавливаться на этой проблеме, поэтому кратко просуммируем то, что было написано в другом месте ⁶⁵.

1. Постулат релевантности. Построение идеальных типов должно соответствовать принципу релевантности, который гласит, что проблема, однажды выбранная социальным учёным, определяет систему координат и конституирует границы замысла, внутри которых могут строиться релевантные идеальные типы.
2. Постулат адекватности. Он может быть сформулирован следующим образом: каждое понятие, которое используется в научной системе, относящейся к человеческому действию (action), должно быть построено так, чтобы человеческое действие (act), выполняемое в жизненном мире индивидуальным актором, было обоснованным и понятным как для актора, так и для его спутника (fellow-man).
3. Постулат логической консистентности. Система идеальных типов должна быть полностью совместима с принципами формальной логики.
4. Постулат совместимости. Система идеальных типов должна содержать только научно проверяемые допущения, полностью совместимые со всем нашим научным знанием.

Эти постулаты дают необходимые гарантии того, что социальные науки на самом деле занимаются реальным социальным миром, единственным и единым жизненным миром для всех нас, а не чуждым фантастическим миром, независимым от повседневного жизненного мира и не имеющим с ним никакой связи. Дальнейшее детальное рассмотрение типизирующего метода кажется мне одной из наиболее важных задач теории действия (theory of action).