Анатолий Альфредович Пископпель:
Научная концепция: структура, генезис.
Примечания

См. «Развитие гносеологии, отказавшейся от способов рефлексивного описания науки, но рассматривающей науку как систему с рефлексией, даст возможность понимать как универсальные системы знания, так и тесную связь знаний различных эпох с суммой породивших его социокультурных условий» (Кузнецова 1982, с. 126). «Только самые наивные догматики сохраняют сейчас веру в то, что можно управлять развитием науки, пользуясь традиционными логико-эпистемологическими понятиями, изображающими науку в виде аксиом и принципов, систем «эмпирических» и «теоретических» знаний, наблюдений и «решающих экспериментов», подтверждающих или опровергающих систему теории, и так далее». (Щедровицкий 1997, с. 280). Эта дискуссия имела открытый и обозримый характер на Западе, а в нашей стране происходила подспудно, под достаточно плотной идеологической дымовой завесой. Поэтому ход и результаты её намного отчётливей просматриваются на материале западной дискуссии о природе науки. Мы воспользуемся некоторыми из них для того, чтобы очертить основные идеи, конституирующие общее проблемное поле «наук о науке». Сама стандартная концепция в значительной степени воспроизводила самообраз и историографию науки, сложившиеся в трудах её выдающихся представителей, таких, как, скажем, А. М. Ампер: «Начать с наблюдения фактов, изменять, по возможности, сопутствующие им условия, сопровождая эту первоначальную работу точными измерениями, чтобы вывести общие законы, основанные всецело на опыте, и в свою очередь вывести из этих законов, независимо от каких-либо предположений о природе сил, вызывающих эти явления, математическое выражение этих сил, то есть вывести представляющую их формулу — вот путь, которому следовал Ньютон» (Ампер 1954, с. 10). В значительной степени именно работы К. Поппера стимулировали дискуссию «логиков и историков» науки, в ходе которой были подвергнуты сомнению все или почти все исходные предпосылки его «критицизма»: от идеи абсолютной истины как регулятивного принципа научно-познавательной деятельности до возможностей эмпирической фальсификации научной теории. Они оказались тем оселком, на котором оттачивали свои представления все или почти все остальные концепции научного развития. Больше того, было обращено внимание на то, что сам смысл развития науки в критическом рационализме вольно или невольно оказался негативным. Ибо, в конечном счёте, критерии научного развития оказались здесь связанными не с достижениями, а с опровержениями тех или иных научных «истин». Ни одна предпосылка логического позитивизма не подвергалась такой резкой критике, как его эмпирический эквифинализм (фундаментализм), предполагающий независимость эмпирического базиса от теоретического знания. Сейчас уже достаточно ясно, что «ни одна теория не может быть однозначно подтверждена или опровергнута эмпирическим путём, поскольку источники и факты, используемые в качестве пробных камней…, тоже предполагают наличие историко-научных теорий и являются зависимыми от них. Следовательно, всякая верификация и фальсификация неизбежно носит гипотетический характер» (Хюбнер 1994, с. 255). Как последователь и представитель «попперовской линии», И. Лакатос продолжал рассматривать научные теории как уже существующие, а все вопросы их создания выносил за рамки логики и методологии науки как не относящиеся к сфере рационального. В биологии пролиферация (или пролификация) — это прорастание какого либо органа растения из другого органа, закончившего свой рост (например, развитие из цветка общелиственного побега, нового цветка и так далее) «… всё то, что способствует созданию теории, обладает не меньшей значимостью для науки, чем проверка этой теории, и уж во всяком случае, не может быть отнесено только к области веры или неопределённых идей, обладающих лишь психологическим или историческим значением. Напротив, именно здесь мы встречаем ряд наиболее важных объектов, составляющих поле исследования для «логики познания» (Хюбнер 1994, с. 210) «Если перед нами исторически обусловленное и обоснованное множество взаимно исключающих и несоизмеримых систем, которые в лучшем случае обладают лишь семейным сходством между собой, … то это исключает возможность говорить о каком-то приближении к истине как таковой как посредством отдельно взятой теории, так и посредством всех научных дисциплин вместе взятых. О приближении к истине можно осмысленно говорить только в связи с конкретной системой априорных предпосылок S«(Хюбнер 1994, с. 221). «Свобода выбора априорных установлений, с очевидностью проявившаяся здесь, на самом деле даёт нам ключ к пониманию того, как уйти от догматического спора метафизических концепций, опирающихся на конкретные физические теории или служащих методологической основой построения таких теорий. Этот ключ состоит в демонстрации того факта, что ни одна из них не может претендовать на выражение онтологической структуры мира, ибо все такие теории суть только возможные интерпретации, в основе которых лежат практические постулаты. Но тогда подлинной проблемой, какую физика ставит перед философией, является именно эта свобода, а не проблема какой-либо сомнительной модели, которая всегда по необходимости эфемерна» (Хюбнер 1994, с. 55). Опыт самостоятельного развития самых разных дисциплин науковедческого круга зримо свидетельствовал в пользу объединения усилий в деле изучения науки и научного творчества. См. «Несомненно, психология научной деятельности, зародившаяся и развивающаяся на стыке психологии и истории науки, использующая методы психологического анализа историко-научного материала и собственно психологические методы изучения личности и малых групп, должна быть областью междисциплинарных исследований» (Микулинский и Ярошевский 1969, с. 19). См., например: Методологические проблемы взаимосвязи и взаимодействия наук, Л., 1970; Маркарян Э. С. Интегративные тенденции во взаимодействии общественных и естественных наук, Ереван, 1977; Методологические проблемы взаимодействия общественных, естественных и технических наук. — М., 1981; Взаимодействие наук. — М., 1984; Дисциплинарность и взаимодействие наук. — М., 1986; Взаимодействие наук как фактор их развития, Новосибирск, 1988; Естественнонаучное и социогуманитарное знание: методологические аспекты взаимодействия, Л., 1990. См. такие специализированные сборники, как: «Пути интеграции биологического и социогуманитарного знания». — М., 1986; «Интегративные тенденции в современном мире и социальный прогресс». — М., 1989; «Естественнонаучное и социогуманитарное знание: методологические аспекты взаимодействия», Л., 1990. Во многих случаях он звучит подобно, например, такому: «… взаимодействие биологического и гуманитарного знания — это скорее запрос, нежели научная реальность, поскольку сложившееся веками различие между ними даёт себя знать постоянно и на всех уровнях развивающихся контактов» (Карпинская 1986, с. 23). «Выделение «собственного» предмета логики произошло значительно позднее у последователей Аристотеля, так называемых «перипатетиков» — Александра Афродизского и другие; оно было обусловлено в первую очередь превращением аристотелевских правил-предписаний в знания — схемы-изображения силлогистических умозаключений» (см. Щедровицкий 1997, с. 232). Характерно, что З. Н. Микеладзе предлагает считать отцом методологии Аристотеля на том основании, что он сделал в «Топике» предметом анализа и схематизации диалектику Платона (Микеладзе 1978, с. 595). Одним из выражений тотальности содержания понятия деятельности является тенденция рассматривать его в качестве исходной социально-философской категории. Отождествление «внутреннего» основания природной определённости с взаимодействием как конечной причиной в сфере естествознания имеет давнюю традицию. Ещё Ф. Энгельс отмечал, что в сфере естествознания, «если исключить пока органическую жизнь…, взаимодействие является истиной causa finalis вещей. Мы не можем пойти дальше познания этого взаимодействия именно потому, что позади его нечего больше познавать» (Маркс и Эн г ельс 1956, с. 546). В онтологии системно-структурной методологии это обстоятельство фиксируется в форме отношения элементов социэтальной и культурной систем, где культурные значения принадлежат культурной системе (культуре), а социэтальные предметы системе социума (Генисаретский 1973). Категория деятельности, входя в категориальное ядро психологии, способна служить звеном, опосредующим философско-методологический и психолого-методологический контексты. А это значит, что именно она может быть использована в качестве теоретического средства синтеза логико-методологического и социально-психологического подходов при разработке концепций исторического развития научного знания. Ориентация на социально-философское истолкование содержания категории субстанции позволяет считать «субстанциональным определением науки категорию, которая в абстрактно-логической форме фиксирует всеобщий способ существования, основания целостности, принципы внутренней организации исследуемого объекта» (Момджян 1986, с. 46). Более или менее развёрнутое представление о генезисе идей в ММК можно получить из недавно вышедших книг с произведениями его идейного лидера Г. П. Щедровицкого (Щедровицкий 1995; 1997). Здесь же мы остановимся лишь на наиболее общих и характерных особенностях этой программы, имеющих непосредственное отношение к теме и замыслу настоящей книги. Убеждение, что подобная теории способна выступить в качестве как собственно теории мышления, так и логики и методологии было тесно связано с популярным тогда тезисом, что гносеология, логика и методология суть одно и то же. Отсутствие подобной модели науки у К. Поппера и у многих участников дискуссии о проблеме демаркации предопределило отношение к ней в ММК-движении как в конечном счёте бесперспективной. «… дело не в том, заложено ли имманентное, телеологически ориентированное развитие системы знаний в природе самих знаний, или не заложено, а в том, что мы вынуждены создать такое представление о телеологически ориентированном развитии, чтобы в своей искусственной и целенаправленной деятельности, с одной стороны, сохранять, а с другой стороны, умножать и развёртывать человеческую культуру и человеческие способы деятельности. Поэтому мы сначала приписываем системам знаний подобный имманентный процесс, а потом действуем с ними так, так их преобразуем и развиваем, чтобы удовлетворить выдуманному нами процессу и обеспечить его» (Щедровицкий 1997, с. 292). «Я говорю: наука рождается внутри методологии, более того — она создаётся методологией из методологического материала, оформляется как особый замкнутый организм внутри методологии, а потом «выталкивается» из сферы методологии (или сама пытается выбраться из этой сферы); поэтому нам не нужно предполагать, что методология есть научная рефлексия науки, нам не нужно предполагать, что наука должна быть источником и матерью методологии (поскольку нет и не может быть других источников и других порождающих сил, мы можем считать, что методология науки рождается методологией вообще, поскольку методология уже существовала и функционировала до появления науки, методология науки есть применение методологического сознания и методологического мышления к науке» (Щедровицкий 1997, с. 351). В процедуре категориальной типологизации, позволяющей структурировать содержание анализируемой категории и выделить её различные модельные составляющие (модусы), «идеальный тип» выступает «предметным» аналогом категории (Генисаретский 1975). Следует также отметить, что выделение единицы, в рассматриваемой линии «концепция — направление — дисциплина», через призму дисциплинарной организации социально значимой деятельности, практически одновременно приводит и к собственно «научной концепции», и к её обобщённой модели — «научно-технической концепции». В этой квалификации есть рациональные зерна. Это, во-первых, указание на то, что современная инженерная деятельность (на определённом уровне) организована также как и научная (то есть дисциплинарно), а во-вторых — на то, что в их состав входят одни и те же деятельно-эпистемологические единицы (проблемы, знания, идеальные объекты, теоретические схемы, модели, и так далее). Однако, неявно, такая квалификация чревата отождествлением (научно) -технической и (технико) -научной деятельности, а значит, гносеологической и праксеологической установок сознания. Согласно категориальной парадигме системного подхода исходной категорией здесь является «процесс, определяющий лицо объекта и задающий его целостность» (Щедровицкий 1975, с. 105). Используемое здесь модельное изображение структуры дисциплины является рациональным обобщением одного из вариантов общей структуры отдельной научной концепции (см. Артыков и Пископпель 1980; Артыков, 1982; Дубровский 1995; Пископпель 1989). А. Эйнштейн и Л. Инфельд в своей «Эволюции физики» назвали принципы идеализации физической теории «руководящими идеями» (Эйнштейн и Инфельд 1948). То, что обычно именуется научной концепцией со структурно-функциональной точки зрения изоморфно субсистеме исследования. Таким образом, оформление субсистемы исследования есть не что иное, как оформление научной концепции. Оно стало средством преобразования представления о генезисе науки и научного знания (взятого тем самым в качестве основы), выработанного в рамках классической, кумулятивной «картины мира развития науки (знания)». Тем самым, в рамках новой схемы, кумулятивистская схема выступает в роли одного из возможных (предельного) вариантов развития. Противопоставление внутреннего и внешнего используется здесь прежде всего в отношении «области явлений и артефактов» концепции. Это генезис ещё не научно-технической, а собственно научной концепции, в которой продуктивная субсистема — субсистема исследования, носитель и выразитель качественного своеобразия именно научных дисциплин. В своей обобщённой форме продуктивная субсистема (духовно-практическое производство) в равной мере может быть связана и с «производством» знаний (как в случае исследования), и с «производством» замыслов или непосредственно вещных функций. Это утверждение имеет широкий репрезентативный круг верифицированных прецедентов в истории науки, не говоря уже о технике. Он может стать содержательным в случае прямого и непосредственного артифицирования процесса формирования междисциплинарной концепции «сверху» из метадисциплинарной действительности и должен будет представлять собой процесс оргуправления её становлением и развитием. Перспектива стать священником была вполне реальной и для Дарвина, получившего, как известно, богословское образование в Кембридже. И кто знает, не отправься он в кругосветную экспедицию, отложив на время решение о выборе дальнейшего жизненного пути, не разделил ли бы он судьбу Менделя? Как стало известно только в начале нашего столетия, Мендель и не мог получить никаких значимых результатов на подобном эмпирическом объекте. Дело в том, что среди растений этого рода распространена апогамия, то есть размножение неполовым путём. Менделевские же закономерности описывали механизм именно полового размножения. Напомним, что идеальными объектами в современных логике и методологии науки называют предметные научно-познавательные абстракции, выражающие сущность изучаемых явлений. Прошло более века после выхода в свет «Происхождения», но поиски и публикации историко-научных материалов, свидетельствующих о ходе работы Дарвина над его эволюционным учением, все ещё продолжаются. В 1967 году были найдены и опубликованы отдельные страницы, вырезанные Дарвином из первой записной книжки о трансмутации. В 1980 году обнаружена и опубликована «Красная записная книжка» (Red Notebook). К настоящему времени найдено и опубликовано пять самостоятельных записных книжек, имеющих непосредственное отношение к эволюционному учению; они маркированы следующим образом: Red Notebook (1836–1837); Notebook B (1837–1838) — то же, что и первая записная книжка по трансмутации; C (1838); D (1838); E (1838–1839); Torn Apart Notebook (1839–1841). А так же M и N, посвящённые «метафизическим исследованиям» (Charles Darwin’s Notebooks, 1987). «В тот период мешали принятию теории эволюции скорее не недостаток соответствующих фактических данных, а сила противоположных идей» (Майр 1975, с. 39). В той же исходной абстракции научно-техническая дисциплина в «вертикальном» измерении может быть представлена как субструктура трёх иерархизированных видов деятельности. Поскольку регулярное воспроизводство массовой, достаточно развитой, социально значимой деятельности возможно только на основе её сохраняющегося «образца» — идеализированной (парадигмальной) структуры, — то носителем такого образца в «телосе» любой деятельности является метадисциплинарная деятельность (область), противопоставляемая эндодисциплинарной деятельности (области), непосредственно выполняющей по отношению к ней продуктивную функцию (путем воплощения образца). Эндодисциплинарная деятельность создаёт свои целевые продукты не из ничего, а преобразуя некий специфический для неё «материал». Такой материал, как возможность деятельного преобразования, может рассматриваться в качестве предельной, вырожденной протодисциплинарной формы деятельности (области ассимилируемых явлений). В результате, дисциплинарная организация схемы концепции предполагает различение и относительное обособление трёх уровней научно-дисциплинарной деятельности: метадисциплинарного, эндодисциплинарного и протодисциплинарного. Если ограничиться предпосылками только этого рода, то становление концепции можно представить как объективное построение новой системы научного знания, вызываемое к жизни самим ходом развития науки и безразличное к индивидуальному творчеству как таковому. См. например: «Психология научной деятельности, зародившаяся на стыке психологии и истории науки, … должна быть областью междисциплинарных исследований» (Микулинский, Ярошевский, 1969, с. 19). В Кембридж Дарвина привели вынашиваемые его отцом и разделяемые в то время им самим жизненные планы, согласно которым он должен был стать священником. В самом же Кембридже он большую часть свободного времени делил между двумя страстями — охотой и собиранием коллекций. Причём, по свидетельству самого Дарвина, на первом месте была тогда охота, «ибо в те времена, — как позже вспоминал он, — я счел бы себя сумасшедшим, если бы пропустил первые дни охоты на куропаток ради геологии или какой-либо другой науки» (Дарвин 1959а, с. 197). В путешествие на «Бигле» отправился не тот Дарвин, который всем нам знаком со школьной скамьи. В то время ещё не устоялись ни жизненные, ни научные его планы. Он поистине был в самом начале предстоявшего ему пути. О тогдашнем его состоянии красноречиво свидетельствуют ранние записи в путевом дневнике: «Я часто прихожу в ужас при мысли о количестве предметов, которыми мне придётся заниматься. Трудно составить какой-нибудь план, а без плана, я уверен, на корабле очень мало можно сделать. Главными предметами являются, во-первых, собирание коллекций, наблюдения и чтения во всех областях естественной истории, с какими мне удастся справиться. Метеорологические наблюдения, занятия французским и испанским языками, математикой и немного классическими сочинениями, быть может, больше чтением Завета по-гречески в воскресные дни. Помимо всего этого я рассчитываю вообще почитать ту или иную английскую книгу для развлечения» (Дарвин 1935, с. 435). Предполагаемые путешествием обстоятельства стимулировали рост дарвиновского самосознания и выработку активной позиции в отношении устроения собственной личности. В самом начале путешествия (13 декабря 1831 года) он делает следующую запись: «Если у меня не будет достаточно энергии, чтобы заставить себя упорно работать во время путешествия, то я упущу большой и редкий случай для самоусовершенствования. Об этом я никогда не должен забывать и тогда, быть может, я буду иметь такой же случай для воспитания своего ума, какой я упустил в Кембридже» (Дарвин, 1935, с. 435). Отвечая на вопрос анкеты Ф. Гальтона (1873 год) об «особых талантах», Дарвин записывает: «Никаких, если не считать деловых, выраженных в умении хранить счета, вести корреспонденцию, выгодно помещать сбережения. Очень методичен во всех своих привычках». На вопрос о «сильно выраженных умственных способностях, связанных с научными успехами» отвечает: «Настойчивость, большая любознательность по отношению к фактам и их смыслу. Некоторая любовь к новому и необычному» (Дарвин, 1959д, с. 246). Эрнсту Геккелю принадлежит следующая характеристика эволюции самого Дарвина: «Несмотря на рано проявленный Дарвином глубокий интерес к природоведению, всё же его подготовка оказалась слишком незначительной и не систематичной. Его знакомство с литературой и с техническими приёмами работы было весьма ограничено. Но все эти пробелы были пополнены грандиозной трудоспособностью, редким даром наблюдения, оригинальностью проникновения в факты и их обобщения, многосторонностью и глубиной его творческого духа» (Геккель 1909, с. 22). Следует отметить, что перед отправкой в экспедицию карьера священника ещё не утратила своей привлекательности для Дарвина. «Думаю, — писал он, — что все сколько-нибудь ценное, чему я научился, приобретено мною путём самообразования» (Дарвин 1959д, с. 243). В культурно-историческом плане это было возвращение к эволюционно/инволюционным идеям космогонических учений Античности. Один из эпизодов, характеризующих его тогдашнее отношение к эволюционным представлениям, красноречиво описан Дарвином в автобиографии: «Однажды, когда мы гуляли с ним (с доктором Грантом — А. П.), он разразился восторженной речью о Ламарке и его эволюционных воззрениях. Я выслушал его безмолвно и с удивлением. Уже до этого я прочитал «Зоономию» моего деда, в которой отстаиваются подобные же воззрения, и они не оказали на меня никакого воздействия» (Дарвин 1959а, с. 184). Даже в 1844 году, когда Дарвин уже завершил второй рукописный очерк своей теории, в письме Гукеру он писал: «Что же касается книг по этому предмету, то я не знаю ни одного систематического изложения, за исключением [книги] Ламарка, которая представляет собой сущий вздор»… (Дарвин 1950, с. 37). Взгляды Дарвина на творчество Ламарка менялись медленно и только к моменту выхода в свет «Происхождения видов» (1859 год) он в полной мере оценил его настоящее значение. Именно Ч. Лайеллю он посвятил свой дневник изысканий — всемирно известное «Путешествие натуралиста вокруг света». Нелишне напомнить, что Лайель после выхода дарвиновского «Происхождения видов» оказался в стане его научных оппонентов и ещё многие годы оставался среди них. В принципиальной справедливости геологических идей Лайелля Дарвина убедили собственные геологические изыскания, в частности, расшифровка им геологического строения острова Сент-Яго. «Ни одна другая книга, — писал он, — или даже целая дюжина их не производила на меня и приблизительно такого сильного впечатления, как эти две книги» (Дарвин 1959а, с. 195). Тот, кто читал «Путешествие натуралиста», не мог не заметить, что большую часть путешествия Дарвин смотрел не окружающий его мир «глазами Гумбольдта». Так, в письме Цахарису он вспоминал в 1877 году: «Во время путешествия на «Бигле «я был убеждён в постоянстве видов, но, насколько я могу вспомнить, смутные сомнения иногда мелькали в моём уме» (цит. по: Некрасов 1939, с. 19). Редактор сочинений Дарвина — известный историк биологии С. Л. Соболь так характеризует значение этого события: «Эти тридцать четыре дня, проведённых Дарвином на Галапагосских островах, тридцать четыре дня, столетнюю годовщину которых Зоологическая секция Британской ассоциации наук отметила б сентября 1935 года торжественным заседанием, навсегда войдут в историю естествознания как событие, положившее начало эволюционным воззрениям Дарвина, а тем самым и современному эволюционному учению» (Соболь 1935, с. ХIV). «Путевой дневник», который в экспедиции вёл Дарвин, послужил основой для всемирно известного «Путешествия натуралиста вокруг света (дневник изысканий по естественной истории и геологии)». Работа над «дневником изысканий» в основном была завершена в 1837 году, когда со времени посещения Галапагосского Архипелага прошло не больше двух лет. В записных книжках, находясь на Галапагосских островах, он записывает: «… когда я вижу, что эти острова [расположенные] один в виду другого, обладают лишь ограниченным составом животных, населены этими птицами, очень незначительно отличающимися друг от друга по строению и занимающими одно и то же место в природе, то я вынужден предположить, что они представляют собой лишь разновидности. Единственный другой факт подобного рода, известный мне, это — постоянно отмечаемое различие между волкообразной лисицей с Восточного и Западного Фолклендских островов. Если имеется хотя бы малейшее основание для этих замечаний, то зоология архипелага вполне заслуживает исследования, ибо такого рода факты подорвали бы [веру] в неизменность видов» (Дарвин 1959в, с. 60). 26–27 сентября 1835 года: «Я старательно собрал всех животных, растения, насекомых и рептилий с этого острова. Будет интересно узнать из будущего сравнения, к какой области или «центру творения «должны быть отнесены организованные существа этого архипелага», и так далее (Дарвин 1935, с. 547). Июль — сентябрь 1836 года: «И всё же новые [акты] творения испытывают на себе распространяющееся как из центра влияние соседнего материка, словно любое сотворение [форм] в пределах определённой области должно иметь свой особый характер» (Дарвин 1959в, с. 66). Для названия этого раздела мы воспользовались термином, фигурирующим в карандашных заметках Дарвина, датируемых историками биологии мартом сентябрём 1837 года. По Соболю, «концепция, созданная им по пути в Англию, больше уже не удовлетворяла его и, по всей вероятности, была нацело отброшена им, как только он приступил к глубокому исследованию проблем» (Соболь 1935, с. ХХIII). Именно с этой точки зрения Соболь так оценил смысл дарвиновских размышлений: «Временно материалистическая интуиция изменила ему. Произошло это потому, что он, с самого начала своей деятельности придававший огромное значение в научном исследовании тщательному изучению научных фактов, поспешил измыслить обобщающую теорию, построить её, не имея ещё в своём распоряжении достаточно обширного и строго проверенного фактического материала» (Соболь 1935, с. ХХIII). То, что Дарвин был не чужд «теоретизированию» и гипотетико-дедуктивным построениям, отмечено им самим. По его собственным словам, именно таким путём он пришёл к одному из своих наиболее значительных геологических достижений — теории происхождения коралловых рифов. «Ни один другой мой труд, писал он в автобиографии, не был начат в таком чисто дедуктивном плане, как этот, ибо вся теория была придумана мною, когда я находился на западном берегу Южной Америки, до того, как я увидел хотя бы один настоящий коралловый риф» (Дарвин 1959а, с. 214). Это признание тем более значительно, что многие историки науки рассматривают механизм образования коралловых рифов, описанный Дарвином, в качестве своеобразного архетипа будущего «происхождения видов путём естественного отбора». Точно такой же гипотетический характер носит и первый вариант теории биологической эволюции (трансмиссионная теория). Большая часть записей Дарвина «о видах» представляет собой рассуждения, в основе которых лежит предпосылка об изменении видов или связанные с ней другие предположения: «изменение не постепенное, оно возникло сразу, если один из видов изменился»; «если один вид изменяется в другой, то это должно происходить путём скачка»; «вымирание может не зависеть от [неприспособленности]»; «мы вынуждены искать общего предка» (Дарвин 1959в, с. 66–67). «Помнить: моё представление о [вновь] поднявшихся [из моря] вулканических островах; после того были созданы своеобразные [для данного острова] растения, но если [это возможно] для таких ничтожно малых пунктов [суши], а также для любой горы, то было бы ошибочным удивляться в меньшей степени новым [актам] творения на обширных [областях суши] Австралия, если это [возможно] в отношении вулканических островов, то [возможно] и в отношении любого места на земле» (Дарвин 1959в, с. 66). Напомним, что в схеме отдельной научной концепции мы различаем, прежде всего, две основные субсистемы — внешнюю и внутреннюю. К внутренней субсистеме относятся области — теории, эксперимента и эмпирии концепции. К внешней субсистеме — область изучаемых явлений и метапредмет. На этом этапе Дарвин ещё не отмечает (и не использует) результаты собственных находок южно-американских ископаемых. Специально следует отметить, что Дарвин не раз именует в этих записных книжках (и следовательно осознает в то время) свои взгляды (установку) «теорией», вопреки отмеченному нами выше описанию процесса работы над концепцией в автобиографии в духе последовательного эмпиризма. Так, в отношении биологического факта общности строения ископаемых и современных видов он пишет: «Неужели Творец продолжал со [времени] кембрийской формации создавать животных всё того же общего строения. Жалкая ограниченная точка зрения» (Дарвин 1959 год, с. 118). Как уже отмечено выше, значительно позднее (1856 год), разъясняя свою точку зрения в письме Аза Грею, он пишет: «С моей точки зрения, говорить, что виды были сотворены так-то и так-то, это не научное объяснение, а лишь исключительно способ утверждения, что это есть так-то и так-то» (Дарвин 1950, с. 70–72). «Когда видишь сосок на груди человека, невозможно сказать, полезен ли он, пока не будет установлен пол; так же [обстоит дело] с бесполезными крыльями, находящимися под элитрами у жуков, которые происходят от жуков с крыльями; если бы [имел место] простой [акт] творения, то они [эти жуки], несомненно, и рождались бы без крыльев» (Дарвин 1959 год, с. 102). «Каким путём, — за исключением [одного только] последовательного размножения [видов], — можем мы понять [тот факт], что из тысячи новых [для науки видов] насекомых все принадлежат к тем же, уже [ранее] установленным типам? Каким образом можно было бы всех их классифицировать вне тысячи [уже известных] форм? Последовательное размножение [видов] объясняет [нам] это» (Дарвин 1959 год, с. 109). До Дарвина в биологии этот путь прошёл и Ламарк: «Не подлежит сомнению, конечно, что все существует лишь по воле Творца, но можем ли мы предписывать ему правила, по которым должна выполняться его воля, и определять путь, по которому он должен был следовать. Не создало ли скорее его бесконечное могущество известный порядок вещей, по которому затем уже последовательно возникало всё, что мы видим, равно как и все существующее, но ещё неизвестное нам» (Ламарк 1937). «Эта точка зрения означает, что на протяжении веков каждое животное имеет тенденцию изменяться» (Дарвин 1959 год, с. 94). «Можно ли считать законом [следующее положение]: существование завершено, если не наступает перемен, дополнительно привнесённых, то есть [если не возникают] новые виды. Поэтому животные погибали бы, если бы в стране не происходило ничего, что привносило бы какие-либо перемены» (Дарвин 1959 год, с. 100). «Я сказал бы: изменения были результатом действия внешних причин, о которых мы ничего не знаем» (Дарвин 1959 год, с. 119). «Приняв трансмутацию и географическое распределение, мы приходим к попытке раскрыть причины изменений» (Дарвин 1959 год, с. 121). «У некоторых из низших отрядов можно обнаружить строгую постепенность перехода, [начиная] от форм, характеризующих хорошие роды, [и] через [ряд] ступеней, столь нечувствительных, что каждая из них представляет собой изменение не больше того, которое, как мы знаем, способно произвести разновидность. Следовательно, все роды могли иметь промежуточные ступени. Привести в подробностях какой-либо хороший пример [этого]. Другой, однако, вопрос, [действительно] ли существовали все эти промежуточные ступени, особенно в тех классах, в которых число видов невелико. (NB, в таких классах с немногими видами самые крупные скачки — наиболее резко выражены роды? Рептилии?)… Например, никогда не могло быть перехода между свиньей и тапиром, и всё же [они происходят] от некоторого общего предка. Но если бы промежуточные звенья произвели бесконечное [число] видов, ряд был бы, вероятно, более полным, так как в каждом [звене] имеется возможность такой [же] организации. (Иглы у ехидны и ежа)» (Дарвин 1959 год, с. 102). Одна из самых последних записей в первой книжке по трансмутации: «Не происходит ли образование разновидностей путём скачка [per saltum]?» (Дарвин 1959 год, с. 127) Всё это — гипотетические соображения, требующие уточнения и фундирования «фактами»: «Выяснить во всех случаях: может ли изменение привести к появлению признаков, приобретающих значение видовых в пределах того же рода»… (Дарвин 1959в, с. 69). Актуальное существование «неизменных» видов Дарвин рассматривал как один из эмпирических аргументов, противоречащих его теоретическому заходу. «Виды, сохранившиеся издавна, это те, — Ляйель? — которые имели обширную область распространения и, следовательно, скрещивались с себе подобными и сохраняли свой тип. Но это то и представляет затруднение: это [означает] неизменность некоторых видов» (Дарвин 1959 год, с. 114). Характерно, что уже на этом этапе Дарвин видит предпосылки того, что «животные… могут вместе с нами происходить от одного общего предка» (Дарвин 1959 год, с. 123). Например: «Согласно этому представлению о последовательном образовании видов мы можем видеть, почему какая-нибудь форма специфична для континентов, все [виды одного рода] — потомки одного предка… Последовательное образование потомства объясняет, почему современные животные [принадлежат] к тому же типу, что и вымершие, это почти доказанный закон… Мы можем видеть, почему строение является общим в определённых странах, хотя мы с трудом можем представить себе необходимость [этого]; но если это было необходимо для какого-нибудь предка, то результат должен быть именно таким, каков он есть… Страны, наиболее давно разделённые, [характеризуются] наибольшими различиями, если они отделились друг от друга. Вследствие погружения [в море промежуточной суши], то возможно [образование] двух различных типов, но каждый со своими замещающими [друг друга формами], как в Австралии» (Дарвин 1959 год, с. 93). «Обширность современных родов делает вероятным, что многие [роды], современные им, едва ли оставили какой-либо след своего существования в нынешнем мире» (Дарвин 1959 год, с. 96–97). «Какой была выдра до того времени, как она стала выдрой, — ну, разумеется, существовала тысяча промежуточных форм. Противник скажет: покажите мне их. Я отвечу: да! если вы покажете мне каждую промежуточную] ступень между бульдогом и борзой» (Дарвин 1959 год, с. 119). «Существуют ли какие-либо случаи, когда домашние животные, изолированные и долго скрещивающиеся между собой обнаруживали сильную склонность к варьированию? Не поставлен ли в такие условия человек? Разновидности собак в различных странах представляют случай такого рода» (Дарвин 1959 год, с. 123) Эта работа, в первую очередь, запечатлена в записных книжках C, D и E, которые Дарвин вёл с марта 1838 года по июль 1839 года (Darwin’s Notebooks, 1987). В процессе реальной работы (начиная с 1937 года) Дарвин осознавал её в то время теоретической, неоднократно именуя систему своих взглядов теорией и в самих записных книжках («моя теория», «если моя теория верна») и в дневнике («теория видов», «трансмутационная теория»). Вот одна из его ремарок в записной книжке, сопровождающая очередное гипотетическое (теоретическое) соображение: «Небу известно, соответствует ли это Природе» (Дарвин 1959 год, с. 98). «Единство происхождения или подлинное сродство имеет тенденцию сохранять единство формы вида (но допускает модификацию), отношение сходства есть диссоциирующая сила и имеет тенденцию превращать формы в удалённые антагонистические силы. Все животные в холодной стране аналогичны в том, что имеют неяркие цвета, так что все изменения могут рассматриваться в этом свете» (Darwin’s Notebooks, 1987, c. 258). Выдвигаемая Дарвином трактовка поведения и его связи с эволюционным приспособлением приводят его к размышлениям о предельных мировоззренческих проблемах. Для записи примечаний к книгам по медицине, политической экономии, психологии, философии, и так далее, и возникающих по их поводу размышлений, он заводит специальные записные книжки (M и N), посвящённые «метафизическим исследованиям». «По отношению к моей теории размножения тот факт, что у безрукого родителя не рождается безрукий ребёнок, показывает, что это связано с чем-то большим, нежели с размножением (подобно атавизму), и показывает, что мой взгляд на размножение правилен?» (Darwin’s Notebooks, 1987, c. 259) В приведённой нами ранее и опущенной в этом параграфе части этого свидетельства он указывает и на другие ключевых моменты: открытие им ископаемых останков и знакомство с эндемиками Галапагосского архипелага; следование примеру геологического униформизма Лайелля; объединение естественнонаучных данных с данными об одомашнивании. Об этих предпосылках речь уже шла в предыдущей части работы. Он знакомится с книгой Мальтуса не позднее сентября 1838 года, поскольку упоминает о ней в записи от 28 сентября. Его первые записи посвящены прогрессивному росту популяций и сдерживающим его факторам: «Население возрастает в геометрической прогрессии за время меньшее 25 лет — однако, до единственного предложения у Мальтуса никто ясно не представлял себе сдерживающих факторов для людей. Человеческая популяция существенно возрастает даже за несколько лет» (Darwin’s Notebooks, 1987, c. 413). «Если мы позволим себе увлечься догадками, то животные — наши собратья по боли, болезни, смерти, страданию и чувству голода, наши рабы в [выполнении] самых тяжёлых работ, наши товарищи в забавах — могут вместе с нами происходить от одного общего предка»… (Дарвин 1959 год, с. 123). Свидетельства, что именно таким был ход дарвиновских размышлений над книгой Мальтуса, можно обнаружить в его записных книжках. Так, к записи одного из рассуждений Мальтуса — «Духу наиболее либеральной философии свойственно убеждение, что ни один камень не упадёт, ни одно растение не вырастет без непосредственного действия божества. Но мы знаем из опыта, что эти действия того, что мы называем природой почти неизменно осуществлялись согласно фиксированным законам и сначала существования мира причины популяции-депопуляции были, вероятно, столь же постоянными, как и любой из законов природы, которые нам известны» — он добавляет свой комментарий: «Это относится к одному виду — я бы применил это не только к популяции и депопуляции, но и к возникновению новых форм — их числу и корреляциям»… (Darwin’s notebooks…, 1987, c. 397). И дарвинские записные книжки убедительно демонстрируют, что он сознательно и целенаправленно стремился упорядочить и минимизировать концептуальный каркас своей теории. «Надо подумать. Не может ли быть выведен закон, согласно которому вариации обычно суммируются, а не уничтожают друг друга. Тогда бы не было необходимости «в так называемом» законе прогрессивной тенденции» (Darwin’s notebooks …, 1987, с. 415). В конце ноября 1838 года он заносит в з. к. Е: «Три принципа объясняют все: Внуки подобны дедам. Тенденция к малым изменениям «особенно в отношении физических изменений». Высокая плодовитость пропорциональна поддержке родителей» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 404). «Моя теория выдвигает глобальную конечную причину. [Я не хочу сказать просто причину, но глобальную конечную причину. Ничто, вероятно, не существует только по одной причине] Причину, связанную с ролью полов в [разделении животных]: поскольку иначе было бы столько же видов, сколько индивидов, хотя возможно мы и не проследили всех неблагоприятных эффектов… если моя теория верна, то образование полов [было] абсолютно необходимо. Без полового скрещивания было бы бесконечное число изменений. Следовательно никакая характеристика не была бы прочно запечатлена, следовательно не было бы усовершенствования, «и следовательно не было бы высших животных» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 409–410). «Если бы эта причина не действовала, то не возникло бы социальных животных и не было бы единого животного мира, поскольку он бы основывался на других несоциальных инстинктах. А я надеюсь показать, что именно социальные инстинкты являются фундаментом всего самого прекрасного в сфере моральных чувств, присущих живым существам» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 409). «Трудно поверить в ужасную, «но тихую» войну органических существ, идущую в мирных лесах и солнечных полях… Существует конкуренция и одна песчинка нарушает равновесие» (Darwin’s notebooks…, 1987, c. 429). В своём дневнике за январь-февраль 1844 года. Дарвин делает запись: «В промежутках и ещё до того времени понемногу расширял и улучшал карандашный очерк теории видов на 35 страницах». А пятого июля ещё одну запись: «Послал написанный [мною] очерк теории видов (спустя семь лет после начала работы) около 230 страниц м-ру Флетчеру для изготовления копии. Исправил её на последней неделе сентября» (Дарвин 1959б, с. 135). Мы представляем здесь, собственно, не очерк 1842 года, а его логико-методологический скелет, его основные тенденции. В самом тексте, в соответствии с индуктивистской традицией того времени, эти тенденции содержатся в не в своей имманентной (логической) форме всеобщих теоретических законов, а в виде «обобщения», логического вывода на основании существования многообразных эмпирических фактов. Более того, на этой стадии своего оформления они сопровождаются рядом несущественных для теоретической схемы конкретизирующих ограничений и уточнений, играющих роль «строительных лесов» концепции и «демонтированных» в дальнейшем её автором. Подобную схему изложения и обоснования своей теории Дарвин разрабатывал уже в записной книжке Е: «Разновидности получаются двумя путями — Локальные разновидности когда вся масса вида подвергается некоторому воздействию. Это имеет место при изменении места обитания. Но, например, виды … были получены иначе, путём упражнения, скрещивания и поддержания чистоты породы. Так у растений потомство целенаправленно удаляется и ему не позволяется скрещиваться. Есть ли в природе аналогичный процесс. Если да, то она может достигать больших результатов. Но как? Сделать затруднение очевидным, путём взаимоусомнения (если поместить на остров, если и так далее). Затем предъявить мою теорию. Отличнейшим образом истинную теорию» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 430). «Отдельный организм, помещённый в новые условия <часто> иногда незначительно и несущественно, изменяется в отношении роста, толщины, иногда цвета, здоровья, у животных привычек и, вероятно, склонностей… Природа внешних условий ведёт к определённым изменениям во всём или большей части потомства, — недостаток пищи, малые размеры и так далее действуют на органы [и вызывают их] расстройства — неизвестно? в каком размере. Некоторая степень изменчивости (мюллеровские двойни) кажется неизбежным результатом процесса воспроизведения… По-видимому нет ни одной части тела… внутренней или наружной, или ума, привычек и инстинктов, которые не изменялись бы в некоторой небольшой, а <часто> некоторые [?] из них большой степени» (Дарвин 1939, с. 81). «Большая часть этих незначительных изменений стремится стать наследственной» (Дарвин 1939, с. 81). «<Все такие> изменения <будучи прирождёнными> и такие изменения всякого рода, которые весьма медленно приобретены, <определённо проявляют стремление стать наследственными>» (Дарвин 1939, с. 82). В июле-сентябре 1836 года в его двух последних экспедиционных записных книжках появляется ряд записей на эту тему. Именно так с самого начала Дарвин осознавал и именовал свою работу в записных книжках и дневниках, которые он вёл в это время. В 1844 году он пишет Гукеру: «Теперь вы тяжело вздохнете и скажете про себя: «вот на кого я попусту тратил своё время и кому писал». Пять лет назад я и сам думал бы так же» (Дарвин 1950, с 30). Эту мысль он повторяет и в 1845 году в письме Дженинсу: «Я очень много беру на себя, ибо, по всей вероятности, меня сочтут совершенным глупцом, и притом весьма самоуверенным» (Дарвин 1950, с. 42–43). И опять в письме Гукеру в 1849–1850 годах: «… хотя я получу больше пинков, чем грошей, я намерен, если буду жив, предпринять этот труд» (Дарвин, 1950, с. 46). И даже в 1856 году в письме Аза Грею: «Я должен сказать ещё одно слово в своё оправдание (ибо я уверен, что вы будете презирать меня и мои причуды» (1856, с. 70–72). Кстати, по авторитетному мнению Э. Майра «если оценивать ситуацию в мировом масштабе, то окажется, что те, кто продолжал отвергать естественный отбор как первопричину эволюционных изменений, были, по всей вероятности, до 1930-х годов в большинстве» (Майр 1975, с. 43). О. Сажрэ «Соображения об образовании гибридов, вариант и разновидностей» (1825 год). См. Ш. Нодэн «Новые исследования над гибридностью у растений» (1861 год). Такими задачами по условиям конкурса были: «1. В каких случаях подобные гибриды плодовиты в себе? 2. Зависит ли бесплодность самобесплодных гибридов от несовершенства пыльцы? 3. Сохраняют ли гибриды, размножающиеся самооплодотворением в течение ряда поколений, признаки неизменными и могут ли они стать константным расовым типом»… (Мендель 1968, с. 150). Характерно, что путь экстенсивного исследования, которому следовал Нодэн, неизбежно привёл его к общему выводу, гласившему: «… я полагаю, что законы, управляющие гибридностью у растений, варьируют от вида к виду и нельзя сделать заключение от одного гибрида по отношению к другому» (Мендель 1968, с. 89). Фактически, аналогичный вывод позже сделал Мендель, относя его, однако, не к «устройству» природы, а к результатам деятельности своих предшественников по изучению этого «устройства». Обычно Менделя считают основателем генетики, не особенно вдаваясь в смысл подобного утверждения. Нет сомнения в том, что подобная характеристика справедлива в отношении содержания его пионерской работы (то есть в вопросе о его приоритете), но каким было реальное влияние его работы на процесс формирования генетики как научного предмета до сих пор толком не установлено. Ведь его работа была извлечена из небытия одновременно тремя биологами — Де Фризом, Корренсом и Чермаком, — каждый из которых «переоткрыл» менделевские законы заново и какова степень самостоятельности этих переоткрытий вопрос сложный. Небольшой текст статьи содержит описание 13 осуществлённых Менделем опытно-экспериментальных процедур (в том числе проведённых серий), направленных на решение общей задачи исследования и ставших звеньями его исследовательской программы. Нам представляется примечательным тот факт, что Сажрэ, который первый в истории изучения гибридизации стал рассматривать и сравнивать отдельные признаки гибридов, был известным садоводом и плодоводом, а свои опыты ставил на материале культурных растений (скрещивая садовые тыквы). В первый и второй сериях опытов первое поколение Мендель получал путём попарного скрещивания исходных (отобранных им) форм. Остальные поколения — путём самооплодотворения (опыления). Как и во всяком эмпирическом исследовании Мендель наблюдал те или иные отклонения от идеализованной схемы. Но при обобщении результатов все они были элиминированы как выходящие за границы предмета изучения (квазиидеального объекта) и вызванные привходящими обстоятельствами. Другими словами, в выражении А + 2Аа + а как символическом изображении результатов эмпирического исследования реально были объединены результаты, относящиеся не к одному, а по крайней мере к двум поколениям гибридов. Оно фиксировало не наличное (фенотип) распределение признаков (форм), которое выражалось бы соотношением 3А + а, а и характер их наследования последующими поколениями (генотип). Здесь под объективным содержанием мы имеем в виду саму структуру взаимодействий объектов-оперирования. («соединение» и последующее «разделение» различающихся признаков), отражённую в структуре знаковой формы (модели). В этом кратком очерке представлены некоторые результаты совместной с Д. Р. Артыковым и В. Я. Дубровским работы над проблемами реконструкции психологических концепций вообще, и скиннеровского направления необиохевиоризма, в частности. Полнообъёмное представление о ней можно получить в работах: (Артыков 1982; Артыков, Пископпель 1980, 1981; Дубровский 1995). Вспомогательный материал для её реконструкции представлен в многочисленных ретроспективных работах как самого Скиннера (в том числе автобиографических), так и в ряде работ авторитетных зарубежных (Боринг И. Г., Динсмар Дж. А., Дьюи П. Б., Фресс П. и так далее) и отечественных (Анцыферова Л. И., Талызина Н. Ф., Тихомиров О. К., Ярошевский М. Г. и так далее) психологов и историков психологии. Скиннеровская концепция оформилась к 1938 годам и нашла своё первое систематическое изложение в монографии Скиннера (Skinner 1938). Связь бихевиоризма с операционализмом была столь тесной, что последний часто рассматривается в качестве «философского эха» бихевиоризма. «Шеррингтон и Магнус вскрыли порядок в хирургических препаратах организма, возможно ли обнаружить нечто подобное в том, что Леб называл «организм как целое?» Павлов дал мне ключ: контролируй условия эксперимента и ты узришь порядок поведения» (Skinner 1959, с. 79). «Принцип операционализма позволил построить ряд новых вариантов понятия рефлекса. Это понятие было модифицировано Э. Ч. Толменом за счёт менталистских терминов и К. Халлом за счёт физиологических. Толмен решал проблему самостоятельности науки о поведении, её независимости от физиологии, но вернул в неё менталистские понятия. Халл боролся с ментализмом, но поставил поведение в зависимость от физиологии» (Артыков 1982, с. 82). Её полное изложение содержится в докторской диссертации Скиннера, защищённой им в конце 1930 года. Работа включает две части: теоретическую, опубликованную в 1931 году и позже вошедшую в работу (Skinner 1959), и экспериментальную, опубликованную в трёх статьях 1930–1932 годов. Скиннер ощущал дефициентность подобных интерпретаций: «Может показаться, что в этом обсуждении упущена суть проблемы… Мы сказали мало или ничего о чём-то, названном драйвом. Реально ли это упущение?» (Skinner 1930). Сам термин «сила рефлекса» не был новым и использовался в павловской школе. Но в ней он означал, по сути, не силу рефлекса, а силу реакции, что отнюдь не одно и то же. В ответной статье Конорский и Миллер, основываясь на неврологических представлениях, оценили введённые Скиннером понятия и представления как неэффективные для построения теории кортикальных механизмов, что означало окончание дискуссии. «Наука означает переход от чистого наблюдения к функциональным зависимостям, к законам для предсказания поведения… Я не пойду дальше наблюдений корреляции стимула и реакции. Это чисто описательное понятие, не имеющее отношения к нейрологической интерпретации» (Skinner 1938, c. 8–9). На этом этапе он ещё не использует в качестве принципиальной схемы схему контингента подкрепления. Скиннер отмечает семь пунктов, по которым различаются два типа обусловливания: Основное различие: в типе S с подкрепляющим стимулом коррелирует стимул, в типе R — реакция. Тип S возможен только в респондентном поведении, тип R — только в оперантном. В типе S сила рефлекса может только возрастать и начинаться с нуля, в типе R с самого начала она больше нуля и может убывать. В типе S формируется новый рефлекс, в типе R сцепляются старые. Условный рефлекс типа R всегда кратен, так как подкрепление следует за реакцией и определяет её темп, и измеряется пропорцией R/S, а резерв его — числом реакций, в то время как тип S в основном однократен, измеряется статистическими параметрами, а резерв — общей величиной вызванной активности. В то время как сила рефлекса при угашении типа S флуктуирует (по Павлову), для типа R это не имеет места. В типе S, согласно данным Павлова, возможен отрицательный резерв, для типа R — это невозможно. (Skinner 1938). Он заявляет, что на каждом шагу своего исследования мог бы приложить свои результаты в ограниченных рамках к человеческому поведению, так как «единственные различия между поведением крысы и человека (помимо непременной разницы в сложности) лежат в области вербального поведения» (Skinner 1938, с. 442). Скиннер выделяет «бихевиоральное производство» как новую сферу приложения психологии и «бихевиорального технолога» как новую профессию. Режим подкрепления оказался настолько сильным фактором формирования поведения, что элиминировал не только индивидуальные различия между животными («замена умершего голубя на нового ничего не изменит»), но и различия между их видами. Кстати, в процессе исследований был продемонстрирован «большой вред наказания как техники управления поведением». Вместо наказания Скиннер рекомендовал использовать отсутствие подкрепление, или неподкрепление. «Выживание — контингент, зависящий от поведения. Если бы организмы некоторого вида не вели бы себя так, вид не выжил бы» (Skinner 1974, с. 37). Здесь явно проявляется слабость понятия генетической конституции у Скиннера. Если её понимать процессуально-генетически, то все представители данного вида должны иметь одну и ту же генетическую конституцию. Не случайно, чтобы задать генетическую уникальность индивида, Скиннер, противореча себе, прибегает к анатомическому и биологическому организму, ведь в процессуальном представлении нет однояйдевых близнецов. Но по интенции на исключительно процессуальное задание индивид не может иметь внутреннего устройства. Устройством, структурой, определяющей его поведение, реалией причиняющей поведение является в бихевиоризме среда поведения. Вывод из них Скиннера о том, что человек ведёт себя как очень сложная «крыса» был неправомерен. Здесь он, по сути дела, противоречил сам себя, если учесть ту роль, которую он отводил среде в детерминации поведения. Человеческое поведение в собственном смысле слова — это поведение человека в человеческой среде, а не в крысиной ситуации (среде). Например, на вопрос «что ты делаешь?» индивид отвечает либо «топографически» — «я машу рукой», либо указывает своё воздействие на среду — «двигаю мебель». Утверждение «я вижу шар» Скиннер рассматривает как самоотчет о перцептивном поведении. Если самоотчет касается прошлого поведения, то рассказывается также, как если бы речь шла о настоящем, то есть в то время как действие совершается. Забывание связывается с невозможностью точно повторить рассказ в подробностях. По Скиннеру, мы отдергиваем руку от горячего предмета не потому, что чувствуем боль, а наоборот, чувствуем боль потому, что отдергиваем руку. Само же чувство боли определяется контингентами выживания, куда входят горячий предмет, отдергивание руки и эффект избегания боли. Переживания же жара и боли — побочные результаты условий, ответственных за выживание и поведение. Или, по Скиннеру, «я люблю Брамса» означает, что Брамс подкрепитель. Оперантный образ культуры включает множество контингентов подкрепления, установленных группой и оформленных в виде правил и законов. Так как по отношению к человеку экспериментальное манипулирование запрещено моралью, то оперантным аналогом такого манипулирования выступает для Скиннера принцип проектирования культуры (Skinner 1969). Он пытался предложить ряд принципов — соответствия контингентов культуры, контроля, положительного подкрепления, и так далее, способных превратить этот принцип в бихевиоральный метод. «Противоположность натуралистической онтологии и деятельностного принципа метода — основное противоречие концепции Скиннера. К критике позитивистских и неопозитивистских основ бихевиоризма Скиннера привела логика развития его концепции, переросшей собственную философско-методологическую базу. Эта критика была, по сути дела, выражением неосознанного самим Скиннером основного её внутреннего противоречия. Для дальнейшей судьбы концепции это был решающий момент. В зависимости от того, какая из двух метапредметных составляющих (принцип метода или онтология) станет прообразом новых философско-методологических оснований, определялось — останется лиона в русле позитивизма или выйдет за его пределы» (Артыков, Пископпель, 1981 с. 58) «Надёжность как отдельное требование при проектировании и производстве и как самостоятельная дисциплина сформировались сравнительно недавно, хотя изучение последствий отказов той или иной системы началось вместе с зарождением промышленности» (Справочник по надёжности, т. 2, с. 13) Следует отметить, что само понятие обратной связи (кибернетика) разрабатывается в эти же годы. А. Пуанкаре заметил: «Часто для обнаружения этого родства бывает достаточно изобрести одно слово, и это слово ставится творцом; история науки может доставить нам множество знакомых вам примеров» (Пуанкаре 1910, с. 21). Если в процессе эксплуатации аппаратуры невыполнение соответствующих функций есть проявление её ненадёжности, то правильное выполнение — проявление её надёжности, а она сама оказывается в этом случае свойством аппаратуры, обусловливающим эту правильность выполнения. Содержание этого понятия будет ниже рассмотрено нами специально. То есть складывалась область эмпирических исследований (инженерных) надёжности как научно-технического «предмета». То, что естественнонаучные дисциплины не нуждались до сих пор в понятии надёжности (и не собираются брать его на вооружение) не является случайным и служит для нас лишним подтверждение указанной некорректности. Ср., например: «В настоящее время не существует общепринятого единого критерия надёжности аппаратуры. Любой из применяемых критериев… в каждом конкретном случае может быть более удобным, чем остальные» (Синица 1958, с. 48). Как в отечественной, так и в зарубежной литературе рецидивы отождествления надёжности и безотказности встречались на протяжении длительного времени (см., например: Капур и Ламберсон 1980). «Понятие надёжности более подробно раскрывается совокупностью трёх понятий: безотказности, долговечности и ремонтопригодности» (Гнеденко и другие. 1965, с. 82). При этом мы ограничимся общеупотребительным способом их введения, зафиксированном в соответствующем стандарте (ГОСТ 13377–75), тем более, что ни в одной из работ по теории надёжности введению этой системы понятий не уделено достаточного внимания, поскольку их авторы спешат поскорее операционализировать основные понятия и рассуждать в рамках той или иной оперативной системы. Речь идёт, конечно, об интенции, поскольку реально при введении этой системы понятий можно отметить многочисленные огрехи, вполне понятные, ввиду сложности стоявшей задачи. Поэтому мы проводим этот анализ не в целях критики способа введения, а в целях уяснения его смысла и выделения позитивного (на наш взгляд) логического «ядра». В предыдущем варианте этой системы понятий (см. ГОСТ 13377–67) оно связывалось с требуемым промежутком времени или с наработкой и было, на наш взгляд более приемлемым. Отметим также внутренне противоречивый характер самого понятия надёжности, поскольку она есть сохранение «установленных эксплуатационных показателей, соответствующих заданным режимам и условиям использования», которые имеют смысл только по отношению к назначению системы и их безусловное, независимое от назначения сохранение неосмысленно, хотя и физически возможно. Рассмотренная выше четырёхкомпонентная структура экспликации понятия надёжности используется не всеми специалистами по технической теории надёжности. Так, например, в работе А. С. Проникова «надёжность изделия — обобщённое свойство, которое включает в себя понятия безотказности и долговечности» (Проников 1978, с. 28). Скажем, устойчивость есть свойство, обеспечивающее непрерывное сохранение работоспособного состояния системы, где безотказность есть её устойчивость в процессе функционирования, а сохраняемость — в процессе хранения и транспортировки. Другой вариант — рассматривать устойчивость как то природосообразное свойство, которое обеспечивает безотказность и сохраняемость, и так далее. Примером его может служить представление: «система — совокупность совместно действующих объектов, которая предназначена для самостоятельного выполнения заданных функций. Элемент системы — часть системы, предназначенная для выполнения заданных функций» (Надёжность технических систем и изделий, 1964, с. 7). «В теории надёжности системой можно назвать сложное техническое устройство, имеющее самостоятельное эксплуатационное назначение и состоящее из большого числа разнообразных элементов, имеющих самостоятельное конструктивное исполнение» (Пославский 1958, с. 112). «Под элементом следует понимать либо неразложимую часть системы (лампы, конденсаторы, и так далее) либо отдельный блок, состоящий из нескольких элементов, который по тем или иным соображениям удобно рассматривать как единое целое» (Соловьёв 1958, с. 36). Ср. «Под элементами принято понимать те неделимые в дальнейшем части системы, на которые её можно расчленять при анализе надёжности, или объекты, представляющие части системы, деление которых на отдельные компоненты не представляет самостоятельный интерес в рамках конкретного рассмотрения» (Райкин 1967, с. 9). Так, А. С. Проников предлагал трактовать элемент как составную часть сложной системы, которая может характеризоваться самостоятельными входными и выходными параметрами. Согласно ему, элемент выделяется в зависимости от поставленной задачи, может быть достаточно сложным и состоять из отдельных узлов и деталей; при исследовании надёжности системы элемент далее не расчленяется на составные части, и показатели безотказности и долговечности относятся к элементу в целом; возможно восстановление работоспособности элемента независимо от других частей и изделий (Проников, 1978). Так, в работе В. И. Сифорова, одной из самых первых в нашей стране по теории надёжности, использовалось представление, что элемент системы — это такая её часть, что при повреждении которой выходит из строя и система (Сифоров 1954). См. характерное признание: «В теории надёжности принято оперировать понятиями система и элемент, хотя конкретное содержание этих понятий может меняться в зависимости от конкретного типа технических устройств, выполняемый ими функций и, что не менее важно, от уровня, на котором анализируется надёжность» (Райкин 1967, с. 11). В системно-структурной методологии для фиксации этого обстоятельства используется различение «место — наполнение», где место есть функция элемента по отношению к объемлющей функциональной структуре, а наполнение — тот субстрат, который эту функцию реализует (элемент же есть единство места и наполнения). С точки зрения этих расчленений компонент в каталоге есть только наполнение. Выше мы уже отмечали это обстоятельство, утверждая, что надёжность является не атрибутивной, а функциональной характеристикой технического объекта. Как правило, характер таких допусков определяется путём усреднения показателей функционирования компонента в разных устройствах или исходя из наиболее массового их употребления. Мы имеем в виду безотносительность в строгом, теоретическом смысле, так как существуют разнообразные (эмпирические) инженерные способы «приведения» этих данных к той или иной конкретной системе. Ср. «Средний срок наработки на отказ для радиооборудования эскадренного миноносца в лаборатории 155 часов, а в условиях ходовых испытаний корабля — 1,7 часа. Этот же срок для морского радиолокатора при его работе в лаборатории 1650 часов, а на корабле — 18 часов» (Проблемы надёжности радиоэлектронной аппаратуры, 1960, с. 42). «Важным обстоятельством при оценке надёжности является также то, что ряд функций системы выполняется в течение определённого отрезка времени… Отказ оборудования в начале выполнения задания нанесёт больший урон, чем отказ в конце, так как в последнем случае большая часть задания уже будет выполнена» (Филипсон 1960, с. 78). «Не следует уменьшать сложность проблем, возникающих при выполнении анализа влияния отказов. Имеются затруднения, связанные с определением того, что является отказом детали или элемента, с определением взаимодействия детали и части системы, с установлением определённых причин отказов» (Справочник по надёжности т. 1, 1969, с. 12). В настоящее время существует методика выбора тех или иных показателей надёжности в зависимости от характера системы и условий её эксплуатации, (см. Методика выбора…, 1977). См. рассуждение: «Каждый элемент характеризуется некоторыми параметрами. Для одинаковых элементов эти параметры имеют некоторые стандартные значения. Действительные же значения параметров одинаковых элементов вследствие ряда случайных факторов колеблются вокруг этих средних величин. Точно так же и условия, в которых испытываются элементы, колеблются около некоторых средних условий. Так как учесть все эти случайные отклонения невозможно, то единственным разумным математическим подходом к проблеме надёжности является вероятностный подход» (Соловьёв 1958). В случае рассмотрения состава системы, её составляющие сами могут находиться в различных состояниях, и фазовое пространство системы образуется в этом случае «точками» многомерного пространства типа Х= (x1, x2, xn), где n — число составляющих. Функционал определён на процессе Х (t), если каждой траектории Х (t) ставится в соответствие некоторое число Ф [X (t)], где сам функционал — отображение функционального пространства на числовую ось. Если функционал Ф равен длительности работы изделия до попадания в область отказов G в фазовом пространстве системы, то Ф=Т случайная величина, равная сроку службы изделия, а M (Ф [X (t)]) — среднее время безотказной работы изделия равное T и так далее. См. например, признание, что «для сложных систем надёжность функционирования не является исчерпывающей или самодовлеющей характеристикой. Более того, для многих систем вообще нельзя определить, что такое надёжность, поскольку многие состояния системы не могут в процессе эксплуатации быть чётко отнесены к состояниям отказа или работоспособности» (Гнеденко и другие. 1969, с. 49). Кроме формально-математической стороны дела есть и эмпирическая, связанная с подведением мой или иной системы под отработанную математическую модель, то есть связанная с верификацией тех допущений, которые приняты при её создании. Примером может служить допущение, что элементы и подсистемы, состоящие из них, могут находиться в двух состояниях: исправном или неисправном (Дружинин 1958). Так, М. Ачесон в своё время выдвинул тезис о том, что взаимодействие между элементами оказывает на надёжность электронного оборудования большее влияние, чем надёжность самих элементов, и продемонстрировал это на ряде примеров: «Пусть техническими условиями определено, что отдельные лампы и УПЧ (усилитель промежуточной частоты) в целом признаются годными, если усиление не выходит за границы от 80 до 120 процентов номинального усиления. Четыре годные лампы, дающие усиление 94 процента от номинального, делают УПЧ непригодным, так как его усиление на таких лампах будет составлять только 78 процентов номинального. Напротив, четыре негодные лампы, две из которых дают усиление 78 процентов, а две — 128 процентов, то есть неисправные, образуют усилитель промежуточной частоты с усилением, точно равным номинальному» (Ачесон 1958, с. 123). Иногда такие структурные схемы именуют «логическими» моделями безотказной работы (Дружинин 1977). Справедливости ради следует отметить, что в теории надёжности решены многочисленные задачи для различных частных моделей высокого уровня сложности (уровень сложности обычно определяют как значение логарифма с десятичным основанием от числа возможных состояний системы). В общем случае задача об определении надёжности таких систем не решена. И дело здесь не в формулах. Формулу для надёжности системы составить можно, но в ней будет слишком много неопределимых параметров. «В системах управления вопрос о надёжности — это вопрос первостепенного значения. Нельзя разрабатывать систему, откладывая в то же время решение вопросов надёжности на следующий этап. Конструктор должен проектировать надёжность с самого начала разработки системы и при необходимости идти на пересмотр основных принципов разрабатываемой системы, если они не обеспечивают необходимой надёжности» (Тейлор 1958, с. 47). «Исследование надёжности — это не просто ещё один отдельный вид работ в дополнение к конструированию, производству, контролю качества и так далее; исследование надёжности — это дисциплина, которая входит составной частью во все виды этих работ и даже угрожает вмешательством» (Ллойд и Липов 1964). «Надёжность — это свойство изделия, которое связано с целым комплексом его других свойств: геометрической точностью, прочностью, износостойкостью и другими показателями сопротивляемости изделия различным воздействиям. Эти свойства, в свою очередь, зависят не только от конструкции, но и от качества сырья и комплектующих материалов, качества технологического процесса, условий и методов эксплуатации и ремонта машин. Поэтому формирование такого комплексного показателя качества, как надёжность является сложным многоэтапным процессом, ход которого зависит от многих технических и организационных факторов» (Проников 1978, с. 404). «Одной из причин высокой надёжности систем управления заходом на посадку является высокая квалификация обслуживающего персонала. Этот обслуживающий персонал прекрасно обучен и имеет большой практический опыт. Перемещения технического персонала производятся очень редко, что позволяет ему в совершенстве овладеть вверенной техникой» (Надёжность наземного…, 1957). «Поскольку эффективность системы определяется обоими звеньями, система может быть более совершенной, если она сконструирована с учётом полного использования способностей оператора, компенсации ограничений, обусловленных несовершенством человеческого организма, и обеспечения оператора дополнительными средствами, облегчающими оценку различных факторов и выбор необходимых решений при выполнении чисто механических операций» (Надёжность наземного…, 1957). Ср. например: «Следует отметить, что к отказам нельзя относить нарушения в нормальной работе системы, вызванные заведомо неправильной установкой органов регулировки и управления из-за ошибок обслуживающего персонала» (Надёжность наземного …, 1957). На первых двух всесоюзных конференциях по инженерной психологии (I–1964, II–1968) состав нового научно-дисциплинарного сообщества оказался состоящим на одну треть (35 процентов) из специалистов-психологов, а на две трети (65 процентов) из врачей, физиологов и специалистов технического профиля. Это не означает, конечно, что косвенно подобная проблематика не разрабатывается представителями этого направления. Следует также напомнить, что подобная проблемно-тематическая область существует и в рамках собственно профессионально-практической психологии (инженерной психологии). «Совокупность методологических основ описания и оценки эффективности, качества и надёжности функционирования эргатических систем… а также обобщённый структурный метод и математические методы изучаемые в настоящем разделе будем называть функционально-структурной теорией (ФСТ) ЭС» (Губинский 1982, с. 59). Предполагалось, что «критерии надёжности для каждого из видов надёжности… и методы определения этих критериев могут быть существенно различны. Общим для них является то, что они должны быть обязательно вероятностными» (Губинский и другие. ч. 2, 1969). В рамках «структурного метода» не вводятся понятия задачи, алгоритма, блока операций, операции, психофизиологических актов. Соответственно теоретически не проработано и понятие иерархического уровня структурирования деятельности. Все эти понятия берутся в их общеупотребительном (а следовательно, неопределённом значении). Тем самым этот метод предполагает наличие определённого опыта и интуиции, доопределяющих его до рабочего инструмента. Смысл термина «оперативная единица» вводится на примерах: поворот тумблера, считывание показаний с прибора, восприятие и выдача речевых команд и так далее. К функциональным единицам отнесены «блоки» (по смыслу — операции) трёх типов: рабочие (при невыполнении любого из них цель не будет достигнута), диагностические (назначение которых контроль неисправности технических средств), самоконтроля (контроль безошибочности выполнения рабочих блоков). Мы оставляем за пределами рассмотрения формальное несовпадение расчётной схемы и заявленных (см. выше) четырёх принципов. На наш взгляд, «структура деятельности» членится в данном случае не поуровнево, а на части, различающиеся только своим размером (протяжённостью). В отношении единиц расчленения можно только сказать, что одни — больше, другие — меньше. Полная надёжность вводится «по отношению к поставленной цели» деятельности человека. Нам представляется, что вводимые таким образом различения мало осмысленны без специального обсуждения взаимоотношений с понятиями «ошибка», «точность деятельности». Они пишут, что «деятельность человека декомпозируется на более мелкие единицы (программные, функциональные и операциональные единицы)» (Губинский и Кобзев 1975). «Необходимые исходные данные по надёжностным характеристикам деятельности человека определяются на основании специальных испытаний. Оценка надёжности деятельности получается в таком случае наиболее точной. Однако подобные испытания не проводятся, так как необходима оценка надёжности на ранних стадиях проектирования системы, когда отсутствует не только опытный образец, но и отдельные действующие макеты и узлы, а статические макеты обладают очень ограниченными возможностями. Кроме того, проведение такого рода испытаний связано с преодолением целого ряда технических трудностей» (Губинский и Кобзев 1975). Во-первых, это следует из теоретических представлений о специфике человеческой деятельности. Во-вторых, экспериментально показана зависимость «по надёжности» выполнения одних элементарных операций от других (см., например, Цибулевский 1979). Параметрически ввести ошибку «операции» переключения тумблера ещё можно более или менее правдоподобно. Значительно сложнее это сделать для считывания показания прибора, ещё сложнее — для той или иной мыслительной операции. Если мы обернем предпосылки структурного метода и проинтерпретируем их не познавательно, а организационно, то они могут приобрести онтологический смысл. Для этого каждой предписанной операции нужно потребовать в соответствие элементарно-надёжностное свойство, сформированное и специально поддерживаемое в таком качестве. Тем самым это было бы попыткой унификации профессиональной деятельности, имеющей смысл в определённых пределах, но явно бессмысленной ради эффективности только самого структурного метода. Эти ограничения оцениваются по-разному специалистами в области инженерной психологии. Так, можно встретиться с точкой зрения, практически отрицающей какие-либо достоинства за существующими аналитическими методами (а следовательно, в первую очередь структурного): «Традиционные методы синтеза больших технических систем, основанные на использовании математических моделей, не приводят к успеху в задачах синтеза биотехнических систем эргатического типа. Причина этого состоит в том, что в настоящее время не существует удовлетворительных аналитических форм учёта характеристик и особенностей функционирования человека-оператора… в составе конкретной эргатической системы» (Ахутин 1975). «Термин «надёжность человека-оператора» может показаться необычным, но его употребление, очевидно, является вполне правомочным в свете тех положений современной инженерной психологии, которые рассматривают человека, работающего в сложной автоматической или полуавтоматической системе, как звено этой системы, с сенсорным «входом», мозгом — «устройством для переработки информации» и моторным выходом» (Небылицын 1961, с. 9). Набор этих качеств являлся довольно произвольным. «Неясно также, в какой степени эти качества коррелируют (если вообще коррелируют) между собой, а также с теми характеристиками, которые определяют общую эффективность выполнения (в указанном выше смысле)» (Небылицын 1961, с. 14). «То же самое по отношению к живой системе вряд ли возможно даже теоретически: «элементы» и «блоки» животного и тем более человеческого организма взаимодействуют между собой на качественно ином уровне, чем элементы машины» (Небылицын 1961, с. 10). «В любой психической и физиологической функции человека между двумя крайними её состояниями — наличием и полным прекращением (сон, потеря сознания, психическое расстройство) — можно наблюдать ряд переходных состояний, выражающихся в нарастании более или менее грубых ошибок» (Небылицын 1961, с. 10). «1) среднее время работы между двумя отказами (ошибками); 2) общее число отказов за данный промежуток времени; 3) процент выполненных (не сорванных отказами) заданий; 4) вероятность удовлетворительной безотказной работы в течение определённого отрезка времени» (Небылицын 1961). В технической теории надёжности этому направлению соответствует разработка вопросов «физики отказов», то есть причин и процессов развития неработоспособных состояний технических компонентов. «Говорить о надёжности человека имеет смысл только в связи с анализом его деятельности как звена той или иной системы. Из этого вытекает необходимость применения единых для всех звеньев системы понятий, критериев и методов» (Губинский 1965). «Это понятие распространяется на все неправильные, несвоевременно выполненные или полностью невыполненные действия человека, в результате которых возникают нарушения целесообразной деятельности комплекса «человек — техника», приводящие к недостижению поставленной цели» (Губинский 1967, ч. 1, с. 37). Это «свойство» человека вводилось в разных инженерно-психологических контекстах и в разном терминологическом оформлении. В частности, предлагалось именовать такую способность устойчивостью оператора. «Способность работать без отказа (безаварийно в смысле выбранного критерия аварийной работы) от начального момента до некоторого рассматриваемого момента времени мы будем называть устойчивостью работы оператора в системе типа «S» (Новосёлов 1964, с. 384). «Показатель надёжности системы «оператор — технические средства» должен учитывать различное влияние оператора на надёжность технических средств и все процессы, нарушающие работоспособное состояние системы. Можно показать, что критерий надёжности такой системы не может являться простым произведением критерия надёжности технических средств на критерий надёжности оператора» (Губинский и другие. 1969, ч. 1). Представители технической теории надёжности отчётливо осознают характер совершаемой при этом идеализации. Однако во многих случаях такой подход оказывается оправданным по отношению к компонентам технической системы, Но уже на уровне системы в целом он зачастую становится неадекватным. Ошибка в этом случае рассматривается как «самоустраняющийся отказ», не изменяющий состояния оператора. Изменение состояния рассматривается как последствие «биологического (физиологического, демографического) отказа», под которым как раз и имеют в виду «временные или патологические изменения в организме оператора, выводящие из работоспособного состояния» (Ломов и другие. 1975). Н. Д. Левитов отмечал тогда: «Психические состояния не изучались в психологической науке, хотя в ряде случаев термин «состояние» фактически употребляется в психологии без каких-либо попыток его анализировать… и тем более наметить перспективы его применения» (Левитов 1955, с. 16). Это представление о категориальной определённости понятия состояния восходит к Аристотелю, который очень точно характеризовал его содержание как преходящее свойство. И, наоборот, те или иные психические процессы могли оказывать влияние на устойчивые черты психики (человека) не иначе, как через характерные для неё устойчивые состояния. «Общепризнанно, что надёжность и эффективность этих систем (СЧМ — А. П.) в значительной мере определяется надёжностью и эффективностью её центрального звена: человека-оператора. В свою очередь надёжность и эффективность деятельности человека-оператора является функцией от его состояния» (Ломов и Прохоров 1965). В настоящее время в инженерной психологии (в подавляющем большинстве случаев) термины «психическое состояние», «субъективное состояние», «функциональное состояние» и просто «состояние» используются как синонимы. Мы будем пользоваться в дальнейшем термином «состояние человека». «Психологическое изучение напряжённости, — свидетельствует Н. И. Наенко, — характеризуется неоднородностью исследований, многообразием экспериментального материала, противоречивостью исходных теоретических позиций исследователей и так далее». (Наенко 1976, с. 19). Или: «Утомление относится к числу тех физиологических и психологических проблем, которым посвящено очень большое число исследований и которые, тем не менее, остаются до настоящего времени очень мало продвинутыми. Обилие и противоречивость материалов в области изучения утомления постоянно отмечаются в обзорах по этой проблеме». (Рождественская 1980, с. 28). Например: «Вопреки существующим представлениям об обязательном понижении работоспособности в состоянии стресс, мы наблюдали»… (Марищук и другие. 1969). «Исторически сложившаяся разноплановость подходов к интерпретации понятия «работоспособность» делает невозможным логически непротиворечивое объединение всех подходов в рамках единого определения» (Стрюков и Грицевский 1971). В этом случае надёжностью человека-оператора в разных работах именуют различные проявления человека и его деятельности (продуктивность, эффективность, устойчивость и так далее) и операционально фиксируют с помощью плохо сопоставимых между собой показателей. Особенно многочисленны исследования воздействия экстремальных факторов (и возникающих в связи с ними состояний) на материале летной деятельности, деятельности космонавтов и так далее, то есть применительно к профессиям, закономерно связанным с теми или иными экстремальными воздействиями (изоляция, сенсорная депривация, гипоксия, гиподинамия и так далее) (см., например: Марищук и др, 1969; Бондарев и другие. 1968; Волков и другие. 1968; Исаков и другие. 1967; Жаров и другие. 1967). Ср. например признание: «Таким образом, состояния психической напряжённости оказывают неоднозначное влияние на деятельность: в сторону либо ухудшения, либо улучшения, либо её неизменности» (Левитов 1955, с. 63). «Нам представляется, что понятие психических состояний должно учитывать всё то, что в данный отрезок времени происходит в психике человека. Психические состояния — это конкретное проявление компонентов (явлений) психики в данный момент времени» (Сосновикова 1968, с. 113). Как правило, первый подход характерен для специалистов, желающих оставаться всецело в рамках эмпирического исследования и пытающихся решать теоретические проблемы эмпирическим путём. Проблема диагностики различных состояний — одна из наиболее сложных в данной области. В силу особенностей методологической точки зрения мы не можем специально на ней остановиться. Исключением является, в определённой степени, лишь понятие утомления. «Характерной особенностью психических состояний, так же как психических процессов, является их тесная связь с индивидуальными особенностями личности… Всякое психическое состояние есть синдром, то есть некоторое характерное единство психических процессов. Вне психических процессов нет и не может быть никаких состояний»… (Левитов 1955). «Как поведёт себя тот или ной индивид в экстремальных условиях, как влияют эмоции не операторскую деятельность, каковы пути повышения психической устойчивости человека в эмотивной ситуации — таков далеко не полный перечень круга вопросов, ради решения которых предпринимаются исследования эмоциональной устойчивости» (Зильберман 1974, с. 140). Объединяет это употребление категориальная определённость соответствующих понятий, относящая их к категории свойств индивида (личности). П. Б. Зильберман предлагает различать два понятия, входящие в структуру экспликации понятия эмоциональная устойчивость: э моциональную выносливость (для более длительного состояния) и эмоциональную выдержку (в случае кратковременного воздействия раздражителей). В этом случае, как отмечает П. Б. Зильберман, это понятие эмоциональной устойчивости становится синонимом неполноценности личности, обедненности её аффективной сферы (её эмоциональной тупости). При этом мы будет иметь в виду контекст проблематики надёжности, тем более, что сам П. Б. Зильберман рассматривает понятие эмоциональной устойчивости принадлежащим именно такому контексту: «Среди факторов, определяющих надёжность… значительная роль принадлежит эмоциональной устойчивости» (Зильберман 1974, с. 139). Мы оставляем в стороне тот факт, что понятие ситуации (эмотивной ситуации) никак не введено в тексте соответствующей работы, что создаёт предпосылки для достаточно произвольного толкования как самого этого понятия, так и вводимого через него понятия эмоциональной устойчивости. Так, характеризуя динамику устойчивости, он отмечает: «Дело в том, что конечному акту преодоления предшествует сложная структура развития эмотивного состояния, протекающего под контролем сознания, при многоплановом взаимодействии с волевыми и интеллектуальными процессами» (Зильберман 1974, с. 151). Нам представляется, что подобная ситуация обусловлена недостаточной разработанностью понятия состояния и вытекающим из этого стремлением обойти этот вопрос. Во втором варианте опосредованность устойчивости состоянием достигается автоматически. В настоящее время систематика состояний находится в зачаточном положении, сталкиваясь со значительными трудностями. Кроме того, согласно современным представлениям существуют состояния, неопределённо (сами по себе) связанные с соответствующей деятельностью. Наша точка зрения на их статус была изложена выше. Так, уже аристотелевская силлогистика сформулировала те нормы (фигуры силлогизма), которым должны соответствовать умозаключения из истинных посылок, чтобы быть в свою очередь истинными. С помощью средств этой силлогистики, анализируя рассуждения софистов, Аристотель, как известно, выявлял в них ошибочные (ложные) суждения (то есть отклоняющиеся от логических норм — фигур силлогизма). Начиная с него, ошибки суждения обсуждаются в каждом последующем трактате по логике, и у Дж. Ст. Милля в «Системе логике» одна из его шести «книг» посвящена «заблуждениям». Здесь следует иметь в виду, что речь идёт о работах, в которых ошибки выступили в качестве предмета изучения. Существовала и существует традиция использования фактов ошибочности в качестве средства решения задач, ориентированных на другие предметы изучения (в частности, во многих психологических исследованиях ошибки используются в качестве показателя). В таких работах собственно ошибкам внимание практически не уделяется. Речь идёт именно об основном методе и об основном (для психотехники) способе категоризации причин ошибок, поскольку в отдельных работах их авторы указывали и на другие причины ошибочности. Так, А. В. Чапек, подводя итоги своему исследованию ошибок телеграфистов в период обучения, приходит к следующему выводу: «Ошибки учащихся телеграфистов в периоде обучения зависят не только от внутренних причин, но и от ряда внешних факторов: метода обучения, организации, учебно-производственной среды и состояния учебной аппаратуры. Внутренние и внешние причины, вступая в тесные взаимодействия друг с другом, выявляют многообразие факторов, благоприятствующих появлению ошибок» (Чапек 1933). В производственной деятельности ошибки рассматриваются по отношению к результату деятельности — ошибка здесь есть недостижение требуемого (предзаданного) результата (несовпадение продукта и результата). Другой особенностью производственного отношения к ошибкам является непременная связь каждой ошибки с конкретной личностью, ответственной за тот или иной участок производства. Отсюда различение правилосообразных и неправилосообразных (ошибочных) действий и процедур (Шеварев 1959). Так, ранние исследования ошибочных действий, связанные с функционалистскими представлениями о психическом, подводили их под ослабление той или иной психической функции (её истощение в процессе функционирования) — памяти, внимания, мышления и так далее (Waimer 1921; Stoll 1914). Отдельные специалисты осознавали ограниченность такой установки значительно раньше, но это обстоятельство не рассматривалось ими как основополагающее и не привело к переориентации доминирующей точки зрения. Так, уже в контексте психотехнических исследований можно встретить следующие выводы: «Углублённый психологический анализ наиболее характерных за последние годы случаев убедил нас в том, что основные причины огромного большинства, даже больше — почти всех несчастных случаев кроются в неправильной организации труда»… (Колодная 1932). Так, в одной из самых первых собственно инженерно-психологических работ было недвусмысленно провозглашено: «Аварийные ситуации принято классифицировать в зависимости от того, возникли ли они по вине пилота или из-за недостатков материально-технической базы, или из-за плохого технического обслуживания и осмотра. Большая часть всех происшествий относится к категории «по вине пилота». Принято считать, что предотвращение аварий, вызываемых в материальной части плохим техническим обслуживанием, является обязанностью материально-технического персонала, а предотвращение аварий, вызываемых пилотом и контролирующим его полет персоналом — обязанность лиц, отвечающих за отбор, обучение и работу личного состава. В основе настоящего исследования лежит другая точка зрения: мы исходим из предположения, что значительное число происшествий зависит от того, как спроектировано оборудование и как оно размещено в кабине, и что, следовательно, они могут быть устранены, если при проектировании будут учтены человеческие факторы» (Fitts & Jones 1951). Наряду с общим уменьшением числа летных происшествий меняется и их статистическая структура, причём не в лучшую сторону. Так, если число фатальных происшествий в конце 1930-х годов составляло — 7 процентов от общего их числа, то в 1950-х годах это было уже — 15 процентов, в 1960 году — 25 процентов, в 1970 — 35 процентов (Zeller 1972). В вооружённых силах США создан и реализуется целый ряд программ по сбору, анализу и разработке мер по борьбе с ошибками человека. Так, программа HERAP, разработанная военно-морским центром США по безопасности полетов, предусматривала сбор и анализ данных о летных происшествиях в ВМФ, начиная с 1922 года. Однако в ней не уделено сколько-нибудь значительного внимания концептуальной стороне вопроса. Весь упор сделан на классификации и принципах сбора статистических данных. На эмпирический характер понятия ошибки указывают многие специалисты. Так, A. Zeller отмечает: «хотя термин «ошибки пилота» широко используется и общепринят в аэронавтике, даже неспецифическое его употребление показывает, что он не обладает значением, пока остаётся несоотнесённым с обстоятельствами и условиями, при которых произошла ошибка» (Zeller 1972, с. 12). Обзор англо-американских работ по классификации ошибок и обсуждение критериев и оснований этих классификаций (см. Singleton 1975). Трудности выбора в данном случае отягощены длинной историей обсуждения этой дихотомии в философской традиции в рамках проблемы свободы воли, традиционно связанной с проблематикой человеческой ответственности (см., например: Виндельбандт 1905). Ошибка пилота, — отмечает F. O. Hemming, — не является сколько-нибудь очевидной категоризацией. Если она произошла, должна быть исследована вся последовательность причин, приводящих к ней. Предполагается, поэтому, что должны быть тщательно рассмотрены и исследованы такие факторы как проектирование кабин, специальные условия тренировки и принципы работы экипажа плюс возникающая в той или иной форме усталость и так далее». (Hemming 1973, с. 2). Уже в рамках подхода к человеку как к звену информационной системы так или иначе принимаются во внимание его отдельные способности, связанные со специфически человеческой активностью в системе. Характерно, что в книге К. К. Платонова, специально посвящённой системе основных понятий и категорий психологии, места «саморегуляции» не нашлось (Платонов 1972). Мы говорим о логической связи в связи с тем, что собственно теоретическое обсуждение содержаний понятий надёжности и саморегуляции в данном случае отсутствует. Этим уровням у М. А. Котика соответствуют две формы процесса саморегуляции: бессознательная (непроизвольная) и сознательная (произвольная). К этому следует добавить и расхождение в тех способах представления своего объекта, которое затрудняет предметное сопоставление различных точек зрения. Это может быть изменением «показателей функционирования», «состояния человека», «способов действия» и так далее. Указанная особенность не является, конечно, присущей лишь проблематике надёжности, а характерна для всей проблемной сферы инженерной психологии как таковой и многократно отмечалась специалистами. Более того, каждый из них ставит во главу угла свой особенный аспект проблематики надёжности. Так, первый из них тяготеет к разработке преимущественно метрологического, а второй — онтологического аспекта проблемы. Эта оценка ни в коей мере не является отрицательной. Более того, у такого подхода есть ряд несомненных достоинств: концептуальное и операциональное единство с технической теорией надёжности, конструктивная (преобразовательная) направленность, оперативность, целостность и так далее. Однако это не отменяет и не может отменить и те недостатки, с которыми (см. выше) органично связан такой подход в сфере собственно инженерной психологии. Так, Д. Н. Завалишина и Б. Ф. Ломов связывают их с тем, что из трёх составляющих «антропотехнического принципа» (гуманизации, деятельности, активности) до конкретных методик проработан лишь принцип деятельности (алгоритмические модели, обобщённый структурный метод). Его недостатки при анализе субъекта деятельности распространяются и на весь человеко-системный подход в целом (Завалишина и Ломов 1978). В то время как (и мы это подчёркивали выше) у ряда из них в настоящий момент существует свой «ареал», отнюдь не совпадающий с «ареалом» других понятий. В отдельных работах соответствующие различения иногда приводятся, но они не стали общеупотребительными. Так, надёжность предлагалось рассматривать как одно из свойств адекватности (мерой которой является эффективность) (Зараковский и Медведев 1971) или как одно из свойств совокупного профессионального качества (Губинский, 1967). «Под надёжностью человека-оператора понимается его способность безотказно выполнять заданные функции в определённых условиях работы в течение определённого времени» (Бобнева 1965, с. 9). Мы в данном случае отвлекаемся от совершенно невразумительной квалификации надёжности в качестве «свойства, характеризующего способность…». Поскольку надёжность вводится как «свойство сохранять», то тем самым неявно это исходное свойство расчленяется на три составляющих, каждая из которых как бы «специализируется» на сохранении вполне определённого «события». Хотя в технической теории надёжности и нет подобного расчленения, но оно полностью лежит в её рамках и легко может быть введено — достаточно ошибку отождествить со «сбоем» (перемежающимся отказом), а окончательную невозможность выполнять функции — с «невосстанавливаемым» отказом. Эти составляющие «функциональной надёжности» пришли на смену расчленения надёжности человека-оператора на отдельные свойства надёжности по образу и подобию технической теории надёжности: безотказность человека (включающая его безошибочность и выносливость), восстанавливаемость человека, профессиональная долговечность (см. Губинский 1967). Независимый характер их происхождения и сугубый операционализм препятствуют систематизации и организации этих понятий в единое целое в том виде, в каком они непосредственно употребляются в инженерной психологии. Примером может служить представление о «психической надёжности» как способности «к устойчивому сохранению эффективности психической деятельности и положительных психических состояний в ответственных соревнованиях» (Худадов 1977, с. 6). Выше мы уже встречались с термином «психологическая надёжность». В данном случае речь идёт о другом понятии, выделенном по другому основанию и связанном с обособлением психики (психической деятельности) в качестве действительности, обладающей таким качеством, как надёжность. Хотя подобные понятия и фигурируют в инженерной психологии, но концептуально не введены в её методологический аппарат (то есть они неосмысленны вне конкретного контекста). На пути же такого введения, на наш взгляд, находятся трудности соотнесения нормативного аспекта понятия надёжности с морфологически ориентированным членением на те или иные психические «способности», «функции», «анализаторы», и так далее. Через понятие работоспособности вводится представление о структурной надёжности (Губинский и Кобзев 1975), отказе (Губинский 1967) и так далее. Ненадёжность как определённость деятельности человека-оператора актуально существует в рамках данной проблематики исключительно через понятие «отказ». Потенциально же каждое из свойств надёжности предполагает своё отрицание: безошибочность — ошибочность, выносливость — истощённость, устойчивость — неустойчивость и так далее. Но эти отрицания не объективируются в качестве особенных «свойств» и фиксируются специальными понятиями. Однако даже обыденное содержание предполагает такую объективацию, выражая её известной поговоркой — человеку свойственно ошибаться. Характерный пример знаний, фиксирующих воздействие на надёжность некоторых «факторов» космического полета: «При увеличении углекислого газа во вдыхаемой смеси до 7,2–8,1 процента наблюдалось ухудшение точности выполнения задачи. Так, среднее количество ошибок рассогласования увеличивалось после воздействия газовой смеси на 40 процентов… При гипоксии, создаваемой вдыханием газовой смеси, обедненной кислородом до 9,8–8,2 процента, точность управления ухудшается до 40 процентов в течение всего периода воздействия (1,5–2 часа)» (Волков и другие 1969). «Когда мы говорим об условии существования некоторой вещи, то имеем в виду два момента: во-первых, некое наличное бытие, некое существование, вообще нечто непосредственное и, во-вторых, назначение этого непосредственного быть снятым и служить для другого» (Гегель 1974, с. 320). Существует целый ряд их классификаций: внешние/внутренние, экстремальные/ординарные и так далее. Эта мера в общем случае не является внутренне присущей той или иной определённости самой по себе, а соотносительна всей совокупности внутренних и внешних условий конкретной трудовой деятельности.

Разделы и рубрики Гуманитарная библиотека  Гуманитарный базис Персоналии  Анатолий Пископпель Темы  Философия Наука Методология Методы научного познания Концепция

 •  • 

Содержание
Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть I. Проблемы методологии науки и научного творчества. Глава 1. Науковедческий круг («науки о науке») Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть I. Проблемы методологии науки и научного творчества. Глава 2. Общая методология и методология науки Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть I. Проблемы методологии науки и научного творчества. Глава 3. Научно-техническая концепция как системная единица изучения научно-технической деятельности Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть II. Опыт историко-методологической реконструкции генезиса внутридисциплинарных концепций. Глава 4. Дарвинизм и менделизм — общебиологические парадигмы науки XIX столетия Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть II. Опыт историко-методологической реконструкции генезиса внутридисциплинарных концепций. Глава 5. Теория эволюции Ч. Дарвина Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть II. Опыт историко-методологической реконструкции генезиса внутридисциплинарных концепций. Глава 6. «Опыты» Г. Менделя Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть II. Опыт историко-методологической реконструкции генезиса внутридисциплинарных концепций. Глава 7. Оперантный бихевиоризм Б. Ф. Скиннера Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть III. На пути к междисциплинарности: концепция надёжности социотехнических систем. Глава 8. Общетехническая концепция надёжности Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть III. На пути к междисциплинарности: концепция надёжности социотехнических систем. Глава 9. Теория комплексных систем «человек—техника» как область-медиатор Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Часть III. На пути к междисциплинарности: концепция надёжности социотехнических систем. Глава 10. Концепция надёжности в профессионально-практической психологии Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Примечания Анатолий Альфредович Пископпель: Научная концепция: структура, генезис. Библиография
Новые произведения
Владимир Александрович Лефевр: Формула человека. Контуры фундаментальной психологии Виталий Георгиевич Горохов: Эволюция инженерии: от простоты к сложности Коллектив авторов: Апории дискурса Леонид Владимирович Гнатюк: Ритмика и мышление Владимир Александрович Лефевр: Конфликтующие структуры Владимир Александрович Лефевр, Георгий Львович Смолян: Алгебра конфликта Рэндалл Коллинз: Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изменения Леонид Владимирович Гнатюк: Язык — это мышление? Рассел Акофф, Фредерик Эмери: О целеустремлённых системах Рассел Акофф, Джейсон Мэгидсон, Герберт Эддисон: Идеализированное проектирование Рассел Акофф: Планирование в больших экономических системах Мишель Фуко: Археология знания Светлана Сергеевна Неретина, Александр Павлович Огурцов: Концепты политического сознания
Популярные произведения
Станислав Лем: Сумма технологии Сэмюэль Хантингтон: Столкновение цивилизаций Фрэнсис Фукуяма: Конец истории и последний человек Игорь Ансофф: Стратегическое управление Фредерик Тейлор: Принципы научного менеджмента Жан Бодрийяр: Общество потребления Филип Котлер: Основы маркетинга Джон Гэлбрейт: Новое индустриальное общество Рене Декарт: Рассуждение о методе Льюис Мамфорд: Миф машины. Техника и развитие человечества