Анатолий Альфредович Пископпель:
Научная концепция: структура, генезис.
Часть II. Опыт историко-методологической реконструкции генезиса внутридисциплинарных концепций.
Глава 4. Дарвинизм и менделизм — общебиологические парадигмы науки XIX столетия

В 1984 году исполнилось сто лет со дня смерти основоположника современной генетики Грегора Менделя (1822–1884), всего на два года пережившего другого великого биолога, своего старшего современника Чарльза Дарвина (1809–1882). В современной истории науки вообще и биологической науки в частности они по праву заняли места в первых её рядах, в рядах тех основоположников, трудами которых были раздвинуты научные горизонты и завоеваны новые области человеческого познания. И сейчас, с полным на то основанием они стоят рядом друг с другом — два современника, два символа зрелости биологической науки XIX века.

Однако так было не всегда, ибо жизненные пути и историческое наследие, оставленное ими, настолько различны, что, как творческие личности и выразители определённых социокультурных и собственно научно-исследовательских традиций, они чаще всего рассматриваются в качестве антиподов в биологической науке своего времени. При этом Дарвина наделяют чертами классического учёного-натуралиста, долгие годы кропотливо «накапливавшего» многочисленные эмпирические «факты» разного рода и, наконец, обобщившего их в грандиозной теории биологической эволюции. В свою очередь, традиционный портрет Менделя представляет его в облике учёного-новатора, вооружившего описательно-наблюдатель-ную биологии своего времени строгостью и точностью экспериментального метода.

Нельзя не признать за такими каноническими образами известного сходства с оригиналами, однако, опыт, накопленный логикой и психологией научного творчества, всё больше убеждает, что подмеченное сходство относится скорее к внешнему, чем внутреннему их облику. Он заставляет искать внутреннее сродство там, где раньше видели только различия.

Дарвин прожил счастливую и долгую творческую жизнь, получив ещё при жизни заслуженное признание. Его научное творчество, начиная с первых шагов (времени кругосветного путешествия на «Бигле» в качестве натуралиста экспедиции), вызывало неизменный интерес не только в широких кругах и специалистов-биологов и всего научного сообщества, но и у широкой публики. Научная среда (оппонентный круг, говоря словами М. Г. Ярошевского) — тот круг людей, в тесном творческом общении, с которыми он находился на большей части жизненного пути, включала видных представителей (прежде всего, конечно, английской) науки своего времени, многие из которых стали и его личными друзьями.

Главному его детищу, вершине всего научного творчества, его работе «Происхождение видов путём естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь», также была уготована счастливая судьба. Уже при выходе в свет она стала центральным событием в научной жизни своего времени, никого не оставив равнодушным и разделив весь научный и не только научный мир на ярых «дарвинистов» и не менее ярых «антидарвинистов».

Начиная с этого времени (1859), в процессе длительной и острой научной борьбы (в которой приняли участие его многочисленные сторонники) с противниками, неизбежной для работы, перестраивающей сложившуюся «картину мира», эволюционная теория Дарвина неуклонно превращалась в новую парадигму биологической науки и всего естествознания в целом. И, вместе с тем, этот труд сам по себе, хотя Дарвин и работал над ним большую часть своей научной жизни, не был единственным и по своему объёму занимает сравнительно скромное место в его творческом наследии биолога-энциклопедиста. Достаточно указать на его работы «второго ранга», посвящённые происхождению человека и особенностям одомашненных животных и растений.

Не менее счастливая судьба была уготована и рукописному его наследию, в полном объёме увидевшему свет уже в наше время. В него входят и сами научные работы, и сохранившиеся записные книжки и дневники, его объёмная переписка с друзьями и научными оппонентами (что часто и совпадало между собой), наконец — автобиографические заметки разного рода. Сохранились и увидели свет два первых наброска (очерки 1842 и 1844 годов) самого «Происхождения видов» — поистине благодатная почва для историков, философов науки и исследователей научного творчества.

Его современнику Менделю была уготована совсем иная жизненная и научная стезя, впрочем, отнюдь не редкая в истории науки. Будучи непрофессиональным учёным, Мендель большую часть своей жизни был сначала послушником (1843), затем преподавателем (1849–1868), а потом и настоятелем (1868) католического монастыря города Брюна ³⁹. Здесь же, в монастырском саду, он и проводил свои «опыты» гибридизации растений, занимаясь как любитель садоводством, пчеловодством и метеорологическими наблюдениями.

В 1865 году, в качестве члена Брюнского общества естествоиспытателей, Мендель прочёл два доклада о результатах почти десятилетних опытов по искусственной гибридизации и опубликовал свои «Опыты над растительными гибридами» в четвёртом томе «Записок общества естествоиспытателей в Брюне» (1866). Как сам доклад, так и статья (следует иметь в виду, что труды Общества рассылались 120 научным учреждениям мира) не вызвали никакого интереса современников. Только 35 лет спустя (1990), после «вторичного открытия» «законов Г. Менделя», его имя и труды были извлечены из забвения и получили должную оценку. Неудивительно, что у периферийного учёного-любителя был очень ограниченный круг научных знакомств и работал он в полном одиночестве.

Единственное исключение здесь — его знакомство и переписка с крупнейшим немецким ботаником К. Негели. Ему он поверял свои научные планы, с ним делился своими замыслами и обсуждал результаты своей работы.

Однако именно это, казалось бы, благотворное обстоятельство, сыграло роковую роль и в научной, и в личной его жизни. Желая заручиться поддержкой Негели, который хотя и скептически, но с подлинным интересом относился к работе Менделя, последний принял его предложение доказать всеобщность обнаруженных им закономерностей на любимом объекте изучения самого Негели — ястребинках (Hieracium). Он потратил пять лет на то, чтобы добиться повторяемости результатов в своих экспериментах с ними, серьёзно повредил за этим занятием зрение (детали воспроизводящей системы ястребинок — микроскопической величины и потребовали ежедневной многочасовой напряжённой зрительной работы), пал духом, утратил веру в собственные силы и прекратил, в результате, свои работы над искусственной гибридизацией ⁴⁰.

Зная эти обстоятельства, уже не приходится удивляться тому, что основное научное наследие Менделя включает, фактически, одну небольшую статью (на русском — 34 с.), а его научная переписка по проблемам наследования ограничивается лишь письмами к Негели. Историкам биологии пришлось с огромным трудом, буквально по крупицам собирать сведения о жизни и деятельности Менделя, проливающие свет на творческую историю открытия им законов наследственности.

Сравнивать между собой непосредственно научное наследие Дарвина и Менделя, очевидно, не имеет особого смысла. Следовательно, необходимо выбрать такой ракурс, такую исследовательскую линию, которая была для них общей и давала достаточный материал для сопоставления. Традиционно, когда вставал вопрос о подобном сопоставлении творчества Дарвина и Менделя, а он не мог не возникать, то для такого сравнения выбиралась работа Дарвина над той же проблемой — проблемой наследования. Именно в результате сравнения подходов к этой проблеме сложилось представление о них как о противоположных полюсах науки своего времени.

Однако, несмотря на очевидность подобного замысла, этот выбор трудно назвать удачным. Хотя Дарвин и интересовался вопросами гибридизации и наследственности, был в курсе основных работ на эту тему и даже предложил собственную «временную гипотезу пангенезиса», основная линия его научного творчества проходила не здесь. Поэтому над вопросами наследования он работал лишь в той мере, в какой это было необходимо для обоснования складывающейся «картины» эволюции органического мира.

Другими словами, эта проблема сама по себе находилась на относительной периферии его научных интересов. Недаром у Дарвина нет специальной работы, посвящённой наследованию; изложение его взглядов на этот вопрос содержится в отдельных главах книги «Изменение животных и растений под влиянием одомашнивания». Неудивительно поэтому, что Дарвину не удалось сделать значительного вклада в разработку этой проблемы.

Но если не проблема наследования, то что же тогда? Ответ на этот вопрос может на первый взгляд выглядеть парадоксальным — работа Дарвина над происхождением видов. Для подобного ответа есть основания.

Будучи современниками, Дарвин и Мендель объективно находились в одной и той же научной и социокультурной ситуации и заложили в её рамках основы новых биологических дисциплин. Тем самым, каждый из них был в определённом смысле дилетантом в своём деле. И для того, и для другого это стало центральным событием их научной деятельности, потребовавшим наивысшего напряжения их творческих сил. Процесс создания новых биологических парадигм в условиях одной и той же социо-научной ситуации и может служить предметом сопоставления.

Такое сопоставление требует реконструкции логики и психологии научного исследования по дошедшим до нас текстам, в которых они нашли адекватное отражение и выражение. И если в отношении дарвиновской работы на этом пути нет существенных препятствий, то несравненно сложнее осуществить реконструкцию менделевского подхода. Текст его статьи представляет собой по сути дела конспективное, предельно лаконичное изложение хода и результатов работы и содержит лишь отдельные намёки на те принципы, которыми руководствовался Мендель.

Но, с другой стороны, если подобный сопоставительный анализ достигает цели, то он позволяет проинтерпретировать работу одного автора (в данном случае Менделя) с помощью результатов реконструкции работы другого (в данном случае Дарвина).

Но и такого сужения области сопоставительного анализа ещё недостаточно. Дарвиновская концепция биологической эволюции фактически полностью оформилась к 1844 году (очерк 1844). Но его труд «Происхождение видов» увидел свет только в 1959 году. Все эти пятнадцать лет Дарвин (хотя и не в результате сознательного целеполагания), по сути дела, потратил на то, чтобы обеспечить принятие сформированной им парадигмы научным сообществом. Для этого он рассмотрел (и включил потом в свой труд) практически все из существовавших тогда возражений относительно изменяемости видов, сам выдвинул логически возможные возражения против эволюционных взглядов и тем самым буквально разоружил своих будущих противников.

Надо полагать, он глубоко прочувствовал горькие слова своего великого предшественника Ламарка, который, опираясь на личный опыт, написал: «Людям, старающимся своими трудами раздвинуть рамки человеческих познаний, довольно хорошо известно, что мало ещё открыть и обнаружить полезную и ранее неизвестную истину, но надо также иметь силу распространить её и добиться её признания; между тем индивидуальный и общественный рассудок, находясь в этом случае под угрозой известных изменений, ставит этому такое препятствие, что часто большего труда стоит признать истину, чем открыть её» (Ламарк 1937, т. 2, с. 431).

Поэтому, в такой обширной работе необходимо выбрать ту путеводную нить, с которой в первую очередь и стоит начинать подобный анализ. Современная логика и методология науки в первую очередь указывает на линию формирования и развития идеального (идеализованного) объекта концепции (науки).

Своё сопоставление мы начнём с той главной черты их исследовательской деятельности, которая, с одной стороны, была общей для них обоих, а с другой, резко отличала их от коллег-современников. Это — включение в научный обиход как результатов исторически сложившейся практико-предметной деятельности человека в области животноводства и растениеводства, так и её самой в форме схемы предметных отношений практической деятельности, выступающей в качестве источника теоретических схематизаций.

Эта особенность дарвиновской концепции хорошо известна историкам биологии, неоднократно подчёркивалась самим Дарвином и даже отражена в названии его главного труда. Во введении к нему он так сформулировал особенности своего подхода к разрешению проблемы происхождения видов: «В начале моих исследований мне представлялось вероятным, что тщательное изучение домашних животных и возделываемых растений предоставило бы лучшую возможность разобраться в этом тёмном вопросе. И я не ошибся: как в этом, так и во всех других запутанных случаях я неизменно находил, что наши сведения об изменении при одомашнивании, несмотря на их неполноту, всегда служат лучшим и самым верным ключом. Я могу себе позволить высказать своё убеждение в исключительной ценности подобных исследований, несмотря на то, что натуралисты обычно пренебрегают ими». (Дарвин 1937)

Следы аналогичного отношения к соответствующей культурно-исторической практике мы находим и у Менделя. Свои «Опыты» он, в свою очередь, предпосылает признанием: «Поводом к постановке обсуждаемых здесь опытов послужили искусственные оплодотворения, произведённые у декоративных растений с целью получить новые разновидности по окраске. Поразительная закономерность, с которой всегда повторялись одни и те же гибридные формы при оплодотворении между двумя одинаковыми видами, дали толчок к дальнейшим опытам, задачей которых было проследить развитие гибридов в их потомках» (Мендель 1967, с. 105).

Отрицательное отношение к привлечению данных сельскохозяйственной практики в научное исследование подавляющего большинства биологов было связано с представлением, что в культурном состоянии растения и животные подчиняются в своей жизнедеятельности принципиально иным закономерностям, нежели в естественном. Так, Альфред Уоллес, единомышленник и сооткрыватель законов эволюции, тем не менее, стоял на точке зрения этого большинства и недвусмысленно утверждал: «Из всего, сказанного нами, должно быть понято, что мы не можем делать никаких заключений о животных, находящихся в диком состоянии, по тем наблюдениям, которые мы делаем над животными домашними… Домашние животные ненормальны, неправильно развиты и искусственны; в них произошли изменения, которые не могли бы развиться у них в диком состоянии» (Уоллес 1876)

Таким образом, большинство биологов неявно выделяло в «экономии природы» две сферы — естественную и культурную, каждую со своими собственными законами.

В отличие от них и Дарвин, и Мендель стояли на точке зрения единства природы и её законов, независимо от формы и предмета их выражения. «Никто не будет утверждать (хотя многие если прямо и не утверждали, то подразумевали именно это — А. П.), — писал Мендель, — что развитие на воле управляется иными законами, чем на садовой грядке» (Мендель, 1967, с. 131). «Ошибкой будет сказать, — почти вторит ему Дарвин, — что человек «вмешивается в дела природы» и вызывает изменчивость. Если человек бросит кусок железа в серную кислоту, то, строго говоря, нельзя сказать, что человек делает сернокислое железо: он только даёт избирательному сродству вступить в действие. Если бы организованные существа не обладали присущей им склонностью к изменениям, то человек не смог бы ничего сделать» (Дарвин 1937).

С такой точки зрения, результаты культивирования домашних животных и растений в той же мере истинны, сколь и результаты наблюдений и экспериментов над их дикими сородичами; вопрос лишь в том, как ими воспользоваться.

Другими словами, культурная деятельность человека не является, согласно этой точке зрения, особой силой (природы) и как таковая может быть элиминирована при рассмотрении законов происхождения и развития тех или иных органических форм.

Здесь Дарвин и Мендель мыслят всецело в духе бэконовской программы эмпирической науки с её известным принципом: «В действии человек не может ничего другого, как только соединять и разъединять тела природы. Остальное природа совершает внутри себя» (Бэкон 1935, с. 108).

Не следует, однако, думать, что прямое использование подобной методологемы и вытекающих из неё следствий, может утвердить оригинальный исследовательский подход. Так, что касается Дарвина, то осознанное овладение этим принципом только венчает его работу и придаёт окончательную завершённость теории происхождения видов.

Хорошо известно, что в кругосветную экспедицию на «Бигле» Дарвин отправился с традиционным багажом взглядов на органический мир, а вернулся из неё не только убеждённым эволюционистом, но и автором собственного варианта теории происхождения видов.

С этого времени (конец 1836 года) начинается работа Дарвина над построением картины биологической эволюции, увидевшей свет только в 1859 году. Центральным её стержнем, вокруг которого развёртывалось основное содержание концепции, стало построение механизма превращения одних видов в другие — «идеального объекта» теории эволюции ⁴¹.

Обширное дарвиновское наследие позволило историкам биологии довольно подробно проследить изменение взглядов Дарвина на вопрос о принципиальном строении механизма эволюции. Его первый ответ на этот вопрос содержится в двух последних экспедиционных записных книжках (1836 год). В них — первый набросок «трансмиссионной» теории происхождения видов. На этапе зарождения теории биологической эволюции механизм происхождения видов виделся им как дискретный процесс непосредственного перехода (трансмиссии) одних видов в другие, а сами виды — как автономные, спонтанно изменяющиеся биологические объекты.

Тем самым, поначалу, непосредственное эмпирическое обобщение фактов изменчивости видов (идеализация путём абстракции) стало для Дарвина методологическим принципом построения механизма происхождения видов. Вся дальнейшая история становления фундамента эволюционного учения может быть рассмотрена как преодоление Дарвином изначальной непосредственности теоретического мышления.

Особенно большую роль в этом процессе сыграло обращение к селекционному опыту в силу особенностей области явлений теории эволюции, включающей происхождение всех органических форм на всём протяжении существования жизни на земле. Вполне понятно, что для концепции, имеющей дело с процессами формообразования протяжённостью в миллионы лет, невозможен никакой подлинно экспериментальный подход — один из краеугольных камней всей современной эмпирической науки. Тем не менее, в процессе становления эволюционной концепции Дарвин ввёл в неё составляющую, выступившую в функции такого эксперимента — искусственный отбор животных и растений в процессе одомашнивания и окультуривания. Больше того, саму процедуру искусственного отбора он использовал в качестве основания для построения теоретической схемы отбора естественного.

Другими словами, основным шагом на этом пути (последствия которого трудно переоценить) стало использование результатов селекционной практики человека в качестве квази-экспериментальной области нарождавшейся концепции. Завершился же он «естественным отбором» — идеальным объектом теории происхождения видов.

Широко известно, что направляло дарвиновское мышление в этом случае и каков тот принцип идеализации, который регулировал построение Дарвином понятия «естественный отбор». Так ещё К. А. Тимирязев охарактеризовал его как аналогию. «Всё это объяснение, — писал он, — построено Дарвином на основании аналогии с тем процессом, который применялся человеком при усовершенствовании им культурных растений и прирученных животных» (Тимирязев 1939).

Опыт современной логики и методологии науки позволяет взглянуть на эту «аналогию» с гораздо более общей точки зрения и увидеть в ней проявление одной из основных закономерностей формирования и развития научного знания. Она состоит в том, что, говоря словами В. С. Стёпина, «в период становления науки системы идеальных объектов, представляющие в познании устойчивые свойства и связи объектов действительности, формировались путём схематизации взаимодействий реально осуществляемых в производственной практике эпохи» (Стёпин 1973, с. 210).

Имея это в виду, можно констатировать, что Дарвин реализовал в своём творчестве общую закономерность становления научного познания, использовав в качестве принципа идеализации «оестествление» селекционной деятельности человека.

Мы уже отмечали, что менделевские взгляды на единство естественных и культурных форм растений и животных совпадали с дарвиновскими. Зная это, можно задаться вопросом о том, не был ли путь построения идеального объекта генетической теории подобен тому, которым шёл создатель дарвинизма.

Обычно, анализируя менделевские «опыты», основное внимание уделяют экспериментальной части работы, отправляясь от той точки зрения, что закономерности наследования выведены Менделем непосредственно из результатов распределения поколений гибридов по различным «формам». Но не менее, а может быть, более важным вопросом, является вопрос о подготовительной части менделевских «опытов», о тех средствах, с которыми он приступил к своим экспериментальным исследованиям.

Характерной чертой эмпирического исследования Менделя стало использование в качестве опытного материала домашних разновидностей (сортов) гороха, которое отмечается историками биологии как одно из основных обстоятельств, способствовавших успеху исследований. Выбор гороха как наиболее удобного в методическом плане экспериментального объекта определялся, в свою очередь, твёрдым убеждением, что полученные на нём закономерности будут иметь всеобщий характер, «так как единство плана развития органической жизни стоит вне сомнений» (Мендель 1967, с. 136).

Можно отметить, что, несмотря на многочисленные различия в образовании, профессиональной принадлежности, в творческих биографиях, особенностях ума и характера Дарвина и Менделя, их объединял общий подход к теоретической разработке новых научных «парадигм», заложивших основы современного здания биологической науки. Причём, Чарльз Дарвин воспользовался им при окончательном оформлении своей теории происхождения видов, а для Грегора Менделя он стал первым и основным шагом на пути открытия закономерностей наследования.

Какими конкретно путям двигался каждый из них, мы постараемся выяснить в результате специального историко-методологического анализа развития их концепций в следующих главах книги.