Выпад против общего стандартаБлеск и слава Ему не понадобилось много времени, чтобы обнаружить, когда он В отличие от тех неоконсерваторов, которые проповедуют меньшинствам принципы самопомощи, Слипер хочет нам показать, что возможность успеха обусловливается крепким общественным сектором и что к тому же общественные установления могут задавать направление и самому честолюбивому стремлению. Институты городской жизни связывают соседские общины, опирающиеся на этнические и семейные связи и, как следствие, крайне ограниченные в интересах, и внеличную культуру широкого мира. Когда говорят, что круг соседства играет неоценимую роль в формировании разнообразных доблестей и добродетелей городского жителя, то это не означает прославления жизни соседской общины самой по себе. Круг соседства даёт убежище от анонимности рынка, но он и подготавливает молодых людей к соучастию в городской культуре, выходящей далеко за пределы соседской общины. Устойчивый круг соседства, где священник, учитель, баскетбольный тренер, зеленщик на углу и полицейский ясно видятся как образцы взрослого авторитета, может преподать такие уроки, которые на поверку окажутся бесценными в широком мире за пределами соседской округи. Краткое описание этих уроков у Слипера подчёркивает в них личную ответственность и уважение к другим — качества, насущные для жизни в городе, иными словами, не обязательно те качества, которые влекут за собой коммерческий и профессиональный успех: «Не бросай школу, покуда не имеешь постоянной работы; не обзаводись потомством, покуда не сможешь его содержать; обходись с другими людьми Изоляция и космополитичность: напряжение между ними создаёт фабулу урбанистической жизни. Ирвин Хоув, Алфред Казан и многие другие авторы личных биографий воспроизводят на страницах своих книг как насыщенную жизнь замкнутых Совершить открытие мира означает, прежде всего, совершить открытие самого себя, силой воображения вернувшись к собственным корням, а не потерю себя в борьбе за то, чтобы преуспеть или приобрести культурные отличия, сопутствующие материальному успеху. Будет распространённой ошибкой считать, что открытость влиянию мировой культуры неминуемо ведёт к утрате или отречению от своей особой субкультуры. За исключением тех, чья единственная цель — это полное уподобление: зазнайское выставление напоказ всех культурных регалий власти и положения, преодоление своей узкоместной самоидентичности ведёт к становлению самоидентичности более сложной, даже болезненно расщеплённой. Творческое напряжение между соседской округой и городом, в случае Попытки в прошлом ослабить это напряжение — которое легко может стать почти невыносимым для индивидов, разрывающихся между двумя культурами, и которое в любом случае всегда явственнее выступает в своём отрицательном, нежели положительном аспекте — обыкновенно принимали одну из двух форм. Осуждение партикуляризма — во имя «американизма» или какого-нибудь другого культурного единообразия — вызывало воинственную защиту партикуляризма, что граничило с этническим и расовым сепаратизмом. Давний конфликт внутри темнокожей общины между националистической и интеграционной стратегиями не давал увидеть того, как обе эти стратегии в действительности работают против более глубокого осознания идентичности темнокожего американца. Сторонники расовой обособленности утверждают, что темнокожих никогда не примут в качестве американцев и им следует думать о себе как об африканских изгнанниках, сторонники же слияния представляют себе ассимилирование магистральным направлением и логическим следствием политического равенства. Ни одна из программ не уловила «двоякости» (twoness) афроамериканского опыта, по выражению У. Э. Б. Дю Буа: поделённая преданность — чувство болезненное, неизбежное, но и одновременно плодотворное: в той мере в какой оно содействовало новому определению американизма, каковое включало партикуляризм, не отрицая необходимости общей американской культуры. Ни «чёрный» национализм, ни интеграция не имеют сегодня большого числа последователей. Позиции эти, может, и были односторонними, но в них была, по крайней мере, последовательность и связность. Каждая обращалась к одной из сторон сложной реальности. Интеграция основывалась на понимании того, что цвет Крах движения за гражданские права оставил после себя бестолковое и глубоко обескураживающее положение, при котором заслуги и «чёрного» национализма, и интеграционизма равно потонули в тумане расовой риторики. С одной стороны, поборники «культурной инаковости» довели националистскую аргументацию до крайностей отрицания каких бы то ни было универсальных или надрасовых ценностей. Вообще, суть уже не в том, чтобы утверждать (скажем, на манер Маркуса Гарви или Малколма Икса (Malcolm X), что темнокожие ничего не выиграют, интегрируясь в продажное общество, общество, которое отказывается делать то, что само же проповедует. Теперь это уже западная культура в целом, западный рационализм как таковой, само понятие некой общей традиции, или языка, принятого всей городской общиной, или системы общих стандартов — вот что определяется как необходимо и неизбежно расистское. С другой стороны, эта крайняя форма риторического партикуляризма, что воцарилась при обсуждении расового вопроса, произросла бок о бок с безжалостными нападками на соседские общины, отнимающие у культурного партикуляризма те единственные материальные условия, в которых можно ожидать его процветания. «Неотрайбализм», встречающий радушный приём не только среди университетских постмодернистов, но «Трайбализм», наимоднейшая новинка, извергнутая потребительствующим капитализмом, быстро подменяющим соседские округи торговыми центрами, и тем самым подрывающи тот самый партикуляризм, который торопится упаковать как товар. «Некоторые Политические баталии по поводу «открытых дверей» и десегрегации школ подвели соседскую округу под дополнительную критику на том основании, что она не плодит расовую замкнутость и нетерпимость. Начиная с середины Возможно, расовая интеграция мыслилась как политика, предназначенная предоставить всем равный доступ к общей городской культуре. Вместо этого она стала в основном пониматься как стратегия, обеспечивающая мобильность в области образования. Интегрированные школы, как разъяснял Верховный Суд в решении по «делу Брауна», смогут возместить психологический ущерб, причинённый сегрегацией, и дать возможность темнокожим конкурировать за право на любую карьеру, открывающуюся перед талантом. Неверное акцентирование профессиональной карьеры, а не работы и соучастия в общей культуре, помогает объяснить то возникшее после шестидесятых годов любопытное сосуществование, в политических расовых программах, опасных форм культурного партикуляризма (согласно которому, например, темнокожим детям предписывалось читать только темнокожих авторов, чтобы избегнуть поветрия, привнесённого «культурным империализмом») и стратегий, практическое действие которых подрывает партикуляризм в его конкретном воплощении в качестве соседской общины. В 1940-е и С другой стороны, социальный эксперимент, начатый в середине Подобные нормы уже сами по себе расистские и не годятся ни на что, кроме как указывать темнокожим их место. Белая левая оппозиция, которая романтизировала афроамериканскую культуру как эмоционально-выразительный, раскрепощающий чувство пола, свободный от тормозящих буржуазных запретов образ жизни, поработала заодно с этими нападками на общий стандарт. Движение за гражданские права зарождалось как выпад против несправедливости двойного стандарта; теперь же сама идея единого стандарта подвергалась нападкам как всё собой венчающий пример «институционного расизма». Сколь далеко профессиональные темнокожие активисты, вместе со своими почитателями из либералов и левых, ушли от какого-либо представления об общих стандартах — даже от какого-либо остаточного представления о правде — показывает фиаско в деле Броули. Когда «изнасилование» Таваны Броули, объявленное Элом Шарптоном и Элтоном Мэддоксом типичным случаем белого угнетения, было разоблачено как липовое, антрополог Стэнли Даймонд заявил в «Нейшн», что «не имеет значения, произошло это преступление или нет». Даже если этот инцидент был постановкой «темнокожих актёров», это представление было осуществлено «с искусством и без истерики» и дало картину того, что «на самом деле случается со слишком многими темнокожими женщинами». Уильям Кунстлер взял тот же предсказуемый курс: «Это уже ничего не меняет, случилось ли нападение на Тавану на самом деле, не замаскируешь факта, что со множеством молодых темнокожих женщин обходятся именно так, как обошлись, по её словам, с ней». Это стало заслугой темнокожих активистов, добавлял Кунстлер, что «теперь у них есть тема, с которой они смогут захватить первые полосы газет и начать энергичную атаку на преступную систему правосудия». Это было бы (или должен было бы быть) весьма отрезвляющим опытом — поразмышлять над последствиями кампании против «расизма», которая всё больше и больше оборачивается попытками манипулировать прессой: политикой как театром расовых действий. Пока Шарптон и Мэддокс «захватывают первые полосы», условия жизни большинства темнокожих в Ещё хуже то, что большинство темнокожих не продвигаются вверх вовсе и что задержку создаёт та самая воинствующая борьба за права, которая должна их, по идее, освободить. Стратегии «чёрной» культуры ужесточают оборонительную сплочённость темнокожих студентов против слишком хорошо академически успевающих, обвиняемых в том, что те «прибеляются». Академическая неуспеваемость оправдывается ими на тех основаниях, что темнокожие студенты не должны быть обязанными овладевать «европоцентристским» курсом предметов. Они настаивают на своём положении жертвы для оправдания любой неудачи и увековечивают тем самым один из её глубинных источников: трудность обретения жертвой самоуважения. Неудивительно при подобных обстоятельствах, что у молодых людей в чёрных гетто, особенно у юношей, уважение сделалось навязчивой идеей; или что любая обида — любое «нет», открытая демонстрация презрения или «неуважения» — считается достаточным основанием для применения насилия в ответ. Когда самоуважение встречается нечасто, бывает искушение его спутать со способностью внушать страх. Криминальная субкультура гетто не только заменяет собой социальную подвижность, когда шальные деньги (даже со всеми им сопутствующими опасностями) представляют привлекательную альтернативу глухим тупикам наёмной работы, но и служит испытательным полем, где завоёвывают уважение, которого так тяжело добиться законными путями. Причисление задним числом Малколма Икса к лику святых можно понимать как некий политизированный вариант этой сверхозабоченности жестокостью, запугиванием и самоуважением. Благодаря Спайку Ли, сейчас на Малколма смотрят как на лидера, обещавшего, по сути дела, вернуть своему народу самоуважение «любыми средствами, какие только потребуются», — то есть средствами расового устрашения. Мартин Лютер Кинг, с другой стороны, осуждается молодёжью гетто как некий Дядя Том; его настойчивое утверждение, что движение за гражданские права как раз должно успокаивать страхи белых, а не раздувать их, стало совершенно невнятным — по чрезвычайно внятным причинам — для тех, кто уже не умеет отличить страх от уважения. Между тем, городское хозяйство продолжает ветшать. Бегство промышленности создаёт вакуумы, которые лишь отчасти заполняются финансовыми центрами, информационными службами, туризмом и развлечениями. Новые индустрии не обеспечивают безработных работой. Слиперу, к его чести, не интересно просто раздавать хвалы и хулы. До той поры, пока спор застревает на этом уровне, можно только ходить по кругу. Ему интересно понять, чем город приводится в действие и как город может рассыпаться на куски. Когда он утверждает, что город, столь сложно устроенный, как Что нужно | |
Примечания: | |
---|---|
| |
Оглавление | |
| |