Элвин Тоффлер:
Шок будущего.
Часть IV. Многообразие.
Глава 13. Обилие субкультур

В тридцати милях к северу от Нью-Йорка, неподалёку от его башен, автомобилей, от его городских соблазнов, живёт молодой таксист, бывший солдат, который с гордостью носит на теле 700 хирургических швов. Это швы не от ран, полученных на поле боя, и не последствия автомобильной аварии. Это результат его излюбленного отдыха: состязаний на родео. Из скромных доходов таксиста этот человек ежегодно тратит более 1200 долларов на содержание собственной лошади в конюшне и тренировки. Время от времени, прицепив к машине трейлер для перевозки лошадей, он проезжает немногим более ста миль до городка в Филадельфии под названием Кау–Таун. Здесь вместе с такими же, как он сам, он участвует в ловле диких лошадей арканом, борьбе с бычком, езде на оседланной дикой лошади и других рискованных состязаниях, главный приз в которых — периодическое появление в больнице на машине «скорой помощи». Несмотря на то что Нью-Йорк близко, он не вызывает у этого парня восхищения. Когда мы познакомились, ему было двадцать семь лет, и за всю жизнь он был в Нью-Йорке всего два или три раза. Все его интересы сосредоточены на арене родео, он — член крохотной группы фанатов родео, образующих малоизвестный андерграунд в Соединённых Штатах Америки. Они не профессионалы, которые зарабатывают себе на жизнь, занимаясь этим атавистическим видом спорта. И не простодушные люди, которых пленяют ковбойские сапоги, шляпы, джинсовые куртки и кожаные пояса. Это крохотная, но подлинная субкультура, затерянная в огромном и сложном мире наиболее высокоразвитой в технологическом отношении цивилизации в мире. Этой странной группе отдана не только страсть таксиста, но и его время и деньги. Она оказывает влияние на его семью, его друзей, на его мысли. Она вводит ряд стандартов, по которым он судит себя. Коротко говоря, она дарит ему то, что многие из нас с трудом ищут: самоидентификацию. Технологически развитые общества, далёкие от того, чтобы быть однообразными и монотонными, подобны сотам с весьма колоритными группировками — хиппи и любители старых автомобилей, теософы и фаны «летающих тарелок», аквалангисты и парашютисты, гомосексуалы, компьютерщики, вегетарианцы, спортсмены, занимающиеся бодибилдингом, и «Чёрные мусульмане».

Сегодня сокрушительные удары супериндустриальной революции буквально раскалывают общество. У нас увеличивается число этих социальных анклавов, групп и мини-культур почти так же, как число моделей автомобиля. Те же самые дестандартизирующие силы, которые создают больший индивидуальный выбор продуктов и произведений культуры, дестандартизируют и наши социальные структуры. Вот почему с кажущейся внезапностью появляются такие новые субкультуры, как хиппи. Действительно, мы живём во время «субкультурного взрыва».

Нельзя недооценить важности этого. Поскольку мы все находимся в большой мере под влиянием, наши личности формируются воздействием субкультур, которые мы выбираем, сознательно или неосознанно, чтобы идентифицировать себя. Легко высмеять хиппи или необразованного молодого человека, который готов получить 700 швов на теле в попытке проверить себя и найти себя. Но мы все участники родео или хиппи в одном смысле: мы тоже ищем свою личность, «прикрепляясь» к неформальным культурам, сообществам или разного рода группам. И чем больше выбор, тем труднее поиски.

Рост числа субкультур более всего очевиден в мире труда. Множество субкультур возникает вокруг профессий. Таким образом, по мере того как общество движется к большей специализации, оно порождает всё большее разнообразие субкультур.

Научное сообщество, например, делится на все более узкие сегменты. Это накладывается на структуру официальных организаций и ассоциаций, число которых быстро увеличивается, специализированные журналы, конференции и встречи. Но эти «явные» тематические различия сопровождаются также «скрытыми». У исследователей раковых заболеваний и астрономов не просто разная работа; они разговаривают на разных языках, стремятся выработать свой тип личности; они думают, одеваются и живут по-разному. (Эти различия настолько очевидны, что зачастую проникают в межличностные отношения. Женщина-учёный говорит: «Мой муж — микробиолог, а я физик-теоретик, и у меня возникает вопрос, существуем ли мы друг для друга».)

Учёные одной специальности стремятся держаться вместе, образуя тесную маленькую субкультурную «ячейку», к которой они обращаются за одобрением и поддержкой, которая определяет и манеру одеваться, и политические взгляды, и стиль жизни.

По мере развития науки появляются новые специальности и соответственно новые неформальные группы. Коротко говоря, специализация порождает субкультуры. Этот процесс клеточного деления внутри профессии ярко виден в финансах. Уолл-стрит был когда-то относительно однородным сообществом. Один выдающийся социолог, наблюдающий финансистов, говорил: «Обычно бывало так — вы приходили сюда из собора Святого Павла, зарабатывали много денег, были членом теннисного клуба, владели домами на Северном побережье, а ваши дочери начинали выходить в свет. Вы добивались всего этого, продавая акции своим бывшим однокашникам». Это, возможно, несколько утрированная картина, но Уолл-стрит был действительно одной большой белой англо-саксонской протестантской (WASP) субкультурой, и его члены стремились ходить в те же самые учебные заведения, заниматься теми же видами спорта (теннис, гольф, сквош), посещать те же самые церкви (пресвитерианские и епископальные) и голосовать за ту же партию (республиканскую).

Если кто-либо до сих пор представляет себе Уолл-стрит так, то, значит, он черпает эти представления из старых романов, а не из новой, быстро меняющейся действительности. Сегодня Уолл-стрит раздроблен, и у молодого человека, начинающего заниматься этим бизнесом, есть выбор среди целого ряда конкурирующих субкультурных групп. В банковском деле по инвестициям все ещё сохраняются группы прежнего консервативного толка WASP. Ещё проводится прежняя консервативная линия в фирмах, о которых говорят: «У них скорее будет чёрный партнёр, чем они наймут на работу еврея». Но в части инвестиционного фонда, сравнительно нового специализированного сегмента финансовой индустрии, встречается множество греческих, еврейских и китайских фамилий, есть несколько ведущих брокеров-негров. Здесь весь стиль жизни, подразумеваемое влияние группы совершенно иные. Инвестиционный фонд — это совершенно отдельное племя.

«Не всякому даже хочется оставаться WASP», — пишет один из ведущих финансовых журналистов. Действительно, множество молодых, активных финансовых деятелей, если даже они WASP по происхождению, отказываются от классической субкультуры Уолл-стрита и стремятся идентифицироваться с одной или несколькими плюралистическими социальными группировками, которыми переполнены каньоны Южного Манхэттена.

По мере того как специализация продолжается, по мере того как исследования захватывают новые области и все больше углубляются в них, по мере того как экономика продолжает создавать новые технологии и службы, количество субкультур будет продолжать увеличиваться. Социальные критики, которые яростно выступают против «массового общества» и в то же время обличают «сверхспециализацию», занимаются просто болтовней. Специализация означает движение от единообразия.

Несмотря на множество пустых разговоров о нужде в «специалистах общего профиля», мало что свидетельствует о том, что завтрашняя технология сможет обходиться без армии высокообразованных специалистов. Нам требуются все новые и новые виды специального знания, всё большее число «мультиспециалистов» (людей, которые обладают глубокими знаниями в какой-то области, но могут также работать и в другой), а не закосневших «моноспециалистов». Но нам будут требоваться всё более узкие специалисты по мере усложнения технической базы. По одной этой причине мы должны ожидать возрастания разнообразия и численного роста субкультур в обществе.

Мастера развлечений

Даже если технология освободит в будущем миллионы людей от необходимости работать, мы обнаружим всё то же движение к многообразию среди тех, кто будет иметь возможность развлекаться. У нас уже есть множество «мастеров развлечений». Мы быстро увеличиваем не только виды работ, но также и виды развлечений.

Число доступных развлечений, хобби, игр, видов спорта быстро растёт, и рост различных субкультур вокруг, например, серфинга демонстрирует, что по крайней мере для некоторых свободное времяпрепровождение тоже служит основой всего образа жизни. Субкультура серфинга — указатель будущего.

«Серфинг уже развился в нечто символическое, что придаёт ему характер тайного братства или религиозного ордена, — пишет Реми Надо. — Отличительными признаками служат зуб акулы, медаль Св. Христофора или мальтийский крест, которые носят на шее… В течение длительного времени самым распространённым видом транспорта был фордовский «универсал» устаревшей модели с деревянной обшивкой» ²⁰⁶. Серфингисты с гордостью, как доказательство своей причастности к этому братству, демонстрируют синяки и царапины. Загар de rigeur. Стрижка определённого фасона. Члены этого братства проводят целые часы за обсуждением мастерства таких героев этой группы, как Дж. Дж. Мун, его последователи покупают футболки с его портретом, серфинговые доски и становятся членами клуба. Серфингисты — одна из многих субкультур, основанных на развлечениях. Парашютистам, например, имя Дж. Дж. Муна неизвестно, так же как и особые ритуалы и обычаи покорителей волн. Зато парашютисты толкуют об искусстве Рода Пэка, который не так давно прыгнул с самолёта без парашюта, затем в воздухе взял приготовленный парашют у своего товарища, надел его и благополучно приземлился ²⁰⁷. У парашютистов свой собственный маленький мир, как и у планеристов, аквалангистов, любителей старинных машин, гонщиков и мотоциклистов. Каждый из этих мирков представляет субкультуру, основанную на развлечениях, организованную вокруг технического устройства. Поскольку новая технология делает возможными новые виды спорта, мы можем ожидать образования весьма разнообразных новых субкультур, основанных на развлечениях.

Занятия в свободное время будут приобретать всё большую важность как основа различий между людьми, по мере того как общество само перейдёт от ориентации на труд к большей вовлечённости в отдых. В Соединённых Штатах Америки только с начала века трудовые обязательства сократились по времени на треть ²⁰⁸. Это большое высвобождение времени и энергии общества. Когда эти обязательства ещё уменьшатся, мы приблизимся к потрясающей специализации развлечений, основанной на сложной технологии.

Можно предвидеть создание субкультур, построенных вокруг космической деятельности, голографии, воздействия на мозг, глубоководного погружения, подводного плавания, компьютерных игр и тому подобного. Мы можем даже предугадать создание неких субкультур антисоциальных развлечений — крепко организованных групп людей, стремящихся разрушить работу общества не ради материальных благ, но ради чистого спортивного желания «разбить систему» — подобный ход событий предсказали такие фильмы, как «Даффи» и «Дело Томаса Крауна». Эти группы могут подделывать компьютерные программы правительства или корпораций, запутывать работу почты, перехватывать или давать другие радио и телевизионные передачи, устраивать детально разработанные мистификации, мешать работе на биржевом рынке, фальсифицировать случайные выборки, на которых базируются политические или другие списки избирателей, и даже, возможно, совершать хитро задуманные разбои и убийства. Писатель Томас Пинчон в романе «Крик Лота 49» описывает вымышленную андерграундную группу, организовавшую собственную частную почтовую систему и содержавшую её в течение нескольких поколений ²⁰⁹. Писатель-фантаст Роберт Шекли в страшном коротком рассказе «Седьмая жертва» пишет о возможности существования в обществе легализованного убийства в среде неких своеобразных игроков, охотящихся друг за другом, за ними в свою очередь тоже ведётся охота ²¹⁰. Эта рискованная игра позволяет тем, кто опасно агрессивен, освободиться от агрессии в пределах определённых правил.

Как ни странно это звучит, здесь не следует исключать ничего кажущегося невозможным, поскольку сфера развлечений в отличие от сферы труда редко сдерживается какими-либо практическими соображениями. Здесь свободно играет воображение, и человеческий разум может изобрести невероятное разнообразие развлечений. При достаточном количестве времени и денег, а для некоторых вариантов — и технических навыков — люди будущего будут развлекаться так, как никому раньше и не снилось. Они будут играть в непривычные сексуальные игры. Они будут играть с разумом. Они будут играть с обществом. И в процессе этого, выбирая среди невообразимого числа возможностей, они будут создавать субкультуры и все дальше отстоять друг от друга.

Молодёжное гетто

Субкультуры множатся, общество раскалывается — в том числе и по возрастным линиям. Мы становимся «специалистами по возрасту», как по работе или по развлечению. Было время, когда людей делили грубо на детей, «молодых людей» и взрослых. С 1940-х годов расплывчатое понятие «молодые люди» стало заменяться более точным понятием teenager, которое охватывало возрастную категорию от 13 до 19 лет. (До окончания Второй мировой войны это слово не было известно в Англии.)

Сегодня это грубое деление на три части явно не отвечает требованиям, и мы вводим гораздо более точные категории. В имеющейся сейчас классификации обозначены «pre–teens», или «sub–teens» — возрастная категория между детством и подростковым возрастом. Мы также начинаем встречать обозначение «post–teens» и далее — «молодые супруги». Каждый из этих терминов представляет собой языковое признание факта, что мы не можем больше смешивать в кучу всех «молодых людей». Всевозрастающее глубокое разделение ставит границы между возрастными группами. Различия между ними очевидны, и социолог Джон Лофленд из Мичиганского университета прогнозирует, что они могут привести к «конфликтам, равным конфликтам между северянами и южанами, капиталистами и рабочими, иммигрантами и «аборигенами», суфражистками и мужчинами, белыми и неграми» ²¹¹.

В доказательство своего поразительного предположения Лофленд говорит о возникновении того, что он называет «молодёжным гетто» — больших сообществ, почти целиком состоящих из студентов колледжей. Как для негритянского, так и для молодёжного гетто характерны убогое жильё, непомерная квартирная плата, весьма высокая мобильность, беспорядки и конфликты с полицией. Как и негритянское гетто, оно тоже совершенно разнородно, с многими субкультурами, каждая из которых борется за расширение сферы своего влияния в гетто.

Дети из чётко организованных «семей-ячеек», не имея других взрослых героев и ролевых моделей, кроме своих родителей, всё больше подпадают под влияние единственных доступных им людей — других детей. Они проводят больше времени друг с другом и становятся более подверженными влиянию сверстников, чем когда-либо ранее. Вместо того чтобы поклоняться собственному дядюшке, они поклоняются Бобу Дилану, или Доновану, или кому-либо другому, кого группа сверстников выбирает как модель стиля жизни. Таким образом, мы начинаем создавать не только гетто студентов колледжа, но даже полугетто pre–teen’oв и teenager’oв, каждое со своими особыми клановыми характеристиками, собственными увлечениями, модами, героями и злодеями.

Одновременно мы также наблюдаем деление взрослого населения по возрастным линиям. Пригороды населены в большинстве случаев молодыми супружескими парами с маленькими детьми, или парами среднего возраста с подростками, или более пожилыми парами, дети которых уже покинули дом. Существуют специальные «сообщества пенсионеров». «Возможно, настанет день, — предупреждает профессор Лофленд, — когда некоторые города обнаружат, что их политики учитывают при выборах гетто возрастных категорий, подобно тому, как чикагские политики уже давно учитывают этнические и расовые анклавы».

Это возникновение субкультур, основанных на возрастном делении, можно рассматривать как часть поразительного исторического сдвига в основах социальной дифференциации. Время становится более важным источником различий между людьми, пространство — менее важным. Теоретик коммуникаций Джеймс У. Кэри из Иллинойсского университета указывает, что «среди первобытных обществ и на ранних стадиях истории западных стран относительно малые разрывы в пространстве вели к огромным различиям в культуре… Племенные сообщества, отделённые сотней миль, могли иметь… совершенно непохожие системы внешней символики, мифов и обычаев». В тех же самых сообществах, однако, существовала «неразрывная связь… поколений… огромные различия между сообществами, но относительно малые различия между поколениями внутри данного сообщества».

Сегодня, продолжает он, пространство «по нарастающей исчезает как различающий фактор». Но хотя в региональных различиях наблюдается некоторое ослабление, Кэри предупреждает: «Не следует полагать, что различия между группами будут уменьшаться… как считают некоторые теоретики массового общества». Скорее, указывает Кэри, «ось многообразия переместится от пространственного… к временному или поколенческому измерению» ²¹². Таким образом, у нас образовались резкие разрывы между поколениями, и Марио Сэвио подвёл этому итог революционным лозунгом: «Не доверяй никому старше тридцати!» Ни в одном из предыдущих обществ подобный лозунг не мог бы так скоро стать модным.

Кэри объясняет этот сдвиг от пространственных к временным различиям, ссылаясь на прогресс коммуникационных и транспортных технологий, которые покрывают большие расстояния и, по существу, покоряют пространство. Но есть и другой действующий фактор, который легко не заметить: ускорение изменений. По мере роста скорости изменений во внешней среде внутренние различия между молодёжью и стариками неизбежно становятся более заметными. Темп изменений настолько ошеломляющ, что даже несколько лет разницы дают большие различия в жизненном опыте человека. Вот почему некоторые братья и сестры, возрастная разница между которыми три-четыре года, субъективно ощущают себя принадлежащими к совершенно разным «поколениям». Вот почему среди тех радикалов, которые участвовали в забастовке в Колумбийском университете, старшие студенты говорили о «разрыве поколений», отделившем их от первокурсников.

Брачные кланы

Общество, разделённое по профессиональным, «развлекательным» и возрастным линиям, также делится и по семейно-половым линиям. Даже сейчас мы уже создаём различные новые субкультуры, основанные на супружеском статусе. Когда-то людей расплывчато классифицировали как одиноких, состоящих в браке и овдовевших. Сегодня это деление на три части не отвечает требованиям. Доля разводов в большинстве высокоразвитых стран так велика, что возникла определённая новая социальная группа — те, кто больше не состоит в браке, либо те, кто находится в периоде между браками. Мортон Хант, специалист в этой области, так описывает «мир людей, состоявших прежде в браке».

Эта группа, говорит Хант, представляет собой «субкультуру… со своими собственными механизмами объединения людей, собственными моделями регулирования раздельной жизни или жизни в разводе, собственными возможностями дружбы, социальной жизни и любви» ²¹³. Поскольку её члены отходят от своих женатых или замужних друзей, они все более изолируются от тех, кто состоит в браке, и состоявшие ранее в браке люди, подобно teenager’aм или серфингистам, стремятся образовать социальные анклавы с собственными излюбленными местами встреч, собственным отношением ко времени, собственными различными сексуальными кодексами и соглашениями.

Заметные тенденции указывают на то, что эта социальная категория разрастется в будущем. И когда это случится, мир «состоявших прежде в браке» в свою очередь расколется на множество мирков, на всё большее число субкультурных групп. Поскольку чем больше субкультура, тем больше оснований думать, что она распадется и даст жизнь новым субкультурам.

Следовательно, если первый ключ к будущему социальной организации общества лежит в идее увеличения количества субкультур, то второй — в их размере. Этого основного принципа часто не замечают те, кто наиболее реализовался в «массовом обществе». Данный принцип помогает объяснить существование различий даже при самом сильном стандартизирующем давлении, поскольку при неизбежных ограничениях социальных коммуникаций сам размер действует как сила, направленная на многообразие организации. Например, чем больше население современного города, тем более многочисленны — и различны — в нём субкультуры; чем больше субкультура, тем выше отличия, которые приведут её к делению и многообразию. Прекрасным примером этого могут служить хиппи.

Корпорация Хиппи

В середине 1950-х годов небольшая группа писателей, художников и их разнообразных прихлебателей объединилась в Сан–Франциско и около городков Кармел и Бит–Сер на Калифорнийском побережье. Их очень скоро окрестили битниками. Они вели своеобразную жизнь.

Наиболее отличительной их особенностью было прославление бедности — джинсы, сандалии, лачуги и хибарки; пристрастие к негритянскому джазу и жаргону; интерес к восточному мистицизму и французскому экзистенциализму; общее неприятие общества, основанного на технологии.

Несмотря на большое внимание прессы, битники оставались крошечной сектой до появления на сцене технологического открытия — лизергиновой кислоты, больше известной как LSD. Прокламируемый мессиями Тимоти Лири, Алленом Гинсбергом и Кеном Кизи, свободно раздаваемый тысячам молодых людей безответственными энтузиастами, LSD вскоре начал завоёвывать приверженцев в американском кампусе и почти так же быстро распространился в Европе. Увлечение LSD сопровождалось вновь возникшим интересом к марихуане — наркотику, с которым битники долго экспериментировали. Из этих двух источников — субкультуры битников середины 1950-х и «наркотической» субкультуры начала 1960-х — возникла большая группа — новая субкультура, которую можно определить как корпоративное объединение двух названных групп: движение хиппи. Смешав джинсы битников с бусами и браслетами группы наркоманов, хиппи стали самой новой и самой широко рекламируемой субкультурой на американской сцене.

Вскоре, однако, обнаружилось, что влияние новых приверженцев стало чрезмерным. Ряды хиппи пополнились тысячами teenager’os; миллионы pre–teen’oв смотрели телевизионные передачи, читали журнальные статьи об этом движении и проникались к нему сочувствием; даже некоторые взрослые жители пригородов сделались «поддельными» хиппи или хиппи на уик-энд. Результат был предсказуем. Субкультура хиппи — как «Дженерал Моторс» или «Дженерал Электрик» — была вынуждена разделиться, распасться на дочерние субкультуры. Таким образом, из субкультуры хиппи вышло множество её последователей ²¹⁴.

Для непосвящённого все длинноволосые молодые люди похожи. Но внутри движения возникли важные подгруппы. Согласно Дэвиду Эндрью Сили, проницательному молодому обозревателю, в период расцвета этого движения существовало, «возможно, десятка два опознаваемых различных групп». Они отличались не только мелкими расхождениями в одежде и интересах. Так, Сили сообщает: их деятельность простиралась от «вечеринок с пивом до поэтических вечеров, от курения марихуаны до современного танца; и часто те, кто получал удовольствие от одного из видов деятельности, не имели никакого отношения к другому». Затем Сили объясняет отличия таких групп, как фанаты рок-н–ролла (теперь по большей части исчезнувшие со сцены), политически активные битники, фолк-битники и потом, только потом, оригинальные хиппи per se ^215 216.

Отличия членов этих дочерних субкультур были значимыми для посвящённых. Фанаты рок-н–ролла, например, были безбородыми, многие из них зачастую были слишком молоды, чтобы бриться. Сандалии носили только в группе фолк. Облегающие или не облегающие брюки носили в зависимости от субкультуры.

На уровне идей было много общего недовольства доминирующей культурой. Но по отношению к политической и социальной деятельности возникли резкие различия. Взгляды разнились от сознательного ухода наркоманов-хиппи, невежественного равнодушия фанатов рок-н–ролла до деятельной вовлечённости новых левых активистов и политически абсурдной деятельности групп, подобных «Датч провос», «Крейзис» и группы театра партизанской войны.

Корпорация хиппи, назовём её так, стала слишком большой, чтобы управлять всеми своими делами стандартизированно. Она должна была расколоться и раскололась. Она породила вполне оперившуюся субкультурную стаю ²¹⁷.

Текучесть кланов

Когда это случилось, движение начало умирать. Самые страстные вчерашние защитники LSD стали утверждать, что «наркотики были скверным эпизодом», а различные андерграундные газеты начали убеждать последователей хиппи против одержимости наркотиками. В Сан–Франциско состоялись пародийные похороны субкультуры хиппи, и излюбленные места хиппи, Хейт–Эшбери и Ист–Виллидж, превратились в туристские мекки. Изначальное движение корчилось и распадалось, образуя новые и многообразные, но более мелкие и слабые субкультуры и мини-кланы. Затем, как бы для того чтобы процесс начался заново, появилась другая субкультура — «бритоголовые». Их отличает особое снаряжение — подтяжки, высокие ботинки, короткая стрижка — и вызывающая тревогу склонность к насилию ²¹⁸. Смерть движения хиппи и возникновение «бритоголовых» даёт совершенно новое понимание субкультурной структуры завтрашнего общества. Ведь не только увеличивается количество субкультур. Они сменяют одна другую с большей скоростью. Принцип быстротечности здесь прослеживается тоже. По мере возрастания темпа изменений во всех других сферах общества субкультуры тоже становятся более недолговечными.

Свидетельством уменьшения срока жизни субкультур может послужить исчезновение агрессивной субкультуры 1950-х, шаек уличных бойцов ²¹⁹. В течение этого десятилетия определённые улицы в Нью-Йорке регулярно опустошались в результате особого вида городской войны — драки между подростками. Во время такой драки десятки, если не сотни молодых людей дрались друг с другом цепями, ножами с выкидными лезвиями, разбитыми бутылками и самодельными пистолетами. Драки случались в Чикаго, Филадельфии, Лос-Анджелесе и даже в Лондоне и Токио.

Никакой прямой связи между этими вспышками насилия в так далеко отстоящих друг от друга городах, разумеется, не было, но драки ни в коем случае не были случайными явлениями. Они планировались и осуществлялись с военной точностью высокоорганизованными «боп-бандами». В Нью-Йорке эти банды зачастую носили живописные названия — «Кобры», «Вожди пиратов», «Апачи», «Египетские цари», и так далее. Они воевали за господство в своих кварталах — особых зонах, которые они закрепляли за собой.

В момент расцвета в одном Нью-Йорке было около 200 таких группировок, и за один 1958 год они совершили не менее 11 убийств. Но в 1966 году, по данным полиции, боп-группы фактически исчезли. Только одна группа осталась в Нью-Йорке, и «Нью-Йорк Таймс» сообщала: «Никто не знает, на какой усыпанной мусором улице… состоялась последняя драка. Но это случилось четыре-пять лет назад (что позволяет датировать прекращение драк всего двумя-тремя годами позже 1958 годом, времени расцвета). Таким образом, вдруг, после десятилетия нарастания насилия, эра уличных боёв в Нью-Йорке кончилась». То же самое, очевидно, произошло в Вашингтоне, Нью-Арке, Филадельфии и других местах. С исчезновением уличных бойцов эра спокойствия в городах, разумеется, не наступила.

Агрессивные страсти, которые заставляли бедных пуэрториканцев и молодых негров в Нью-Йорке вести борьбу соперничающих друг с другом группировок, теперь направлены на саму социальную организацию, в гетто возникают субкультурные группировки. Итак, продолжается процесс, в результате которого субкультуры множатся во всевозрастающем темпе и поочерёдно умирают, чтобы освободить место для всё большего количества новых субкультур. Происходит некий метаболический процесс в кровообращении общества, и он ускоряется точно так же, как ускоряются остальные аспекты социального взаимодействия.

Для индивида возникают проблемы выбора на совершенно новом уровне. Дело не просто в том, что число кланов быстро увеличивается. И даже не в том, что эти кланы или субкультуры вливаются одна в другую, изменяя взаимоотношения всё более и более быстро. Дело в том, что многие из них недолговечны, человек не может оценить предполагаемые преимущества или ущерб от членства в них.

Человек, ищущий некий смысл в принадлежности к субкультуре, ищущий социальных связей для самоидентификации, движется сквозь туман, в котором его возможные цели членства движутся с высокой скоростью. Ему приходится выбирать из всерастущего числа движущихся мишеней. Проблемы выбора в таком случае возрастают не в арифметической, а в геометрической прогрессии.

Когда увеличиваются возможности выбора материальных благ, образования, культурного потребления, отдыха и развлечения, человеку предлагается и ошеломляющее изобилие возможностей социального выбора. И как существуют границы желаемого выбора при покупке машины — в известный момент увеличение вариантов требует больше затрат на принятие решения, чем это того заслуживает, — точно так же мы можем скоро приблизиться к моменту социального сверхвыбора.

Уровень нервного расстройства человека, неврозов и простого психологического дистресса в нашем обществе свидетельствует, что многим уже сейчас трудно создать разумный, интегрированный и постоянный личный стиль. Но существуют доказательства, что тяга к социальному многообразию так же, как в сфере потребления и культуры, только началась. Нам предстоят искушающие и ужасающие просторы свободы.

Низкий дикарь

Чем больше субкультурных группировок существует в обществе, тем выше потенциальная свобода личности. Именно поэтому доиндустриальный человек, несмотря на романтические мифы, горько страдал от отсутствия выбора.

Сентименталисты лепетали о предполагаемо неограниченной свободе примитивного человека, но данные антропологов и историков говорят об обратном. Джон Гарднер пишет: «Примитивный клан доиндустриального сообщества обычно требовал гораздо более глубокого подчинения человека группе, чем любое современное общество» ²²⁰. Одному австралийскому социологу человек из племени темне в Сьерра–Леоне сказал: «Когда люди темне выбирают себе какую-то вещь, мы все должны согласиться с решением — и это мы называем сотрудничеством» ²²¹. Мы, разумеется, называем это подчинением.

Причиной гнетущего подчинения, которое требовалось от доиндустриального человека, причиной того, что человек племени темне должен «идти вперёд» вместе со своими соплеменниками, является то, что больше идти ему некуда. Его общество монолитно, ещё не раздроблено на несущее освобождение множество составляющих. Социологи называют такое общество «недифференцированным».

Как пуля, ударившаяся в оконное стекло, индустриализм раскалывает такие общества, разбивая их на тысячи специализированных учреждений (школы, корпорации, правительственные учреждения, церкви, армии), каждое из которых делится на все более мелкие и более специализированные субобъединения. То же самое деление происходит на неформальном уровне, и возникает множество субкультур: участники родео, «Чёрные мусульмане», мотоциклисты, «бритоголовые» и многие другие.

Это раскалывание социального порядка аналогично процессу роста в биологии. Эмбрионы по мере развития становятся всё более различными. Весь ход эволюции, от вируса до человека, показывает беспрерывное движение к все более высокой степени дифференциации. Очевидно, это движение живых существ и социальных групп ко всё более дифференцированным формам непреодолимо.

Таким образом, мы не случайно наблюдаем параллельные движения к многообразию — в экономике, в искусстве, в образовании и массовой культуре и в самом социальном порядке. Эти движения вместе образуют часть необыкновенно большого исторического процесса. Супериндустриальная революция может быть рассмотрена как продвижение человеческого общества к следующей, более высокой степени его дифференциации. Вот почему нам часто кажется, что наше общество трещит по швам. Так и есть. Именно поэтому все усложняется. Где когда-то было 1000 организационных единиц — сейчас 10 тысяч, связанных между собой все более кратковременными узами. Где когда-то существовало несколько относительно постоянных субкультур, с которыми человек мог идентифицироваться, сейчас тысячи временных субкультур, сгруппировавшихся вокруг, сталкивающихся и увеличивающихся в числе. Мощные узы, которые связывали индустриальное общество — узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культурного производства, — сейчас разорваны. Все это объясняет, почему города вдруг «не поддаются контролю», а университетами «невозможно управлять». Прежние пути интеграции в общество, методы, основанные на единообразии, простоте и постоянстве, более не эффективны. Возникает новый, более тонко фрагментированный социальный порядок — сверхиндустриальный порядок. Он основан на гораздо более многообразных и краткосрочных составляющих, чем любая предшествующая социальная система. Мы ещё не научились, как связывать их вместе, как интегрировать целое. Для человека этот скачок на новый уровень дифференциации имеет пугающие последствия. Но большинство людей боятся не их. Нам так часто говорили, что мы идём к безличному единообразию, что мы недооцениваем фантастические возможности, которые несёт человеку сверхиндустриальная революция. И мы едва ли задумываемся о скрытых в ней опасностях сверхиндивидуализации.

Теоретики «массового общества» говорят о мире, который уже исчезает. Кассандры, которые слепо ненавидят технологию и предсказывают будущее-муравейник, все ещё рефлекторно реагируют на условия индустриализма. Но эта система уже вытесняется. Разоблачать условия, порабощающие индустриального рабочего сегодня, замечательно. Но проецировать эти условия в будущее и предсказывать исчезновение индивидуальности, многообразия и возможности выбора — значит пускать в обращение опасные клише.

У человека прошлого и настоящего относительно немного выбора. Люди будущего, число которых возрастает с каждым днём, столкнутся не с выбором, а со сверхвыбором. Для них наступит взрывное расширение свободы.

И эта свобода придёт не вопреки новой технологии, а в большой степени благодаря ей. Если для ранней технологии индустриализма требовался бездумный, роботоподобный человек, чтобы исполнять бесконечно повторяющиеся задания, то технологии завтрашнего дня выполнят эти задания более точно, оставив человеку только те функции, которые требуют решений, искусства общения и воображения. Супериндустриализм требует, и он создаст, не одинаковых «массовых людей», а людей, глубоко отличных друг от друга, индивидуальных, не роботов. Человеческая раса не будет втянута в монотонное подчинение, она станет гораздо более социально многообразной, чем когда бы то ни было. Новое общество, сверхиндустриальное общество, которое сейчас начинает формироваться, станет поощрять пестрые, как лоскутное одеяло, быстро меняющиеся стили жизни.