Элвин Тоффлер:
Шок будущего.
Часть VI. Стратегии выживания.
Глава 17. Как справиться с завтра

В голубых просторах южной части Тихого океана, прямо к северу от Новой Гвинеи находится остров Ману, где, как знает каждый первокурсник антропологического факультета, в XX веке в пределах жизни одного поколения возникла популяция каменного века ²⁸⁵. Маргарет Мид в книге «Новое живёт в старом» рассказывает историю этой, кажущейся чудом, культурной адаптации и утверждает, что первобытным людям намного труднее принять несколько разрозненных осколков западной технологической культуры, чем сразу принять новый способ жизни целиком.

«Любая человеческая культура, как и любой язык, это нечто целостное, — пишет она, — и если «индивидуумы или группы людей должны измениться… самое главное, чтобы они менялись от одного целостного образца к другому».

В этом есть смысл, так как ясно, что напряжённость возникает из-за несоответствия культурных элементов. Вводить людей в жизнь города без канализации, без противомалярийных препаратов, без контроля над рождаемостью означает отбросить культуру и подвергнуть её представителей мучительным, часто неразрешимым проблемам. Но это только часть истории, потому что существует предел новизны, который любой индивидуум или группа могут усвоить за короткий отрезок времени, вне зависимости от того, насколько хорошо интегрированным может быть Целое. Никого — ни жителя Ману, ни москвича — нельзя безболезненно вытолкнуть выше его адаптивного уровня — его будет мучить тревога, он будет дезориентирован. Более того, обобщать опыт маленькой популяции Южного моря опасно.

На счастливую историю Ману (рассказанную и пересказанную, как современная народная сказка, часто ссылаются как на свидетельство того, что мы в своих высокотехнологичных странах также способны совершить скачок на новую стадию развития без лишних неудобств. Однако наша ситуация — мы устремляемся в сверхиндустриальную эру — радикальным образом отличается от ситуации островитян.

Мы не в состоянии, как они, импортировать оптом интегрированную, хорошо сформированную культуру, созревшую и испытанную в другой части света. Мы должны изобрести сверхиндустриализм, а не импортировать его. В следующие 30 или 40 лет мы должны ожидать не одну волну перемен, а ряд сильных ударов и потрясений. Части нового общества не будут аккуратно подгоняться друг к другу, наоборот, нас ожидают разрыв связей и слепящие противоречия. У нас нет «целостного паттерна» для адаптации. Ещё важнее то, что скорость перемен настолько возросла, темп настолько форсированный, что мы попадаем в исторически беспрецедентную ситуацию. Нас просят адаптироваться не к одной новой культуре, как жителей Ману, а к слепящей последовательности новых преходящих культур. Вот почему мы, может быть, приближаемся к верхней границе пределов адаптации. Ни одно из предшествующих поколений не сталкивалось с таким испытанием. Поэтому только теперь, на нашем веку, и только в технологических обществах выкристаллизовалась потенциальная возможность массового шока будущего. Однако сказать подобное — значит создать серьёзное недоразумение. Во-первых, многие авторы, обращающие внимание на социальные проблемы, рискуют усилить и без того глубокий пессимизм, которым охвачены технологические общества. Снисходительное к себе отчаяние сегодня — чрезвычайно ходкий литературный товар. Однако отчаяние не просто прибежище безответственности, оно неоправданно.

Источником большинства осаждающих нас проблем, в том числе шока будущего, являются не неумолимые силы природы, а созданные человеком процессы, которые, по крайней мере потенциально, подвластны нашему контролю.

Кроме того, существует опасность, что те, кто высоко ценит статус-кво, могут использовать концепцию шока будущего как оправдание, чтобы добиться моратория на перемены. Любая попытка подавить перемены не только потерпит неудачу и повлечёт за собой ещё большие, более кровавые, неуправляемые и невиданные изменения, но будет нравственным безумием. По любым человеческим нормам определённые социальные изменения уже отчаянно запаздывают. Ответ на шок будущего не в неизменности, а в изменениях иного вида. Единственный способ сохранить какое-то подобие равновесия в ходе сверхиндустриальной революции — ответить изобретением на изобретение: создать новые личные и социальные механизмы, регулирующие изменения. Следовательно, нам нужно не слепое принятие или слепое сопротивление, а множество творческих стратегий, чтобы избирательно формировать, отклонять, ускорять или замедлять изменение. Индивидууму нужны новые принципы, чтобы задавать темп своей жизни и планировать её вместе с кардинально новой формой образования. Ему также могут понадобиться специальные новые технологические помощники, чтобы повысить его адаптивность. В то же время обществу нужны новые институты и организационные формы, новые буфера и регуляторы равновесия.

Всё это, конечно, подразумевает ещё большее изменение — изменение изначально созданной модели, которое сможет обуздать ускоряющийся рывок, управлять им и задавать ему темп. Это нелегко будет сделать. Быстро продвигаясь на социальную территорию, не нанесённую на карты, мы не имеем ни проверенных временем методов, ни планов. Поэтому мы должны экспериментировать с широким спектром мер, регулирующих изменения, изобретая и отвергая их по мере продвижения вперёд. Именно в этом экспериментальном духе предлагаются следующие тактики и стратегии, не как панацея, а как примеры новых подходов, которые необходимо испытать и оценить. Некоторые из них личностные, другие — технологические и социальные. Ведь борьба за то, чтобы направить изменения, должна происходить на всех уровнях одновременно. Усвоив более ясное понимание проблемы и более разумный контроль над определёнными ключевыми процессами, мы можем превратить кризис в возможность, помогая людям не просто выжить, но достичь вершины волн перемен, вырасти и получить новое ощущение господства над собственными судьбами.

Способность справляться напрямую

Мы можем начать своё сражение, чтобы предотвратить шок будущего, на личном уровне.

Осознаем мы это или нет, но наше повседневное поведение в основном — это попытка отразить шок будущего. Мы используем разнообразные тактики, чтобы снизить уровни возбуждения, когда они угрожают поднять нас выше нашего адаптивного уровня. Однако по большей части эти техники используются бессознательно. Мы можем увеличить их эффективность, подняв их до сознательного уровня.

Например, мы можем периодически сосредоточиваться на самих себе, изучить собственные телесные и психологические реакции на изменения, на короткое время отключаясь от внешней среды, чтобы оценить свою внутреннюю среду. Речь идёт не о манифестации субъективности, а о хладнокровном рассмотрении наших собственных качеств. По словам Ганса Селье, чья работа по стрессу открыла новые горизонты в биологии и психиатрии, индивидуум может «сознательно искать признаки перевозбуждения» ²⁸⁶.

Сердцебиение, тремор, бессонница или необъяснимая слабость вполне могут сигнализировать о перевозбуждении, точно так же как смятение, необычная раздражительность, глубокая усталость и паническое ощущение, что все ускользает из-под контроля, являются психологическими показателями. Наблюдая за собой, оглядываясь на изменения в своём недавнем прошлом, мы можем определить, оперируем ли мы спокойно, в пределах своих адаптивных границ или наталкиваемся на их внешние рамки. Короче говоря, мы можем сознательно оценивать собственный жизненный темп.

Сделав это, мы можем начать сознательно влиять на него, ускоряя его или замедляя, сначала в отношении мелочей, микросреды, а затем в условиях более крупных, структурных паттернов опыта. Мы можем изучить наши собственные непреднамеренные реакции на перевозбуждение. Мы используем дестимулирующую тактику, например, когда врываемся в спальню тинэйджера и выключаем стереосистему, которая бомбардирует наши барабанные перепонки невыносимыми прерывистыми звуками. Поистине мы с облегчением вздыхаем, когда уровень шума снижается. Мы ослабляем сенсорную бомбардировку и иными способами: опускаем жалюзи, создавая в комнате полумрак, отдыхаем в тишине на пустынной полосе пляжа. Мы можем включить кондиционер не столько для того, чтобы снизить температуру в комнате, сколько для того, чтобы заглушить непредсказуемые звуки с улицы равномерным, предсказуемым гудением. Мы закрываем двери, надеваем тёмные очки, избегаем зловонных мест и шарахаемся в сторону от действующих на нас странных внешних впечатлений, когда хотим уменьшить количество новой сенсорной информации. Точно так же, как мы предпочитаем знакомую дорогу домой с работы, а не сворачиваем за новый угол, мы выбираем сенсорную неновизну. Короче говоря, мы используем «сенсорную защиту» — тысячи тонких поведенческих уловок, чтобы «выключать» сенсорные стимулы, когда они приближаются к нашему верхнему адаптивному пределу. Мы используем подобные тактики, чтобы контролировать уровень когнитивного возбуждения. Даже лучшие ученики периодически устремляют взгляд за окно, блокируя учителя, закрываясь таким образом от потока новых данных. Даже у ненасытных читателей бывает период, когда им невыносимо взять в руки книгу или журнал.

Почему на многолюдной вечеринке в доме приятеля одна гостья отказывается учиться играть в новую карточную игру, хотя другие уговаривают ее? Здесь играет роль множество факторов: самооценка индивидуума, боязнь показаться глупой и тому подобное. Но одним из незамечаемых факторов, обусловливающих нежелание, может быть общий уровень когнитивного возбуждения индивидуума в данный момент. «Не надоедайте мне новой информацией» — эту фразу обычно произносят шутливо. Но шутка часто маскирует реальное желание избежать слишком сильного давления новой информации.

Это отчасти объясняет наш специфический выбор развлечений — чтение, фильмы, телепередачи в часы досуга. Иногда мы стремимся к высокому коэффициенту новизны, богатому потоку информации. В другие моменты мы активно сопротивляемся когнитивному возбуждению и тянемся к «легким» развлечениям. Например, типичный детективный рассказ непредсказуем — кто-это-сделал? — в пределах тщательно структурированной обрядовой рамки, набора не новых, а, следовательно, легко предсказуемых отношений. Таким способом мы используем развлечение для повышения или снижения возбуждения, как регулятор эмоционального темпа, приводя его в соответствие с нашими возможностями. Используя такие тактики более сознательно, мы можем «тонко настраивать» свою микросреду. Мы также можем отсечь нежелательное возбуждение, чтобы облегчить своё когнитивное бремя. «Стремление помнить слишком много вещей, конечно, один из главных источников психологического стресса, — пишет Селье. — Я совершаю сознательное усилие, чтобы немедленно забыть всё, что не важно, и кратко записать данные, возможно, представляющие ценность… Эта техника может помочь каждому добиться величайшей простоты, совместимой со степенью сложности его интеллектуальной жизни».

Мы также действуем, чтобы регулировать поток решений. Мы откладываем решения или делегируем их другим, когда страдаем от чрезмерного груза решений. Иногда наша способность принимать решения бывает просто парализована. Я видел, как женщина-социолог, только что вернувшаяся с многолюдной, весьма напряжённой конференции, сидела в ресторане и была абсолютно не в состоянии сделать заказ. «Чего бы тебе хотелось?» — спрашивал её муж. «Реши за меня», — отвечала она. Когда её попросили выбрать между специфическими альтернативами, она всё равно эксплицитно отказалась, сердито настаивая на том, что ей не хватает «энергии» принять решение.

Такими методами мы пытаемся, насколько возможно, регулировать поток сенсорного, когнитивного и связанного с принятием решений возбуждения, стремясь каким-то сложным и пока неизвестным способом уравновесить их между собой. Но есть и более надёжный способ справиться с угрозой перевозбуждения — контролировать норму быстротечности, новизны и разнообразия в нашем окружении.

Зоны личной стабильности

На уровень текучести нашей жизни могут влиять, например, сознательно принятые решения.

Мы можем уменьшить изменение и возбуждение, сознательно поддерживать длительные отношения с различными элементами нашей физической среды. Так, мы можем не приобретать выбрасываемые на рынок продукты. Мы можем ещё один сезон цепляться за старую куртку; можем упорно отказываться следовать последнему течению в моде; мы можем сопротивляться, когда торговец уговаривает нас сменить автомобиль. Таким образом мы уменьшаем потребность устанавливать и разрывать связи с окружающими нас физическими объектами.

Мы можем применять ту же тактику по отношению к людям и другим параметрам опыта.

Бывают времена, когда даже самый общительный человек чувствует себя неконтактным и отказывается от приглашений на вечеринки и другие мероприятия, которые требуют социального взаимодействия. Мы сознательно избегаем контактов. Мы можем свести к минимуму поездки. Мы можем сопротивляться бессмысленным реорганизациям в своей компании, приходе, братстве или общине. Принимая важные решения, мы можем сознательно взвешивать скрытые издержки перемен, сравнивая их с выгодами.

Однако это не значит, что перемены можно или нужно остановить. Нет ничего менее разумного, чем рекомендация герцога Кембриджа, который, как говорят, безответственно заявил: «Любое изменение в любое время по любой причине не следует одобрять». Теория адаптивных пределов предполагает, что, несмотря на физические издержки, некоторый уровень изменения так же жизненно важен для здоровья, как вредно слишком большое изменение.

Некоторые люди по до сих пор неясным причинам настроены на гораздо более высокий уровень раздражителей, чем другие. Кажется, что они страстно жаждут изменений, даже когда другие отшатываются от них. Новый дом, новая машина, ещё одна поездка, ещё один кризис с работой, больше гостей в доме, выходов, финансовых авантюр и неудач — кажется, что они принимают всё это и ещё многое без очевидных болезненных последствий.

Однако пристальный анализ таких людей часто выявляет то, что можно было бы назвать «зонами стабильности» в их жизни — определённые длительные отношения, которые тщательно поддерживаются, несмотря на все виды иных изменений.

Один мой знакомый прошёл через ряд любовных историй, развод и новый брак за очень короткий отрезок времени. Он преуспевает в переменах, наслаждается путешествиями, новыми блюдами, новыми идеями, новыми фильмами, пьесами и книгами. Он обладает высоким интеллектом и низким «порогом надоедливости», его раздражают традиции, он неустанно стремится к новизне.

На первый взгляд, он ходячий образец изменчивости.

Однако пристальный взгляд обнаружит, что он десять лет работает на одной и той же работе. Он ездит на потрёпанном автомобиле, которому семь лет, носит одежду, давно вышедшую из моды. Его ближайшие друзья — это-коллеги, с которыми он связан уже длительное время, и несколько старых приятелей ещё по колледжу.

Другой случай: человек меняет места работы со скоростью, не укладывающейся в уме, перевозит свою семью с места на место 13 раз за 18 лет, очень много путешествует, берёт машины напрокат, пользуется товарами, купленными на распродажах, гордится тем, что убедил соседей испробовать новые приспособления; кажется, он живёт в беспокойном вихре новизны и разнообразия. Однако снова пристальный взгляд обнаружит в его жизни значимые зоны стабильности: хорошие, прочные отношения с женой в течение 19 лет, постоянные связи с родителями, старыми друзьями по колледжу, отношения с новыми людьми на уровне «знакомств».

Другой формой зоны стабильности является привычный образец, который постоянно остаётся с человеком, вне зависимости от того, каким другим изменениям подвергается его жизнь.

Профессор, переезжавший с места на место семь раз за десять лет, постоянно ездящий в Соединённые Штаты Америки, Южную Америку, Европу и Африку, то и дело меняющий работу, придерживается одного и того же режима дня, где бы ни оказался. Он читает с восьми до девяти утра, в обеденное время тратит 45 минут на физические упражнения, а затем урывает полчаса сна до работы, которой занимается до десяти вечера.

Поэтому проблема не в том, чтобы сдерживать изменение — это сделать невозможно, — а в том, чтобы управлять им. Выбирая быстрое изменение в определённых секторах жизни, можно сознательно устраивать зоны стабильности в других местах. Наверное, сразу после развода не следует менять работу. Поскольку рождение ребёнка изменяет все человеческие связи внутри семьи, вероятно, не нужно сразу же менять место жительства, постольку это влечёт за собой огромную реорганизацию человеческих связей за пределами семьи. Недавно овдовевшей женщине, наверное, не следует тотчас продавать свой дом.

Однако чтобы создать действующие зоны стабильности, изменить более широкие паттерны жизни, нам нужны гораздо более мощные инструменты. Прежде всего нам нужна радикально новая ориентация на будущее.

В конечном счёте, чтобы управлять изменением, мы должны принять его. Однако идее, что личное будущее до некоторой степени можно принять, противостоит стойкое человеческое предубеждение. В глубине души многие люди верят, что будущее — это неизвестность. Тем не менее правда в том, что мы можем навязывать возможности переменам, которые хранятся для нас про запас, особенно определённым крупным структурным изменениям, и есть способы использовать наши знания в создании личных зон стабильности.

Например, мы можем с определённостью предсказать, что, если преждевременная смерть не оборвет нашу жизнь, мы станем старше; наши дети, наши родственники и друзья тоже станут старше; с определённого момента наше здоровье начнёт ухудшаться. Результат такого простого умозаключения очевиден: мы способны в значительной мере делать прогнозы относительно своей жизни на год, пять или десять лет, предвидеть изменения, которые с нами произойдут в этот промежуток времени.

Мало индивидуумов и семей систематически планируют будущее. Когда строятся планы, они обычно связаны с бюджетом. Однако мы можем так же, как предсказываем денежные траты, предсказывать свой расход времени и эмоций. Таким образом можно приоткрыть наше будущее и оценить общий уровень перемен, ждущих впереди, периодически составляя «Прогноз времени и эмоций». Это попытка оценить процент времени и энергии, вкладываемых в различные важные аспекты жизни, и увидеть, как этот процент может измениться с годами.

Можно, например, записать в столбик названия тех секторов жизни, которые кажутся нам наиболее важными: здоровье, профессия, досуг, супружеские отношения, отношения с родителями, сыновьями или дочерьми и так далее. Затем можно записать в каждой строке «предположительную оценку» времени, которое мы в настоящее время уделяем каждому данному сектору. В качестве иллюстрации: работа с девяти до пяти, получасовая дорога и обычные отпуска и праздники. Человек, применив этот метод, выяснит, что тратит на работу примерно 25 процентов своего времени. Можно также, хотя это, конечно, намного труднее, сделать субъективную оценку процента своей эмоциональной энергии, вкладываемой в работу. Если работа скучная и спокойная, он вкладывает в неё немного, то производить корреляцию между потраченным временем и эмоциями не нужно.

Если он выполнит такое упражнение для каждого значимого сектора своей жизни, заставит себя написать проценты, даже используя самую приблизительную оценку, и суммирует цифры, чтобы удостовериться, что они не превышают 100 процентов, он будет вознагражден — он проникнет в суть удивительных вещей. Ведь способ, каким он распределяет своё время и эмоциональную энергию, — это непосредственный ключ к его системе ценностей и его личности.

Однако расплата за участие в данном процессе по-настоящему начинается, когда он мысленно переносится вперёд, честно и подробно спрашивая себя, как его работа, брак, отношения с детьми и родителями будут развиваться в предстоящие годы.

Если, например, он сорокалетний средний менеджер с двумя сыновьями-подростками, ещё живы двое его родителей или родители жены, а у него самого начинается дуоденальная язва, он может предположить, что лет через пять его мальчики поступят в колледж или будут жить отдельно.

Время, уделяемое родительским заботам, вероятно, уменьшится. Следовательно, уменьшится эмоциональная энергия, которой требует его родительская роль. Поскольку его собственные родители и родители жены станут старше, вероятно, что его сыновние обязанности увеличатся.

Если они заболеют, ему, возможно, придётся посвящать больше времени и сил уходу за ними. Если статистически вероятно, что в изучаемый период они умрут, ему нужно смотреть в лицо этому факту. Он говорит, что может ожидать крупного изменения своих обязательств. В то же время его собственное здоровье нисколько не улучшится. Таким же образом он может осмелиться сделать некоторые предположения о своей работе — шансы на повышение, вероятности реорганизации, переподготовки, и так далее.

Все это трудно и не даёт «знания будущего». Это скорее помогает ему сделать эксплицитными некоторые из его предположений относительно будущего. По мере того как он будет продвигаться вперёд, заполняя прогноз на нынешний год, будущий год, пятый или десятый год, начнут появляться паттерны изменения. Он увидит, что в определённые годы нужно ожидать большего количества перемен и перераспределений, чем в другие. Одни годы более беспокойны, больше наполнены переменами, другие — меньше. Тогда он может на основании этих систематических допущений решить серьёзные проблемы в настоящем.

Следует ли семье переезжать в будущем году или и без того будет достаточно суеты и перемен? Следует ли ему уходить с работы? Покупать новую машину? Ехать в дорогостоящий отпуск? Отправить пожилого тестя в дом для престарелых? Завести роман? Может ли он позволить себе нарушить семейные обязательства или переменить профессию? Следует ли ему пытаться сохранить неизменными определённые уровни обязательств? Эти техники — чрезвычайно грубые инструменты личного планирования. Может быть, психологи и социальные психологи разработают более точные инструменты, более чувствительные к различиям вероятности, тонкие, пробуждающие интуицию. Однако если нам нужны скорее ключи, чем определённость, даже такие примитивные методы могут помочь нам умерить или направить поток изменения в нашей жизни. Ведь помогая нам идентифицировать зоны быстрого изменения, они также помогают нам идентифицировать — или изобрести — зоны стабильности, образцы относительного постоянства в непреодолимом и непрерывном движении. Они уменьшают противоречия в стремлении человека управлять изменением.

Стремление подавить или ограничить изменение нельзя назвать чисто негативным процессом. Проблема для любого индивидуума, пытающегося справиться с быстрым изменением, в том, как удержаться в пределах границ адаптивности, а помимо этого, как найти ту совершенную оптимальную точку, в которой он живёт с максимальной эффективностью. Д-р Джон Л. Фуллер, научный сотрудник Лаборатории Джексона, биомедицинского исследовательского центра в Бар Харборе, штат Мэн, проводит эксперименты по воздействию эмпирического лишения и перегрузки. «Некоторые люди, — говорит он, — достигают определённого чувства безмятежности даже среди суеты не потому, что они невосприимчивы к эмоциям, но потому, что они нашли способы воспринимать только «правильное» количество изменений в своей жизни» ²⁸⁷. Стремление к этому оптимуму может быть тем, с чем соотносится понятие «погоня за счастьем». На время пойманные в ловушку ограниченной нервной и эндокринной системой, данной нам эволюцией, мы должны разработать новые тактики, помогающие нам регулировать возбуждение, которому мы подвергаемся.

Ситуативное группирование

Сложность в том, что такие личные тактики с каждым днём становятся всё менее эффективными.

Поскольку скорость изменения нарастает, индивидуумам становится труднее создавать необходимые им зоны личной стабильности. Издержки перемен увеличиваются.

Мы можем оставаться в старом доме — только чтобы увидеть, как изменилась округа. Мы можем сохранить старую машину — только чтобы убедиться, что счета за ремонт растут за пределы разумного. Мы можем отказаться переезжать в новое место — только в результате лишимся работы. В течение некоторого времени остаются меры, которые мы можем принять, чтобы ослабить воздействие изменений на нашу личную жизнь, реальная проблема находится вне нас.

Чтобы создать среду, в которой изменение вносит разнообразие в жизнь индивидуума и обогащает, а не подавляет его, мы должны использовать не только личные тактики, но и социальные стратегии. Если нам нужно провести людей через период ускорения, мы должны сейчас начать встраивать «абсорбционные колонны шока будущего» в саму фабрику сверхиндустриального общества. А это требует нового подхода к проблеме изменчивости и неизменности нашей жизни. Это требует даже совсем иного способа классификации людей. Сегодня мы делим людей на категории не в соответствии с изменениями, которые происходят с ними в настоящий момент, а в соответствии с их статусом и положением между изменениями. Мы рассматриваем члена профсоюза как человека, который вступил в союз и ещё не вышел. Фокус внимания направлен не на вступление или выход, а на «неизменную» ситуацию между ними. Получатель социального пособия, студент колледжа, член методистской церкви — всё это состояние человека, так сказать, между изменениями. Однако есть принципиально иной способ смотреть на людей. Например, «тот, кто переезжает на новое место жительства», это классификация, под которую каждый день подпадают 100 тысяч американцев, однако о них редко думают как о группе ²⁸⁸. Классификации «тот, кто меняет работу», или «тот, кто входит в церковь», или «тот, кто разводится» — все основаны на временных, преходящих состояниях, а не на длительных состояниях между переходами. Внезапный перенос фокуса с размышлений о том, кем люди «являются», на размышления о том, кем они «становятся», предполагает огромное множество новых подходов к адаптации. Один из самых образных и самых простых подходов предложил Д-р Герберт Герджой, штатный психолог Исследовательской организации ресурсов человека. Он называет его «ситуативным группированием»; как многие хорошие идеи, этот подход, очевидно, плодотворен, хотя он никогда не применялся систематически. Ситуативные группы вполне могут стать одной из ключевых социальных служб в будущем. Д-р Герджой утверждает, что для людей, которые проходят в одно и то же время через похожие жизненные изменения, следует создать временные организации — «ситуативные группы». Такие ситуативные группы, заявляет Герджой, нужны семьям, которые переезжают на новое место жительства, мужчинам и женщинам, собирающимся развестись, людям, которым предстоит потеря родителя или супруга, тем, кто ждёт рождения ребёнка, мужчинам, готовящимся к переквалификации, семьям, только что переехавшим в сообщество, тем, кто готовится к браку последнего ребёнка, тем, кто скоро уходит на пенсию, — иными словами, всем, кому предстоит важная жизненная перемена.

«Членство в группе, конечно, временное, только для того, чтобы помочь человеку в трудностях перехода. Некоторые группы могли бы встречаться несколько месяцев, другим, вероятно, достаточно провести одну встречу».

Собирая вместе людей, которые переживают или которым предстоит пережить одинаковый адаптивный опыт, утверждает он, мы помогаем им тем, что даём им необходимые знания. «Человек, которому нужно адаптироваться к новой жизненной ситуации, теряет некоторые основы своей самооценки. Он начинает сомневаться в собственных способностях. Если мы объединяем его с людьми, проходящими через те же переживания, с теми, с кем он может идентифицироваться и кого он может уважать, мы вселяем в него уверенность. Членов группы объединяет чувство идентичности. Они видят свои проблемы более объективно. Они обмениваются полезными соображениями и прогнозами. Что самое важное, они предлагают друг другу будущие альтернативы».

Этот акцент на будущем, говорит Герджой, имеет решающее значение. В отличие от сеансов групповой терапии цель встреч ситуативных групп — не распутывание прошлого и погружение в него, не самораскрытие, а обсуждение личных задач и планирование практических стратегий в новой жизненной ситуации. Члены могли бы смотреть фильмы о группах, борющихся с аналогичными проблемами, они могли бы слушать тех, у кого уже есть определённый опыт. Короче говоря, им даётся возможность объединить в общий фонд свой личный опыт ещё до момента перемен.

По существу, в этом подходе нет ничего нового. Даже сейчас некоторые организации основаны на ситуативных принципах. Группа волонтёров Корпуса мира, готовящихся выполнить свою миссию за границей, фактически такая же ситуативная группировка, как курсы для беременных и молодых матерей. Во многих американских городах есть Клубы новоселов, которые приглашают новых жителей на обеды и другие встречи, позволяющие им общаться с другими недавно прибывшими и сравнить проблемы и планы. Может быть, стоило бы создать также «Клуб уезжающих». Новое в этом то, что в обществе систематически возникают соты подобных «курсов, обучающих справляться» ²⁸⁹.

Кризисное консультирование

Не всякая помощь индивидууму может или обязательно должна исходить от групп. Во многих случаях человеку, на которого давят перемены, во время кризиса адаптации больше всего нужна индивидуальная консультация. На жаргоне психиатров «кризисом» называется любой значительный переход. Это приблизительный синоним «крупной жизненной перемены». Сегодня люди в кризисе перехода обращаются к разнообразным специалистам — врачам, консультантам по проблемам брака, психиатрам, специалистам в области профессий и другим, чтобы получить совет именно для себя. Однако для многих видов кризиса подходящих специалистов не существует. Кто поможет семье или индивидууму, столкнувшимся с необходимостью переехать в новый город.

В третий раз за пять лет? Кто поможет лидеру, которого бросает вверх-вниз перестройка его или её клуба или организации сообщества? Кто поможет секретарю, которого отправили работать в машинописное бюро?

Такие люди не больны. Им не нужен психиатр, им не нужно его внимание, им нужны совершенно иные консультанты.

Сегодня для множества жизненных переходов нет никакой рекомендательной помощи, а в будущем вторжение новизны столкнёт индивидуумов с абсолютно новыми видами личных кризисов. Гетерогенность общества стремительно увеличивается, и разнообразие проблем будет нарастать. В медленно меняющихся обществах типы кризисов, которые испытывают индивидуумы, более единообразны, и источники специализированных советов легче идентифицировать. Человек, застигнутый кризисом, идёт к своему священнику, своему знахарю или местному начальнику. Сегодняшние персонализированные консультационные службы в высокотехнологичных странах стали настолько специализированными, что в результате у нас появились советчики второго уровня, которые только дают человеку совет, куда пойти за советом. Эти справочные службы — дополнительная бюрократическая прослойка, задерживающая помощь, в которой нуждается индивид. Поэтому нередко помощь приходит с запозданием, когда он, возможно, уже принял критическое решение — и совершил ошибку. До тех пор пока мы считаем, что совет всегда должен исходить от специалистов-профессионалов, мы можем предвидеть ещё большие трудности. Пока специализация основывается на том, чем люди «являются», а не на том, чем они «становятся», она вообще упускает из виду многие реальные адаптивные проблемы. Традиционные системы социальных служб не отвечают современным требованиям. Системе ситуативного группирования необходимо дополнение — консультативный аппарат, где полный рабочий день заняты не только профессиональные советчики, но и непрофессиональные эксперты. Мы должны признать: чтобы быть специалистом по какому-либо типу кризиса, не обязательно иметь формальное образование, порой опыт личного переживания может быть полезнее.

Чтобы помочь многомиллионному потоку людей в трудных переходах, с которыми они, по-видимому, столкнутся, мы будем вынуждены «назначить» огромное количество непрофессионалов — бизнесменов, студентов, учителей, рабочих и других — на должность «кризисных консультантов». Завтрашние консультанты — не представители таких традиционных дисциплин, как психология или медицина, а специалисты по кризисным ситуациям: перемена места жительства, продвижение по службе, развод или субкультурные проблемы. Вооружённые собственным недавним опытом, работающие как волонтёры или за минимальную плату, они выделят часть своего времени, чтобы слушать других непрофессионалов, говорящих о своих проблемах, опасениях и планах. Взамен они получат помощь, необходимую для их собственного адаптивного развития, от других.

В том, что люди ищут совета друг у друга, нет ничего нового. Новое — это наша способность, используя компьютеризованные системы, быстро собирать ситуативные группы, соединять индивидуумов с консультантами и делать то и другое со значительным соблюдением права на личную тайну и анонимность ²⁹⁰.

Сегодня «слушающие» и «заботящиеся» службы уже распространяются повсеместно. В Дэйвенпорте, Айова, одинокие люди могут набрать телефонный номер и их соединят со «слушателем» — человеком из постоянно меняющегося штата волонтёров, которые находятся у телефона 24 часа в сутки. Программа, начало которой положила местная комиссия по делам престарелых, подобна службе «Кольцо заботы» в Нью-Йорке. Служащие «Кольца заботы» за абонентную плату дважды в день в назначенное время звонят своим подопечным. Абонент предоставляет службе данные своего врача, соседа, управляющего домом и близкого родственника. В случае, если на звонок нет ответа, служба спустя полчаса делает ещё одну попытку. Если ответа по-прежнему нет, извещают врача и на место отправляют медсестру. Службы «Кольца заботы» сейчас обретают права в других городах. В обеих этих службах мы видим прообразы кризисной консультативной системы будущего.

При такой системе предоставление и получение совета становится не «социальной услугой» в обычном, бюрократическом, безличном смысле, но в высшей степени адресной поддержкой, которая не только помогает индивидуумам справиться с переменами в их собственной жизни, но и связывает всё общество в своего рода «сети любви» — интегрирующейся системе, основанной на принципе «Ты нужен мне настолько же, насколько я нужен тебе». Ситуативные группы и кризисное консультирование от человека к человеку, по всей вероятности, станут значимой частью жизни каждого по мере того продвижения к неопределённому будущему.

Дома на полпути

«Абсорбционной колонной шока будущего» совсем другого типа является «дом на полпути», идея, которая уже используется прогрессивными тюремными властями, чтобы облегчить возвращение преступника в нормальную жизнь. По словам криминолога Дэниела Глейзера, отличительным признаком коррективных учреждений будущего станет идея «постепенного освобождения» ²⁹¹.

Раньше после монотонной, жёстко регламентированной жизни тюрьмы человек без всякой подготовки оказывался в открытом обществе. Теперь его сначала переводят в промежуточное учреждение: днём он работает в общине, а на ночь возвращается в пенитенциарное учреждение. Постепенно ограничения снимаются, пока он полностью не приспосабливается к внешнему миру. Тот же принцип используется различными психиатрическими учреждениями. Вероятно, если использовать этот принцип «дома на полпути», можно значительно смягчить проблемы сельских жителей, внезапно перемещённых в городские центры, облегчить им вхождение в новый образ жизни. По этой теории, городам нужно облегчить приём, то есть на некоторое время создать условия «полпути» между сельским обществом, которое покинули мигранты, и городским обществом, в которое они стремятся проникнуть ²⁹². Если бы вместо того чтобы обращаться с ними как с мигрантами, которых город вынужден принять, и предоставить им самим найти собственный путь, их бы сначала «акклиматизировали», они адаптировались бы намного успешнее. Подобная идея — фильтрование через специалистов, которые сами обеспокоены «незаконным заселением земель» в крупных городах — существует и в технологически слаборазвитом мире. Вокруг Хартума в Судане тысячи бывших кочевников образовали концентрические круги поселений. В наиболее удалённых от города поселениях люди живут в палатках, весьма похожих на те, в которых они жили раньше. Следующая группа живёт в глинобитных хижинах с палаточным верхом. Те, кто ещё ближе к городу, устроились в глинобитных хижинах с жестяными крышами.

Когда полицейские отправились сносить палатки, городской планировщик Константинос Доксиадис порекомендовал не разрушать их, а предоставить жителям определённые муниципальные услуги. Он предложил рассматривать концентрические поселения их как огромный обучающий механизм, через который проходят индивидуумы и семьи, шаг за шагом вступая в урбанизированное общество ²⁹³.

Однако применение этого принципа не нужно ограничивать бедными, сумасшедшими или преступниками. Идея «вписаться» в перемены контролируемыми, градуированными этапами, а не резкими переходами, имеет решающее значение для любого общества, которое хочет справиться с быстрым социальным или технологическим смещением. Например, ветерана можно было бы освобождать от службы поэтапно. Студент из сельской местности мог бы до поступления в крупный городской университет провести несколько недель в колледже в городе средней величины. Пациенту, который провёл в больнице длительное время, можно было бы до выписки разрешить раз или два побывать дома.

Мы уже экспериментируем с этими стратегиями, но возможны и другие. Например, уход на пенсию не должен быть резкой, разрушающей эго переменой — всё или ничего, какой она является сейчас для многих мужчин. Нет никаких причин, по которым нельзя это сделать постепенно. Призыв на военную службу, обычно резко и почти насильно разлучающий молодых людей с их семьями, можно проводить поэтапно. Легальную сепарацию, которая предположительно выполняет роль «дома на полпути» при разводе, можно было бы сделать юридически менее сложной и психологически менее дорогостоящей. Пробный брак следовало бы поощрять, а не порочить. Короче говоря, в любом случае возможна поэтапная смена статуса.

Анклавы прошлого

Ни одно общество, мчащееся навстречу грядущим бурным десятилетиям, не сможет обойтись без специализированных центров, в которых темп перемен искусственно сдерживается. Иначе говоря, нам понадобятся анклавы прошлого, в которых реорганизация, новизна и выбор намеренно ограничиваются.

Это могут быть сообщества, где история частично заморожена, как в поселках менонитов в Пенсильвании, или места, где искусно моделируют прошлое, подобные Уильямсбургу, Виргиния, или Мистику, Коннектикут. Однако в отличие от Уильямсбурга и Мистика, через которые поток посетителей течёт в постоянном и быстром темпе, анклавы завтрашнего дня должны быть местами, где люди, столкнувшиеся с шоком будущего, по желанию могут скрываться от перемен неделями, месяцами и даже годами.

В таких сообществах люди смогут сохранить размеренное и спокойное существование, которое им необходимо.

Сообщества должны быть сознательно изолированы, избирательно отрезаны от окружающего общества. Следует ограничить автотранспорт. Газеты должны быть еженедельными, а не ежедневными. Если вообще стоит сохранять радио и телевещание, то оно должно вестись не круглосуточно, а лишь несколько часов. На уровне, максимально эффективном, какой могут позволить передовые технологии, должны поддерживаться только специальные экстренные службы, например медицинская помощь.

Такие сообщества не следует высмеивать, их нужно субсидировать как форму психического и социального страхования. Во времена чрезвычайно быстрых перемен более широкое общество, весьма вероятно, может совершить непоправимую, катастрофическую ошибку.

Представьте себе, например, широкое проникновение пищевой добавки, которая, как вдруг оказывается, обладает действием талидамида. Можно представить себе несчастные случаи стерилизации или даже гибели всего населения.

Распространяя анклавы прошлого, так сказать, живые музеи, мы увеличиваем шансы, что будет тот, кто в случае массового бедствия соберёт осколки. Такие сообщества могли бы также служить экспериментальными обучающими механизмами. Так, дети из внешнего мира могли бы провести несколько месяцев в смоделированной феодальной деревне, живя и действительно работая так, как дети столетия тому назад. Можно было бы сделать так, чтобы подростки в течение некоторого времени жили в типичном раннеиндустриальном сообществе и действительно работали там на мельнице или фабрике. Такое живое образование дало бы им историческое видение, какого не может дать ни одна книга. В этих сообществах мужчины и женщины, которым хочется более размеренной жизни, могли бы действительно сделать карьеру, «будучи» Шекспиром, или Беном Франклином, или Наполеоном — не просто исполняя их роли на сцене, но живя, обедая, отдыхая, как их герои. Карьера «исторической модели» привлекла бы великое множество одарённых от природы актеров.

Короче говоря, каждому обществу понадобятся субобщества, членам которых поручено оставаться в стороне от самых последних увлечений. Может быть, мы даже захотим платить людям за то, что они не пользуются самыми новыми товарами, не наслаждаются большинством автоматизированных и изощрённых удобств.

Анклавы будущего

По той же модели, точно так же, как мы создаём для людей возможность жить в более медленном темпе прошлого, мы должны создать для индивидуумов и возможность заранее испытать аспекты их будущего. Значит, нам придётся создавать и анклавы будущего. В каком-то смысле мы это уже делаем. Астронавтов, летчиков и других специалистов часто тренируют, помещая их в тщательно смоделированную ситуацию и среду, в которой им в будущем реально придётся работать. Дублируя интерьер кабины или отделяемого модуля, мы позволяем им постепенно привыкнуть к будущей среде. Полицейские, разведчики, десантники и другие военные специалисты проходят предварительную подготовку в кинозалах, смотря фильмы о людях, с которыми им придётся столкнуться, о фабриках, куда им придётся проникнуть, о местности, которую им придётся преодолеть. Таким образом их готовят к тому, чтобы они справились с множеством будущих случайностей.

Нет причины, почему тот же принцип нельзя было бы расширить. Перед переводом работника на предприятие, находящееся в другом месте, ему и его семье нужно показать подробные фильмы об округе, где они будут жить, школе, куда будут ходить их дети, магазинах, где они будут делать покупки, может быть, даже об учителях, продавцах и соседях, с которыми они встретятся. Предварительно адаптируя их таким образом, мы можем снизить их тревогу по поводу неизвестности и заранее подготовить их к решению многих проблем, с которыми они, по всей вероятности, столкнутся.

Завтра, по мере развития технологии экспериментального моделирования, мы сможем пойти ещё дальше. Индивидуум, проходящий предварительную адаптацию, сможет не только увидеть и услышать среду, в которую ему предстоит войти, но и прикоснуться к ней, попробовать её на вкус, ощутить её запах. Он сможет модельно взаимодействовать с людьми из своего будущего, ощутить тщательно продуманные переживания, созданные, чтобы улучшить его способность справляться с ними.

«Психологические войска» будущего найдут изобильный спрос, создавая такие устройства предварительной адаптации и работая с ними. Целые семьи могут приходить в анклавы «работай-учись-и–играй», которые, в конце концов, станут музеями будущего, обучающими людей справляться со своими собственными личными «завтра».

Глобальные космические карнавалы

«Загипнотизированные самой идеей перемены, — пишет Джон Гарднер в Self Rennewal, — мы должны остерегаться представления, что непрерывность — это ничего не значащий, если не предосудительный, фактор в истории человечества. Непрерывность — чрезвычайно важный фактор в жизни индивидуумов, организаций и обществ» ²⁹⁴.

В свете теории пределов адаптивности становится ясно, что настойчивое требование непрерывности в нашем опыте не обязательно «реакционно», как и требование резкого или прерывистого изменения не обязательно «прогрессивно». В застойных обществах есть глубокая психологическая потребность в новизне и новых стимулах. В ускоряющемся обществе вполне может быть потребность в сохранении определённых непрерывностей.

В прошлом важный буфер перемен обеспечивал ритуал. Антропологи говорят, что определённые повторяемые церемониальные формы — ритуалы, окружающие рождение, смерть, половую зрелость, брак, и так далее — помогали индивидуумам в первобытных обществах восстанавливать равновесие после того, как произошло какое-то крупное адаптивное событие. «Неочевидно, — пишет С. Т. Кимболл, — что в секуляризованном урбанистическом мире уменьшилась потребность в ритуализированном выражении»… ²⁹⁵ Карлтон Кун заявляет: «Целые общества, каким бы ни был их размер и степень сложности, нуждаются в контроле, чтобы обеспечить сохранение равновесия, и контроль осуществляется в нескольких формах. Одна из них — ритуал». Он подчёркивает, что сегодня ритуал выживает в появлениях глав государств на публике, в религии, в бизнесе ²⁹⁶.

Однако это представляет собой не более чем самую верхушку ритуального айсберга. Например, в западных обществах посылать рождественские открытки — ежегодный ритуал, но он не только дань традиции, он помогает индивидуумам поддерживать слишком временную дружбу и знакомства. Ещё примеры — торжества по случаю дней рождения, праздников или годовщин.

Быстро разрастающееся производство поздравительных открыток — ежегодно только в Соединённых Штатах Америки продают 2 миллиарда 248 миллионов рождественских открыток — это экономический памятник продолжающейся потребности общества в каком-то подобии ритуала ²⁹⁷.

Без конца повторяющееся поведение при выполнении определённых функций помогает придать смысл неповторяющимся событиям, предоставляя фон, на котором вырисовывается силуэт новизны. Джеймс Боссард и Элинор Болл, изучив 100 опубликованных автобиографий, обнаружили 73, где авторы описали процедуры, которые «недвусмысленно классифицировались как семейные ритуалы». Эти ритуалы, возникая из «каких-то простых или случайных фрагментов семейного взаимодействия, начинали устанавливаться, потому что были удачны или удовлетворяли членов семьи, повторяясь, «отлились» в весьма определённые формы» ²⁹⁸.

По мере того как темп перемен ускоряется, многие из этих ритуалов разрушаются или изменяют естественные свойства. Однако мы стремимся поддерживать их. Одна нерелигиозная семья периодически предлагает за обеденным столом светскую молитву, чтобы почтить таких благодетелей человечества, как Иоганн Себастьян Бах или Мартин Лютер Кинг. Мужья и жены говорят о «нашей песне» и периодически вновь посещают «место, где встретились в первый раз». В будущем мы можем ожидать большего разнообразия ритуалов, которых придерживаются в семейной жизни.

По мере того ускорения и появления аритмических паттернов в новых переменах, нам нужно оградить определённые системы для сохранения точно таким же образом, как сейчас мы ограждаем для защиты определённые леса, исторические памятники или заповедники для птиц.

Может быть, нам даже понадобится создавать ритуалы.

Нам, больше не отданным на милость стихий, как когда-то, больше не приговорённым к ночной темноте и утреннему морозу, больше не помещённым в неизменную физическую среду, помогают сориентироваться в пространстве социальные, такие отличные от естественных, системы.

В Соединённых Штатах Америки для большинства городских жителей приход весны отмечен не неожиданной зеленью — зелени на Манхэттене мало, — а открытием бейсбольного сезона.

Первый мяч бросает президент или другое лицо, занимающее высокий пост, а затем день за днём миллионы граждан следят, как разворачивается массовый ритуал. Подобным образом конец лета отмечен Мировой серией, как каким-то естественным символом.

Даже те, кто не интересуется спортом, осознают эти крупные и приятно предсказуемые события.

Радио и телевидение несут бейсбол в каждый дом. Газеты полны спортивных новостей.

Бейсбольные образы формируют фон, своего рода музыкальное облигато ²⁹⁹, входящее в наше сознание. Что бы ни происходило на рынке ценных бумаг, в мировой политике или семейной жизни, Американская лига и Национальная лига совершают то, что от них ожидают. Результаты отдельных игр различны. Положение команд в таблице становится выше или ниже. Но драма разыгрывается в пределах набора успокаивающе жёстких и давно существующих правил.

Ежегодное открытие Конгресса в январе; появление новых моделей машин осенью, сезонные изменения моды, 15 апреля — крайний срок подачи налоговой декларации; наступление Рождества; новогодняя вечеринка; фиксированные государственные праздники. Все они предсказуемо перемежают наше время, обеспечивая основу временной регулярности, которая необходима (хотя едва ли достаточна) для психического здоровья.

Однако давление перемен, вероятно, «отцепит» их от календаря, ослабит их и сделает менее регулярными. Часто в том, чтобы это сделать, есть экономическая выгода. Но в этом могут быть также скрытые издержки из-за потери стабильных временных референтных точек, которые сегодня ещё придают повседневной жизни некий паттерн и непрерывность. Вместо того чтобы уничтожать их оптом, мы можем пожелать что-то сохранить, ввести определённую регулярность туда, где её не существует. (Матчи чемпионата по боксу проводятся нерегулярно, в непредсказуемое время. Может быть, эти весьма ритуальные соревнования стоит проводить в фиксированные периоды времени, как Олимпийские игры.)

Поскольку свободного времени становится больше, мы имеем возможность ввести в общество дополнительные точки стабильности и ритуалы, например новые праздники, карнавалы и игры. Такие механизмы могли бы не только обеспечить фон непрерывности в повседневной жизни, но и служить интеграции обществ и как-то смягчить фрагментирующее воздействие сверхиндустриализма. Мы могли бы, например, создать праздники в честь Галилея или Моцарта, Эйнштейна или Сезанна. Мы могли бы создать глобальное пышное зрелище в честь покорения человеком космоса.

Уже сейчас последовательность космических запусков и возвращений модулей начинает приобретать вид ритуального драматического паттерна. Миллионы останавливаются, пригвождённые к месту, когда начинается обратный отсчёт времени. По крайней мере на краткий миг они разделяют единство человечества и его потенциальную компетентность перед лицом Вселенной.

Регламентируя такие события и добавив многое к пышному зрелищу, мы можем соткать из них ритуальную структуру нового общества и использовать их для сохранения нормального психического состояния в эпоху перемен. Конечно, 20 июля — день, когда астронавт Армстронг совершил «один маленький шаг человека и гигантский скачок человечества», должен быть превращен в ежегодный глобальный праздник единства людей.

Таким образом, извлекая пользу из нового материала, равно как и из уже существующих ритуалов, вводя там, где возможно, изменения в форму скорее предсказуемых, чем беспорядочных цепочек событий, мы можем помочь обеспечить элементы непрерывности даже посреди социального переворота.

Культурная трансформация островитян Ману была проще по сравнению с тем, что предстоит нам. Мы переживем её, только если выйдем за пределы личных тактик к социальным стратегиям, — предоставляя новые службы поддержки индивидууму, встревоженному переменами, встраивая непрерывность и буфера изменчивости в возникающую завтрашнюю цивилизацию.

Всё это имеет целью минимизировать негативные последствия быстрых перемен. Но есть и другой способ атаковать проблему. Он заключается в том, чтобы расширить адаптивные возможности человека — это центральная задача образования во время сверхиндустриальной революции.