Элвин Тоффлер:
Шок будущего.
Часть II. Недолговечность.
Глава 5. Жилище: новые кочевники

Каждую пятницу в половине пятого вечера высокий и седой администратор с Уолл-стрит по имени Брюс Роб засовывает груду бумаг в свой чёрный кожаный портфель, снимает с вешалки пальто и выходит из офиса. Все эти действия он регулярно проделывает вот уже три года. Сначала он спускается на лифте вниз с 29-го этажа и выходит на улицу. Затем он десять минут идёт по заполненной людьми улице к вертолётной станции. Здесь он садится на вертолёт, который через восемь минут доставляет его в аэропорт Джона Ф. Кеннеди. Пересев на самолёт «Транс-Уолд Эрлайнс», он приступает к ужину, в то время как огромный воздушный лайнер покачивается над Атлантикой, затем делает вираж и берёт курс на запад. Через час десять минут, если нет задержек, он торопливо выходит из здания аэропорта в Колумбусе, штат Огайо, и садится в поджидающий его автомобиль. Ещё через 30 минут он прибывает на место, он дома.

Четыре ночи в неделю Роб проводит в одном из отелей в Манхэттене. Три другие — с женой и детьми в Колумбусе, за 500 миль от Нью-Йорка. Прекрасно устроившись в этом мире, имея работу в крупнейшем финансовом центре Америки и проживая с семьёй в довольно спокойном местечке Среднего Запада, он ежегодно преодолевает 50 тысяч миль, ездя туда и обратно.

Случай Роба довольно редкий, но не столь необычный. В Калифорнии владельцы ранчо каждое утро отправляются самолётом в свои хозяйства из жилищ, расположенных на Тихоокеанском побережье или в Сан-Бернардино, а вечером так же самолётом возвращаются домой. Один подросток из Пенсильвании, сын разъезжающего инженера, регулярно летает к ортодонту во Франкфурт, в Германию. Философ Ричард Мак-Кен, профессор Чикагского университета, раз в неделю на протяжении семестра проделывает путь в 1000 миль, чтобы провести занятия в Новой школе социальных исследований в Нью-Йорке. Молодой житель Сан-Франциско каждый уик-энд видится со своей любимой девушкой, проживающей в Гонолулу, поочерёдно они летают друг к другу, пересекая 2000 миль через Тихий океан. А одна почтенная мать семейства из Новой Англии регулярно совершает поездки в Нью-Йорк, чтобы посетить своего парикмахера.

Никогда ещё в истории расстояние не значило так мало. Никогда ещё отношения человека с местом проживания не были столь хрупкими и недолговечными. Во всех технически развитых обществах, а особенно среди тех, кого я назвал «людьми будущего», совершать регулярные поездки на работу в город из пригорода, путешествовать и регулярно менять местожительство семьи стало второй натурой. Выражаясь фигурально, мы «используем» жилище и избавляемся от него во многом так же, как избавляемся от бумажного носового платка или банки из-под пива. Мы являемся свидетелями того, как утрачивается для человека значение места проживания. Мы воспитали новую расу кочевников, и лишь немногие отдают себе отчёт, сколь многочисленна, повсеместно распространена и существенна такая миграция.

Клуб для проделавших три миллиона миль

В 1914 году, по утверждению Бакминстера Фуллера, типичный американец в среднем преодолевал в совокупности 1640 миль в год, из которых около 1300 миль занимали пешие переходы туда и обратно. Это означает, что только около 340 миль в год он преодолевал на лошади или механическом транспортном средстве ⁴⁸. Взяв эти 1640 миль за основу, можно прикинуть, что средний американец того времени проделывал в целом за свою жизнь путь в 560 миль ⁴⁹. В наше время средний американец преодолевает на автомобиле ежегодно 10 тысяч миль, а живёт он дольше, чем его отец или дед. «В свои шестьдесят девять лет, — писал Фуллер несколько лет назад, — я являюсь одним из группы в несколько миллионов человек, каждый из которых на протяжении своей жизни преодолел 3 миллиона миль или больше» — расстояние в 30 раз большее, чем преодолевал американец 1914 года.

Общие цифры поражают. Например, в 1967 году 108 миллионов американцев совершили 360 миллионов экскурсий с ночевками более чем за 100 миль от дома. Все эти поездки составили 3 миллиарда12 миллионов пассажиро-миль.

Даже без учёта парка больших реактивных самолётов, грузовиков, автомобилей, поездов, метро, и так далее, наш социальный вклад в мобильность поистине удивителен. Общая протяжённость дорог и улиц с покрытием, дополняющих американский пейзаж, возрастает невероятными темпами — более 200 миль в день, так по крайней мере происходит ежедневно на протяжении последних 20 лет. Это составляет 75 000 миль новых дорог и улиц в год, то есть достаточно, чтобы трижды опоясать земной шар. В то время как население Соединённых Штатов увеличилось за этот период на 38,5 процента, протяжённость дорог и улиц возросла на 100 процентов.

Если взять другой пример, то цифры ещё более впечатляющие: пассажироперевозки в пределах Соединённых Штатов возросли по объёму в шесть раз больше, чем население в последние 25 лет.

Это потрясающее увеличение движения через пространство происходило более или менее одновременно во всех технически развитых странах. Всякий, кто видел напряжённое движение в час пик по некогда спокойной Страндвег в Стокгольме, остался под большим впечатлением. В Роттердаме и Амстердаме улицы, проложенные всего лишь пять лет назад, уже не справляются с транспортными потоками: число автомобилей увеличилось быстрее, чем предполагалось.

Помимо возросшего передвижения человека между домом и разными другими ближними местами, чрезвычайно увеличилось количество деловых поездок и путешествий во время отпуска с ночевками вдали от дома. Почти 1 миллион 500 тысяч немцев этим летом проведут свой отпуск в Испании, а ещё сотни тысяч заполнят пляжи Голландии и Италии. Шведы ежегодно принимают более 1 миллион 200 тысяч туристов из нескандинавских стран. Более миллиона иностранцев посещают Соединённые Штаты Америки, тогда как 4 миллиона американцев каждый год отправляются за границу. Автор одной из статей в «Фигаро» справедливо говорил о «гигантском человеческом обмене».

Такое оживлённое перемещение людей — одна из характерных черт супериндустриального общества. Если сравнивать, то доиндустриальные страны кажутся застывшими, замороженными, их население прочно привязано к одному месту. Специалист по перевозкам Уилфрид Оуэн рассуждал о «расхождении между неподвижными и мобильными нациями».

Он указывал, что для достижения той же пропорции соотношения протяжённости дорог к общей площади, которая существует сегодня в Европейском Экономическом Сообществе, Латинская Америка, Африка и Азия должны наложить покрытие на 40 миллионов миль дорог ⁵⁰.

Такой контраст даёт глубокие экономические последствия, но существуют также еле уловимые, оставляемые без внимания культурные и психологические последствия.

Переселенцы, путешественники и странники совсем иные люди, чем те, кто живёт на одном месте. Наверное, психологически самым важным перемещением человека является смена географического места проживания. Такая форма географической мобильности свойственна и Соединённым Штатам Америки, и другим развитым странам. Говоря о Соединённых Штатах, Питер Друкер отмечал: «Самая многочисленная миграция в нашей истории началась во время Второй мировой войны и продолжалась даже после неё с тем же темпом» ⁵¹. А социолог Дэниел Элазар описывал большие массы американцев, которые «начали передвигаться с места на место внутри каждой (городской) зоны… сохраняя кочевой и в то же время городской образ жизни»… ⁵²

В период между мартом 1967 года и мартом 1968 года — за один только год — 360 тысяч американцев (без учёта детей в возрасте менее одного года) сменили своё местожительство. Это больше, чем население Камбоджи, Ганы, Гватемалы, Гондураса, Ирака, Израиля, Монголии, Никарагуа и Туниса вместе взятых. Представьте, если бы все население этих стран внезапно поменяло место проживания. И такое массовое перемещение происходит в Соединённых Штатах Америки ежегодно. Каждый год начиная с 1948 года один из пяти американцев меняет свой адрес, забирает детей, кое-какие домашние вещи и перебирается жить на новое место ⁵³. В сравнении с этой статистикой даже великие миграции монгольских орд или перемещение европейцев на Запад в XIX веке кажутся незначительными.

Несмотря на то что высокий темп географической мобильности в Соединённых Штатах Америки, по-видимому, не имеет себе равного в мире (к сожалению, имеющиеся в распоряжении статистические данные неоднородны), даже в более традиционных из развитых стран вековые связи между человеком и местом были разрушены. Так, «New Society», издаваемый в Лондоне социологический журнал, писал: «Англичане более мобильная раса, чем сами они, возможно, о себе думали… В 1961 году почти 11 процентов населения Англии и Уэльса жили на одном месте менее года… Оказалось, что в некоторых частях Англии происходили бурные миграционные процессы. В Кенсингтоне свыше 25 процентов проживали в своих домах менее года, в Хэмпстеде–20 процентов, в Челси–19 процентов». А Энн Лапинг в другом номере того же журнала отмечала: «Новые домовладельцы в отличие от поколения родителей рассчитывают неоднократно сменить местожительство. Средний срок ипотеки — восемь или девять лет»… Это лишь немного отличается от того, что в Соединённых Штатах Америки. Во Франции дефицит жилья замедлил внутреннюю мобильность, но даже там, согласно утверждению социолога Ги Пурше, ежегодно от 8 до 10 процентов французов меняют квартиры ⁵⁴.

В Швеции, Германии, Италии и Нидерландах темп внутренней миграции возрастает. А вся Европа переживает волну массовой международной миграции, которой она не видела со времён Второй мировой войны. Экономическое процветание в Северной Европе создало повсеместную нехватку рабочей силы (кроме Англии) и привлекло массы незанятых сельскохозяйственных рабочих из стран Средиземноморья и Среднего Востока. Они приезжали тысячами из Алжира, Испании, Португалии, Югославии и Турции. Каждую пятницу после полудня 1000 турецких рабочих в Стамбуле забирались в поезд, направлявшийся на север к земле обетованной. Похожий на пещеру железнодорожный вокзал в Мюнхене стал местом высадки многих из них; в Мюнхене теперь выходит газета на турецком языке. В Кёльне на огромном заводе Форда четверть рабочих — турки. Другие иностранные рабочие осели в Швейцарии, Франции, Англии, Дании и даже на севере — в Швеции. Недавно в Англии, в городке Пэнбурн, история которого восходит к XII веку, нас с женой обслуживали официанты-испанцы. А в Стокгольме мы посетили ресторан «Вивел». Расположенный в деловой части города, он стал местом встречи испанских переселенцев, которые за обедом жаждали слушать музыку фламенко. Из шведов здесь никого не было, только несколько алжирцев И мы, все кругом говорили по-испански. Поэтому неудивительно, что шведские социологи сегодня горячо спорят о том, должны ли иностранные рабочие ассимилироваться в шведскую культуру или же следует поощрять их сохранять собственные культурные традиции, то есть речь идёт о том самом «тигле», о котором Возбуждённо толковали американские социологи во время массовой свободной иммиграции в Соединённые Штаты Америки.

Миграция в будущее

Тем не менее имеется существенное различие между теми, кто перемещается по Соединённым Штатам Америки, и теми, кого «подхватили» европейские миграции. В Европе значительная часть миграции вызвана продолжающимся переходом от сельского хозяйства к промышленности, от прошлого к будущему. Пока только малая часть связана с переходом от индустриализма к супериндустриализму. В Соединённых Штатах Америки, напротив, продолжающееся перераспределение населения уже не связано в такой степени со снижением занятости в сельском хозяйстве. Скорее оно вызвано распространением автоматизации и новым образом жизни, связанным с супериндустриальным обществом, будущим образом жизни.

Это становится понятным, если мы посмотрим, кто переезжает на жительство в Соединённые Штаты Америки. Верно то, что некоторые технически отсталые и находящиеся в бедственном положении группы (такие, как городские негры) отличаются большой географической мобильностью, однако в пределах того же жилого района или округа. Но эти группы составляют лишь малую часть всего населения, и было бы серьёзной ошибкой предположить, что географическая мобильность в значительной степени соотносится с бедностью, безработицей и невежеством. Люди, за плечами которых хотя бы год высшего образования (а их количество возрастает), передвигаются больше и дальше, чем те, кто не имеет образования. Специалисты и промышленные рабочие — наиболее мобильны. Возрастает число высокооплачиваемых должностных лиц, которые ездят далеко и часто. (Среди работников концерна «Интернэшнл бизнес машин» есть ходячая шутка, что IBM держится только благодаря Кочующим администраторам.) В нарождающемся супериндустриализме возрастает абсолютная численность специалистов, промышленных рабочих и менеджеров, а также пропорциональное отношение к совокупной рабочей силе. Они придают обществу характерный отпечаток, как некогда в прошлом рабочие ткацких фабрик. Когда в Европе миллионы бедствующих и незанятых сельских рабочих совершают свой путь из сельскохозяйственного прошлого в индустриальное настоящее, тысячи европейских учёных, инженеров и техников перебираются в Соединённые Штаты и Канаду, наиболее супериндустриальные страны. В Западной Германии профессор Рудольф Мосбауэр, лауреат Нобелевской премии в области физики, объявил, что он подумывает эмигрировать в Америку из-за разногласий с администрацией и в знак протеста против проводимой бюджетной политики. Европейские правительства, тревожась о «технологическом отставании», беспомощно наблюдают, как «Вестингауз», «Олайд Кемикал», «Дуглас Эйркрафт», «Дженерал Дайнэмикс» и другие крупные американские корпорации засылают разведчиков на поиски талантов в Лондон или Стокгольм, которые соблазняют всех — от астрофизиков до инженеров по турбинам.

Но одновременно происходит «утечка мозгов» и внутри самих Соединённых Штатов; тысячи научных работников и инженеров движутся взад и вперёд подобно частицам атома. Это движение отлично просматривается. Существуют два больших потока, один с Севера, а другой с Юга, оба они сходятся в Калифорнии и других тихоокеанских штатах с промежуточной остановкой в Денвере. Другой большой поток движется с Юга в направлении Чикаго и Кембриджа, Принстона и Лонг-Айленда. Встречный поток несёт людей к предприятиям космической и электронной промышленности во Флориде ⁵⁵.

Вот типичный пример. Молодой инженер из числа моих знакомых оставил работу в космическом центре (RCA) в Принстоне и перешёл в «Дженерал Электрик». Дом, который он приобрёл только два года назад, был продан, его семья временно переехала во взятый внаём дом в пригороде Филадельфии, пока для них строился новый дом. Они переберутся в этот новый дом — четвёртый по счёту за пять лет, — если он не перейдёт или ему не предложат лучшую работу где-нибудь в другом месте. И всё время его манит Калифорния. Имеются менее яркие географические примеры перемещения людей, работающих в сфере управления, но, пожалуй, текучесть среди них выше. Десятилетие назад Уильям Уайт в своей работе «Организационный человек» заявил: «Человек, который покидает дом, не является исключением в американском обществе, а составляет его основу. По определению, организационный человек — это такой человек, который покидает дом и… продолжает перемещаться» ⁵⁶. Если его характеристика отвечала тому времени, то теперь она ещё более верна. «The Wall Street Journal» пишет о «корпоративном кочевом образе жизни» в статье, озаглавленной «Как семья администратора приспосабливается к беспрестанному кочеванию по стране». В ней описывается жизнь М. Э. Якобсона, администратора сети розничной торговли Монтгомери. Ко времени появления газетного материала ему и его жене было по 46 лет, за 26 лет совместной жизни они переезжали 28 раз. «Мне кажется, мы всё время на колёсах», — сказала его жена журналистам ⁵⁷. Несмотря на то что этот случай не типичен, тысячи таких же, как и они, в среднем раз в два года перебираются на новое место, причём их количество неуклонно возрастает. Это происходит не только потому, что корпоративная необходимость гонит человека с места на место, главный администратор обычно считает частую перемену местожительства своих потенциальных преемников необходимой ступенью в их обучении. Такое перемещение должностных лиц из дома в дом, словно шахматные фигуры в натуральную величину на доске размером с континент, заставило одного психолога в шутку предложить обменную систему под названием «Модульная семья». По этому проекту должностное лицо не только покидает свой дом, но и свою семью тоже. Затем фирма на новом месте обеспечивает его подходящей семьёй (тщательно подбираются кандидаты с теми же личностными характеристиками, чтобы «продублировать» оставленных жену и детей). А какой-то другой кочующий администратор «вставляется» в оставленную им семью. Похоже, никто не принял идею всерьёз, но это пока.

Помимо большой группы специалистов, техников и администраторов, которые вовлечены в постоянную круговерть переездов, имеются и другие достаточно мобильные слои общества. Многочисленной военной элите, включая десятки тысяч семей, и в мирное время, и во время войны приходится беспрестанно перемещаться. «Больше я не занимаюсь никаким украшательством дома, — с иронией в голосе заметила жена армейского полковника. — Занавески из одного дома никогда не подходят в другом, а ковёр вечно не того цвета или размера. Теперь я украшаю свой автомобиль». Десятки тысяч квалифицированных строительных рабочих дополняют этот поток, плюс более 750 тысяч студентов, посещающих университет далеко от дома, плюс к ним сотни тысяч тех, кто находится далеко от дома, но ощущает себя в родных стенах. Для миллионов людей, а особенно для «людей будущего», дом там, где они находятся.

Самоубийцы и путешествующие автостопом

Такие приливо-отливные движения людей дают все виды редко подмечаемых побочных эффектов. Бизнесмены, направляющие почту непосредственно в дома клиентов, тратят огромные суммы, чтобы поддерживать свои списки адресов на должном уровне. То же относится и к телефонным компаниям. В Вашингтоне из 885 000 абонентов, внесённых в 1969 году в телефонную книгу, более половины поменяли свои адреса. Различные организации и общества также испытывают большие трудности, сверяя списки своих членов. Только за прошедший год треть членов Национального общества программного обучения, организации, объединяющей педагогов-исследователей, сменили своё местожительство. Даже друзья с трудом поддерживают переписку, лишь приблизительно зная местонахождение друг друга. Можно лишь посочувствовать сетованиям бедного графа Ланфранко Распони, сокрушавшегося, что путешествия и переезды разрушили «общество». И нет в том никакого социального смысла, утверждал он. Высказывания милого графа стоят того, чтобы быть процитированными. «В прежние времена, если вам нужно было пригласить на обед двадцать человек, вы должны были приглашать сорок, теперь же предпочтительней 200». Несмотря на подобные неудобства, свержение тирании географии дало возможность миллионам людей ощутить вкус свободы. Скорость, движение и даже смена местожительства повлекли за собой положительные последствия для многих. Этим объясняется психологическая привязанность, проявляемая американцами и европейцами к автомобилям — техническому воплощению пространственной свободы. Исследователь мотивации Эрнест Дихтер, который в своё время высказал немало ерунды фрейдистского толка, оказался весьма проницателен, когда говорил, что автомобиль — «самое мощное орудие господства», имеющееся в распоряжении западного человека. Автомобиль стал современным символом инициации. Водительские права, выдаваемые с семнадцати лет, открывают доступ в общество взрослых».

В богатых странах, писал он, «большинство людей вполне сыты и достаточно хорошо обеспечены жильём. Достигнув этой тысячелетней мечты человечества, они тянутся к удовлетворению других потребностей. Они желают путешествовать, совершать открытия, чувствовать свою самостоятельность. Автомобиль — подвижный символ мобильности»… ⁵⁸ Действительно, при испытываемых финансовых трудностях всякая семья от автомобиля отказывается в последнюю очередь, а самое худшее наказание, которому американские родители могут подвергнуть подростка, — это лишить его возможности пользоваться автомашиной. Девушки в Соединённых Штатах Америки, когда их спрашивают, что, на их взгляд, главное в молодом человеке, прежде всего называют автомобиль. 67 процентов опрошенных в недавно проводимом исследовании считают, что автомобиль «необходим», а девятнадцатилетний юноша из Альбукерке, Нью-Мексико, Алфред Уранга уныло заметил, что «если у парня нет автомобиля, у него нет и девушки». Трагической иллюстрацией того, насколько глубоко пристрастие к автомобилям среди молодёжи, явилось самоубийство семнадцатилетнего юноши из Висконсина Уильяма Нэбела, отец которого запретил ему пользоваться автомобилем после того, как у него отобрали права за превышение скорости. Перед тем как выстрелить из винтовки 22-го калибра себе в голову, юноша написал записку, которую закончил словами: «Без водительского удостоверения у меня нет машины, а значит, и жизни для меня нет. Вот я и считаю, что лучше покончить с ней счёты сразу». Конечно же, миллионы молодых людей по всему миру согласны с поэтом Маринетти, который ещё полвека тому назад воскликнул: «Ревущий, рвущийся вперёд автомобиль… прекрасней крылатой богини победы».

Свобода от закреплённого социального места настолько тесно связана со свободой от закреплённого географического места, что когда супериндустриальный человек чувствует, что жизненные обстоятельства тяготят его, его первым побуждением бывает поменять своё местонахождение. Подобная мысль редко приходит в голову сельскому жителю, выросшему в глубинке, или работающему в забое Шахтёру. «Масса проблем решается при перемещении с места на место. Надо постоянно быть в движении. Путешествовать!» — сказал студент, изучающий горное дело, который стремился вступить в Корпус мира. Движение стало позитивной ценностью само по себе, утверждением свободы, а не только реакцией на окружающее или бегством от него. Исследование, охватившее 539 подписчиков «Redbook», ставило целью выяснить, почему в истёкший год у них сменился адрес. Среди таких причин, как: «Старый дом стал тесен для увеличившейся семьи» или «Желание жить в более приятном месте», 10 процентов опрошенных указали: «Просто захотелось перемен».

Крайнее проявление страсти к перемене мест — путешествие женщин автостопом. «Голосующие» на дорогах стали составлять особую социальную группу ⁵⁹. Так, девушка-католичка из Англии оставила свою работу в журнале, где она продавала места для рекламных объявлений, и отправилась с подругой в путь, рассчитывая на попутных машинах добраться до Турции. В Гамбурге их пути разошлись. Первая девушка, Джекки, побывала на греческих островах, в Стамбуле, а потом вернулась в Англию и нашла работу в другом журнале. Она намеревалась заработать денег на очередную такую поездку, но дело шло медленно. Тогда она ушла из журнала и стала работать официанткой, от предложения стать старшей официанткой она отказалась: «Я не собираюсь долго пробыть в Англии». В свои двадцать три года Джекки — заядлая путешественница. Останавливая проезжающие автомобили, она неутомимо колесит по всей Европе с газовым пистолетом в рюкзаке, возвращается в Англию на шесть-восемь месяцев, а затем снова отправляется в дорогу. Рут, которой двадцать восемь лет, ведёт такой образ жизни уже очень давно. Её самое долгое пребывание в одном месте длилось три года. Путешествие автостопом как стиль жизни — это прекрасно, считает она, поскольку встречи с людьми «не дают возможности погрязнуть в проблемах».

Особенно горячо стремятся к путешествиям девочки-подростки, возможно, чтобы вырваться из семьи, где, как они считают, ограничивают их свободу. Так, исследования, проведённые среди девушек, читающих «Seventeen», показывают, что 40,2 процента опрошенных минувшим летом совершили одно или более «больших» путешествий. 69 процентов составили поездки за пределы родного штата, 9 процентов — поездки за границу. Но непреодолимое желание путешествовать возникает задолго до подросткового возраста. Так, когда Бет, дочь одного нью-йоркского психиатра, узнала, что один из её друзей вернулся из Европы, она была готова заплакать: «Мне уже девять лет, а я никогда не была в Европе!»

Положительное отношение к перемене мест отразилось в исследованиях, выявивших, что американцам присуще восхищаться путешественниками. Так, исследователи из Мичиганского университета установили, что респонденты часто называют путешественников «счастливыми» или «удачливыми» людьми. Путешествовать — значит добиться определённого статуса, вот почему ещё долго после возвращения из поездки многие американцы сохраняют бирки авиалинии на своём багаже или атташе-кейсах. Один шутник утверждал, что некоторые даже отчищают и гладят старые этикетки, чтобы иметь репутацию путешественника.

Однако человеку, перебирающемуся с семьёй на новое место, скорее высказывают сочувствия, чем поздравления. Каждый считает своим долгом порассуждать о неудобствах переезда. Но всё говорит о том, что тот, кто однажды сменил местожительство, скорее всего будет переезжать ещё в отличие от того, кто никогда не двигался с места. Французский социолог Ален Турен объясняет: «Переселившись один раз и не будучи столь привязанными к окружающему, они более склонны к новой смене обстановки»… ⁶⁰ А английский профсоюзный деятель Р. Кларк в своём выступлении на международной конференции заявил, что мобильность могла быть привычкой, сформированной ещё в годы студенчества. Он обратил внимание, что те, кто учился вдали от дома, действуют в не столь ограниченных рамках, чем не имеющие образования и более привязанные к дому работники физического труда. Люди с университетским образованием не только более подвижны в своей последующей жизни, утверждал он, но свои жизненные установки, склонность к перемене мест они передают детям. Тогда как для многих рабочих семей переезд — это тягостная необходимость, вызванная безработицей или иным жизненным испытанием, для среднего и высшего класса переезд большей частью ассоциируется с улучшением жизни. Для них переезд всегда радость. Повсюду в странах, переживающих переходный период к супериндустриализму, среди людей будущего движение является образом жизни, освобождением от ограничительных рамок прошлого, шагом в светлое будущее ⁶¹.

Переселенческая тоска

Однако же «не передвигающиеся» люди кардинальным образом отличаются друг от друга. Речь идёт не только о занятых в сельском хозяйстве жителях Индии или Ирана, которые большей частью закреплены всю свою жизнь на одном месте. То же относится и к миллионам рабочих, в особенности к тем из них, кто трудится в отсталых отраслях промышленности. Когда технологические перемены врываются в передовые экономики, делая целые промышленные отрасли не соответствующими современности и с невероятной быстротой создавая новые отрасли, миллионы неквалифицированных и малоквалифицированных рабочих оказываются вынужденными перебираться на новое место. Экономика требует мобильности, и большинство западных правительств, особенно таких стран, как Швеция, Норвегия, Дания и Соединённые Штаты Америки, расходуют значительные суммы, поощряя рабочих выучиться новой специальности и перебраться в места, где они могут найти себе применение. Для шахтёров в Аппалачах, как и для рабочих текстильных предприятий во французской провинции, это оказывается мучительно трудно. И происходящий в больших городах процесс обновления вынуждает рабочих переменить место жительства пусть не столь далеко от прежнего дома, но это воспринимается также болезненно.

По утверждению доктора Марка Фрида из Центра общественных исследований Главного госпиталя Массачусетса, «вполне можно расценивать реакцию этих лиц как ощущение случившейся беды. Они испытывают чувство тягостной утраты, тоски, общей депрессии, крайней раздражительности, проявляют симптомы психологического, социального или физического недомогания… испытывают чувство беспомощности, склонны идеализировать утраченное место». Всё это, констатирует он, «поразительно похоже на скорбь по случаю потери близкого человека» ⁶².

Социолог Моника Вьо из французского Министерства социального обеспечения говорит: «Французы очень привязаны к местам, откуда они родом. Из-за работы они неохотно, крайне неохотно переезжают километров за тридцать или сорок от родных мест. Профсоюзы называют такое переселение «депортацией» ⁶³.

Даже некоторые образованные и состоятельные переселенцы болезненно переживают переезд на новое местожительство. Писатель Клифтон Фадиман, рассказывая о своём переезде из тихого городка в Коннектикуте в Лос-Анджелес, жаловался, что вскоре после того как он прибыл на новое место, на него «навалилась беспрестанная череда странных недугов, физических и душевных… В течение полугода моя болезнь сошла на нет. Невролог… диагностировал моё нездоровье как «культурный шок» ⁶⁴. Переселение человека пусть даже в лучшие условия сопряжено с трудной психологической приспособляемостью.

В известном исследовании канадского пригорода Криствуд Хайте социологи Дж. Р. Сили, Р. А. Сайм и Э. У. Лусли констатируют: «Скорость, с которой должен быть совершён переход, и сила его воздействия на личность таковы, что это требует чрезвычайной гибкости поведения и устойчивости личности. Мировоззрение, а порой и манера говорить, привычная еда, вкусы в оформлении должны сравнительно быстро перемениться, причём в отсутствие чётких ориентиров поведения» ⁶⁵.

О том, как люди приспосабливаются к происходящим переменам, пишет психиатр Джеймс С. Тайхерст из университета Британской Колумбии: «В области исследования людей, переживших иммиграцию, может быть обозначена несомненно стойкая модель. В начальной стадии человека больше всего заботит настоящий момент, когда он пытается получить работу, заработать денег и найти крышу над головой. В это время обычно проявляется нетерпение и возрастающая психомоторная активность».

Когда усиливается чувство чужеродности и несовместимости с новым окружением, наступает вторая стадия — «психологическое прибытие». «Его отличительной чертой являются возрастающая тревога и депрессия; глубокая озабоченность часто с соматической рассеянностью и соматическими симптомами; полный отход от общества по сравнению с предшествующей активностью, в некоторой степени враждебность и подозрительность. Чувство несхожести и беспомощности всё усиливается, и данный период характеризуется явным дискомфортом и растерянностью. Этот период большего или меньшего смятения может длиться от одного до нескольких месяцев».

Потом наступает третья стадия. Человек относительно приспосабливается к новому окружению, привыкает или же, в крайних случаях, «развиваются более сильные нарушения, проявляемые в более тяжёлом душевном состоянии, ненормальности психики и разрыве с реальностью» ⁶⁶. Некоторые люди никогда в полной мере не приспосабливаются.

Инстинкт возвращения домой

Тем не менее после переезда люди уже не те, что были прежде, поскольку всякий переезд по необходимости разрушает сложную, налаженную сеть взаимоотношений и создаёт круг новых связей. Подобный разрыв, в особенности если он происходит неоднократно, приводит к утрате «чувства причастности», которую многие писатели отмечали среди людей, часто меняющих места обитания. Постоянно переезжающий человек обычно недолго задерживается на одном месте, что мешает ему пустить тут корни. Так, когда администратора одной авиакомпании спросили, почему он преднамеренно уклоняется от участия в политической жизни своей общины, он ответил: «Потому что через несколько лет я уже буду жить в другом месте. Я сажаю дерево и никогда не вижу, как оно растёт».

Такую непричастность или, в лучшем случае, ограниченное участие резко критикуют те, кто видит в данной позиции угрозу традиционному идеалу установившейся демократии. Однако они упускают из виду важное обстоятельство: возможно, те, кто не даёт в полной мере привлечь себя к участию в делах общины, проявляют больше моральной ответственности, чем те, кто демонстрирует рвение, а потом уезжает. Переселенцы горячо поддерживают расценки налогов, но избегают нести расходы, поскольку перебираются в другое место. Они деятельно участвуют в школьных финансовых делах и оставляют детей других людей претерпевать последствия. Так не честнее ли остаться в стороне, чем поступать безответственно? Если человек устраняется от участия в общественных делах, отказывается вступать в организации, избегает сближения с соседями, иначе говоря, избегает связывать себя, что произойдёт с общиной и с ним самим? Смогут ли люди и общество выжить в такой ситуации?

Ограничение свободы действия принимает множество форм. Одна из них — прикреплённость к месту. Понять значение мобильности можно, только признав сначала центральность закреплённого места в психической структуре обычного человека. Многообразно проявление этой центральности в нашей культуре. В самом деле, цивилизация как таковая началась с земледелия, что подразумевало оседлость, окончание мрачных скитаний и миграций кочевников эпохи палеолита. Слово «укоренение», которому мы уделяем столь много внимания, по своему происхождению связано с земледелием. Первобытный кочевник, вслушиваясь в дискуссию о «корнях», вряд ли понял бы её суть.

Понятие корней используется в значении закреплённого места, постоянного «дома». В суровом, скудном и опасном мире дом, пусть даже это всего лишь лачуга, всегда считался вросшим в землю убежищем, переходящим от поколения к поколению, поддерживающим связь человека как с природой, так и с прошлым. Незыблемость дома считалась сама собой разумеющейся, и литература насыщена благоговейными упоминаниями об особом значении дома. «Ищи дом для отдохновения, ибо дом — лучшее, что есть», — говорится в «Наставлениях по домашнему хозяйству», пособии XVI века Томаса Тьюсера. «Дом человека — его крепость», «Ничто не может сравниться с домом», «Дом, милый дом»… Быть может, кульминационного момента излишняя восторженность в прославлении дома достигла в Англии в XIX веке, как раз когда индустриализм искоренял сельских жителей и превращал их в городскую массу. Томас Гуд, певец неимущих, уверял нас: «Всякое сердце шепчет: дома, наконец-то ты дома…», а Теннисон даёт доставляющую наслаждение картину:

Английский дом — серые сумерки разлились По покрытым росой пастбищам, влажным деревьям, Нежные, словно сон, — все на своих местах в Приюте древней тишины.

В мире, взболтанном индустриальной революцией, в котором все, несомненно, было «не на своём месте», дом был надёжной опорой, неподвижной точкой в вихре урагана». Только и можно было рассчитывать, что хотя бы он стоит на одном месте. Увы, это всего лишь поэзия, а не реальность, дом не смог сдержать напор, легко сорвавший человека с насиженного места.

Кончина географии

Кочевник прошлого двигался через снежные бураны и иссушающий зной, вечно гонимый голодом, он нёс с собой палатку из шкуры буйвола, с ним были его жена, дети и остальное его племя. Он нёс с собой своё социальное окружение и материальный образ того, что называл домом. Если сравнить с новыми сегодняшними кочевниками, то те всякий раз оставляют материальный образ там, откуда уходят. (Это становится вхождением в мир, где происходит частая сменяемость вещей.) Всё, кроме семей, ближайшего социального окружения, они оставляют там, откуда ушли.

Снижение значения места, утрата привязанности к нему выражались разным образом. Самый свежий пример — решение Айви Лиг Колидж в Соединённых Штатах Америки перестать пользоваться при приёме студентов географическим принципом. Обычно эти элитные учебные заведения руководствовались географическим критерием, намеренно отдавая предпочтение мальчикам, проживавшим далеко от их кампусов, стремясь сделать более разнообразным состав своих студентов. В период между 1930 и 1950 годами Гарвардский университет, например, наполовину сократил процентное содержание студентов, проживавших в Новой Англии и Нью-Йорке. Сегодня, говорит служащий университета, «мы отступаем от такого географического подхода». Теперь признано, что место не столь уж обусловливает различия. Несходство людей больше не возводится к тому, откуда они родом. Ведь адрес на бланке заявления о приёме может быть временным. Многие люди в наши дни не живут достаточно долго на одном месте, чтобы приобрести характерные региональные или местные особые черты. Человек, возглавлявший приёмную комиссию в Йельском университете, говорил: «Разумеется, мы отправляем преподавателей для поиска абитуриентов в отдалённые места, вроде Невады, но Гарлем, Парк-авеню или Квинс ничем не отличаются в этом плане». По утверждению этого чиновника, Йельский университет фактически перестал использовать такой подход при отборе. А его коллега из Принстонского университета заявляет: «Действительно, важно не то, откуда они, скорее мы обращаем внимание на несходство их происхождения».

Мобильность перемешивает все, как в тигле, существенные различия между людьми больше уже не зависят столь явно от места. Нежелание связывать себя, по замечанию профессора Пенсильванского университета Джона Дикмана, зашло так далеко, что «верность городу или штату у многих гораздо слабее выражена, чем верность корпорации, профессии или добровольческому обществу» ⁶⁷. Таким образом, можно утверждать, что человек теперь испытывает обязательства не перед соотнесёнными с местом социальными структурами (город, штат, страна или округ), а такими (корпорация, профессия, общество друзей), которые сами по себе мобильны, изменчивы и по своим практическим целям независимы от места ⁶⁸.

Причастность соотносится с продолжительностью дружбы. Мы всё научились облекать эмоциональной сутью такие взаимоотношения, которые кажутся нам «вечными» или не подверженными переменам, но мы, насколько возможно, воздерживаемся от эмоций в кратковременных взаимоотношениях. Разумеется, бывают исключения, например преходящий летний роман. Но в целом в широком разнообразии отношений проявляется соотнесённость. Таким образом, идущая на убыль привязанность к месту связана не с мобильностью как таковой, а с сопутствующим обстоятельством мобильности — более короткой продолжительностью отношений с местом.

К примеру, в 70 крупных городах Соединённых Штатов, включая Нью-Йорк, в среднем пребывание на одном месте длится менее четырёх лет ⁶⁹. Это составляет контраст с проживанием всей жизни на одном месте — характерной чертой сельского жителя. Более того, смена места жительства — решающий фактор в определении продолжительности многих других отношений с местом, так как когда человек завершает свои отношения с домом, он обычно прерывает свои отношения со всем, что его окружает. Он меняет супермаркет, бензоколонку, автобусную остановку и парикмахерскую, обрывая таким образом всю цепь отношений с местом и домом. Следовательно, на протяжении жизни мы не только узнаем всё больше мест, но и наша связь с каждым местом укорачивается. Таким образом, мы начинаем более ясно представлять себе, как ускоряющиеся перемены в обществе затрагивают человека. Сокращение продолжительности отношений человека с местом точно соответствует сокращению продолжительности его отношений с вещами. В обоих случаях человек вынужден с большей быстротой рвать свои связи. В обоих случаях повышается степень быстротечности. В обоих случаях он испытывает ускорение темпа жизни.