Леонид Владимирович Гнатюк:
Заплутавший бог. Часть 9

Нет сомнения в том, что человек — это не только природное, но и социальное существо. Никто, не будет отрицать и того, что социальная и культурная среда, в которой обитает человек, есть, вместе с тем, результат его мыслительной деятельности, основы которой мы попытались свести к особенностям нейрологии человека. Благодаря этим особенностям, логическая составляющая мысли вместе с эмоционально-целевыми компонентами внутреннего мира, в целом представляет собой живую и субъективно неповторимую структуру.

Что же касается феноменов социокультурного пространства, творимого человеком, то в них воплощено только логическое, то есть объективно-всеобщее содержание мысли, а не её живая структура целиком, которая, в силу своей субъективной неповторимости, остаётся исключительным достоянием человека. Весь наш социум и его культурная составляющая, как мы говорили об этом в своём месте, есть результат нашего собственного, но отчуждённого от нас, содержания, которое мы сумели объективировать во внешнем мире. (В скобках следует отметить, что процесс этой объективации как раз и представляет собой процесс образования самого внешнего мира. Для нас он есть существующее вне нас наше собственное Я, лишённое его живых, субъективных характеристик. Другой внешний мира для нас просто невозможен).

Первые и изначально важные для прачеловеческого существа попытки объективировать результаты своей разумной деятельности были воплощены в его примитивных орудиях труда. Данные археологии показывают, насколько робкими были первые шаги разума, едва — едва начавшего осознавать себя, и каким чуть ли не бесконечным был путь, на котором он оставлял следы этого осознавания, понятные сейчас только специалистам.

Прошли 600–700 тысяч лет от изготовления примитивного шельского рубила, доступного уже прачеловеку, до появления мустьерского орудия, которое 200 тысяч лет назад начали использовать неардентальцы. Кроманьонцы, ранние представители современного человека, появившиеся около 40–30 тысяч лет назад, в итоге вытеснили неардентальцев, оставив после себя следы более активного освоения внешнего мира. Появляются новые каменные и костяные орудия, заметны также более эффективные способы их производства. Были изобретены копьеметалка, лук и стрела.

И всё же необходим был ещё огромный исторический период, пока в X тысячелетии до Новой эры не произошёл целый ряд социальных и технологических перемен, которые учёные назвали «неолитической революцией». Итогом её было появление земледелия, началось одомашнивание диких животных, получило развитие ткачество и гончарное производство. Первые очаги цивилизации, возникшие в Китае, Индии, Междуречье и Египте закрепили и сделали более динамичным этот процесс демонстрации человеком возможностей своего разума, называемым ныне цивилизационным развитием. Грандиозные успехи, итогом которых было появление доживших до настоящего времени научных и политических форм этого развития, были достигнуты в античном мире, а Средние века стали временем осмысления и освоения идей духовной революции, произведённой христианством.

Начиная с эпохи Возрождения, временные рамки, в течение которых человек расширял границы своего присутствия в мире, начинают сокращаться, а границы присутствия стремительно расширяться во всех возможных направлениях. Декарт, Галилей, Ньютон, промышленный переворот, великая научная революция конца ХIХ — начала ХХ века, и ХХ век с его научно-технической революцией — всё это, по истине, только мгновение по сравнению с предшествующими сотнями тысяч лет. Однако именно за это мгновение человек создал вокруг себя такой внешний мир, который вдруг предстал перед ним тесно связанными друг с другом звеньями глобальных проблем.

Откуда эта глобальность и какова её природа? С точки зрения рассматриваемых нами позиций, ответ очевиден. Мы, как об этом говорилось выше, исходим из того, что свой внешний мир человек обустраивает в соответствии с объективно-логическими основами своей мысли, освобождая её от субъективных эмоционально-волевых компонент своего внутреннего мира.

Благодаря этой объективации своего содержания, его отчуждения, человек неизбежно раздваивает мир. С одной стороны, создаётся реальность на основании общих и обязательных для всех принципов. С другой же, ему противостоит человек со всем богатством и неповторимостью своей субъективности. Соотношение между этими мирами, по нашему мнению, один из наиболее важных вопросов нынешнего этапа цивилизации. Если, как показывают расчёты, более 99% своей истории человек провёл в каменном веке, создавая пространство своего мира с помощью каменных орудий, то объективация мысли древнего человека, заключённая в этих орудиях, не могла создавать угрозу развивающейся жизни его внутреннего мира. Отчуждение ничтожно и не подавляет человека на протяжении многих сотен тысячелетий.

Когда же в наше время объективированный массив реализующей себя мысли возрастает со всё ускоряющимися темпами, то внутренний мир человека начинает играть в этом массиве всё менее самостоятельную роль.

Наоборот, его подчинённость внешнему миру стремительно возрастает. И эта «подчинённость» распространяется не только на обывателя, который не играет ключевой роли в преумножении объективированного массива, но и на тех, кто его как раз преумножает — учёных, разработчиков новых технологий, инженеров, ибо логика их мысли следует логике преумножения. Отчуждение всеохватывающе и человек подавлен им.

Такое положение вещей, безусловно, сказывается на внутреннем мире человека и не случайно сейчас всё более настойчиво говорят об «антропологическом кризисе» как об одной из наиболее важных «глобальных проблем».

Каково же существо этого кризиса?

Известно, что если мы возьмём биологическую оставляющую человеческого существа, включающую в себя природу его наследственности, то она ничем не будет отличаться от природы любого другого организма. Согласно одному из центральных положений молекулярной биологии, программу химических процессов, протекающих в любом организме, мы получаем, изучая последовательность пар оснований молекулы ДНК. Если эта последовательность известна, то это значит, что нам известна информация о механизмах наследственности данного организма. Если же нам известна полная совокупность (карта) ДНК организма, то есть его геном, то информация о механизме наследственности будет наиболее полной.

Поскольку речь идёт о генетическом механизме, спрятанном в глубинах клетки, то естественным будет предположение о том, что те или иные изменения в этом механизме не могут быть следствием эпигенетических (то есть внешних, вторичных) воздействий на него, а могут быть связанными только с действием естественного отбора.

Вместе с тем американский психолог Джеймс Болдуин разработал концепцию механизма наследственности, согласно которому эпигенетические факторы влияют на формирование генома не менее эффективно, чем действие естественного отбора. Согласно этой концепции, получившей название «эффекта Болдуина», человеческий геном формируется теми поведенческими стереотипами, действующими на протяжении длительного времени, которые, в итоге, принимают форму культурных практик и традиций. Ряд человеческих поколений, которые следуют этим культурным нормам, начинают передавать их по наследству с помощью уже генетических механизмов. ¹

Такое взаимодействие генетических и эпигенетических факторов даёт нам возможность рассмотреть интересующие нас аспекты становления культуры и внутреннего мира человека более конкретно.

Выше мы говорили о том, что многие сотни тысяч лет первобытный жил в таком пространстве своего бытия, в котором объективная составляющая его мысли была представлена весьма примитивными результатами. Стороной, противостоящей его формирующемуся внутреннему миру, была не отчуждённая деятельность человека, а стихийный, хаотичный и неупорядоченный самим человеком внешний мир. Что же касается другой стороны этого противостояния, то есть самого человека, то это противостояние должно было по необходимости быть коллективным. Это выразилось в самом содержании внутреннего мира человека с его системой запретов и жесточайших предписаний, составлявших условие самого существования этого мира и сложившихся коллективных представлений. Выход за его пределы означал бы покушение на целостность этих представлений, в целом направленных на сохранение жизнеспособности той или иной общности.

Всё это как-то уживалось со свирепым отношением к иноплеменнику, убийство которого было чуть ли не обязательным, с каннибализмом, с «охотой за черепами» и прочими нормами естественной жизни. Вместе с тем, совершенно очевидно, что если бы такие её составляющие, как убийство и каннибализм превышали бы стремление древних к сохранению своей жизни, то она очень скоро вообще исчезла бы. Следовательно, нормы естественной жизни, стимулирующие её сохранение и развитие, были мощнее тех, которые могли бы её уничтожить.

Теперь же, если мы вновь обратимся к «эффекту Болдуина», в соответствии с которым человеческий генотип формируется длительно действующими поведенческими нормами, то есть, эпигенетическими факторами, передаваемыми затем по наследству, то можем достаточно уверенно сказать, что в самом генотипе уже на клеточном уровне появляются программы, императивно требующие категорического выполнения норм поведения, обеспечивающих сохранение жизненного пространства человека.

Таким образом, кантовский категорический императив действительно существует как естественный критерий человеческих отношений, действующий в разуме как его априорная норма. Практика самих человеческих отношений может отклоняться (и постоянно отклоняется) от этой нормы, но именно она ставит этим отклонениям некий предел, за которым начинается хаос. Категорический императив, сформулированный в философии Кантом, задолго до него был зафиксирован в мировых религиях в виде таких положений, как «возлюби», «не убий», «не укради», «не возжелай», «почитай» и так далее, которым был придан характер требований к человеку, выдвинутых самим Творцом.

В данном случае у нас, разумеется, нет оснований говорить об «антропологическом кризисе», поскольку естественной основой «внутреннего мира» человека была некая его стабильная составляющая, и она позволяла сохранять сформировавшееся в течение тысячелетий status quo в отношении людей друг к другу и к природе. Кризис есть следствием разрушения этого status quo, и разрушение неумолимо возрастало вместе с растущим массивом объективирующей себя мысли.

Ныне этот массив со всё возрастающими темпами увеличивает своё присутствие во внешнем мире. Он создаёт в нём так называемую «вторую природу» (то есть, цивилизацию) такого уровня, в котором человеку родом из старой практики отношений между людьми, зафиксированной ещё Кантом, места остаётся всё меньше. Если мы используем старое сравнение человека с кентавром, «лошадиная» половина которого живёт в природе, а «человеческая» — в обществе, то современный человек может быть изображён как существо с минимизированной «лошадиной» половиной и его гипертрофированно выросшей «общественностью».