Леонид Владимирович Гнатюк:
Заплутавший бог. Часть 6

Изложенное выше попытаемся развить дальше. Гексограммы, которые мы теперь будем называть мыслекодами, по определению, представляют собой некую объективно- субъективную конструкцию. Её объективная сторона выражает характер мозговой деятельности, субъективная же представлена в соответствующих логических операциях сознания, которые, в итоге, реализуются в мысли.

Вместе с тем, субъективная сторона этой структуры, хотя в целом и является следствием деятельности мозга, располагает такими особенностями, которые не вполне охватываются логическими операциями или не охватываются ими вовсе. Будучи совокупностью мыслекодов, то есть, операций, которые, как показывает логика, можно формализовать, сознание, напоминаем, располагает ещё и такими результатами нейрофизиологических операций, которые субъективно представлены эмоциями и целеполаганием. Поэтому каждый мыслекод, кроме присущего ему логического рисунка, вынужден иметь дело с энергией эмоций, а также и волевых устремлений целеполагания, и только совокупность одного, другого и третьего в результате даёт нам мысль — образование, которое отличает человека от всех остальных живых существ.

Теперь мы можем определить характер этого образования так: мысль — это эмоционально-целевая система действий сознания, с помощью которых человек на основе какого-либо мыслекода получает возможность реализовать содержание самой системы.

Что касается реализации, то у человека, как об этом уже говорилось, она вначале воплощается в создании какой-либо языковой картины, для чего язык должен быть выражением того или иного содержания или смысла. Смысл мы традиционно будем толковать как такое содержание, которое возникает не из суммы входящих в это содержание частностей, а, которое, наоборот, создаёт из этих частностей целостность. В результате содержание каждой частности становится понятным в той мере, в какой она включена в целое как его элемент.

Так, например, дом, как целостность, выступает для нас как понятное нам строение не потому, что мы объяснили природу глины, песка и цемента; наоборот, природа одного, второго и третьего приобретает нужный для нас смысл тогда, когда мы поймём, каким образом мы всё это используем для строительства дома. Разумеется, глина, песок и цемент могут быть элементами и другого содержания, более того, каждый из этих элементов сам может выступать в роли целостности, которая имеет теперь уже свой смысл и так далее до бесконечности.

Опираясь на сказанное, попытаемся понять мысль как образование, вырастающее из некоего смысла, который находит своё завершение в той или иной языковой конструкции. Иначе говоря, речь идёт о связи, посредством которой смысл мысли переходит (а, возможно, преобразуется) в смысл какой-либо языковой конструкции.

Сколько их может быть? И почему, вообще, возможно, что одно и то же содержание может быть выражено в каком угодно количестве языковых конструкций? И так ли, что это количество, действительно, может быть сколь угодно большим? И почему конструкция, как носитель одной и той же мысли, может быть выражена, как у лакодемонян, одним словом, а может, как это часто бывает, и длинной тирадой?

Почему, вместе с тем, как одна, так и другая конструкция раскрывает своё содержание в сознании других людей? Как это происходит? И чем «раскрывание» этого содержания разнится у разных людей? Каков, в этом случае, механизм понимания, и как его объяснить?

Почему символы, выражающие смысл, могут быть не только словесными, но и звуковыми, могут быть выражены в цвете, жесте и так далее? Какова вообще природа связи между мыслекодом и символами? Каким образом мыслекод, образующий смысл, вызывает из «кладовой сознания» необходимые слова, которые вкупе с этим мыслекодом создают мысль?

Да и является ли смысл образованием, который творится совместно мыслекодом и символьным материалом? Возможно ли, чтобы, наоборот, смысл был образованием, независимым от символьного обрамления?

Вопросы можно множить, и каждый из них, как нам представляется, таит в себе серьёзную проблему.

То, что мысль есть эмоциональное, целевое и смыслонесущее образование, которое выражает себя в символьной форме, даёт возможность предположить, что оно может быть представлено различным соотношением этих компонент. В истории философии известны системы, которые пытались свести к минимуму такую компоненту, как эмоции (стоики, Спиноза). Идеалом стоического мудреца был человек, достигший апатии (невозмутимости), то есть состояния, при котором он «добру и злу внимает равнодушно».

С этой точки зрения эмоциональная составляющая только мешает формированию мысли как однозначно целенаправленного смысла, и в той мере, в какой эта однозначная направленность сформировалась, ей нужна только минимальная символьная реализация. Так формируется образ немногословного и несокрушимого никакими обстоятельствами человека, всецело пребывающего в своём собственном содержании, что делает его абсолютно самодостаточным и независимым. Наличие (весьма немногочисленное) таких личностей составляет один полюс человеческого существования.

Другой полюс представляют субъекты (имя им легион), для которых, наоборот, целевая и смыслонесущая составляющая мысли сведены к возможному минимуму. Всё их богатство — это обилие эмоций и способность к бесконечному и малоосмысленному словоизвержению. То состояние их внутреннего мира, которое они являют, даёт возможность предположить, что ими не реализован ни один из существующих типов мыслекода, а их целевые установки, как правило, заимствованы у других или целиком зависят от внешних обстоятельств. Этот тип людей — идеальный материал для политиков, разных проповедников «новых религий», журналистов и всякого рода проходимцев.

В высшей степени существенным, как нам представляется, есть вопрос о том, является ли тот или иной мыслекод врождённым определённому типу человеческого существа, или же он становится достоянием внутреннего мира человека вследствие его воспитания, образования и тому подобного? Подвержен ли он, наконец, развитию, или же мыслекод, будучи врождённым, проявляет свои возможности в результате только так или иначе сложившихся обстоятельств?

Невозможно отрицать воздействие внешнего мира и роли этого воздействия на деятельность мыслекода. Но верным ли будет утверждение, что при его формировании это воздействие было решающим? Как тогда объяснить те факты, которые, по всей вероятности, говорят об обратном? Чем объяснить возникновение у 14-летнего Лейбница мысли о необходимости объединить «идею» Платона и «атом» Демокрита, то есть мысли, которую он затем воплотил в понятии монады, как единицы жизни нашей Вселенной?

Общеизвестно, что Толстой, будучи уже в весьма преклонном возрасте, пришёл к своеобразному варианту христианства — толстовству, — характерной чертой которого было стремление придать учению Христа, изложенному в Евангелии, рациональный, а не только вероисповедальный смысл. В одной из дневниковых записей Толстого читаем: «Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на Земле». Эта запись была сделана 4 марта 1855 года, когда во время Крымской кампании поручик Толстой был участником обороны Севастополя. Подобные примеры, которые, разумеется, ещё не доказательство, можно было бы множить.

Перечисленные выше вопросы только малая толика тех, которые может вызвать природа затронутого нами объекта — внутреннего мира человека. Вне всякого сомнения, этот мир неисчерпаем. Стоит только прикоснуться к нему, и мы оказываемся в области исследования, где каждый новый шаг приводит к ответам, порождающим новые вопросы в геометрической прогрессии. По-видимому, сам человек только в начале пути постижения самого себя. И если его первые шаги в этом направлении привели к столь впечатляющим результатам своей самореализации (от проникновения в микроглубины до космических путешествий), то каково будет продолжение?

Русская религиозно-философская мысль ответила на этот вопрос идеей, согласно которой человек реализует замысел Божий на Земле. Как он может реализовать этот замысел? Только развивая бесконечное начало, скрытое в нём самом. Но что представляет собой это развитие? Выскажем предположение, что до сих пор оно проходило стихийно. Интеллектуальные волны, поднимаемые одной великой личностью, пересекаясь с другими такими же волнами, имели своим практическим результатом то, что мы называем человеческой культурой, философией, наукой, религией, искусством, словом, то, что сконцентрировано ныне в понятии цивилизация.

Особенно интенсивное развитие науки за время, начавшееся от эпохи Возрождения и достигшее выдающихся результатов за последние несколько десятков лет, обнаружило такую последовательную наступательность в становлении своих идей, что результат этой наступательности стал фактором принципиальных изменений в жизни современного человечества. Особая роль в этих изменениях принадлежит современным технологиям, воплотившимся в мобильных средствах связи, опоясавшим всю Землю, в Интернете, перевернувшим представления о возможностях получения информации, в нанотехнологиях, когнитивных технологиях, технологиях в области психологии и так далее, и так далее.

За исторически обозримое (в действительности, очень короткое) время внутренний мир человека изменился если не до неузнаваемости, то в весьма критических пределах.

Произошло нечто поразительное. Все (ещё вчера) великие и миропотрясающие учения о коренном преобразовании мира и человека, которое должно быть следствием революционных политических потрясений (К. Маркс: «Революции — локомотивы истории»), как-то тихо и сами собой стали безобидным прошлым, зато такие, и именно коренные, преобразования начали последовательно осуществляться вследствие появления новых достижений науки и техники.

Идеи о «железной поступи» объективных законов истории, в соответствии с которыми человек изменяет мир, в действительности оказались идеями человека, который изменяет историю. В какой-то мере стала воплощаться в реальность модель общественного устройства, провидчески изображённая Ф. Бэконом в его Новой Атлантиде, жители которой обустроили свою жизнь не посредством социальных революций, а в результате научных достижений.

Последовательная наступательность современной науки не в последнюю очередь обязана мощному развитию вычислительной техники, в одном из основных направлений которой разрабатывается идея о создании искусственного интеллекта. Иначе говоря, речь идёт о возможной формализации той структуры внутреннего мира человека, которую выше мы рассмотрели как организацию мысли. То, что уже сделано для решения такой задачи, не оставляет сомнения в её успешном продолжении, если мы, разумеется, не будем ставить знак равенства между такими реальностями, как «внутренний мир человека» и «организация мысли», поскольку внутренний мир включает в себя мысль в качестве своей составляющей.

Это положение, как нам представляется, очевидно. Выделим, однако, его слабую и сильную аргументацию.

Слабая аргументация заключается в следующем: «организация мысли» человека представляет собой составляющую его внутреннего мира, но такую, которая не является основой этого мира или его ведущей стороной. Ведь если (представим себе такую ситуацию) человек по какой-либо причине оказался лишённым способности создавать мыслительные структуры, то он, теряя эту свою способность, не теряет в своём статусе, то есть не престаёт быть человеком.

Сильная аргументация не столь аксиоматична, но, по нашему мнению, не лишена оснований. Она в том, что «организация мысли» не только не является основой внутреннего мира человека, но не является даже элементом смысловой целостности этого мира.

Что это значит?

Выше мы говорили, что смысл представляет собой такоё содержание, которое существует благодаря не сумме входящих в него частей, а которое, наоборот, придаёт этим частям целостность, то есть то, что даёт возможность эти части понимать.

Наше представление о внутреннем мире человека, безусловно, исходит из того, что этот «мир» есть смысловая целостность. «Организация мысли» также есть смысловой целостностью. Но является ли такая смысловая целостность, как «организация мысли» собственным элементом такой смысловой целостности, как внутренний мир человека? Мы склоны ответить на этот вопрос отрицательно, во-первых, на основании приведённой выше слабой аргументации, а, во-вторых, в силу принципиального отличия объективного содержания от содержания субъективного.

Содержание мысли, безусловно, объективно, то есть оно таково, что может быть реализовано во внешнем мире.

Субъективное содержание останется неизбывно нашим, и я не могу объективировать его, хотя это и кажется невероятным. Действительно, разве наши чувства, эмоции, переживания, даже нюансы настроения мы не делаем всеобщим (объективным) достоянием посредством, например, искусства, поэзии, литературы вообще, не говоря уже о том содержании, которое мы воплощаем в нашем культурном пространстве посредством своей практической деятельности?

Мы ответим на этот вопрос отрицательно и скажем, что все эти и прочие феномены нашей культуры суть действительно не что иное, как материал именно мысли, но только той её части, которая может быть объективирована и воплощена во внешнем мире. Но теперь это уже не наша реальность, а та, которую с лёгкой руки немецких философов, мы называем отчуждённой от нас, то есть такой, в которой мы своим внутренним миром непосредственно не присутствуем. Наш субъективный мир и мир нашей объективации не входят друг в друга в качестве своих собственных элементов.

Не противоречит ли сказанное тому, что говорилось ранее о логической природе мыслительной организации как такой, которая всегда сопровождается и эмоционально-целевой деятельностью нашего сознания? Ведь эмоционально-целевые аспекты мысли суть именно субъективные стороны её организации, и именно они являются формой, в которой реализуется логическое содержание смыслокода.

С этим утверждением нельзя не согласиться. Вместе с тем, оно вовсе не означает, что сформировавшееся логическое содержание будет постоянно пребывать в своей субъективной форме. Напротив, завершив своё формирование, логическое содержание перестаёт зависеть от своей субъективной формы и покидаёт её точно так же, как сформировавшийся ребёнок покидает утробу матери. Пока логическое содержание пребывает в своей субъективной форме, оно доступно только носителю этой формы, но как только это содержание обретает самостоятельность, оно становится общезначимым или объективным.

Из сказанного не следует, что разделившиеся, таким образом, объективный и субъективный миры, теряют между собой всякую связь. Наоборот, мы видим обратный процесс внедрения теперь уже самостоятельного объективного содержания в субъективные миры отдельных индивидов. Результатом этого процесса есть то, что эмоционально-волевые компоненты индивидуальных сознаний, воспринимая объективное содержание, начинают придавать ему в каждом отдельном случае свою собственную форму.

Следствием этого есть то, что одно и то же объективное содержание в том или ином внутреннем мире начинает принимать разное значение — факт, который лежит не только в основе восприятия художественного творчества и искусства вообще, но и всей сферы человеческого общения. Мимоходом следует отметить, что сказанное, как нам представляется, даёт некоторые основания для поиска ответов на ряд возникших выше вопросов об имеющих место различиях между субъективными и объективными языковыми реальностями.