Катастрофы в Севезо, Бхопале, Харрисбурге, Чернобыле, Базеле и других местах продемонстрировали возможности и масштабы кризисов технического мира достаточно реалистично. Кризисные явления острой взрывной силы можно встретить сегодня везде в нашем индустриальном мире. Кризисы, порождённые человеком, определённо сменили кризисы природные. Хотя перед лицом последних люди часто оказываются и в настоящее время. Энергетический, экономический, военный, намечающийся сырьевой кризисы, проблемы безработицы, кризис, связанный с возрастающим производством средств массового уничтожения, — все это формируется сегодня как созданные самим человеком структурные проблемы, системные проблемы, и они порождают страх, критику и основополагающие вопросы социальной акцептации этих новых феноменов. Они возникают в сплетении и во взаимодействии прогрессивной динамической «технизации» и постоянно расширяющейся и все более рационализирующейся индустриализации. Таким образом, техника и сами техники вскоре оказались в «героях» общественно-политических критических пересудов. Дин из философов (Маккион) утверждал: «Новые жрецы появятся из лабораторий», в особенности — из технической лаборатории разработчика, но и эти жрецы окажутся перед теми же проблемами, что переживаем мы; и они постараются уклоняться от них различными способами. Что ж, нам предстоит слушать елейные речи проповеднической лжи, на сей раз может быть «технопроповедников?» Должна ли критика идеологий распространяться и на техническую интеллигенцию? Является ли во всём виновным один лишь техник или вместе со всеми? Во всяком случае, накопилось множество трагических несчастных случаев, которые каждый раз порождали и далее усиливали неприязнь к науке и технике у общественности. Например, катастрофы с самолётами, химические катастрофы, а также недавняя суперкатастрофа в Чернобыле, ведь они являются больше чем катастрофами для самих пострадавших. Они — зловещие технознаменования мрачного библейского «мене-текеля», отмеченного печатью. Всё это стало Социальная философия, связанная с традициями и инновациями в обществе, но не желающая «вдаваться» в неотложные проблемы настоящего, должна всё же изменить такую установку. Она должна внимательно анализировать структурные основы современных кризисных явлений и убедительно критиковать возможные преувеличения в публичных пересудах о кризисе техники. В связи с упомянутым риском, катастрофами, определёнными последствиями техники, и так далее — возникают и муссируются не всегда приятные для науки и техники вопросы. Наступит ли в связи с этим эффект Гетевского ученика чародея не только в прогрессе индустриализации и технизации в виде неуничтожимой зависимости, то есть их неизбежности, но также и в виде социально-философских и этических проблем в эпоху почти тотальной «делаемости» (Machbarkeif)? Во всяком случае проблем ставится достаточно много. Философы долго и важно держались в стороне. Однако теперь и они должны принять на свой счёт все эти неотложные вопросы. И последние действительно достойны интеллектуалов! Привлекая к себе внимание, они появляются на философски «ничейной земле» — между натурфилософией и социальной философией, между этикой, теорией деятельности и теорией познания. В этот ареал включаются даже вопросы философии истории, о «конце времен» и вызовы, выдвинутые философской антропологией. Человек Нового времени осознавал и поныне осознает себя как «господин и хозяин» природы, как это сформулировали в своё время и требовали философы Рене Декарт и Фрэнсис Бэкон перед началом периода индустриализации. Разве мы не превратили сегодня часть Земли в искусственный, технический ландшафт, разве мы не сделали мир «техномиром?» С тех пор как присутствие человека на Луне уже стало технической реальностью, триумфом (технически-) инструментального разума и технической мощи человека, последний начал расширять своё господство над Землёй и распространять его, правда, сначала робко, на космическое пространство. Является ли все это результатом стоящей за научным и техническим прогрессом одномерной идеологии господства? Не возомнил ли человек себя «техническим Богом?» Ведь хорошо известно, что не только большая часть Земли и не созданной человеком («первозданной») природы, но и сам человек всё больше подвергается натиску и вмешательству современной «онаученной» техники независимо от того, идёт ли речь о медицинских устройствах химической технологии, организационной технике или, в последнее время, информационной технике и технике обработки данных. Поэтому уже полтора десятилетия назад я говорил о «системно- и информационно-технологическом веке» вместо технического и технологического века и об обозначившихся достаточно определённо системно-технократических тенденциях. Уже видна опасность приближения технократического общества тотального контроля, при котором всеохватывающие системы данных и информации угрожают канализировать и контролировать жизнь. Это или затрудняет и ограничивает, или ставит под угрозу личную свободу человека. Не является ли это тем, что предписывалось или по крайней мере настойчиво предлагалось Старшим Братом из известного романа Оруэлла «1984», но только теперь в такой несколько соблазнительной форме? Он осуществляет своё господство не только (как у Оруэлла) в условиях тоталитарной диктатуры, но и в условиях манипулируемой демократии тотального информационного общества. «Он любил Старшего Брата», — говорится же ведь в конце книги. Декарт и Бэкон были, Технический человек в своём могуществе действительно стал господином над чудом, называемым знанием, мнимо неограниченным властителем над Землёй и природой, жизнью и творением, над обществом и даже над космосом. Почти все кажется «делаемым», технически возможным, и миф о технической Machbarkeit («делаемости») и прежде всего об управляемости мира является, Вместе с созданием атомной и водородной бомб физики утратили свою невиновность, они заключили фаустовский договор и познали грех, считает Роберт Оппенгеймер, также названный «отцом» атомной бомбы. Физик и техник, таким образом, И у нас, Возникшие в этой связи трудности кажутся едва ли одолимыми. И всё же они должны и могут быть преодолены, если технике не придётся заниматься только тем, чтобы передвигать горы, и если человек не станет связывать свои собственные надежды лишь с техникой, по меньшей мере, рисковать ими. Ибо в этом случае конец будет ужасен. В то же время наступление века техники не должно привести к печальному итогу. Мы ещё не захвачены лавиной, мы ещё можем и должны действовать. Конечно, не может быть сомнений в том, что технический застой, если бы он наступил, также привел бы к катастрофе: к катастрофе со снабжением, к голоду в перенаселённых регионах мира. От техники можно отречься вообще только ценою неизбежной катастрофы. Вступление человека в супертехнический век, в полосу глобального демографического взрыва не оставляет более открытой дороги «назад к природе». Как чрезмерное увлечение техникой, так и отказ от неё одинаково отпадают. Мудрость лежит в соблюдении меры, в ориентации на средний путь, в соблюдении мудрого правила cryav — «ничего сверх меры!», о чём знали ещё античные мудрецы задолго до всемирной «технической революции». Соблюдению меры, мудрому обращению с технической мощью мы должны учиться, и это необходимо упорно распространять в обществе, в его сознании. Из опыта мы знаем, что сначала побеждает техно-мегаломания, псевдоолимпийская иллюзия «все больше, все быстрее, все энергетически насыщеннее!» Правда, техника — часть нашей судьбы, как позитивной, так и негативной. От неё сегодня невозможно отказаться, но и от ответственного обращения с ней — тоже. Если техника сегодня — это моральный и экзистенциальный тест, то выдержит ли человек этот экзамен? Критика и рассуждения о кризисе, впрочем, не так уж новы. Уже и раньше велась культурная критика техники. Она часто выражалась в острых противостояниях. Однако была ли эта критика всегда справедливой? Или, наоборот, несправедливой? Она выражалась часто в полных противоположностях, в чёрно-белых тонах. Это связывает традиционную «культур-критику» с новейшей. Несколько утверждений в обоснование сказанного. Может ли техника или техник лишь обожествляться, или наоборот проклинаться как дьявольская затея, действительно ли остаётся выбор только между божественным и демоническим? Не проявляется ли демоническое нашего времени именно через технику (Дворжак)? Не является ли «опознавательным знаком» современной техники беспощадная и все растущая хищническая эксплуатация (Юнгер)? Должен и станет ли человек частью машины (по Ясперсу), частью аппарата (по Эллюлю) рабом машины (по Шпенглеру)? Не отчуждает ли человек — с помощью машины — себя от самого себя, тем самым уничтожая свою творческую способность (Иллич)? Не становится ли человек посредством техники «массовым человеком», «колесиком» гигантской машины «технического государства», в совершенстве функционирующего и технически управляемого административным аппаратом, как это представлял себе Гельмут Шельски? В таком «технизированном» государстве уже не царит никто, но все протекает оптимально, по целесообразной объективной закономерности; в нём исчезнут демократия и политика, так как хорошо смазанная государственная машина продолжает работать И всё же, при таком сопоставлении речь идёт о данных в чёрно-белых красках, о ложных, преувеличенных противоположностях, об эффективных, но вводящих в заблуждение преувеличениях. Не являются ли ложные, слишком деформированные контрасты, риторически эффектные, идеологические или вовсе демагогические экстремальные построения ложно абсолютизированным дихотомированием? Ведь крайние противоположения, собственно говоря, всегда являются ложными, если с их помощью пытаются описывать социальную действительность. Об этом необходимо сказать, несмотря на их популярность у профессиональных мыслителей по чёрно-белому образцу, философов, рассматривающих принципы, основоположения. Всякое мышление и построенное на нём утверждение по принципу «всё или ничего» не даёт реалистической картины исследуемого объекта, не указывает и не показывает никакого реального решения или выхода. Такое мышление и такие построения в рамках закрытых друг для друга крайних противоположностей всегда способствуют тотальным решениям, чаще всего с тоталитарным конечным результатом, или тем или иным «окончательным», не подлежащим обсуждению, решением. В философии техники, а также в общественном мнении при обсуждении проблем «технического мира» следовало бы избегать крайностей и преувеличений. Как бы соблазнительны ни были крайние противопоставления, «Ничего сверх меры!» — эта уже упомянутая истина древних подходит для обеих крайностей и обоих направлений. Полное прекращение техники и индустриализации, технического и экономического прогресса было бы таким же фатальным, как и ничем не ограниченная, все более «самопорождающаяся» сверхтехнизация, захлестывающая сама себя технико-индустриальная динамика. Разумеется, нам крайне необходимо больше ответственности, простите за употребление слова древних, мудрости, разумной меры в обращении с техникой, окружающей средой, землёй, жизнью, природой и обществом. Больше ответственности за целое, и ещё больше ответственности по мере того, как это всё более и более оказывается в зависимости от нашей технической мощи. Сегодня сила обязывает так же, как и знание. Таящиеся в технике наряду с конструктивными и разрушительные потенции особенно увеличивают ответственность человека. Насколько уязвима наша естественная среда, природа и выживание биологических видов в ней, обнаруживается во всех проявлениях экологического кризиса, особенно в индустриально насыщенных регионах мира. Конечно, требовать, чтобы люди в своей деятельности опирались на мудрость в такой общей, «глобальной», форме, сравнительно легко. Другим, как утверждают, более реальным путём было бы разрабатывать практические решения между крайностями утопической тотальной ответственности каждого за все в этом мире (как когда-то сформулировал информатик и критик техники Жозеф Вайценбаум, а недавно — также гамбургский учёный-сенатор Майер-Абих: «каждый обязан считаться со всем») и при этом фаталистически «сидеть сложа руки». Однако не может каждый быть ответственным за все. При таком, утопическом, по существу равном распределении ответственности в действительности никто и ни за что реально не был бы в ответе. Ответственность не может быть всеобъемлющей. Вместе с тем следует ли, и нужно ли её всегда и постоянно взваливать на одного единственного? Не нуждаемся ли мы, в век сетевых системных связей, особенно перед лицом уже синергетических и кумулятивных эффектов, в сложных системных взаимосвязях, в ответственности, которая не ограничивается непосредственными виновниками, а призывает к расширенной ответственности и к созданию соответствующей этики этой расширенной ответственности? Расширенные возможности действий человека и тем самым его воздействия на среду порождают и ответственность за её сохранение и за устранение мешающих этому препятствий. Значение этих, вновь возникших, видов ответственности, разумеется, возрастает пропорционально с увеличением технической мощи человека. Впрочем, возрастающая сила вмешательства человека в экологические системы в значительной мере основывается на неизмеримо возросших и предоставляемых в распоряжение техники научных знаниях. Таким образом, Сила и Знание сами порождают сегодня ответственность за их применение. Достаточно ли, однако, простого призыва к расширенной ответственности индивида? Ханс Йонас в своей книге «Принцип ответственности» говорит о родовой ответственности человека за биосферу, жизненное пространство Земли, а также о коллективной ответственности сообществ учёных 134. Как это, однако, можно более или менее точно установить и связать с тем или иным действующим лицом, если мы желаем избежать упомянутого выше лишённого смысла принципа: «каждый ответствен за все?» Является ли человек сегодня, в условиях его чудовищно возросшей, но не всегда заранее и достаточно полно оцениваемой им технической мощи, ответственным за большее, чем он, собственно, в состоянии предвидеть и тем самым может ли сознательно нести ответственность? Должен ли он не брать на себя ответственность за непредвиденные побочные результаты его широкомасштабных технических и научных предприятий? Какую он всё же мог нести ответственность? За то, что не знал и не знаешь, морально вряд ли можно нести ответственность. Сила нашей практической деятельности развёртывается быстрее, чем наша способность предвидения, — такова дилемма ответственности в системотехнический век, характеризующийся сетью воздействий и динамическими изменениями, которым научные знания не во всех разветвлениях в состоянии следовать достаточно быстро. Чтобы распознать новое, испытать его, мы должны рисковать, но при этом мы должны быть осмотрительны при осуществлении грандиозных экспериментов, таящих, возможно, опасности для человека и природы. Как слепой ощупывает дорогу палкой, так должны действовать и мы, решая дилемму ответственности. То обстоятельство, что научно-технические проекты большей частью являются крупными проектами, разрабатываемыми целыми сообществами проектировщиков, не делает обсуждаемую здесь задачу более лёгкой. Это всё равно, что не один, а множество слепых ощупывают палками путь; количество здесь ничего не меняет. Ответственность за последствия при разработке сложных систем естественно не может быть возложена на одного единственного человека ни в этическом, ни в правовом отношении. Её нельзя, однако, и навесить абстрактно на весь род человеческий или на «технического человека» как на некое общее понятие. Более реально и целесообразно найти и развить некие срединные решения соответственно центральному положению о неизбежности реальной ответственности, и особенно рассмотреть возможности градуированной групповой ответственности. Нужна ли нам в сложившейся в наши дни ситуации социально значимая, вменяемая ответственность институтов науки и техники, и не настало ли уже время для разработки норм своего рода технического и научного права? В связи со сказанным возникает другой вопрос: релевантна ли теперь прежняя индивидуалистическая этика для оценки последствий и проявлений фаустовского западноевропейского «договора», которые возникли из реальностей современного индустриализированного общества с его наукой и техникой? Есть ли у нас достаточно оснований поставить этот вопрос и даже ответить на него отрицательно или положительно? И если это так, то значит ли это, что мы должны разрабатывать — как коллективно, так и интеллектуально, совершенно новую, отличную от индивидуалистической, социальную этику?» М ы должны создать системы, достойные доверия», — требовал ещё два десятилетия назад один американский генерал. В связи с этим, являются ли системы партнёрами в сфере доверия и ответственности? Действительно ли, как утверждал бременский педагог-информатик Хефнер, «автономно действующий, сам за себя отвечающий человек» уже давно растворился в интегрированной и насквозь структурированной организации. Ответственности вставлены теперь «в системы». Правда, Хефнер позднее всё же снова ввёл индивидуальную ответственность виновника-производителя информации и поставщика сети в общее понятие ответственности 135. Если необходима коллективная, или сообщественная, ответственность, то она всё же должна быть Дело в том, что простое формальное принятие ответственности стало уже недостаточным. Здесь негативная формулировка ответственности более плодотворна в смысле её (ответственности) распределения; и при этом общая ответственность или ответственность каждого соучастника не снимается. Я работаю с американским коллегой Эрлом Маккормаком, философом и инженером, как раз над такой моделью, которая использует логико-математические, так называемые понятия теории графов и элементы иерархических аналитических процессов. Совместную ответственность в сложных системных взаимосвязях нужно модельно расчленить, но оставив положение о том, что её следует нести совместно; однако так, чтобы не исчезло её долевое распределение: «чем больше людей, тем меньше ответственности «(по крайней мере в идеале). Однако это относится больше к технической, организаторской, практической ответственности в процессе применения техники. Ведущая идея здесь заключается в следующем: каждый несёт совместную ответственность сообразно занимаемому им в стратегической шкале месту в сфере влияния и действия в силовых и знаниевых взаимосвязях системы, особенно в зависимости от того, в какой мере он может чинить препятствия системе, её сохранности, притом активно или Совместная ответственность в этом случае будет возложена на многие плечи, но не станет размельчённой, не исчезнет совсем, и она может быть рассмотрена конкретно-практически и даже персонально, как «данная» со-ответственность. Речь здесь, конечно, идёт не о том, что вошло даже в пословицу в отношении заседания парламента или иного собрания-заседания, на которых при тайном, вполне демократическом голосовании у каждого голосовавшего возникает желание уйти от чувства более полной ответственности. Социальные психологи говорят даже о «тяге к риску», характерной для определённой группы лиц. Такие группы имеют тенденцию к слишком рискованным решениям, за которые якобы ответствен каждый в отдельности. О таком риске говорили, например, спортсмены, покорившие Эверест, или восходившие на него. Однако подобной технологической тяги к риску на основе разбавленной групповой ответственности мы не можем себе позволить ни при ядерной опасности, ни при опасности для окружающей среды. Ответственность возрастает с ростом нашей осведомлённости и способности вмешиваться и особенно с ростом самой нашей деструктивной силы, связанной с техникой и стоящей за ней или «рядом с ней» наукой и её развитием. Мы можем и как разумные существа должны трезво мыслить и рассматривать другие, зависящие от нашей (технической) мощи, существа, окружающие нас всюду; чувствовать нашу ответственность также и за их существование и судьбы. Мы могли бы даже отказаться от нашего родового морального шовинизма, который якобы позволяет нам известное «моральное» право на жизнь животных и других живых существ, забыв при этом о том, что наше особое человеческое достоинство, в отличие от других разумных существ, должно сопровождаться моральным долгом вернуть им хотя бы крупицу отнятого у них! Человек является ответственным существом, он является существом вменяемым, и это — одна из наиболее характерных черт, отличающих его от других существ. И только в этом качестве он является моральной личностью. Но ведь и учёный, и представитель технической науки, и инженер-практик — также люди, и потому и они являются существами разумными, несущими (способными нести) ответственность. Такое заключение внешне может показаться достаточно простым. Однако отношения между людьми, с одной стороны, и между самими людьми и природой и живой средой, с другой, устанавливаются и функционируют не так просто. Традиционно техника и наука принимались, а часто и поныне принимаются за морально нейтральные. Вместе с тем их результаты и достижения могут применять как на добро, так и во зло человеку и обществу, и поэтому часто возникала проблема: что есть добро и что есть зло, что этично, а что неэтично. Обычно учёный или инженер рассматриваются как не несущие ответственности, вины, а их действия — вполне оправдываемы в глазах общества. Они оказываются не ответственными за свои открытия, научно-технические разработки и их применение. Замечу, однако, что великий физик А. Эйнштейн был несколько иного мнения. Он писал в Философы, без сомнения, не могут позволить себе выносить вердикты или давать указания, долженствующие быть принятыми «к руководству», о феномене техники и о проблемах технического мира; эти проблемы, однако, являются одновременно и несомненно также и широкими социально-философскими проблемами, и нам от них никуда не уйти. И они являются слишком неотложными, касаются слишком многого, не говоря уже о том, что они затрагивают всех нас без исключения, чтобы уступить их одним лишь техническим или политическим «практикам». Разумеется, последнее слово в разрешении этой неотложной глобальной проблемы философам, Паскаль называл разум «логикой сердца». Можем ли мы надеяться, что этот разум может победить в собственных интересах всех участников, всех заинтересованных, всех затронутых, включая и самих победителей? Мы должны на это надеяться и в этом направлении работать, если даже мы иногда и не замечаем, что часто одна лишь воля и желание становятся Примечание:К понятию «ответственность». Что такое ответственность? Нести ответственность значит: быть готовым или изъявить готовность при вынужденных обстоятельствах «отвечать за», отвечать кому-нибудь за что-то. Мы ответственны не только за нечто, за действие, за выполнение задачи, за обслуживание, и так далее, но также и по отношению к Но является ли совесть действительно последней инстанцией? Не является ли она слишком индивидуальным основанием общественной и коллективной ответственности? Можно ли утверждать, что тем, кто как считается, лишён совести, и тем, которые от него пострадали (например, при поступке какого-нибудь безумца), просто не повезло? Не является ли совесть скорее медиумом, голосом, взвешивающим ответственность при её применении в качестве критерия? Не предполагает ли она уже заранее некие масштаб («измерение»), стандарт, инстанцию? Или этой инстанцией является морально-практический разум, который поздний Кант интересным образом отождествлял с Богом? («Бог является морально-практическим разумом».) Но не является ли сам практический разум опять-таки лишь медиумом или органом, так сказать центром фиксирования, но не содержательной инстанцией? Во всех случаях мы ответственны перед разумом, и не в сопоставлении с ним. Разум, кроме того, не является органом, неким миниатюрным «устройством» в мозге, вменяющим или не вменяющим вину, а в кантовском смысле лишь регулятивной идеей (производства) идей. Так как мы уже обладаем такими идеями, мы могли бы вполне выйти за пределы формальной идеи морального разума как инстанции и делать сильный акцент на содержательных идеях как возможной инстанции, таких, например, как самоуважение, идея человечества или идея общества. Ответственны ли мы в отношении человечества, общества или закона? В известном смысле — несомненно; однако всё это — абстрактные понятия, но не живые личностные инстанции, не партнёры, которые могли бы привлечь меня непосредственно к ответственности или к отчёту. Ответственность в отношении |
|
Примечания: |
|
---|---|
Список примечаний представлен на отдельной странице, в конце издания. |
|
Оглавление |
|
|
|