Ханс Ленк:
Размышления о современной технике.
Введение

«Из-за исключительной важности вопроса: Что может статься с людьми? — техника оказалась сегодня главной темой в попытках понять положение, в котором мы находимся. Уже стало фактом вторжение современной техники и её следствий по существу во все сферы нашей жизни» ¹. Так писал знаменитый философ-экзистенциалист через несколько лет после окончания Второй мировой войны. И действительно, техническая мощь человека, превратившая самую ужасную из всех войн в битву технических средств, изобретение радара, в корне изменившее ведение войны против подводных лодок, война в воздухе, новые способы бесперебойного снабжения боеприпасами, приведшие к коренному повороту в методах ведения войны в Европе, достигли апокалиптического апогея в районе Тихого океана. Атомные бомбы, сброшенные американцами на Хиросиму и Нагасаки и унёсшие 20 тысяч жизней мирного населения, не только завершили войну против Японии, но и радикально и на длительное время изменили политическую ситуацию во всём мире. За последующие десятилетия разрушительная сила атомного оружия многократно увеличилась. Война между атомными державами оказалась невозможной, поскольку она привела бы гарантированно к уничтожению обоих противников.

Эта тема неизбежно должна была бы определять политический климат современного мира, и вскоре это действительно стало реальностью. Если бы современные атомные державы достигли соглашения об ограничении или даже об уничтожении атомного оружия, всё же сама угроза в её абсолютном значении уже никогда не исчезнет. Й. Р. Оппенгеймер, названный отцом атомной бомбы, видел это достаточно ясно. Он писал, что мир никогда больше не станет таким, каким он был раньше, совершенно независимо от того, что мы сделаем с атомными бомбами, так как наше знание об изготовлении атомной бомбы неуничтожимо. И какие бы мы не предпринимали меры предосторожности для защиты жизни в эту новую эпоху, нам всегда необходимо принимать в расчёт вездесущее, фактическое бытие этого знания, а также осознать тот факт, что данная ситуация уже ничем не может быть изменена. Вероятно, Оппенгеймер, знаток санскрита, во время первого испытательного взрыва атомного устройства в пустыне Нью-Мехико 16 июля 1945 года вспомнил слова Кришны: «Я тот, кто всё рушит, сотрясатель миров … Я — всемогущая смерть … и пришёл, чтобы истребить род человеческий» (Bhagavadgita — Satz XI, 32). Техника, как судьбоносная сила, и фаустическая наука новой физики сделали это возможным. Могут ли грешные люди политически или в рамках человеческой культуры вообще обуздать эту силу? От этого вызова техники зависит и жизнь на Земле. Вся история нашей культуры, наша философия, все наши интеллектуальные усилия должны быть направлены на противостояние этому вызову.

В Европе ещё Карл Ясперс предостерегал интеллигенцию от иллюзорного оптимизма относительно военного применения техники. К тому же техника и лежащая в её основе наука давно уже утратили свою моральную и политическую нейтральность и невинность. Интеллектуалы должны всё более думать о средствах преодоления нежелательных видов применения технической мощи. Нельзя больше безмятежно прогуливаться в элизиуме традиционной чистой культуры и игнорировать тёмные стороны применения научных и технических знаний. Это утверждение остаётся в силе и сегодня.

И всё же современные технику и науку нельзя рассматривать лишь как негативные факторы. Они ведь и позитивно изменили нашу жизнь в таких масштабах, о каких раньше люди и не мечтали. Приведённые в начале слова Ясперса впечатляюще подтвердились во всех областях жизни. И вряд ли есть необходимость в новых примерах для того, чтобы наглядно продемонстрировать, сколь сильно техника с помощью науки изменила жизнь людей, и, что всё ускоряясь, этот процесс идёт дальше. Теоретик-экономист Готтль-Оттлилиенфельд ещё в 1920-е годы указывал на феномен «саморегулируемого развития» в науке и технике. «Сплетение подсистем, — писал он, — мутации, влияние, взаимооплодотворение одной области другими ведут к установлению системной взаимосвязи, порождающей своеобразную спираль прогресса, на которой этот процесс постоянно расширяется и ускоряется» ².

Если наука и техника были раньше оторванными друг от друга сферами человеческой деятельности (следует отметить, что техника намного старше науки и во все времена существовали технические открытия вне рамок науки), то в наше время их взаимная связь неоспорима: наука делает возможными новые технические изобретения, технический же прогресс в свою очередь, например в приборостроении, в создании новых инструментов, и так далее, существенно способствует дальнейшим научно-теоретическим открытиям.

Американский философ Маккион говорил, что новые жрецы появятся из лаборатории. Социолог X. П. Бардт, называя учёных «шаманами модернов», наших современников, связывал образ этих шаманов — представьте себе! — не с учёными-обществоведами, а с техниками, физиками, химиками, одним словом — с представителями естественных наук и промышленности, которых сегодня называют технической интеллигенцией. Это — люди из лабораторий, но они действительно жрецы, которые совершают свои ритуалы, проповедуют и распространяют свою идеологию, служат мессы, производят магические действия, неважно, идёт ли речь о чёрной или белой магии. Однако действительно ли они являются магами наших современников, чудотворцами нашего технически-чудотворного мира? Но ведь они и в самом деле сделали былью многие чудеса, о которых древние только мечтали в своих мифах и сказаниях: от полётаов Икара до полёта Петерхена на Луну, мечты Геракла и Жюля Верна, или идеи и сюжеты почти каждого фантастического, а теперь и научно-фантастического романа? Кажущееся невозможным достигается быстро, действительные же чудеса техники живут несколько дольше, — слова, которые могли бы служить эпиграфом многих современных книг.

Кто, однако, знает этих творящих чудеса людей? Кто назовёт их имена? Творца «Фауста» и композитора, создавшего симфонию судьбы — пятую симфонию, Гёте и Бетховена, знают почти все, особенно люди более или менее образованные, но мало кто знает создателя-изобретателя лампы накаливания, катодных электронно-лучевых трубок, конструктора почти вездесущей телевизионной системы PAL. И все же: «Техника — это судьба» (Ханс Йонас), она наша судьба, и, пожалуй, в большей мере, чем пятая симфония Бетховена. Где мы должны искать причины этого незнания, в чём причина этой кажущейся безымянности исследователей? Только ли в групповом характере современных крупных исследований? Или может быть в необходимости соблюдения фирменной или военной тайны? Разумеется, причина заключается не только в этом, хотя, конечно, в крупное, значительное техническое достижение вложено ничуть не меньше фаустической изобретательности, богатства догадок и находок, а также интенсивного труда, чем в создание «Фауста», только может быть, без столь великолепного образного воплощения. Действует ли техника безлико, совсем как исторические законы, на которые человек не в силах влиять? Не думаю. И всё же, техническое сооружение, химический синтез, научную теорию легче оторвать от их создателей, от их авторов.

Однако независимо от этого эффекта деперсонализации, видимостного исчезновения создателя где-то «за спиной» своего творения, просматривается всё же техническая интеллигенция. Как только в обществе начали распространяться неуверенность и страх, завязавшиеся дискуссии по вопросам экологического кризиса, побочных последствий индустриализации, особенно в регионах её сосредоточения, обсуждавшиеся проблемы энергетического кризиса выявили достаточно чётко, что речь идёт о страхе перед техникой и о неуверенности в будущем. И это — в век планируемых больших систем, сложных и разветвлённых информационных и системотехнических разработок, в век автоматизации микрочипов!

В наш век высоких технологий техника всё больше приобретает политическое значение и вес, «маховую», быстро раскручивающуюся силу и бризантность. Техника, промышленность, хозяйство, политика оказались как бы в зубчатом зацеплении, в неразрывной связи. Возник и эскалируется дальше динамичный, даже саморазвивающийся техно-индустриально-политический комплекс.

Социальный философ Арнольд Гелен был первым, кто рассмотрел возникновение этого симбиоза техники, промышленности и политики. Он говорил о «явных судьбоносных процессах», возникающих и протекающих на базе социальных, экономических и политических суперструктур. «Огромные суперструктуры, — говорил он, — порождённые новой цивилизацией, становятся самостоятельными и «отчуждаются» (по терминологии Гегеля и Маркса); они как бы втискивают внешние и внутренние формы поведения человека в определённые формы приспосабливания, то есть «вталкивают» его в процесс, который лишь отчасти идёт добровольно и сознательно, но в большей части неосознаваемо; и это прежде всего в условиях, когда этот процесс состоит в изменении способов восприятия, форм мышления, да собственно также и изменения структур сознания, а не только в навязываемой извне необходимости постоянно принимать новые содержания и переваривать их» ³.

Прежде всего именно технику, естественные науки и промышленную систему следовало бы сегодня «видеть в их функциональной связи». По словам Гелена, этот комплекс с возрастанием исследований в промышленности и их развитием приобрёл самостоятельность и способность самодвижения, и он незаметно врывается в пространство культуры и общества, вместе взятых. Наряду с политической суперструктурой и её связью с институтами этот научно-технический комплекс приобрёл способность оказывать всеобщее и многостороннее воздействие. Гелен пишет: «Связь между наукой, техническим применением её достижений, обратным воздействием последних и промышленным использованием сама стала некой суперструктурой» ⁴, которая уже автоматизирована и этически совершенно индиферентна. Кроме этого комплекса, исследователи и социологи заговорили недавно о более общем явлении: о научно-технически-промышленном комплексе, который в качестве некой суперструктуры толкает наше общество вперёд, на путь его технизации.

Такого рода ярлыки обычно способствуют односторонней интерпретации сложных процессов, в частности представляя эти процессы как функционирование хорошо слаженной машины, и в этом автоматизме практически уже не остаётся места для ответственности: её некому вменять. Специалист по информационным системам Клаус Хефнер утверждает, будто ответственность уже сама по себе как бы «встроена» в системы. Речь, по-видимому, идёт о так называемом «техническом государстве», в котором все проблемы якобы автоматически становятся проблемами только науки и техники и решаются «на лучшем пути и лучшими средствами науки» ⁵, и так далее. Перед нами может оказаться тот самый «технический монстр», о котором писал в 1960-х годах Хельмут Шельски.

Быстро расширяющиеся области применения компьютеров, информационных и электронных систем, а также электронных устройств по обработке данных в управлении и экономике иллюстрируют эту тенденцию и проливают свет на связанные с ней опасности.

Ещё в начале 1970-х годов я уже предвидел эту тенденцию. Несколько позднее, и в других терминах, её описал Даниэл Белл. Но об этом более детально ниже.

Научные основы всего этого процесса были заложены, разумеется, ещё до 1970-х годов, за исключением, однако, одного центрального элемента: конструирования и изготовления в 1972 году миниатюрных микрочипов (печатных микросхем, являющихся решающим предварительным условием повсеместного внедрения широко распространённых и достаточно централизованных микроэлектронных информационных и системных технологий). Другие фундаментальные научные открытия и крупные технические достижения также относятся ко времени ещё до 1970-х годов, а некоторые — даже до 1960-х годов. Поэтому вполне корректным было бы следующее общее утверждение: за немногими исключениями, именно научные теории первой половины нашего столетия и базисные технологии, возникшие в годы Второй мировой войны и непосредственно после её окончания, являются факторами, определившими основные черты и характер систематического взаимодействия и взаимопроникновения науки и техники, с одной стороны, и техно-структуры, промышленности, общественности и общественного мнения — с другой.

В то же время достаточно чётко выявились решающая стратегическая роль и новое политическое значение технической интеллигенции и прикладных наук во многих сферах жизни общества.

Однако именно сегодня техническая интеллигенция вкупе с техникой стала предметом всяческих пересудов, а инженеры и вообще техническая интеллигенция оказались в глазах нации мальчиками для битья, своего рода козлами отпущения «технического менэтэкела», грозящей катастрофы. На нас внезапно обрушилась новая волна разочарования техникой, враждебного отношения к ней. Так называемая «Зелёная революция» уже не представляет собой, как в былые времена, движение за селекцию и выращивание более урожайных и холодостойких сортов пшеницы и риса, она стала насквозь идеологизированной, альтернативой и, в известном отношении, антипрограммой техники. Не является ли это реакцией на прежнюю чрезмерную веру в возможности техники и основанные на ней иллюзорные ожидания «технического рая?» Рая, о котором когда-то весьма оптимистично мечтали позитивисты и материалисты прошлого века? В подтверждение сказанного мною я хотел бы привести здесь цитату из книги Людвига Бюхнера (1898) с весьма характерным названием «На смертном одре столетия» (Am Sterbelager des Jahrhunderts): «Тысячелетия над миром господствовали мифические, мистические и субъективные идеи. Близится время, когда господство перейдёт науке, объективной достоверности» ⁶.

Однако является ли описываемый здесь феномен результатом чрезмерных и напрасных ожиданий благ от науки и техники? Что же мы — свидетели некоего диалектического перехода в свою противоположность?

Поворот общества в его отношении к технике был в два последних десятилетия ошеломляющим, и это ясно показывают данные Института демоскопии в Алленсбахе. Если (в 1972 году) 72 процента населения считало технику «скорее за благо», а лишь 3 процента — «скорее проклятием», то первый показатель снизился до 50 процентов в 1976 году и до 30 процентов в 1981 году; второй же показатель поднялся до 18 процентов. Следовательно, вместо трёх четвертей населения теперь технику считают благом только одна треть! И почти одна пятая часть — в шесть раз больше, чем в 1972 году — считает технику проклятием! У молодёжи (возраст — от 16 до 20 лет) картина ещё более разительная: «благословляющих» технику в 1972 году — было 83 процента, а в 1981 году — 23 процента. Во всяком случае данные 1980-х годов свидетельствуют, что около 13 процентов всего населения Федеративной Республики Германии и одна пятая часть молодёжи выразили ясно высказанную враждебность по отношению к технике. И только совсем недавно наметилось некотором снижение пропорции этого недоверия технике.

Мы должны сегодня достаточно ясно указать на возможности технической интеллигенции оказывать политическое влияние в стратегических направлениях нашего открытого общества через каналы телевидения, на различных дискуссиях по вопросам окружающей среды, энергетики, по проблемам гражданских инициатив.

Важно, и стало уже традиционным, постоянное сотрудничество, а также и участие технической интеллигенции в экспертных комиссиях с полуисполнительскими функциями (например, при определении степени допустимости, скажем, когда есть опасность выделения вредных веществ), при разработке контрольных предписаний, и так далее. И хотя техническая интеллигенция в парламентах представлена довольно многочисленно (правда, не так многочисленно, как, например, представлены другие группы: служащие, преподаватели всех рангов), она ещё не смогла утвердить себя на политической арене достаточно прочно, ещё недостаточно самоопределилась и плохо организована политически. Несмотря на это, именно сегодня мы не можем недооценить её шансы оказывать влияние на общественное мнение в столь чувствительных для общества вопросах, как те, которые мы рассматриваем на этих страницах. Конференции различных объединений и союзов инженеров, посвящённые общественно-научным проблемам техники, семинары на гуманитарные темы для руководителей и руководящих органов промышленности, как и существующие вот уже несколько десятилетий общественно-научные и социально-философские подразделения в рамках исследовательской группы «Человек и техника» Союза немецких инженеров, в которой последние годы внимание всё более сосредоточивается на социально-политических проблемах, — всё это показывает явный сдвиг в работе различных объединений инженеров.

В этих условиях меняются как характер труда инженеров, так и они сами. Представление об их только «материально-технической деятельности» постепенно уходит в прошлое.

Высококвалифицированный, перспективный инженер всё больше отходит от технического производства или от своей основной технической работы, ради которой он, собственно, и получил образование и подготовку; ему приходится посвятить себя задачам управления, ответственности и производительности, что приносит ему более высокий престиж (и доходы, конечно). Такая новая форма деятельности может, однако, быть успешно осуществлена инженером лишь тогда, когда всё больше проблем и вопросов нетехнических областей обсуждаются, изучаются и осваиваются самим инженером, когда в планы его обучения включаются междисциплинарные, но тесно связанные с его специальностью, например, общественно-научные курсы. В них должны подчёркиваться значимость представлений о социальных ценностях, способность к гуманной ориентации, когда речь идёт о благе общества в целом.

Обобщённая теория технических, проектных и системных наук находится, к сожалению, ещё в зачаточном состоянии. Такого рода обобщающее учение о технических науках, или, по терминологии профессора Гюнтера Рополя, некая «всеобщая технология» (Allgemeine Technologie), развивается параллельно и в связи с обшей теорией систем, прикладным системным анализом и системотехникой, а также общетехническими и другими системными науками.

В целом же традиционная философия техники игнорировала — и почти полностью — социальные факторы и исторические условия и истолковывала феномен техники, и даже саму сущность техники, через те или иные (притом различные) основные её черты. Многостороннюю (мультифункциональную), учитывающую многие факторы, социальную философию техники можно создать лишь с одновременной разработкой социологии техники и социологии самой технической интеллигенции. Философия техники (техника сама, по своему существу является социальным феноменом) без социологии технической интеллигенции была бы пустой, а социология техники и технической интеллигенции без учёта социально-философских аспектов в их историческом контексте была бы слепой, если использовать перефразированное выражение Канта.

Предпосылкой разработки и решения многих из названных междисциплинарных проблем является всё-таки то, что включение технических феноменов и проблем в другие сферы общественной жизни должно исследоваться целенаправленно и эмпирически быть как бы обращено к этим сферам. Такого рода исследования не могут ограничиваться рамками одной единственной дисциплины. И поскольку сегодня при осуществлении крупных технических проектов речь всегда идёт о системных проблемах, выходящих за рамки одной данной дисциплины, особенно в области экологической техники, энергетики, техники средств связи, и так далее, то здесь необходима обусловленная самим таким проектом совместная междисциплинарная работа инженеров, представителей социальных наук, специалистов по научному планированию и теоретиков науки.

Для того чтобы философия техники стала ближе к действительности, к практике, помимо участия в этом процессе так называемых «генералистов» или «универсалистов», таких, например, как системные методологи и аналитики, важны и критические коррективы, которые могли бы внести специалисты в области теории науки, то есть философы. В этом плане сегодня всё более отчётливо проявляется заинтересованность представителей некоторых технических наук и проектировщиков. Вклад же общественных наук оставляет пока желать много лучшего. Ещё не созданы практически ориентированные социология и философия техники, нет ещё и научной теории самих технических наук. Я уже не говорю о том, что социологический и философский анализы не должны носить характера «общих разговоров», они должны быть приземлены и близки к научной и технической практике.

Как теперь стало уже совершенно ясно, проблемы технические почти всегда представляют собой также и социотехнические и социальные, а в большинстве случаев также и социально-философские проблемы. И они слишком важны, чтобы их можно было оставлять на попечении одних лишь учёных — представителей технических наук или превращать их в некие назидательные положения, приложенные в качестве побочных рассуждений. В столь же малой мере социотехнические проблемы могут исследоваться одними представителями общественных наук. В этом процессе несомненно должны принимать активное участие заинтересованные представители технической интеллигенции.

Всем участникам таких исследований — политикам, учёным, инженерам, проектировщикам и так далее — следовало бы осознать огромную значимость того положения, что эффективное междисциплинарное обеспечение и принятие во внимание множества перспектив, содействие универсалистов могут помочь нам уверенно, во всеоружии встретить опасности, связанные с односторонней деятельностью специалистов, с сиюминутными установками политиков, выработанными ими только «применительно» к периоду пребывания у власти на выборный срок. Это позволит требовать, чтобы политические решения не принимались по технократическим рецептам и непременно придерживались принципов гуманности, свободы и ответственности. Модели, предложенные технократами, или модель «одномерного общества» Маркузе слишком глобальны и односторонни, чтобы на их основе можно было бы воспроизвести и научно описать отношения, возникшие в сложно-структурированных, плюралистических индустриальных обществах. Эти модели вообще не годятся в качестве методов и средств анализа современного общества, хотя в них и отмечены — и отмечены верно — некоторые опасные его тенденции.

Необходимо сделать всё возможное, чтобы в открытой дискуссии, при планировании, в консультациях специалистов, при подготовке, дальнейшем образовании и совершенствовании технической интеллигенции принимались во внимание и учитывались на практике также и подходы общественных наук, их ценностные и целевые установки и аспекты.

Гуманность и гуманизация несовместимы с бескомпромиссными экстремистскими требованиями, крайними суждениями или абсолютными тотальными решениями; они — дело лишь разумной меры во всём, к чему ещё в древности призывал Аристотель.

Высказанные здесь суждения основываются на сократической предпосылке, являющейся практически-философским фундаментом для деятельности всех осознающих свою ответственность руководящих сил сегодняшнего технически-индустриального общества. Эта предпосылка заключается в формировании основного направления поведения деятельного, преобразующего действительность, но в то же время ответственного перед идеей человечности и её реализуемости Homo faber. На это можно, конечно, возразить, что это — утопия. Но ведь должно же существовать мужество нашего разума создавать необходимые для жизни утопии, мужество, несмотря ни на что, обращаться к истокам человечности? И это мужество не должно быть утрачено при любой критике различных путей и методов, стратегий и методологий, в том числе и в философских дискуссиях о технике и о мотивации действий инженеров и техников. Прагматическая социальная философия техники и технической интеллигенции обязана быть человечной, гуманной.

Техническая интеллигенция — не тайная секта, не заговор экспертов, ставящих перед собой цель захватить некую тайную власть над обществом. Технический заговор существует лишь в воображении критиков техники. Инженеры и представители естественных и точных наук в промышленности и в управлении обществом не являются «агентами» некоего технологического имперализма, не являются сторонниками технологического империатива, лозунги которого гласят: «Делай всё, что можно сделать! Произвести всё, что можно произвести!» Техническая интеллигенция отвергает подобные призывы, и не только потому, что осуществить это невозможно, но и из разумных соображений воспрепятствовать произволу в технической и инженерной деятельности.

Инженеры не являются ни империалистами, стремящимися к господству, ни какими-то злодеями, ни несговорчивыми технократами и антидемократами. Они не являются также волшебниками или магами, способными творить чудеса, хотя кое-какие чудеса они всё-таки «сотворили».

Согласно провозглашённому Фрэнсисом Бэконом принципу, преодолеть природу можно, лишь подчиняясь ей. Некоторые видят в этом бэконовском призыве стремление «перехитрить» природу через подчинение ей. Однако перехитрить природу просто невозможно. И эту горькую истину мы теперь, наконец, поняли. Бэкон же прежде всего подразумевал ответственность за природу. А сегодня мы уже говорим: ответственность перед природой, перед системами и перед живыми существами в природе, которые благодаря техническому прогрессу попали в зависимость от нас. Таковы установки техники и её философии. Поэтому нет оснований обвинять инженеров и техников во всех сущих грехах, в систематическом насилии над природой и в утрате совести за бездумное создание и применение любой техники ради самого технического прогресса. Нам нужна не единоокость технологических циклопов, как некогда говорил Фридрих Георг Юнгер, а трезвые анализы и программы, и прежде всего — ответственность и её ясное осознание.

Честность дискуссий, осознание возрастающей ответственности и мудрые ограничения: вот что нам нужно сегодня. Так будем и останемся человечными во всем! Инженеры и техники — не маги и не волшебники, и это они должны объяснить другим. Современный инженер, соединяя в своей деятельности успехи и неудачи, может сказать вместе с древнеримским писателем Теренцием:

Homo sum et humani nil a me alienum puto!

Я человек и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо!