Элвин Тоффлер:
Метаморфозы власти.
Часть VI. Метаморфозы власти на планете.
Глава 33. Триады: Токио — Берлин — Вашингтон

До недавнего времени Япония была односторонне развитым государством. Если влияние государства в мире обычно определяется его военным потенциалом, богатством и знанием, то Япония до самого недавнего времени держалась на одной-единственной опоре из этой силовой триады, примерно так же, как и Советский Союз. Вместо ядерного оружия и эквивалента Красной Армии могущество Японии составляла наличность. И немалая. Однако колченогие стулья, как это печально известно, — неустойчивы. И даже у богатства есть свои пределы. Именно по этой причине Япония сейчас и стремится к могуществу равновесия в соотношении сил.

Японское неядерное вооружение

Первоначально втянутая под давлением Вашингтона в военные расходы ⁵⁰¹, ещё совсем недавно Япония нуждалась в некотором побуждении к наращиванию своих вооружённых сил. А то, что было совершенно немыслимо после Хиросимы — представление о Японии как ядерной державе, — больше не рассматривается как нечто вообще не подлежащее обсуждению. Напротив, некоторые японские «ястребы» явно оживились.

Военный бюджет Японии занимает в настоящее время третье место в мире после Соединённых Штатов и Советского Союза. Её «ястребы», судя по критическим замечаниям в их адрес, хотят теперь вывести военное значение страны за пределы непосредственно японских территориальных вод, подписать с какой-нибудь соседней страной договор о взаимной безопасности, наделяющий Японию вполне определённой функцией стража порядка в регионе, а также оснастить военно-морской флот авианосцем, что способствовало бы значительному увеличению радиуса действия японской военной мощи.

Нарождающемуся военно-промышленному комплексу ⁵⁰² Японии не терпится создать собственный истребитель, ракеты и другое новейшее вооружение. Все отрасли тяжёлой промышленности, представленные такими компаниями, как «Фудзи», «Кавасаки», «Ниссан», «Мицубиси» и «Комадзу», производят военную продукцию по лицензии США. После напряжённых переговоров с Соединёнными Штатами в процессе разработки находится совместный проект создания новейшего истребителя FSX, использующего радиолокатор с фазированной антенной решёткой, новейшие композиционные материалы и прочие передовые технологии. В Японии проводятся также исследования по созданию ракетной обороны.

Япония принадлежит не просто к числу агрессоров, а агрессоров, несущих ответственность за собственные преступления. После Второй мировой войны её военщина находится под неусыпным контролем со стороны гражданского населения, а любое социологическое обследование свидетельствует, что японский народ настроен гораздо миролюбивее американцев. И всё же трудно предположить, как долго сохранятся эти настроения, если между Вашингтоном и Токио возникнут разногласия. Однако не вполне ясно, какую роль могла бы сыграть японская военщина в Юго-Восточной Азии, если бы: 1) произошло дальнейшее ослабление вооружённых сил США или был осуществлён вывод отсюда их войск, либо 2) война или революция поставили бы под угрозу громадные капиталовложения Японии в этом регионе.

Политическая нестабильность, нарастающая от Пекина и Гонконга до Манилы, вынуждает соседей Японии по региону настороженно следить как за перевооружением Японии, так и за после-вьетнамским сокращением присутствия в регионе американцев, отводом их войск из Южной Кореи и сокращением в Америке общей суммы ассигнований на военные нужды.

Теперь уже в Японии дело идёт к военной самостоятельности, первоначально выразившейся в учтивейшем намеке на то, что отпала необходимость в вооружённых силах США как в самой Японии, так и во всем регионе.

В 1988 году бывший премьер-министр Японии Нобору Такесита ⁵⁰³ чётко определил перспективы наращивания вооружённых сил страны. Он заявил в Академии обороны, что Японии необходимо подтянуть свою военную мощь до высокого уровня нового экономического влияния. Япония стремится срочно сбалансировать свою триаду.

Годзилла ⁵⁰⁴ экономики

Богатство Японии — другая опора её могущества — уже настолько хорошо обосновано документально, что практически нет никакой необходимости рассматривать его здесь подробно. В 1986 году Япония стала крупнейшей в мире страной-кредитором. В 1987 году совокупная стоимость всех акций на Токийской фондовой бирже намного превзошла стоимость акционерного капитала Нью-Йоркской фондовой биржи ⁵⁰⁵. Японские банки и компании ценных бумаг считаются сейчас крупнейшими в мире. Скупка японцами первоклассной американской недвижимости, включая такие объекты культурного и исторического значения, как крупнейший в мире киноконцертный зал «Рэдио-сити» ⁵⁰⁶ или киностудия «Коламбия Пикчерс» ⁵⁰⁷, разожгла в Соединённых Штатах Америки антияпонские страсти. То же самое происходит в Европе и Австралии. Между тем правительство США оказалось в зависимости от японских инвесторов, обеспечивающих почти треть фондов, необходимых для покрытия его дефицита, и опасалось, что неожиданный отказ от этой поддержки мог бы пагубно сказаться на экономике США.

Скопление таких фактов способствовало появлению прогнозов, будто Япония станет экономической Годзиллой и следующие 50 лет будет господствовать на всей земле.

Однако ракета японской экономики никогда не сможет выйти на орбиту. Стремление экспортировать товары и в особенности капитал столкнётся с неуклонно нарастающим упорным сопротивлением и все усугубляющимися условиями торговли и инвестирования. В свою очередь, трения, которые возникнут между богатейшими государствами, вытеснят большую часть японских инвестиций в экономически менее развитые страны, где потенциально одинаково велики как риск, так и «плата за страх».

Если же значительная часть войск США будет возвращена из Европы домой, то представляется вполне вероятным, что бюджетный дефицит США может пойти на убыль, способствуя дальнейшему упрочению позиции доллара и снижению учётной ставки иены, что, в свою очередь, замедлит заокеанскую экспансию. А это, среди прочего, неизбежно подхлестнет в Японии и цены на нефть, розничная торговля которой осуществляется здесь в долларах.

Норма сбережений ⁵⁰⁸ в Японии, уже снижающаяся, будет продолжать своё дальнейшее падение по мере того, как у потребителей всё большим спросом будут пользоваться удобства и досуг, а быстро увеличивающееся старшее поколение станет проедать свои сбережения, накопленные за годы работы. В свою очередь, обе эти тенденции в экономике указывают на завышенные ставки процента и замедленный рост в течение длительного периода.

Хуже того — что известно каждому японцу, — японская экономика похожа на венчающий шапку пены самый большой пузырь, готовый лопнуть от малейшего прикосновения. Если это случится, последствия такого события незамедлительно скажутся на и так уже нестабильной Токийской фондовой бирже и, расходясь кругами, ударят по Уолл-стрит, Цюриху и Лондону ⁵⁰⁹.

Более того, у Японии накопились долги по социально-политическим проблемам, давно не получавшим своего решения. Обе основные партии дискредитировавшей себя громоздкой и коррумпированной политической системы уже не отвечают требованиям новой действительности. (Либерально-Демократическая партия слишком зависит от голосов сельских избирателей, а ей надо укреплять свои позиции в городах. Социалисты закрепились в городах, но никак не могут избавиться от своих устаревших экономических и политических догм.)

В грядущем десятилетии Япония окажется ещё более нестабильной, чем ныне, ибо эра линейного развития уже близится к концу.

Гонки дзюку

Знание гораздо важнее оружия или благосостояния, которые всё больше и больше от него зависят. После уроков японские школьники нередко посещают дзюку, или дополнительные занятия в специально организованной с этой целью школе, где они могут повышать или закреплять свои знания. Японцы всей страной на несколько десятков лет были зачислены в одну огромную дзюку, сверхурочно работая во имя развития основного источника могущества страны — её базы знаний.

Начиная уже с 1970 года вся Япония совершенно сознательно и с энтузиазмом включилась в борьбу за создание информационно оснащённой экономики. Однако за формирование потенциала НИОКР своего технического развития она принялась ещё раньше. В 1965 году число учёных и инженеров на 10 000, работающих в стране, в целом составляло примерно треть от соответствующего числа в Соединённых Штатах Америки ⁵¹⁰. К 1986 году это соотношение уже перекрыло американский коэффициент. Стремительно возросла «плотность знания» в среде трудовых ресурсов Японии.

Япония прорывается вперёд почти во всех новейших отраслях науки — от биотехнологии до космических исследований. Она обладает большим капиталом как для финансирования собственных НИОКР, так и для инвестиций во вновь создающиеся компании высоких технологий в любой части света. Она раздвигает границы сверхпроводимости, материаловедения и робототехники. В 1990 году Япония стала третьей страной — после Соединённых Штатов и СССР, — пославшей к Луне беспилотный космический аппарат.

Поразительными оказались и её успехи в производстве полупроводниковых чипов ⁵¹¹.

Однако всемирный научно-технический марафон только ещё начался, а общетехнологическая база Японии всё же запаздывает. Ещё и теперь Япония расходует в 3,3 раза больше денег на оплату роялти ⁵¹², патентов и лицензий на зарубежную технологию, чем получает от продажи собственных. 60 процентов этих проплат уходит в Соединённые Штаты Америки. Япония, несомненно, слаба в таких областях, как архитектура параллельного вычисления, вычислительная гидрогазодинамика ⁵¹³, фазированная антенная решётка и другие новейшие технологии, связанные с радиолокацией.

Более того, у Японии, вырвавшейся вперёд в производстве компьютерных чипов и аппаратно-технического обеспечения, слабым местом продолжает оставаться программное обеспечение — область, которая постепенно занимает ключевую позицию. Вокруг проекта пятого поколения компьютеров в Японии была раздута немалая шумиха, однако попытка «большого скачка» не оправдала возлагавшихся на него надежд и оказалась неудачной ⁵¹⁴.

Финансировавшийся MITI (министерством внешней торговли и промышленности) проект расписывался как японский аналог первого советского искусственного спутника Земли. Восторги по поводу прогресса были настолько бурны, что в 1986 году доктор Акира Исикава из университета Аояма Гакуин в Токио заявил, что японцы считают проект пятого поколения «почти мандатом своего выживания, залогом… своей независимости и самостоятельности». К 1988 году стало уже совершенно очевидно, что проект столкнулся с серьёзными затруднениями, возникшими в результате нечёткого планирования, технических проблем и неумения создавать такие побочные продукты, которые представляли бы определённый коммерческий интерес. В 1989 году был подготовлен отчёт о весьма скромных результатах. Но гораздо важнее, пожалуй, то, что Япония отстала и с развитием той «мета-базы», которая используется при создании собственно программного обеспечения.

Недавно проведённое обследование показало, что 98 процентов японских административных руководителей (СЕО) ⁵¹⁵ допускают превосходство США в создании программного обеспечения, 92 процента согласны, что Соединённые Штаты все ещё продолжают занимать лидирующее положение в создании искусственного интеллекта и супер-ЭВМ, 76 процентов думают то же самое о системе автоматизированного проектирования и о машинном моделировании.

Поэтому-то уже на первых раундах гонки НИОКР Соединённые Штаты идут впереди. Япония быстро набирает темп, но бежать предстоит ещё много кругов.

Знание и могущество человека совпадают, однако речь здесь идёт не только о научно-технических достижениях. Есть нечто такое, сущность чего Япония понимает гораздо лучше, чем Соединённые Штаты Америки. Как при игре в шахматы и ведении войны, так и в условиях коммерческой конкуренции и научного соперничества первостепенное значение имеет извечное правило: «Знай своего противника». И вот уж тут-то Япония оставила всех далеко позади.

Япония знает о Соединённых Штатах неизмеримо больше, чем Соединённые Штаты знают о Японии. Поскольку Япония несколько десятилетий находилась в военной и политической зависимости от Соединённых Штатов и принимаемые Америкой решения имели для неё первостепенное значение, то Японии пришлось изучить Америку самым подробным образом.

Поэтому на протяжении десятилетий японцы колесили по всей Америке, осваивая Соединённые Штаты Америки от «Кремниевой долины» (Кремниевой долины) — на западе до Вашингтона и Уолл-стрит — на востоке, от Гарварда и МТИ (Массачусетского технологического института) — на востоке до Стэнфорда — на западе, посещая тысячи офисов деловых людей и кабинетов правительственных чиновников, научные лаборатории, школы и частные дома, совершенно сознательно стремясь как можно больше узнать о том, чем живёт Америка — и не только в коммерческом или политическом плане, но и в культурном, психологическом, социальном отношении. Но было это не столько промышленным шпионажем (хотя, конечно же, не обходилось и без этого), сколько проявлением глубоко укоренившегося в японцах пытливого интереса к внешнему миру и поиском ролевой модели.

После революции Мэйдзи ⁵¹⁶, покончившей с трехсотлетней изоляцией Японии от всей остальной планеты, японцы бросились восполнять пробелы своего вынужденного неведения и превратились в самую читающую газеты ⁵¹⁷ нацию в мире, особое внимание проявляющую к сформировавшимся за рубежом социальным установкам и испытывающую неодолимую тягу к дальним странствиям.

Этот пытливый интерес резко контрастировал с чрезвычайной узостью кругозора у американцев. Заносчивая надменность мировой державы, внутренний рынок настолько огромный, что можно было себе позволить рассматривать экспорт как нечто второстепенное, снисходительная покровительственность победителя и непроизвольный расизм приоритета собственной белокожести — все это не способствовало тому, чтобы Соединённые Штаты Америки постарались узнать о Японии больше, нежели о каких-то экзотических диковинках, в числе которых фигурировали, главным образом, гейши и совместное мытье в общественных банях. Интерес к суси ⁵¹⁸ возник позже.

В то время как 24 000 японских студентов поспешили отправиться на учёбу в Соединённые Штаты Америки, менее 1000 американцев ⁵¹⁹ потрудились проделать путешествие в обратном направлении.

Японцы поистине усерднее любой другой нации трудятся над развитием знаний в различных областях, что и позволяет объяснить, почему им удаётся успешно сбывать свои товары в Соединённых Штатах Америки, а фирмам США при проникновении на японский рынок пришлось бы преодолевать двойные трудности, даже если бы вдруг исчезли все торговые ограничения.

И всё же японская база всеобщего знания испытывает некоторый дефицит по нескольким параметрам. Собственные её расистские ценностные ориентации сказались на полной неподготовленности Японии в вопросах этнической принадлежности и неспособности понять её значение в мировой экономике.

Хваленая японская система образования, которую многие педагоги и крупнейшие предприниматели США по своей наивности взяли себе за образец, у себя дома подвергалась ожесточённой критике за чрезвычайную зарегламентированность и подавляющие творческую активность методы. На стадии начального образования союзы учителей и чиновники от педагогики подавляли всякую попытку предложить что-нибудь новое. А высшему образованию в Японии явно не хватало прославленного качества её промышленных товаров. «Акура» ⁵²⁰ в Японии получаются гораздо лучше, чем выпускники университета.

Япония лидирует в мире по распространению внеинтеллектуальных электронных сетей и разработке телевидения высокой чёткости, но плетется в хвосте Соединённых Штатов и Европы в сокращении объёма вмешательства государства в деятельность средств массовой информации и разрешения полномасштабного развития кабельного телевидения и прямого спутникового вещания, что способствовало бы образной и идейной диверсификации, столь необходимой для поощрения новшеств в области культуры.

Однако самое слабое место у Японии — это экспорт достижений культуры. В современной Японии есть замечательные писатели, художники, архитекторы, хореографы и кинематографисты, но мало кто из них известен за пределами Японии, да и те оказывают незначительное влияние.

В стремлении добиться сбалансированного могущества Япония начала крупномасштабное наступление на культурном фронте — и начала его в таких непосредственно связанных с экономикой сферах, как мода и промышленный дизайн. Теперь она переходит к массовым видам искусства, включая телевидение, кино, музыку и танцы, а также к литературе и изобразительному искусству. Недавно учреждённая Императорская премия, задуманная как аналог Нобелевской премии и субсидируемая Ассоциацией японского искусства, свидетельствует о решимости Японии играть важную роль в международных культурных связях.

И тем не менее Япония сталкивается с почти непреодолимым препятствием на пути распространения за границей своих идей и культуры. И препятствие это — её собственный язык. Некоторые шовинистически настроенные японские учёные настаивают на некоем мистическом ореоле и непереводимости японского языка, на том, что он обладает некоей уникальной «душой». На самом же деле поэты и переводчики знают, что все языки в какой-то мере непереводимы, поскольку различны сами схемы категоризации и аналогии, запечатлённые в них. Однако тот факт, что по всей земле только лишь 125 миллионов человек говорят по-японски, представляет собой серьёзное препятствие на пути Японии к достижению сбалансированного мирового могущества. Вот почему Япония гораздо упорнее, чем какие-либо другие страны, продолжает энергичную работу над компьютеризованным переводом.

Японии предстоит другое, ещё более сложное испытание: как справиться с надвигающейся демассификацией общества, которое было распропагандировано в убеждении, что гомогенность — это всегда благо. Более десяти лет назад антрополог из университета Софии ⁵²¹ Кадзуко Цуруми отмечал, что в Японии гораздо больше разнообразия, чем признается руководством. Но разнообразие проявлялось в рамках гомогенизированного общества Второй волны. Когда же Япония вступит в эру Третьей волны, то она столкнётся с потенциально взрывоопасным воздействием гетерогенизации.

Неприятие Японией социального, экономического и культурного многообразия прямо и непосредственно связано с длительным серьёзным ослаблением их позиции в стране.

Сегодняшние японцы уже перестали быть «экономическим курьезом» — в чём их однажды обвинили, а их национальное могущество больше не покоится на одной-единственной опоре своей силовой триады. Однако они все ещё серьёзно отстают от Соединённых Штатов в наиболее важных аспектах состязания в могуществе — умении формировать и распространять идеи, информацию, «имидж» и знания.

При столь разнообразных, требующих размещения ресурсах могущества ведущие японские деловые и политические круги не располагают чёткой интернациональной стратегией. У верхних эшелонов власти есть лишь некоторый консенсус относительно известных ключевых задач внутри страны, которые сводятся к подъёму отечественной экономики и сокращению необходимости в экспорте, повышению качества жизни за счёт увеличения досуга и регенерации чрезвычайно загрязнённой окружающей среды.

Однако японская элита пребывает в состоянии глубокого раскола относительно внешней экономической политики, не имея чёткого представления о том, какую же роль в мировом сообществе Япония должна сыграть в будущем, если вообще она будет её играть. Одно из направлений внешнеэкономической стратегии предполагает, что со временем мир разобьётся на регионы, а дело Японии — доминировать в восточноазиатско-тихоокеанском регионе. Что подразумевает сосредоточение здесь инвестиций и иностранной помощи, а значит, надо тихо, мирно и спокойно готовиться к роли регионального жандарма. Политика подобного толка снижает степень защищённости Японии от американского и европейского протекционизма.

Другой подход в качестве возможного варианта предлагает, чтобы Япония, наоборот, сосредоточивала всё своё внимание на экономике развивающихся стран, вне зависимости от того, где они могут находиться. Предполагается, что Япония бросит все силы на создание электронных инфраструктур, которые понадобятся этим странам, если им нужно будет включиться в мировую экономику. (Стратегия такого рода удовлетворяет насущную потребность медленно развивающихся стран мира, вовлекает в работу технические силы Японии и позволяет, так сказать «электронно», завязать экономику этих стран на японскую.)

Третья же стратегия, имеющая в настоящее время, пожалуй, самую широкую поддержку, рассматривает миссию Японии на глобальном, не ограниченном никаким конкретным регионом, уровне. Те, кто поддерживает этот вариант (сторонники данной позиции), настаивают на «глобальной миссии» вовсе не потому, что усматривают в мировом господстве некую мессианскую роль Японии, а потому, что полагают, будто японская экономика столь крупномасштабна, столь разнообразна и столь быстро развивается, чтобы ограничиваться каким-то одним регионом или группой стран.

Именно эта клика «глобалистов» настояла на отправке военно-морских кораблей на помощь Соединённым Штатам и их союзникам по защите Персидского залива во время ирано-иракской войны. Эта же самая группа поощряет кредитование Восточной Европы, усиление дипломатической роли Японии на мировой арене, захват ведущих позиций в Международном валютном фонде. Международном банке реконструкции и развития и других глобальных институтах.

Не многое прояснится и тогда, когда Япония остановит свой выбор на одной из трёх стратегий. Японский путь — это скорее всего путь компромиссов. Проницательным наблюдателям ещё представится возможность порассуждать, каким же концом упадёт бамбуковая палка. Вот тогда-то мир впервые и ощутит реальную отдачу от продвижения Японии в день завтрашний.

Новая восточная стратегия

Конфликт в капиталистическом мире будет усиливаться, по мере того как честолюбивые замыслы Японии будут приходить в столкновение с притязаниями основных участников политической игры — Соединённых Штатов и Европы, вызывая в памяти строки, написанные 23 августа 1915 году: «… возможны и Соединённые Штаты Европы, как соглашение европейских капиталистов… о чем? Только о том, как бы сообща давить социализм в Европе, сообща охранять награбленные колонии против Японии и Америки»… ⁵²²

Автором их был малоизвестный революционер по имени Владимир Ильич Ленин, ещё не ставший руководителем Советского Союза. А как бы он представил современные события?

Как и крушение коммунизма, стремление к западноевропейской интеграции было запущено в действие наступлением Третьей волны с её новой системой создания богатства. По словам Джанни де Микелис, Председателя Совета Министров иностранных дел Европейского Сообщества (ЕС), «интеграция была политической реакцией на необходимость перехода от индустриального общества к постиндустриальному». Де Микелис прогнозирует колоссальный бум, когда рыночная экономика получит распространение в Восточной Европе. Однако картина не столь радостна.

Падение марксистско-ленинских правительств в Восточной Европе дало народам их стран почувствовать вкус свободы и ощутить дуновение надежды. Однако оно же внесло изменения в условия трёхсторонней борьбы между Европой, Соединёнными Штатами и Японией, создало силовой вакуум и вывело Западную Европу на уровень новой и неожиданной стратегии.

Допустим, что европейский регион остаётся мирным, не считая бурлящих зон этнических конфликтов в Югославии, Болгарии, Румынии и где-нибудь ещё. Допустим также, что демагоги не затеют пограничных споров между немцами, поляками, венграми и румынами, что здесь не возникнет военных конфликтов, гражданских войн и прочих переворотов. Допустим ещё, что Советский Союз не разобьётся на ослеплённые взаимной ненавистью осколки. (Советские газеты предаются рассуждениям на тему, что даже само «понятие» Союз Советских Социалистических Республик, возможно, «исчезнет с политической карты мира».)

И если несмотря ни на что в регионе возобладает относительная стабильность, наиболее вероятная перспектива для Восточной Европы: как только Советский Союз оттуда уйдёт, место его займёт Западная Европа. И это будет — со всех практических точек зрения — Германия.

Вряд ли жизнь у восточноевропейцев под опекой Западной Европы будет столь же плоха, как при Советском Союзе или до него — при Гитлере. Новый бархатный колониализм, возможно, и принесёт им с собой более высокий жизненный уровень. Но вот чего западноевропейцы не допустят никогда или по крайней мере длительное время — чтобы Восточная Европа в своём развитии пошла дальше «фабричных трубы».

Восточноевропейцы будут лелеять с трудом завоеванную независимость, а объединившись в своего рода федерацию, они, пожалуй, смогут усилить свои рыночные позиции, что позволит им отстаивать собственные интересы в столкновении с Западом. Государственный секретарь США Джеймс Бейкер ⁵²³ предлагал даже создать польско-венгерско-чешскую ассоциацию. Однако ни возрождение Австро-венгерской империи, ни, так сказать, «реинкарнация» императора Франца-Иосифа (некоторым представителям чешской молодёжи хотелось бы, чтобы Вацлав Гавел, драматург-президент новой Чехословакии, именовался «королем»), ни, коли на то пошло, «Соединённые Штаты Восточной Европы» никак не смогли бы воспрепятствовать появлению этой новой формы сателлитизации.

Причина такого положения выясняется, едва лишь мы сравним триаду силового потенциала центральной Европы — её военные, экономические и интеллектуальные ресурсы с теми, что имеются в распоряжении её западных соседей.

Европейское Сообщество, даже без учёта дополнительно инкорпорированных в него государств, выкладывает на континентальный стол колоссальную мощь своей триады.

Только мельком взглянем на его чудовищный военный потенциал, не принимая во внимание НАТО и Варшавский договор, и представим, что из Европы отведены части стоявших там войск США и СССР. Под началом у западноевропейцев всё равно останется несметная военная сила.

Ещё в октябре 1988 года канцлер ФРГ Гельмут Поскольку предлагал создать панъевропейскую армию ⁵²⁴. Хотя он и расточал похвалы партнёрству с Соединёнными Штатами, однако уже довольно чётко прослушивалась тема «янки, убирайтесь-ка домой». С предполагаемым уменьшением советской угрозы немцы уже больше не считают необходимой и американскую защиту. Несомненно и то, что с окончательным выводом американских оккупационных войск расходы на содержание вооружённых сил Западной Европы возросли бы вдвое ⁵²⁵. Однако эти расходы вполне можно было бы упорядочить, распределив их между странами-участницами, и сделать их тем самым более или менее терпимыми. В результате появилась бы могущественная и хорошо вооружённая Новая Европа.

Если возникнут какие-либо сомнения относительно того, кто же будет командовать будущей евроармией, то всего несколько цифр смогут их развеять. До сих пор Франция и Западная Германия были почти равны по численности войск, оснащённых неядерными средствами ведения войны. Французские войска насчитывали 466 000 живой силы, а западногерманский Бундесвер — 494 000. У Франции имелась 21 подводная лодка, а у Западной же Германии — 24. У Франции было 9 эскадрилей штурмовых бомбардировщиков класса «Мираж» и «Ягуар», у Западной Германии же — 21 эскадрилья, укомплектованная машинами класса «Торнадо» и «Альфа» ⁵²⁶.

Однако воссоединение Германии совершенно исказило всю картину. После объединения вооружённых сил Востока и Запада военные расходы Германии увеличатся на 40 процентов, а армия её — почти на 50 процентов, при этом боеспособность её штурмовых бомбардировщиков почти в три раза превзойдёт имеющуюся в наличии у Франции. Воссоединение положило конец французской политике, выразителем которой был президент Франции Жискар д’Эстен, заявивший, что «вооружённые силы Франции должны быть равны по величине остальным вооружённым силам нашего континента, то есть германской армии» ⁵²⁷.

Конечно же, у Франции есть ядерное оружие — её «ударная сила», и у Англии тоже есть самостоятельный ядерный потенциал. Однако более или менее ясно, что и у Германии есть все условия, чтобы в один прекрасный момент приобрести собственный ядерный потенциал, если она сочтёт это необходимым, — обстоятельство, которое в полной мере осознается Францией, Англией и всем остальным миром.

Ещё более дестабилизирующим моментом для любого соотношения военной мощи внутриевропейских сил является тот факт, что Советский Союз тайно передал Восточной Германии находившиеся у него на вооружении 24 ракеты SS — 23 средней дальности действия прежде, чем в соответствии с договором их потребовалось уничтожить. С завершением процесса воссоединения они, по-видимому, станут собственностью войск объединённой Германии, чего Советский Союз уж никак не имел в виду.

Пока все толки европейских политиков сводятся к разговорам о единстве и полном благоденствии и благополучии, генералы всех заинтересованных сторон тщательно взвешивают имеющееся в наличии количество вооружений. Заключение о боеспособности невозможно сделать, гадая на кофейной гуще, а в повторение 1870, 1914 и 1939 годов никто всерьёз не верит. Но даже из такого примерного сравнения становится ясно, что за исключением, пожалуй, только самого крайнего случая — когда разыгрывается ядерная карта — именно Германия внесёт, так сказать, свою лепту в любой евромилитаризм.

Современные немцы — это уже не пушечное мясо нацистов. Они насквозь пропитаны идеалами общества изобилия и буржуазно-демократическими ценностями, и они уже кто угодно, но только не милитаристы. И тем не менее если случится так, что Западные вооружённые силы будут призваны усмирить беспорядки в Восточной Европе, то окончательное решение будет принято не в Париже или Брюсселе, а в Берлине.

Несмотря на постоянные жалобы Вашингтона на нежелание Европы разделить с ним «бремя обороны», в настоящее время Новая Европа уже сама по себе представляет значительную военную силу.

Европа: момент отрезвления ⁵²⁸

Бремя будущей евроармии ляжет на гигантскую экономическую базу — вторую опору силовой триады. Суммарные цифры огромны для ЕС, даже без учёта его 12 стран-участниц. При населении в 320 миллионов предметом его гордости является валовой национальный продукт, почти равный получаемому Соединёнными Штатами и в полтора раза превышающий японский. Страны — участницы ЕС в совокупности отчитываются за 20 процентов мировой торговли, то есть больше, чем Соединённые Штаты или Япония.

Что же касается военных вопросов, то решения по ключевым финансовым проблемам опять-таки будут приниматься в Министерстве финансов Германии и Дойчебанке — доминирующее влияние отражает реальное состояние дел в экономике ЕС. Совокупный объём германской экономики, составляющий 1,4 триллиона долларов, в полтора раза превышает объём экономики Франции, которая также принадлежит к числу крупнейших стран Европы, уступая только Германии.

Покорно смирившиеся с этим дисбалансом сил, но исполненные страха перед ними, возглавляемые Францией западноевропейцы настаивают на укреплении и ужесточении федерации ЕС на том основании, что это позволит ограничить свободу действий Германии. Однако чем сильнее и централизованнее становится само ЕС, по мере того как обзаводится собственной единой валютой, Центробанком и принимает на себя роль экологической полиции, тем более укрепляется, а вовсе не ослабевает, влияние объединённой Германии на европейский аппарат в целом.

Однако возникновение этой германоцентристской системы представляет собой всего лишь часть в умопомрачительных масштабах развёртывающейся «Восточной стратегии». Ибо согласно возникающей экономической стратегии, разрабатываемой правительствами и корпорациями ЕС, для получения массовой продукции с низкой добавочной стоимостью предполагается использовать дешёвую рабочую силу в Чехословакии, Венгрии, Польше и других восточноевропейских странах. Однако произведённые там товары рассчитаны вовсе не на Восточную Европу, а предназначены в первую очередь на экспорт в Западную Европу.

Притом, что на Востоке остаются отходы производства и дымящие фабричные трубы, а компьютеры и товары массового потребления уходят на Запад, объединённая Германия выступает в данном случае не только как ядро Западного сообщества, но и как администратор всей этой континентальной системы.

Претворение в жизнь этой обширной экономической стратегии, которая перекладывает руководящую Восточной Европой силу из рук Советского Союза в руки западноевропейцев и немцев, займёт ближайшие десятилетия и будет чревато поражениями и трудностями.

Эта быстро выкристаллизовывающаяся «Восточная стратегия» предполагает, что Советский Союз так и будет всё время заниматься собственными внутренними проблемами, а свои военные интересы вынужден будет сосредоточить на мусульманских регионах на юге и вместо Европы переместить их на Китай и в тихоокеанский регион. Или что с СССР можно будет заключать экономические сделки, а это смягчит его сопротивление германизации Восточной Европы. Однако Всё это будет зависеть от внутренней политики Советского Союза, а также от непредсказуемых событий в Китае и Азии в целом.

В соответствии с этой «Восточной стратегией» предполагается также, что ЕС сможет само официально выполнить свои пылкие обещания ⁵²⁹, данные Западной Европе, — темп роста в диапазоне от 4,5 до 7 процентов, от 2 до 5 миллионов новых рабочих мест в 12 странах-участницах. Более эффективное производство. Повышенную конкурентоспособность на мировом рынке. Максимальные прибыли.

Однако как предпосылка реализации этих обещаний планирование ЕС пока ещё с трудом выстраивается на устаревших понятиях экономики, ориентированной на рост масштабов производства, который гораздо более приемлем для «фабричных труб», чем для передовой экономики, организационно сосредоточена вокруг информационной деятельности и сферы обслуживания.

Более того, в то время как новая система, предназначенная для создания богатства, расцветает на гетерогенности (её же и генерирует), придавая особое значение локализации производства и ориентации его на потребителя, сегментации рынков и демассификации финансового дела, — предполагается, что всесокрушающая сила ЕС, невзирая на всякие разглагольствования в пользу обратного, выровняет имеющиеся различия, устранит разногласия и сгладит противоречия.

С серьёзными проблемами сталкивается также и восточная часть этой стратегии. Начать с того, что политическая стабильность в квазиколониях считается само собой разумеющейся. Однако погоня за массовой демократией с парламентами и многочисленными партиями вовсе не гарантирует наличие на столе колбасы и ветчины.

Если в безнадёжном экономическом состоянии не происходит скорого и заметного улучшения, то взвинченный интерес к парламентам, партиям и выборам способен обернуться хаосом, обвинениями в коррупции, внепарламентским терроризмом и возвратом к чему-нибудь вроде фашистских или военных режимов, широко распространённых в данном регионе перед Второй мировой войной, возможно, и не без финансовой поддержки зарубежных инвесторов, наиглавнейшее условие для которых — стабильность и порядок.

После того как утихнут первые восторги по поводу капиталов, которые потекут с Запада, у восточноевропейцев наступит отрезвление, и они начнут всё больше и больше возмущаться своим колониальным положением нового типа. Негодование и возмущение перерастут в сопротивление. Вина за экономические неудачи будет возложена на иностранных инвесторов, «империалистов» и местных козлов отпущения. За первыми вынужденными займами последуют дальнейшие вынужденные займы, для того чтобы хоть как-то поддержать экономику «на плаву». Далее последует требование объявления моратория на погашение ссуд и их аннулирования.

Даже если ничего подобного и не случится, то основная исходная посылка «Восточной стратегии» — значение дешёвого труда — должна быть самым суровым образом подвергнута сомнению. Как мы уже успели убедиться, дешёвый труд в наше время становится всё более дорогостоящим. При снижении издержек на оплату рабочей силы как компоненты общей стоимости минимальными будут и накопления везде, кроме самых отсталых отраслей промышленности.

Соответственно, как мы уже видели, вялая экономика не может легко и просто включаться в энергично развивающуюся экономику. До недавнего времени в Польше нужно было от месяца до шести недель, чтобы просто перевести деньги из одного банка в другой. Вообще, восточноевропейский метаболизм ⁵³⁰ совершается гораздо медленнее, чем это нужно Западу, а электронной инфраструктуры у него практически не существует. Все это сделает «Восточную стратегию» гораздо более затратной, нежели это могло бы показаться.

И, наконец, если значительная часть «грязной работы» действительно будет переведена на Восток, то правительства западноевропейских стран ожидает усиление давления со стороны профсоюзов собственных производственных рабочих, требующих повышения социальных льгот и защиты отечественной промышленности.

В Германии это, в частности, предполагает рост поддержки, оказываемой политической оппозиции. Как и у правых неонацистов, у социал-демократов тоже зазвучат национал-патриотические темы в критическом осуждении передачи рабочих мест «не-германцам», которые трудятся за плату, меньшую, чем заработная плата, утверждённая профсоюзами. Между тем как «зелёные» будут возражать против перенесения производства, загрязняющего окружающую среду, в тот регион, который и так уже считается самым загрязнённым на планете.

Если коалиция социал-демократов и «зелёных» действительно станет правящей в Германии и тем самым сможет оказывать на остальную Европу мощное воздействие, то это скажется на замедлении научно-технического прогресса на европейском континенте, поскольку социал-демократы страшатся того, как этот прогресс повлияет на занятость рабочей силы, а «зелёные» просто «нашпигованы» луддитами и технофобами.

Европейский банк реконструкции и развития (ЕБРР) был создан на основе капиталов, предоставленных многими западными государствами, в том числе и Японией. Под началом Жака Атали, руководителя нового типа, ЕБРР мог бы заложить ключевые позиции технического и экономического развития Восточной Европы. Но это будет нелегко.

Поэтому в ближайшие лет десять коммерческий и политический интерес к «Восточной стратегии» будет постепенно ослабевать по мере того, как станут выходить наружу глубоко скрытые европейские проблемы. Европа владеет несметным богатством, но — увы — пока ещё сомнительной стратегией использования его для дела.

От левачества до семиотики

Гораздо больше, чем у Соединённых Штатов и Японии, будущее могущество Европы зависит от своей «третьей опоры» — базы знаний.

Если Западную Европу измерять количеством Нобелевских премий и известнейших научно-исследовательских лабораторий и институтов, то ей не о чём беспокоиться. У неё сильные позиции в ядерной энергетике, космических программах и робототехнике, и даже, что называется, «робкою стопой» она включилась в исследования по сверхпроводимости.

ЕС, который длительное время обращался с наукой и техникой как с бедными родственниками, вдруг увеличил их финансирование ⁵³¹, особенно совместных с зарубежными учёными научно-исследовательских проектов. Наука и техника теперь в фаворе.

И тут снова Германия впереди всех. Учёные Западной Германии располагают самым крупным в Европе научно-исследовательским бюджетом и имеют в 2,5 раза больше патентов США ⁵³², чем Англия или Франция. С 1984 года Западная Германия ежегодно присутствует в списке Нобелевских лауреатов по науке ⁵³³ за работы, посвящённые таким темам, как растровый электронный туннелированный микроскоп или квантовый эффект Холла.

И всё же Европа, включая Германию, тащится в хвосте у Японии с Америкой в таких ключевых областях, как вычислительная и информационная техника, особенно производство интегральных схем на полупроводниках и супер-ЭВМ сверхскоростной производительности. Недавний крах «Никсдорф» — некогда первокласснейшей западногерманской компьютерной компании — и слияние её с «Сименс», а также трудности, возникшие у «Норск Дата» в Норвегии и «Филипс» в Голландии, только подчёркивают обременительную слабость Европы в этих областях ⁵³⁴.

Прогресс в смежных телекоммуникационных областях подавляется упорным нежеланием различных национальных почтовотелеграфно-телефонных служб — министерств почт и коммуникаций — отказаться от своей монополии на контроль.

Между тем как бы ни были плохи американские школы, но в Европе есть свои серьёзные проблемы в системе образования. Её школьные системы чрезмерно централизованны, формализованны и негибки. И хотя экспорт европейской культуры значительно больше и гораздо престижнее японского, но всё же Европа далеко отстаёт от Соединённых Штатов, умеющих создать такой стиль жизни, такое искусство и такую массовую культуру, которым начинают подражать. Конечно, можно возразить, что европейская культура неизмеримо выше в эстетическом или нравственном отношении культуры американской, которая руководствуется прагматическими критериями. Однако с точки зрения принципов национального могущества в условиях современного быстро меняющегося, накачанного видеопродукцией мира, до сих пор тон задаёт именно культура Соединённых Штатов — массовая культура.

Первыми статьями идеологического и интеллектуального экспорта послевоенной Европы были левацкий квазимарксизм, а со временем и экзистенциализм, за которым последовал структурализм, а не так давно и семиотика. В настоящее время все они постепенно исчезают с интеллектуального рынка.

Однако Европа сейчас занимает прочное первенство в продвижении им на смену нового политического продукта. Главной статьёй политического экспорта Европы в ближайшие годы станет «зеленый» вариант социал-демократии. Это чрезвычайно важно и могло бы встретить бесконечно радушный приём на уже готовых к восприятию рынках в Соединённых Штатах Америки, Японии, Восточной Европе и Советском Союзе, если он не будет извращён экстремистами от экологии и их влияние не окажется в нём преобладающим.

И, наконец, в то время как Япония погружается в осмысление будущего, а Америка сконцентрирована на настоящем, Европа все ещё сохраняет свою глубокую привязанность к прошлому. Известна такая шутка: нужно пятеро англичан, чтобы сменить перегоревшую лампочку — один, чтобы её ввернуть, а четверо других, чтобы сказать, насколько лучше была всё-таки прежняя.

По всем вышеозначенным причинам маловероятно, чтобы Западная Европа стала подлинно сбалансированной великой державой, пока она тратит на развитие своей базы знаний столько же энергии, сколько на переоснащение армии и объединение экономики.

Европа располагает грандиозной всеобъемлющей стратегией, цель которой — произвести перестановку в региональном и мировом соотношении сил. Стратегия эта скорее возрождена, чем заново выработана и состоит в осуществлении контроля над тем, что геополитиками прошлого именовалось «самое сердце» географического региона ⁵³⁵.

Раненый исполин

И тут мы подходим к раненому исполину — к Соединённым Штатам. Вне всякого сомнения, милитаристская опора триады имеет для Соединённых Штатов гораздо более критическое значение, чем для соперничающих с ним претендентов на мировое господство. Вооружённые силы как Европы, так и Японии до сих пор продолжают оставаться, в первую очередь, региональными вооружёнными силами, ограниченная оперативная боеспособность которых не позволяет им действовать вдалеке от «дома». В отличие от них вооружённые силы Соединённых Штатов и Советского Союза, несмотря на все сокращения, могут достичь любой точки земного шара.

Однако притом, что СССР приходится решать свои внутренние проблемы, а Советской армии — разбираться с угрозами сепаратизма, этническими конфликтами и потенциальной нестабильностью на государственной границе от Ирака и вплоть до Китая, вооружённые силы США располагают ресурсами наибольшего коэффициента готовности к доставке боеприпасов к удалённой цели (например, 14 авианосцев с многочисленными вспомогательными судами ⁵³⁶ по сравнению с 4 советскими авианосцами и 6, принадлежащими европейцам). Способность к глобальному планированию — вот чем отличаются вооружённые силы Америки от всех остальных. Однако гигантская вооружённая мощь Америки при твёрдом гражданском руководстве и при поддержке профессиональных военных находится в тисках устаревшего стратегического взгляда на мир, чрезмерно сосредоточенного на советской угрозе Западной Европе. А в результате — полнейшая неразбериха в том, что же считать жизненно важными национальными интересами и приоритетами, — некая форма, так сказать, умопомрачения в высших эшелонах власти.

Вследствие чего нажим со стороны Конгресса с требованием сокращения затрат на оборону — совершенно необдуманная идея, протаскиваемая из местнических соображений и не имеющая ни малейшего отношения к сколько-нибудь последовательной и логичной оценке сложившейся в мире ситуации.

Крах грандиозной американской стратегии свидетельствует также и о том, что львиная доля бюджетных расходов на оборону идёт на создание ненужных систем оружия, установку их не там, где необходимо, и не в подходящий момент, то есть о бесполезной трате, рядом с которой кажутся ничтожными перерасходы фирм, выполняющих заказы военного ведомства, или вошедшие в поговорку «700-долларовые позолоченные молотки». Свидетельствует это и о том, что за исключением мелких авантюр вроде свержения Мануэля Норьеги в Панаме Соединённые Штаты скорее реагируют на значительные события в современном мире, нежели способствуют их возникновению и развитию, как это некогда было.

Такое положение вещей начало меняться после вторжения Ирака в Кувейт в 1990 году Агрессия Саддама Хусейна против Кувейта, проявленное им неуважение к мировому общественному мнению, захват заложников и угрозы применения химического и даже ядерного оружия привели к расколу арабского мира и угрожали нарушить мировые поставки нефти.

Разразившийся в результате ближневосточный кризис подвиг тех, кто определяет политику США, приступить к формированию глобальной стратегии периода, последовавшего за окончанием Холодной войны. Эта глобальная стратегия пока ещё отнюдь не ясна и не носит всеобъемлющего характера. Однако президент Буш своими быстрыми и оперативными действиями сумел организовать экстраординарное противодействие агрессии Саддама Хусейна.

В считанные дни Совет Безопасности ООН нарушил все замыслы Саддама Хусейна, потребовав от него свернуть войска и наложив огромное торговое эмбарго. К осуждению Саддама Хусейна присоединились не только китайцы, но даже и Советский Союз. Саудовская Аравия и Турция перекрыли трубопроводы, по которым иракская нефть поступала на внешний рынок. Ещё до окончания месяца вокруг Ирака был установлен усиленный кордон, а американские войска введены в Саудовскую Аравию и регион Персидского залива, поддерживаемые по меньшей мере символическими или скорее мешающими вооружёнными силами таких арабских стран, как Сирия, Египет и Марокко.

Почти сразу же политические недоброжелатели Буша в Конгрессе США стали выражать недовольство тем, что Япония и Западная Европа, гораздо больше зависящие от ближневосточной нефти, чем Соединённые Штаты Америки, не в достаточной мере разделили с ними «бремя». Американцы, заявляли они, рискуют своими жизнями и тратят миллиарды долларов на защиту нефтепроводов, из которых другие извлекают для себя значительно большую выгоду. Отдельные политические демагоги требовали, чтобы Япония и Германия тоже направили свои войска, даже притом, что конституциями обеих стран это запрещено.

Мало кто задавался вопросом, действительно ли американцам или в данном случае всему остальному человечеству хотелось увидеть, как из конституций Германии и Японии были бы вычеркнуты антимилитаристские положения только затем, чтобы получить разрешение на широкое использование своих войск за пределами Японии и региона НАТО. Не осознавалось в полной мере и то, каким образом отзовётся через длительное время такое стремление любой ценой склонить чашу силовых весов на свою сторону. Ибо каковы бы ни были дальнейшие последствия, но уже само по себе позиционирование войск США в данном регионе, даже при молчаливом и явно неохотном согласии Саудовской Аравии и других стран Персидского залива, придаёт особое значение факту поразительной новизны.

Как минимум с 1918 года Франция и Великобритания господствовали в данном регионе в качестве внешних сил. Однако в 1956 году, когда в президентство Гамаль Абдель Насера Египет захватил контроль над Суэцким каналом, Соединённые Штаты блокировали их попытку вновь им завладеть. С этого момента влияние этих бывших колониальных держав в данном регионе постепенно уменьшалось до полного исчезновения. В период 1956–1990 годы Соединённые Штаты Америки постепенно вытесняют их и берут на себя их роль доминирующего внешнего влияния, но каждому действию США противостояла другая мировая сверхдержава — Советский Союз.

Однако в 1990 году Ирак, некогда зависимое от Советского Союза государство, просчитался в своих предположениях, будто старые правила все ещё продолжают действовать, и Саддам Хусейн вдруг обнаружил, что поскольку Горбачёв отказывается от своих прежних военных обязательств в надежде на экономическую помощь с Запада, то Советский Союз больше не будет устраивать патовые ситуации Соединённым Штатам, продолжающим свои «шахматные» игры в регионе. Тем самым Соединённые Штаты как внешняя сила приобрели неоспоримое влияние на всём Ближнем Востоке.

Поскольку Саддам Хусейн грозил расколом и полной дестабилизацией региона, а арабские силы были не в состоянии оказать ему сопротивление, Саудовская Аравия, государства Персидского залива и значительная часть земного шара искали какого-нибудь стража порядка, который бы поддержал их режимы и стабилизировал ситуацию. В пределах их досягаемости нашёлся один-единственный «страж», и Соединённые Штаты Америки, учуяв прекрасный шанс, моментально заняли пустующее место.

После того как в течение многих лет считалось, что могущество Соединённых Штатов идёт на убыль, они вновь начали выступать в роли великой державы. И если поддержка со стороны Японии и Западной Европы оказалась несколько сдержанной, то это, возможно, потому, что они внезапно осознали, что резко возросшее в настоящий момент влияние США неизбежно скажется в будущем на решениях арабских государств по нефтяным вопросам. Соединённые Штаты чётко обозначили свои властные полномочия не только в данном регионе и в нефтяной политике, но и в глобальной экономической конкуренции развитых стран.

Нефть была не единственным спорным вопросом. Политические недруги Буша в основном не обращали внимания на угрозы Ирака создать — и использовать — ядерное и химическое оружие. Некоторое время назад Саддаму Хусейну почти удалось построить завод по изготовлению ядерного оружия. Завод был уничтожен израильскими F–15 и F–16 в результате внезапного выборочного удара, произведённого 7 июня 1981 года. Пролетев через воздушное пространство Сирии и Иордании, самолёты отбросили ядерные планы Саддама Хусейна почти на целое десятилетие назад. (Однако по иронии судьбы в выигрыше от этой акции оказался Иран, который мог бы пострадать от ядерных разрушений во время ирано-иракской войны, если бы Саддаму Хусейну действительно оказалась доступной такая возможность.)

Остальные страны принялись публично осуждать односторонние военные действия Израиля, но втайне вздохнули с облегчением оттого, что застопорились ядерные планы Саддама Хусейна. Совершенно очевидно, что в 1990 году Саддам Хусейн рисковал снова поставить мир на грань войны.

Ближневосточный кризис служит наглядным примером использования на глобальном уровне всей целиком силовой триады — силового принуждения, богатства и знания. Саддам Хусейн применил насилие против Кувейта. Соединённые Штаты и Объединённые Нации прибегли к жёстким экономическим санкциям против Ирака. И обе стороны вели войну за общественное мнение. Саддам, прекрасно зная, что он гораздо слабее как в военном, так и в экономическом отношении, в значительной мере полагался на «информационное оружие» — образы зрительного ряда, символы, идеологию, религию. Так, он гладил по головке детей заложников во время телевизионной передачи, распространял призывы к священной войне против Запада, возбуждал классовую ненависть и взывал к панарабскому национализму.

Ближневосточный кризис 1990 года более чем когда-либо высветил настоятельную потребность в выработке исчерпывающей стратегии Америки по отношению к миру после окончания Холодной войны.

Вполне возможно, что в результате такой стратегии за длительный срок мог бы произойти вывод практически всех вооружённых сил США из Европы. Меньшему обсуждению подлежит возможность передислокации не только на Ближний Восток, но и в тихоокеанский регион в свете изменившихся стратегических обстоятельств — большой нестабильности в Китае, перевооружения Японии, гражданской войны на Филиппинах, а также неослабевающего интереса Советского Союза к данному региону. Этот сдвиг в военной политике от европейской к «тихоокеанской» стратегии самым благоприятным образом сказался бы на военно-морских и военно-воздушных силах в отличие от сухопутных войск, первостепенное значение для которых имела Западная Европа. Подобная передислокация, несомненно, тайно приветствовалась бы многими слабонервными соседями Японии.

Соединённым Штатам не под силу контролировать весь беспокойный и крайне опасный мир ни от своего лица, ни от чьего бы то ни было ещё, но уникальные возможности, которыми они располагают, позволяют им в союзе с другими государствами или международными организациями подавлять региональные конфликты, угрожающие миру на Земле. В предстоящие опасные десятилетия возможно, что и многие другие государства захотят иметь на боевом дежурстве точно такие же миротворческие войска. И не только на Ближнем Востоке.

Кризис «двойного дефицита»

Разработка новой военной стратегии сформирует также и другую опору силовой триады — американскую экономику. Освобождение вооружённых сил США от войск Второй волны, построенных на принципе большой численности, и переход их к войскам Третьей волны, основу которых составляют мобильность, скорость и радиус действия — военный аналог миниатюризации, — могли бы вдохнуть новые силы в экономику США.

Произвольное сокращение общей суммы ассигнований на военные нужды, производимое правительством под нажимом Конгресса, который пасется у казённой кормушки, вполне могут нанести непоправимый урон ключевым проектам в научных исследованиях и опытно-конструкторских разработках и затормозить техническое развитие в сфере американской экономики, которая до сих пор получала выгоду от контрактов Пентагона.

Однако тот же самый отвод американских войск, который мог бы удвоить затраты Европы на военные нужды, способствовал бы, кроме того, и сокращению бюджетного дефицита США, что означало бы меньшую зависимость от японских финансов. Что стало бы фактором появления пусть и временной, но безработицы. Однако это несло бы в себе также и элемент снижения ставки процента, а следовательно, и рост инвестиций.

Нет никакой гарантии, что финансовое обеспечение из федеральных фондов непременно было бы направлено на запаздывающее социальное обновление, однако хоть что-нибудь, да перепало бы образованию, детским учреждениям, профессиональной подготовке и прочим нуждам, которые, будучи разумно спланированы, могли бы помочь заложить основу экономическим прибылям будущего поколения.

Вокруг относительного экономического спада Америки раздаётся много «стона и скрежета зубовного» — фактически же это цена успеха её послевоенной стратегии, направленной на то, чтобы помочь Японии и Европе подняться на ноги после Второй мировой войны. Дело в том, что, несмотря на неправильное понимание проблемы, Соединённые Штаты все ещё представляют почти ту же самую долю валового продукта мирового производства, что и 15 лет назад.

(Серьёзный спад по этому показателю произошёл сразу же после войны, когда разрушенные экономики Европы и Японии снова влились в мировой поток. С середины 1970-х годов и сами Соединённые Штаты переживают примерно то же самое.)

Однако производство уже больше не является наиболее существенным показателем степени значимости в экономике. В секторах сферы обслуживания и информации, представляющих передний край суперсимволической экономики, Соединённые Штаты оставили далеко позади не только Европу, но и Японию. А в результате безработица в Соединённых Штатах Америки оказалась не столь неизбывной проблемой, как в Европе.

Пассивный торговый баланс, то есть расхождение между стоимостью экспорта и стоимостью импорта, который на некоторое время вызвал в Вашингтоне почти панические настроения, нужно тоже пересмотреть в свете новой экономики ⁵³⁷. Во-первых, не соответствует действительности распространённое мнение, будто США снизили экспорт. В 1980-х годах доля американского экспорта в мире достигла фактически 61 процента. Проблема же в том, что импорт рос в полтора раза быстрее. В одну только Японию экспорт подскочил до 114 процентов, однако взмывший вверх импорт превысил 200 процентов. В настоящее время происходит сокращение такого несоответствия. Но гораздо важнее то, что смещение экономики в сторону отечественной сферы обслуживания населения — например, медицинское обслуживание или образование — может способствовать её процветанию, даже если большинство из её новых продуктов не подлежит экспорту.

Гораздо серьёзнее, чем горько оплакиваемый американский «двойной дефицит» (с явной тенденцией к снижению по обоим аспектам), представляются институциональное старение и социальная нестабильность, постепенно разъедающие американское общество и угрожающие разрушением семьи и межличностных отношений в группах населения, объединённых по месту жительства или этническому признаку, а также распространение наркотиков в обществе, члены которого отчуждены от государства и друг от друга.

Обаяние Вуди Аллена

Для могущества США стала гораздо насущнее, чем промышленная база, и на значительно более долгий срок система знания, или информационная сфера (инфосфера).

Наш взгляд на эту третью опору силовой триады идёт вразрез с представлениями тех, кто склонен опрометчиво сбрасывать со счетов колоссальную «остаточную» мощь Соединённых Штатов. Чрезмерно увлёкшись вооружением и деньгами, они пренебрегают ролью знания для могущества нации или недооценивают его.

Итак, первое громадное преимущество, которым располагают Соединённые Штаты Америки в настоящее время, — это просто язык. Английский стал всемирным языком международных научных связей, коммерции, авиации и множества других областей. До тех пор, пока компьютерный перевод не сделает языки взаимно прозрачными, тот факт, что сотни миллионов человек способны хоть немного понимать английский язык, придаёт американским идеям, направлениям, изобретениям и продукции мощную движущую силу в мире.

Другая сильная сторона Америки — это всё ещё прочная её научно-техническая база. Уже немало написано о том, что в процентном отношении снижается количество патентов, полученных американцами ⁵³⁸, и о прочих признаках её научно-технической немощи.

После Второй мировой войны Соединённые Штаты были практически во всех отношениях единственным великим промышленным государством, способным заняться широкомасштабными исследованиями в области науки и техники. При сложившихся обстоятельствах вряд ли разумно ждать, что Соединённые Штаты Америки станут придерживаться того же процентного отношения патентов, что и прежде.

Соединённые Штаты Америки утратили свою фактическую монополию. Но их научная база все ещё мощно возвышается над достижениями своих конкурентов. По данным Национального научного фонда, частные и государственные расходы Соединённых Штатов на НИОКР составляют около 120 миллиардов долларов в год, что превышает бюджеты Японии, Германии, Франции и Великобритании вместе взятых и примерно втрое — бюджет Японии.

Корпорационные НИОКР в США только чуть-чуть не дотягивают до 70 миллиардов долларов, значительная часть остальной суммы приходит из Пентагона, при этом большая часть его исследований, несмотря на все возражения, подпитывает гражданскую экономику. (По словам Самьюла Фуллера, возглавляющего научные исследования в «Диджитал Эквипмент» ⁵³⁹, большинство серийных изделий — от персональных компьютеров до производственных рабочих станций — родилось в недрах фундаментальной науки, финансируемой Управлением перспективного планирования оборонных научно-исследовательских работ.)

У Соединённых Штатов пока все ещё вдвое больше учёных и инженеров ⁵⁴⁰, активно работающих в научно-исследовательской области, чем у Японии, хотя у японцев они сосредоточены главным образом в ведущих корпорациях, а сотрудники их неакадемических исследовательских институтов помоложе.

Одни только огромные усилия, предпринимаемые Америкой, не гарантируют качества. Более того, возможно, что при сокращении ассигнований на оборону и перемещении американскими корпорациями ресурсов из фундаментальных исследований на исследования, в большей мере ориентированные на решение производственных задач, изменения идут не в слишком удачных направлениях. И всё же хотя США, совершенно очевидно, и сталкиваются с трудностями, но, что знаменательно, они продолжают сохранять ведущие позиции в области высоких технологий, и особенно в области информационной технологии.

Прогресс Японии в создании компьютеров и кристаллов для модулей памяти феноменален, особенно головокружительного успеха добились три фирмы: «Фудзицу» ⁵⁴¹, NEC и «Хитачи». В настоящее время «Фудзицу» наступает на пятки «Диджитал Эквипмент» — второй по величине компании по производству электронно-вычислительного оборудования, a NEC и «Хитачи» недалеко от неё отстали. Японцы контролируют 50 процентов рынка компьютерных комплектующих и поразительно, но 85 процентов рынка кристаллов для модулей памяти.

Что же касается вычислительной техники ⁵⁴² как таковой, то США тем не менее производят 69 процентов, то есть большую часть продукции мирового рынка, оставшийся 31 процент почти поровну делят между собой европейские и японские фирмы. Соединённые Штаты Америки поставляют по меньшей мере 62 процента персональных компьютеров, производимых в мире.

В 1988 году из 20 ведущих компьютерных компаний мира 10 было американских, 6 — европейских и только 4 — японских. Одна IBM более чем вдвое крупнее всей вместе взятой Большой тройки Японии. «Диджитал Эквипмент» была почти равна Европейской большой тройке. В постепенно приобретающей всё большее значение сфере предоставления информационных компьютерных услуг в отличие от сугубо вычислительных 9 из 10 ведущих компаний мира принадлежат Америке, а одна — Европе, и ни единой — Японии. (Доля Японии на рынке услуг составляла в 1988 году только 10,6 процента и даже предполагается, что она вообще удалится оттуда с ростом участия в нём Соединённых Штатов.)

Подобным же образом можно отметить замечательные успехи Японии в производстве супер-ЭВМ, тогда как американские разработчики супер-ЭВМ столкнулись в своей работе с трудностями. И вновь японцы лидируют в создании аппаратного обеспечения, между тем как американцы — в создании системного и прикладного программного обеспечения. Гонка ещё не кончена.

В изготовлении кристаллов для модулей памяти японское массовое производство практически стерло с лица земли своего американского конкурента. Однако IBM была первой, кто объявил о создании запоминающего устройства на монокристаллах с объёмом памяти в 16 миллионов бит, то есть в четыре раза превышающего самые новейшие образцы и оставляющего далеко позади своего японского конкурента ⁵⁴³. Более того, перемены идут не столько в направлении массовости производства, сколько по пути изготовления на заказ и специализации, где гораздо больше ценятся квалифицированность конструктивного решения и сложное программное обеспечение на современном уровне, а это — самое слабое место японских разработчиков. Что же касается собственно программного обеспечения — а 550-миллиардный бизнес растёт сейчас по экспоненте, — то Соединённые Штаты держат под своим контролем 70 процентов мирового рынка ⁵⁴⁴.

У нас нет возможности подробно остановиться ещё и на таких областях, как сверхпроводимость, телекоммуникации, материаловедение и биотехнология, да к тому же пока ещё слишком рано оценивать результаты всемирной научно-технической гонки.

Более того, по большинству важных аспектов научно-технической базы страны может не быть своевременной информации о том, что там происходит в какой-либо конкретный момент, а всего лишь о скорости, с какой происходят там процессы непрерывного обновления, насыщенности и интенсивности обмена информацией, содержащей специализированное ноу-хау, с теми, кому она необходима, и быстроте, с которой осваиваются знания, получаемые со всего света. И значение будут иметь не запасы знания, а потоки обмена им.

Общепризнанной зоной бедствия Америки стала школьная система так сказать фабричного типа, да ещё и разрушаемая наркотиками, насилием и отчуждением. К несчастью, в бедственном состоянии находятся школы и за пределами Соединённых Штатов, и особенно в районах трущоб крупных промышленных городов. Сыщется ли где-нибудь по-настоящему хорошая школа в трущобах? В Брикстоне? В Бейлмермере? В Берлине? Кризис образования — отнюдь не американская монополия.

Некоторое преимущество американским школам даёт, несмотря на все остальные беды, всё-таки то, что они не так зацентрализованы, как школы в Европе и Японии, и не находятся под диктатом какого-нибудь госМинистерства образования. И это делает их, хотя бы потенциально, более открытыми и доступными для экспериментирования и внедрения всего нового.

К сожалению, у деловых и научных кругов Америки наблюдается почти рефлекторная потребность во всё большем количестве математиков и естественников, в строго упорядоченном знании, во всё большем количестве учёных со степенью. Большинство людей заблуждаются относительно подлинного состояния дел в японской системе образования, и они были бы крайне удивлены, узнав, что рывок Японии к рубежам новейшей высокой технологии за период с 1975 года по 1988 год был совершён за счёт лишь незначительного увеличения числа инженеров и учёных со степенью ⁵⁴⁵.

И тем не менее освоение Америкой своей целины в образовании — вот основной источник её глобального могущества, не поддающегося количественному определению колоссального культурного влияния на планету. Сейчас речь идёт о качестве, которое, конечно же, может вызывать бурные споры. Мы просто констатируем факт, что культура в том или ином виде исходит от Соединённых Штатов. Так, например, за границей переводится гораздо больше американских книг, чем иностранных книг переводится американскими издателями. С одной стороны, это плачевная ситуация, поскольку американцы лишаются возможности знакомиться с ценными идеями и блестящими озарениями. Однако она отражает и громадность избыточного предложения со стороны Америки в культурном обмене.

Во благо ли, во зло ли, но несметное множество людей по всему земному шару жаждет приобщиться к Западу, а особенно к его американскому варианту — образу жизни, социальным установкам, модам, идеям и новшествам. Высказывалось предположение, что всемирная притягательность американской массовой культуры исходит из её многонациональных истоков, питаемых еврейским обаянием Вуди Аллена, негритянской уморительностью Билла Косби, своеобычностью итальянских характеров вроде Коломбо или кинорежиссёра Мартина Скорсезе, японским самообладанием «Пэта» Мориты в «Каратисте», кубинским темпераментом Десы Арнас и воплощением истинного американца Клинститутом Иствуд.

Мощной волной нахлынувшее воздействие этих образов, наряду с широким потоком науки и техники, а отнюдь не одна лишь экономическая или военная мощь делают Соединённые Штаты Америки столь опасными в глазах поборников «жёсткого» курса в политике, которые руководят современным Китаем, или верхушки шиитского духовенства, управляющего Ираном. По всему свету смотрят не советские, японские или европейские фильмы и телепрограммы, а американские. У остальных великих держав попросту нет шансов на выигрыш в этой гонке.

Вообще говоря, Соединённые Штаты Америки продолжают оставаться богатейшим источником инноваций в науке, технике, искусстве, бизнесе, умении создать собственный имидж и в знании, в самом его широком смысле. Это преимущество может уменьшиться в грядущих десятилетиях, однако другие государства или регионы поймут, что гораздо легче создать новую систему вооружения или объединить свои экономические системы, чем сравняться с Америкой или обойти её в этом культурном лидерстве.

Поэтому рассмотрение силовой триады наводит на мысль, что, хотя у Соединённых Штатов и существуют серьёзные проблемы, это отнюдь не «бумажный тигр». А ближайшие десятилетия, по мере того как будут постепенно набирать темп изменения в расстановке сил как внутри страны, так и за рубежом, Америку начнут раздирать социальные, расовые и сексуальные протесты. Однако внутренние проблемы Америки, по всей вероятности, ни в какое сравнение не пойдут с теми пертурбациями, которые ожидаются в Европе — наименее стабильной из трёх великих претенденток на звание мировой державы. Не избежать и Японии политических и социальных беспорядков, когда весь окружающий её мир содрогнётся до основания.

Такая картина, набросанная несколькими быстрыми ударами кисти, разумеется, не может не быть импрессионистичной, а все представленные оценки могут быть подвергнуты сомнению пункт за пунктом. И всё же, взятые в совокупности, они внушают мысль, что Соединённые Штаты Америки — это единственный из всех трёх великих капиталистических центров мира, кто располагает наиболее сбалансированным могуществом, и что они по-прежнему сохраняют за собой лидерство именно в той составной части силовой триады, которая становится наинаиболее важной, — в знании.

Выбор партнёров

Большинство прогнозов относительно глобального господства не только опирается на слишком упрощённые исходные посылки, но и неверно трактует понятие «могущества». Пользующаяся определённым влиянием теория Пола Кеннеди, автора работы «Взлёт и падение великих держав», где, например, в общедоступной форме излагается идея американского упадка, по существу оценивает национальное могущество только с точки зрения богатства и военного потенциала. Кеннеди упоминает о влиянии идеологии, религии и культуры, но недооценивает их, а между тем все они начинают приобретать значение гораздо более важное, чем когда бы то ни было прежде. Он совершенно недооценивает роль знания, которое на самом деле уже стало сейчас основным источником как экономического благосостояния, так и военной мощи. И это — самое важное изменение в раскладе сил нашего времени.

Более того, как мы уже видели, в вопросе о могуществе речь идёт не только о том, «как много», но и о том, «насколько хорошо» — и качество могущества может быть не менее важно, чем его количество, а могущество нации должно быть сопряжено с её собственными целями, а не только соотнесено с могуществом других наций. И то, что могло бы отвечать требованиям одной цели, отражающей одну систему ценностей, может совершенно не отвечать требованиям другой.

В отличие от Европы, где в центре внимания находятся региональные проблемы, и от Японии, которая колеблется между региональной и глобальной ролью, Соединённые Штаты обречены играть глобальную роль. После того как Америка на протяжении всей второй половины XX века возглавляла глобальную коалицию, едва ли ей взбредет в голову сужать свои честолюбивые замыслы до размеров какого-то региона. Однако здесь действует не только психологический фактор. Экономика США настолько неразрывно связана со многими регионами мира и теперь уже зависит от столь обширного многообразия взаимных связей, что было бы уже просто невероятно отказаться от доступа к какой-либо из важных частей мировой экономики. Да и ни один американский политический лидер не может допустить, чтобы такое случилось.

Возможно, что то же самое окажется справедливым и для Японии, и не исключено, что и для Европы. Тем самым какая бы то ни было серьёзная угроза протекционизму — в ответ, скажем, на экономический кризис — совершенно дестабилизировала бы отношения между тремя великими капиталистическими центрами. А кроме того, три — это нестабильное число. Компания из трёх человек чаще всего разбивается на двоих и одного.

Конечно, уже немало других государств и регионов включилось в борьбу за место во властной системе XXI века. Появятся новые неизвестные союзы и новые стратегии. Страны, давным-давно отправленные на задворки истории, вдруг неожиданно забрезжат в нашем сознании. Но даже сейчас европейские лидеры обращаются к Вашингтону со своего рода планами нового союза, уже более не нацеленного против Москвы.

Некоторые предложения ограничиваются такими специфическими областями, как телевидение высокой чёткости (ТВЧ) или общая технология. Однако совершенно очевидно, что имеются в виду и более широкие отношения. Влиятельная ежедневная немецкая газета «Штуттгартер цайтунг» выражает общее мнение, что «более тесные связи между европейцами и американцами послужили бы только ко взаимной пользе… при выработке согласованной политики… по отношению к общему сопернику — Японии» ⁵⁴⁶.

А что, если американская долгосрочная стратегия не проявит должного интереса и позволит истории качнуться в противоположном направлении, к негласному альянсу (и экономическому разделу мира) между Японией и германизированной Европой. Японские компании типа JVC уже бросились перемещать свои европейские штаб-квартиры в Берлин. «Мицубиси» уже и думать забыла о своих связях с компанией «Мессершмитт».

Даже если бы Соединённые Штаты и влились в бурный Общий рынок североамериканских стран, то всё равно не смогли бы долго выдержать такое оттеснение себя из мировой экономической политики, результатом чего стала бы катастрофа, по своим масштабам не меньшая, чем третья мировая война.

Однако если бы с новыми силами возобновился альянс США — Япония, то результат его был бы резко противоположным.

Американо-японские отношения никогда не были хуже со времён Второй мировой войны, и брешь между Соединёнными Штатами и Японией может только расширяться до тех пор, пока опасные искры не превратятся над ней в дуговой разряд. Безответственные ура-патриоты в погоне за голосами избирателей и с жаждой наживы умышленно подогревают опасные эмоции как в Токио, так и в Вашингтоне.

И если бывший член кабинета министров Синтаро Исихара может предаваться размышлениям на тему о будущем, когда Соединённые Штаты вновь оккупируют Японию, чтобы помешать ей продавать новейшие интегральные схемы Советскому Союзу, то он, по сути, открыто и недвусмысленно рассуждает о войне, высказывая тем самым неслыханную мысль, которая не так уж и чужда самосознанию обеих стран. Ему и его американским «собратьям» неплохо было бы помнить, что едущему верхом на тигре не суждено от него спастись.

В мире, где происходят самые неожиданные смены позиций и изменения во взглядах, нельзя исключить возможность реализации любой фантазии. Однако даже самый маловероятный риск такого противостояния сил должен вызывать безотчётный ужас даже у тех, кто в равной мере устал от американской сверхдержавности и японского соперничества. Это противоборство способно весь мир ввергнуть в такой кошмар, раны после которого ему придётся залечивать столетиями.

Нарастающая враждебность между этими двумя тихоокеанскими державами могла бы только ещё более усилиться, если бы Европа, изменив свои протекционистские ориентации, вынудила их вступить в ещё более ожесточённую конкурентную борьбу со всем остальным миром. Вот почему сама идея «Европы как крепости», недоступной для конкуренции извне, равнозначна угрозе миру всего мира.

В этой крайне изменчивой ситуации Америка может позволить себе выступать в роли кокетки, которая разрешает то Европе, то Японии разыгрывать себя, как «карту», в их конкурентной борьбе мирового масштаба. Может она выступать и в качестве посредника. Или сфабриковать какой-нибудь межгосударственный союз, который будет доминировать в первые десятилетия XXI века. Вот, правда, с кем?

Поэтому в данном случае подробный анализ «силовой триады» позволяет с наибольшей глубиной вскрыть суть рассматриваемой ситуации. Ибо если мы ещё раз взглянем на силу, богатство и знание, то в каждом отдельно взятом раскладе сил мгновенно просматривается роль и значение могущества.

Мы, например, с его помощью узнаем, что союз США с Европой сплотил бы фактически воедино огромную военную мощь (включая сюда и старый союз НАТО). Свел бы воедино колоссальные рынки и огромные материальные ценности (правда, значительную часть которых составляют устаревшее производство и непомерное чванство). Объединил бы науку и технику Америки и Европы и сконцентрировал бы громадный культурный потенциал. Давние культурные и этнические связи сделали бы эту конвергенцию совершенно естественной.

Нацеленный против Японии, такой союз разбудил бы воспоминания о 1930-х годах, ускорил бы темпы дальнейшего перевооружения Японии, способствовал бы приходу к власти «ястребов», оттеснил бы Японию ещё дальше — ближе к развивающимся странам как наименее удобному рынку для её товаров и капиталов. В военном же отношении это привело бы к советско-японскому соглашению и даже к некоей новой форме китайской авантюры. Для Японии же быть вытесненной из Европы или даже, если такое можно себе вообразить, из Соединённых Штатов было бы равносильно «запуску» бомбы замедленного действия глобального масштаба.

В противоположность этому, беспристрастные размышления показывают также, что союз между Соединёнными Штатами и Японией, невзирая на нынешние напряжённые отношения между ними, привел бы фактически к совершенно иным результатам для всей планеты. Такое изменение позиции не могло бы быть проигнорировано в мире, где общественное мнение может измениться за ночь, а Соединённые Штаты неожиданно для себя начать поддерживать Михаила Горбачёва.

Как бы странно это ни звучало, но американо-японский союз, для того чтобы сосредоточить всю мощь на «самом сердце» Европы, свел бы вместе первостепенные и третьестепенные по объёму военные бюджеты в мире, обе свои крупнейшие экономики, обе свои самые быстро развивающиеся научно-технические базы. Подобное сочетание сформировало бы стратегическую дуополию или совместное владение двух входящих в союз государств единой, но одной из самых быстро развивающихся экономик мира — экономикой тихоокеанского региона, геополитическое «сердце» которого стало бы тогда его «морской душой».

Существует, кроме того, и ещё один последний, но вызывающий священный трепет фактор, разительно отличающий один союз от другого, а между ними-то Соединённым Штатам, возможно, со временем и придётся разрываться. Это отличие настолько мало обсуждается в Вашингтоне, Токио да и в других европейских столицах, что стратеги из богатейших и могущественнейших государств склонны об этом и вовсе забывать. Все же в ходе продолжительной гонки оно приобретает потенциально громадное значение в крупной игре наций.

Любой евроамериканский союз без Японии — монорасовый по самой своей сути — силовая коалиция, составленная только из белых людей, в мире, где белая раса представляет собой постоянно сокращающееся меньшинство. В противоположность тому, союз между Соединёнными Штатами и Японией, несмотря на весь расизм, отличающий оба эти государства, представляет собой межрасовую силовую коалицию. И это различие не может не быть отмечено всем остальным населением земного шара.

История не катится по железнодорожным рельсам к заранее заданному будущему. В эру принципиальных изменений в раскладе мировых сил, в период революционного переворота на планете, возможны и многие другие силовые перестановки. Европу уже беспокоит натиск мусульман на южном фланге. Не исключено, что в Китае может вспыхнуть гражданская война. Придумать можно ещё сколько угодно других фантасмагорических сценариев. Естественно, что остальная часть человечества не будет сидеть сложа руки, пока Европа, Япония и Америка занимаются дележом трофеев. Все же придётся стратегам из Вашингтона, Токио, Брюсселя и Берлина, и, возможно, очень скоро, выбирать, на чьей стороне участвовать в этом великом турнире триад за мировое господство.

Решение, которое примет Вашингтон (сознательно или по собственной пассивности), наметит будущее всей остальной планеты от Китая и СССР до Ближнего Востока, Африки и Латинской Америки.

К какому выводу придём мы тогда об этой борьбе между собой капиталистических держав за мировое господство? Кто из трёх великих претендентов станет триумфатором следующего великого исторического изменения в раскладе сил?

Ответ же, как мы увидим далее, состоит в том, что мы задаём неверный вопрос.