Элвин Тоффлер:
Метаморфозы власти.
Часть II. Жизнь в суперсимволической экономике.
Глава 5. Богатство: Морган, Милкин и то, что случилось потом

— «Когда у человека безбрежная власть, как у вас, — вы согласны, что ваша власть огромна, не так ли?»

— «Я не знаю, сэр».

Мужчина в кресле свидетеля, «не знавший», есть ли у него власть, был банкиром с бычьей шеей, кустистыми бровями, свирепого вида усами и огромным носом. Следователь комитета Конгресса давил на него: «Вы вообще не чувствуете [себя могущественным?»

«Нет, — спокойно ответил он. — Я вообще не ощущаю себя таковым». Шёл 1912 год Свидетель в черном костюме, высоком воротничке, с золотой цепочкой часов через изрядное брюшко владел тремя или четырьмя крупнейшими банками, тремя трастовыми компаниями, таким же количеством страховых компаний, десятью железнодорожными системами плюс к этому, среди прочего, U. S. Steel, Jeneral Electric, AT & T, Western Union и International Harvester.

Джон Пирпонт Морган был символом дельца мира капитала индустриальной эры, символом власти денег, века выпуска готовой продукции.

Прилежный, как женщины, посетитель церковного прихода и моралист, он жил в режущем глаза изобилии, проводя деловые встречи среди изделий дамасских мастеров и гобеленов из европейских дворцов, рядом с запасниками с тетрадями Леонардо да Винчи и шекспировскими фолиантами. Морган высокомерно относился к евреям и прочим меньшинствам, ненавидел профсоюзы, чихал на «новые деньги» и бился насмерть с «разбойными баронами» своего времени.

Родившись сказочно богатым в эпоху дефицита капитала, он был сторонником империи и вёл беспощадную конкуренцию, иногда опираясь на методы, которые сегодня, вероятно, привели бы его за решетку.

Морган собирал громадные суммы и вкладывал их в великие отрасли промышленности «фабричных труб» его времени — в печи Бессемера, автомобили Пульмана, генераторы Эдисона и в осязаемые ресурсы, такие как нефть, нитраты, медь и уголь.

Но он просто брал то, что представлялось возможным взять. Он стратегически планировал и придавал форму эре «фабричных труб» в Соединённых Штатах Америки, ускоряя переход политической и экономической власти от сельскохозяйственных к индустриальным интересам и от производства к финансам.

Более того, говорили, что он «морганизировал» промышленность Соединённых Штатов, создав иерархически управляемую, движимую финансами систему и, как заявляют его критики, «денежный траст», который, по существу, управлял основными потоками капитала в стране.

Когда Морган вежливо отрицал, что он обладает какой-либо властью, настал день карикатуристов: один изобразил его верхом на горе монет с надписью «Контроль над более чем 25 миллиардами долларов»; другой — суровым императором в короне и мантии с жезлом в одной руке и кошельком в другой.

Если для Папы Пия X он был «великим и хорошим человеком», то для «Boston Commercial Bulletin» — «финансовым задирой, опьяненным богатством и властью, который орет свои приказы фондовым рынкам, директорам, судам, правительствам и странам».

Морган концентрировал капитал. Он объединял маленькие компании в большие и далее в монополистические корпорации. Он занимался централизацией. Он считал команды сверху вниз священными, а вертикальную интеграцию — эффективной. Он понимал, что массовое производство не за горами, и хотел, чтобы его капиталовложения были защищены «твёрдыми» активами — заводами, оборудованием, сырьём.

Во всём этом он был практически совершенным отражением века «фабричных труб», который он же и помог создать. Чувствовал ли себя Морган «могущественным» или нет, но управление огромными суммами денег в период нехватки капитала давало ему широкие возможности поощрения и наказания других в глобальном масштабе ⁵⁰.

Стол в форме буквы «X»

Когда его имя впервые замелькало в передовицах газет, Майкл Милкин ⁵¹ представлял собой никогда не работавшего в государственном секторе мужчину сорока с небольшим лет от роду, номинально — старшего вице-президента Drexel Burnham Lambert, фирмы, занимавшейся инвестиционной банковской деятельностью, соучредителем которой, кстати, в 1871 году выступил Морган ⁵². Несмотря на этот громкий титул, Милкин был не простым рядовым вице-президентом. Он был архитектором нового порядка в американских финансах. Он был, как вскоре признали многие, Морганом нашего времени.

В 1980-е годы «Дрекслер» стала одной из самых «горячих» фирм, занимавшихся инвестиционной банковской деятельностью на Уолл-стрит. Поскольку её захватывающий дух взлёт произошёл во многом благодаря усилиям Милкина, ему было разрешено открыть своё собственное, практически независимое дело в 3 000 милях от штаб-квартиры компании на Востоке. Его офис находился прямо напротив отеля «Беверли Вэлшир» в Беверли-Хиллз, Калифорния.

Милкин прибывал в офис не позже 4.30–5.00 утра, чтобы успеть провести несколько встреч перед открытием Нью-Йоркской фондовой биржи, удалённой на три часовых пояса. Главные исполнительные директора крупных корпораций, приехавшие из Нью-Йорка или Чикаго, тащились, не выспавшись, на эти конференции с протянутой рукой в поисках финансов для своих компаний. Один хотел денег на строительство нового завода; другой грезил о расширении рынков сбыта; третий желал что-то приобрести. Они были там, потому что знали: Милкин может найти для них деньги. Изо дня в день Милкин сидел в центре огромного делового стола в форме буквы «X», шепча, крутясь, распределяя, крича, в окружении обезумевших служащих у телефонов и компьютеров. Именно из-за этого стола Милкин и его команда придали новую форму американской индустрии, как это сделал и Морган в своё время. Сравнение того, что каждый из них сделал, проясняет вопрос, как управление капиталом — а следовательно, и власть денег в обществе — трансформируется сегодня. А начинается это с личного.

Милкин против Моргана

Морган с его брюшком и угрожающим видом производил сильное впечатление, а Милкин — высок, худощав, чисто выбрит, у него кудрявые чёрные волосы и взгляд испуганной лани. Морган родился «с серебряной ложкой во рту», а Милкин — сын сертифицированного бухгалтера ⁵³, и ему приходилось собирать грязные ложки со столов кофейни, когда он работал мальчиком на побегушках.

Морган обретался между Уолл-стрит, центром Манхэттена, своими владениями на Гудзоне и дворцами, служившими ему европейскими резиденциями. Милкин все ещё живёт в совсем не похожем на дворец доме из дерева и кирпича в Энчино, не самом модном районе Лос-Анджелеса Сан-Фернандо Вэлли. Редко удаляясь от Тихого океана, он обращает свои взоры к Японии, Мексике и развивающимся странам на юге.

Морган окружал себя уступчивыми молодыми леди, оставляя жену с семьёй чахнуть в своё отсутствие; Милкин, судя по всему, — примерный семьянин. Морган не любил евреев; Милкин — сам еврей.

Морган презирал профсоюзы; Милкин работал финансовым консультантом в железнодорожных, авиа- и морских профсоюзах ⁵⁴. Мысль, что служащие могут владеть фирмами, где работают, казалась Моргану отъявленным проявлением коммунизма. Милкин приветствует эту форму собственности и верит, что за ней будущее американской промышленности.

Оба аккумулировали огромную личную власть, стали известны в прессе, попали под правительственное расследование по поводу действительных и/или надуманных правонарушений. Но, что значительно важнее, они сместили структуру власти в Соединённых Штатах Америки в диаметрально противоположных направлениях.

Открытие ворот

К моменту рождения Милкина, 4 июля 1946 года, в экономике Соединённых Штатов правили бал огромные компании, созданные по большей части в моргановскую эру, — JM и Jodyear Tires, Berlington Mills и Bethlehem Steels. Эти фирмы, опиравшиеся на «фабричные трубы», так называемые «голубые фишки» ⁵⁵, вместе с их лобби, политиками, оплаченными фондами и торговыми ассоциациями плюс организациями типа Национального союза производителей обладали огромным политическим и экономическим весом. Совместно они порой действовали так, будто страна принадлежала им.

Корпоративная власть увеличивалась их влиянием на средства массовой информации через контроль необъятных рекламных бюджетов и их способностью, по крайней мере теоретически, остановить работу завода в районе непокорного конгрессмена и переместить капиталовложения и рабочие места в другое место, с более благоприятным политическим климатом. Часто им удавалось склонить профсоюзы, представлявшие промышленных рабочих, трудившихся на них, присоединиться к ним в вопросах лоббирования.

Эта власть «фабричных труб» была защищена финансовой индустрией, поэтому конкурентам было трудно пошатнуть господство «голубых фишек». В результате этого базовая структура промышленной власти в Соединённых Штатах Америки оставалась, по большому счёту, в середине столетия неизменной.

Потом что-то произошло.

Милкин ещё учился в начальной школе (это был 1956 год), когда впервые доля служащих и «белых воротничков» превысила в Соединённых Штатах Америки долю «синих воротничков» ⁵⁶. И к тому времени, когда он начинал свою карьеру в качестве молодого банкира в сфере инвестиций, экономика уже начала свой переход к новой системе создания материальных ценностей.

Компьютеры, спутники, многообразнейшее обслуживание, глобализация создавали в бизнесе совершенно новую, постоянно меняющуюся среду. Но финансовая индустрия, ограниченная и защищённая законодательством, создавала серьёзные препятствия для изменений.

До 1970-х годов долгосрочные кредиты с готовностью предоставлялись корпорациям-динозаврам, «голубым фишкам», а компании поменьше, вводившие инновации, получали их с трудом.

Уолл-стрит была финансовым Ватиканом мира, и в Соединённых Штатах Америки две «рейтинговые службы», Moody’s и Standart and Poor’s, охраняли ворота в мир капитала. Эти частные компании проводили оценку риска ⁵⁷ для облигаций, и лишь 5 процентов американских компаний они относили к обладающим «инвестиционным качеством» ⁵⁸. Это перекрывало доступ на рынок долгосрочных кредитов тысячам компаний и отправляло их к банкам и страховым компаниям, а не к инвесторам на рынок облигаций.

Будучи студентом сперва Калифорнийского университета в Беркли, затем Уортоновской школы в Пенсильвании, Милкин изучал инвестиционный риск. Он обнаружил, что многие небольшие фирмы, не вхожие на Уолл-стрит, имеют хорошие данные для выплаты своих долгов. Они редко не выполняли обязательств и были готовы платить больше обычного, если бы кто-то купил их облигации.

Из этого неинтуитивного предвидения появилась на свет так называемая высокодоходная, или «мусорная», облигация ⁵⁹, и Милкин, тогда мелкий чиновник «Дрекслера», принялся продавать их инвесторам с миссионерским рвением.

Детали этой истории для нас значения не имеют. Суть в том, что успех Милкина превзошёл самые смелые ожидания. Результатом же стало то, что он практически в одиночку прорвал финансовую изоляцию, в которой до тех пор пребывали второстепенные ⁶⁰ фирмы. Это было сродни прорыву плотины. Поток капитала устремился в эти компании, проходя по пути через «Дрекслер». К 1983 году рынок «мусорных» облигаций достиг астрономической суммы — 180 миллиардов долларов ⁶¹

Чем же всё это лучше «денежного траста» Моргана? Милкин внёс настоящую конкуренцию в мир финансов и лишил их монополии, открыл, так сказать, ворота и вывел тысячи компаний из зависимости от банков и страховых компаний. Эти компании обскакали высокомерные компании с Уолл-стрит, которые существовали, чтобы служить «голубым фишкам». Облигации Милкина позволили администраторам идти прямо к правительству или институциональным кредиторам ⁶², таким как пенсионные фонды, за государственными деньгами на строительство новых заводов, расширение рынков, исследования и развитие — или для поглощения других фирм.

Около 75 процентов «мусорных» облигаций были использованы для инвестиций в новые технологии, новые рынки и прочие «обречённые на успех» начинания. Компания «Дрекслер» в своей рекламе придавала большое значение тому факту, что в то время, когда трудовая занятость в «голубых фишках», старых гигантах не успевала за расширением экономики, рабочие места в меньших по размеру фирмах, которые она финансировала, увеличивались стремительнее, чем в экономике в целом. Некоторая часть денег, предоставленных Милкином, пошла на заранее подготовленные поглощения одних компаний другими.

Это была полная драматизма открытая финансовая борьба. О ней сообщали выпуски новостей, она ошеломила фондовый рынок и всю страну. Цены на акции взлетали вверх и стремительно падали в зависимости от слухов, касающихся очередных поглощений и рейдов ⁶³ на некоторые из самых известных компаний страны. Заключались сделки, которые уже не были обеспечены разумным балансом риска и вознаграждения для инвестора. Во время этой оргии спекуляций долги выстраивались в пирамиды ⁶⁴, в основании которых лежали необоснованные займы. Таксисты и официантки со знанием дела обсуждали последние новости и звонили своим биржевым брокерам, надеясь заработать на ожидаемых стать необычно выгодными сделках, по мере того как «налетчики» повышали цены предложения ⁶⁵ на акции корпораций, которые могли быть поглощены. Поскольку и другие компании с Уолл-стрит вышли на рынок «бросовых» облигаций, денежная машина, созданная Милкином и «Дрекслер» и уже не находившаяся только в их руках, превратилась в вышедшую из-под контроля всесокрушающую силу.

Такие насильственные перемены, часто включавшие в себя борьбу на личном уровне, вели к истреблению невинных. Компании «сокращались в размерах», рабочие безжалостно увольнялись, ряды администрации редели. Неудивительно, что массированная контратака была направлена в первую очередь против Милкина.

Контратака

Заставив открыться шлюзы ворот капитала, Милкин взволновал всю структуру власти фабричных труб в Америке. Обогащая «Дрекслер Бернхэм» (и зарабатывая своё собственное состояние, оцениваемое в 550 миллионов долларов уже в 1987 году), он нажил себе врагов в лице двух чрезвычайно могущественных групп. Одна состояла из компаний старого образца с Уолл-стрит, которые прежде мёртвой хваткой держали движение денег к американским корпорациям; другая — из менеджеров высшего звена крупнейших фирм. У обеих групп были все основания уничтожить его, если бы они смогли. И у них имелись могущественные союзники в правительстве и средствах массовой информации.

Сначала Милкина растоптала пресса, изобразившая его воплощением капиталистической неумеренности, затем против него было выдвинуто федеральное обвинение, насчитывавшее 98 пунктов, в том числе мошенничество с ценными бумагами, рыночные спекуляции и «парковка» ⁶⁶ (о незаконном хранении акционерного капитала, принадлежавшего Ивану Боуски, арбитражеру ⁶⁷, заключённому в тюрьму за инсайдеровскую торговлю ⁶⁸) ⁶⁹. Побоявшись использовать силы закона, предназначенные для борьбы с мафией, а не с нарушениями на фондовом рынке, федеральное правительство вынудило «Дрекслер» порвать отношения с Милкином и выплатить сокрушительный штраф «Дяде Сэму» ⁷⁰ в размере 650 миллионов долларов В то же самое время кое-что из выкупленного им, то, что было наименее надёжно, стало распадаться на части, инвесторы запаниковали и упала стоимость большинства «мусорных» облигаций, как безопасных, так и нет. Вскоре «Дрекслер», борясь за собственную стабилизацию после штрафа в 650 миллионов и имея 1 миллиард в «мусорных» облигациях, обнаружил, что бьётся головой о стену. «Дрекслер» с треском обанкротился. Милкин, уже обсужденный и обвинённый в прессе, в конечном счёте признал себя виновным в 6 правонарушениях в обмен на то, чтобы остальные криминальные обвинения были сняты.

Однако, как и в случае с Морганом, вопрос, нарушил он закон или нет, значительно менее важен для страны, чем его практическое воздействие на американский бизнес. В то время как финансы реструктурировали другие отрасли индустрии, он реструктурировал сами финансы.

Конфликт между теми, кто, как Морган, хочет ограничить доступ к капиталу и сам его контролировать, и такими, как Милкин, которые ведут борьбу за расширение доступа к нему, имеет длинную историю в любом обществе.

«Это была долгая битва, — пишет профессор Нью-Йоркского (Стоуни Брук) государственного университета Глен Яго, — за инновацию рынка капитала Соединённых Штатов, целью которой было сделать его более доступным. Фермеры сражались за кредиты в XIX веке, и в результате увеличилась производительность сельского хозяйства… В 1930-е годы малые бизнесмены были допущены к банковским кредитам. После Второй мировой войны рабочие и потребители искали ссуды под покупку жилья и обучение в колледже. Несмотря на сопротивление тех, кто ограничивал доступ общественности к кредитованию, финансовые рынки отвечали требованиям времени и страна процветала» ⁷¹.

Избыток кредитов может развязать инфляцию, но существует разница между излишком и доступностью. Расширением доступа компания Милкина смогла, как отмечает один из его самых суровых критиков, Кони Брак, разрешить ситуацию в свою пользу… так, что это способствовало «демократизации капитала» ⁷², и именно поэтому некоторые профсоюзные деятели и афроамериканцы выступили в его защиту, когда для него настал тяжёлый момент.

Морган и Милкин, если быть лаконичным, меняли американские финансы противоположным образом.

Тампоны и рентный доход с продажи автомобилей

Морган стремился к предельной централизации и концентрации финансов, он действовал, основываясь на положении, что целое более ценно, чем его отдельные части, а Милкин и те, кого он финансировал, часто отталкивались от противоположного ⁷³. Так, в 1960-е и 1970-е годы создавались гигантские, громоздкие, рассредоточенные «конгломераты» — огромные компании, построенные на бюрократической администрации и слепой вере в «экономику уровней» и «совместные действия». Облигации, которые продавал Милкин, финансировали поглощения, призванные ускорить банкротство этих бегемотов и создание более стройных, более маневренных и более стратегически сфокусированных фирм.

В конце концов все профинансированные Милкином поглощения вылились в распродажи со скидками частей или подразделений, потому что части были ценнее, чем целое; «совместность действий» значила меньше, чем представлялось.

Ярким примером в этом смысле был раздел Beatrice Companies, неуклюжей агломерации, которая получала рентный доход с продаж автомобилей «Avis», занималась розливом кока-колы, производством лифчиков «Плейтекс» и тампонов и переработкой продуктов питания, ради которой когда-то и была создана эта фирма. После того как её части были распроданы другим компаниям, «Беатрис», значительно уменьшившись в размерах, стала действовать более эффективно в области продуктов питания, сыра и мяса. Промышленная компания Borg — Warner продала свои брокерские отделения на рынке финансов. «Ревлон» после поглощения продал медицинское и прочие подразделения бизнеса, не относящиеся к основному направлению — производству косметики.

Облегчив доступ к капиталу, Милкин помог встать на ноги только что образовавшимся фирмам, действовавшим в новых ключевых сферах развитой экономики — сервисной и информационной.

Конечно, это не было изначальной целью Милкина. Он стремился к большему, чем вкладывание денег в конвейерные отрасли промышленности. Он действовал в момент, когда вся экономика покидала эру «фабричных труб», он точно знал об этом фундаментальном изменении и некоторым образом помог его ускорить. Так, он заявил журналу «Forbes», что львиная доля происходящего реструктурирования была вызвана выходом страны из индустриального века, и добавил, что «в промышленном обществе капитал — священный ресурс, но в современном информационном обществе — его чересчур много» ⁷⁴.

С тех пор как высокодоходные, или «бросовые», облигации Милкина начали работать на продвижение новых компаний, менее респектабельных, чем «голубые фишки», которые имели свободный доступ к традиционному финансированию, перестало удивлять, что многие, получившие деньги из его рук, находились в области быстро расширяющихся секторов обслуживания и информации, появление новых компаний в которых было закономерным.

Таким образом, Милкин помог реорганизовать капитал и направить его в производство сотовых телефонов, кабельное телевидение, компьютеры, службы здоровья и прочие передовые секторы бизнеса, растущий вес которых бросал вызов владычеству старых промышленных баронов.

Если говорить кратко, и Морган, и Милкин, каждый из них, но практически в диаметрально противоположных направлениях, потрясли устоявшуюся на тот момент структуру власти. И именно по этой причине, лежащей далеко в стороне от спорных вопросов законности, вызвали на себя огонь полемики и град клеветы. Мягко или болезненно, легально или нет, но оба они изменили финансы в направлении, отвечавшем насущным потребностям экономики своего времени.

Постуоллстритовская эра

Драматичные, как тогда казалось, перемены, вызванные Милкином, были лишь частью революции. Параллельно с происходящими сегодня трансформациями контроля и направления движения капитала — все ещё одного из основных источников власти — идут ещё более кардинальные изменения в экономике в целом.

Во времена Моргана, и на протяжении всего расцвета власти Уолл-стрит, массовое производство миллионов одинаковых вещей было символом «новой эпохи». Сегодня, как впервые отмечено в «Шоке будущего» в 1970 году и тщательно разработано в «Третьей волне» в 1980 году, мы иначе рассматриваем принцип массового производства.

Технологии, управляемые компьютерами, делают возможным появление небольших, всё чаще производимых на заказ товаров на узкоспециализированный рынок. Расторопные компании переходят от выпуска огромных партий продукции к производству малыми количествами «дополнительных, более дорогостоящих» видов продукции, таких как сталь и химические вещества специального ассортимента. Постоянные инновации сокращают жизненный цикл вещей.

Происходят параллельные изменения и в индустрии финансового обслуживания, которая также вкладывает деньги в различные производства и сокращает цикл жизни продукции. Она и сама извергает потоки узкоспециализированной продукции — новые типы ценных бумаг и закладных, виды страхования, инструменты кредитования, взаимных фондов ⁷⁵ и их бесконечные перестановки и комбинации. Власть через капитал течёт к фирмам, способным на узкую специализацию в интересах потребителя и постоянные нововведения.

В экономике Третьей волны машина или компьютер могут быть сделаны в четырёх странах, а монтироваться в пятой. Рынки также выходят за национальные границы. Если выражаться современным жаргоном, бизнес становится глобальным. И снова, в прямой связи со всем остальным, мы видим, что финансовый сервис — банковское дело, страхование, ценные бумаги — стремится «глобализироваться» во имя обслуживания корпоративных клиентов.

Экономика Третьей волны действует на супервысоких скоростях. Чтобы не отстать, финансовые компании вкладывают миллиарды в новые технологии. Новые компьютеры и коммуникационные сети не только делают возможным варьировать и изготавливать на заказ уже существующие виды продукции, изобретать новые, но также позволяют заключать сделки практически мгновенно.

Как фабрики нового стиля переходят к круглосуточной или «непрерывной» работе, так и банки меняют «часы работы банка» на 24-часовое обслуживание. Финансовые центры растут как грибы после дождя в различных часовых поясах. Акции, облигации, товары и деньги продаются в режиме нон-стоп. Электронные сети позволяют собирать и распределять миллиарды за наносекунды.

Скорость сама по себе — возможность не отстать или быть впереди — влияет на распространение прибыли и власти. Хороший пример этого — сокращение «флоата» ⁷⁶, некогда столь любимого банками. «Флоат» — деньги на счетах потребителей, на которых банк может заработать проценты, пока чек ожидает клиринга ⁷⁷. Поскольку компьютеры ускоряют процесс клиринга, преимущество банков от таких активов уменьшается, и они вынуждены искать альтернативные источники дохода, что ведёт их к фронтальной конкуренции с другими секторами финансовой индустрии.

По мере того как рынки капитала расширяются и тесно переплетаются друг с другом от Гонконга и Токио до Торонто и Парижа, пересекая часовые пояса, деньги движутся быстрее. Скорость и изменчивость увеличиваются, и финансовая власть в обществе переходит из рук в руки со всевозрастающей скоростью.

Взятые вместе, все эти изменения дополняют кардинальнейшее с начала индустриальной эры реструктурирование мировых финансов. Они отражают возвышение новой системы создания материальных ценностей, и даже самые могущественные фирмы, когда-то контролировавшие огромные потоки денег, увлекаются течением, как бумажные кораблики.

В 1985 году крупнейший в Соединённых Штатах Америки инвестиционный банк — Salomon Brothers — принял обязательство по строительству впечатляющей штаб-квартиры в Коламбус Серкл, Манхэттен, стоимостью 455 миллионов долларов К весне 1987 году банк стал объектом возможного поглощения; в октябре он был вынужден уйти с рынка муниципальных облигаций ⁷⁸, на котором он доминировал на протяжении 20 лет; его департамент коммерческих бумаг ⁷⁹ также закрылся; были уволены 800 из 6500 служащих компании; в декабре 1987 года после октябрьского краха фондового рынка банк вынужден был постыдно выйти из дела строительства штаб-квартиры за 51 миллионов долларов ⁸⁰

Поскольку прибыли сокращались и цена собственных акций падала, компанию начали разъедать внутренние разногласия. Одна группировка выступала за сохранение традиционной роли поставщика капитала «голубым фишкам». Другая стремилась к выходу в высокодоходный, или «мусорный», бизнес, первооткрывателем которого был Милкин, и хотела протянуть руку второстепенным фирмам. Далее были неудачи и хаос. «Мир изменился фундаментально, — горестно заметил её глава Д. Гатфрейд, — и мы не были в авангарде этого процесса. Мы вползаем в современный мир».

Этот «современный мир» — зыбкое, враждебное место для старых драконов. Гибнут не только отдельные личности и компании, но целые сектора финансовой индустрии. Банкротство более 500 ссудно-сберегательных банков в Соединённых Штатах Америки, потребовавшее от правительства сотен миллиардов на экстренный план по их спасению, отражает растущую нестабильность ⁸¹. Органы государственного регулирования, созданные для более простого и медленного мира «фабричных труб», показали себя неспособными предвосхитить и предотвратить замаячившее впереди бедствие, как и сотни этих «сберегательных учреждений» ⁸², они заснули на посту и были сокрушены стремительной сменой процентных ставок, погрязли в неразберихе коррупции и глупости.

Зигзаг власти

С ростом глобальной экономики сама территория финансового рынка становится столь обширной, что в сравнении с ней отдельно взятые институт, компания или человек, даже Милкин, кажутся незначительными. Бесчисленные течения распарывают систему, вызывая взрывы и волнения в глобальном масштабе.

Со времён расцвета промышленной эры власть денег была сосредоточена в Европе. К концу Второй мировой войны она в общем переместилась в Северную Америку, а точнее, на южную оконечность острова Манхэттен. Экономическое господство Соединённых Штатов оставалось незыблемым около трёх десятилетий. С тех пор деньги и их власть движутся зигзагами по планете, подобно обезумевшему мячику из пачинко.

В середине 1970-х годов ОПЕК стремительно высасывал миллиарды из Европы, Северной Америки (и остального мира) и отправлял их зигзагом на Средний Восток. Незамедлительно эти нефтедоллары, по той же траектории, оседали на банковских счетах в Нью-Йорке и Цюрихе и вновь делали зигзаг в форме огромных кредитов Аргентине, Мексике и Бразилии, выстреливая потом обратно в американские и швейцарские банки. По мере падения курса доллара и трансформации торговых структур капитал вновь ринулся в Токио, вернувшись в виде средств, вложенных в недвижимость, государственные облигации и прочую собственность в Соединённых Штатах Америки, — и всё это со скоростью, которая ошеломляет экспертов, пытающихся понять, что происходит.

С каждым из этих скачков капитала идёт соответствующее перераспределение власти на глобальном и локальном уровнях. Деньги за нефть, как по пожарным рукавам, текут на Средний Восток — и арабские страны получают в руки весомый аргумент в международной политике. В ООН усилилась изоляция Израиля. Африканские страны — члены ООН, остро нуждающиеся в нефти, поддержали инициативу арабов и разорвали дипломатические отношения с Иерусалимом. Нефтедоллары начали влиять на средства массовой информации в различных частях мира. Вестибюли гостиниц в Эр-Рияде, Абу-Даби и Кувейте заполнились просителями с атташе-кейсами в руках — продавцами, банкирами, администраторами и махинаторами — со всего мира, умолявшими от лица того или иного несуществующего родственника королевской фамилии о контактах и контрактах.

Однако к началу 1980-х годов единство ОПЕК распалось и цены на нефть снизились — безумие поутихло и вместе с этим растаяла политическая власть арабов. Сегодня орды просителей, представляющих часто крупнейшие мировые банки и корпорации, кружат вокруг приёмных токийских отелей, таких как «Окура» и «Империал».

Увеличивающаяся изменчивость мирового рынка капитала, драматизированная такими зигзагами и отмеченная крушениями и оздоровлениями фондового рынка, как во время «двух октябрей» — 1987 и 1989 годов, — признак того, что старая система всё больше и больше выходит из-под контроля. Традиционные механизмы безопасности, призванные обеспечивать финансовую стабильность в среде относительно закрытых национальных экономик, устарели так же, как устарел мир ленточных конвейеров, который они должны были защищать.

Глобализированные производство и маркетинг требуют свободного движения денежных средств через государственные границы. Для это необходимо изменить старые способы финансового регулирования и снять барьеры, воздвигнутые странами для защиты своих экономик. Но поэтапное ослабление или устранение этих препятствий в Японии и Европе имеют также негативную сторону.

Возрастает резерв капитала, доступный в любое время в любом месте. Это делает финансовую систему более гибкой и помогает ей преодолеть локальные кризисы, но повышает ставки, увеличивая риск массового банкротства.

Современные корабли строятся с водонепроницаемыми отсеками — течь в одной части корпуса не может залить и потопить все судно. Либерализация капитала, его свободное перемещение — корабль без безопасных отсеков. Либерализация, необходимая для продвижения вперёд всей экономики, увеличивает Опасность того, что серьёзный кризис в одной стране распространится на другие. Она также ставит под угрозу власть одного из наиболее важных финансовых институтов промышленного века — центрального банка.

Угрожающие масштабы борьбы за глобальный контроль

Ещё около десяти лет назад относительно небольшое количество центральных банков и государственных деятелей могли влиять на все цены, от датской ветчины до автомобилей «датцун», манипулируя процентными ставками и вмешиваясь в дела иностранных валютных рынков. Сегодня им уже труднее это делать. Доказательством служит взрывной рост иностранных валют, рынков и электронных сетей, способствующий этому ⁸³.

Ещё несколько лет назад Банк Японии мог влиять на соотношение иена — доллар посредством покупки или продажи 16 миллиардов долларов Сегодня такие суммы смешны. Оцениваемые в 200 миллиардов долларов валютные операции ежедневно совершаются и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Токио; в общей сложности более триллиона в неделю (не более 10 процентов этого связано со всемирной торговлей, остальные 90 процентов — спекуляции).

На этом фоне роль отдельных центробанков и даже главных участников «представления» в лучшем случае ограничена.

Власть стремительно ускользает из рук центральных банков и государств, которые они номинально представляют, и мы слышим настоятельные призывы к новому, более централизованному регулированию на межгосударственном уровне. Это — попытки власти высокого ранга управлять постиндустриальной финансовой системой, используя инструменты, применявшиеся в век «фабричных труб».

В Европе некоторые политические лидеры призывают к отмене национальных валют и созданию единого общеевропейского центрального банка. Эту идею бывшего министра финансов Франции Э. Балладюра и министра иностранных дел Западной Германии X. Д. Геншира поддерживают многие французские, бельгийские и итальянские официальные лица. Л. Лонхардт, экономист Франкфуртского Коммерцбанка, говорит, что спустя немного времени «мы, в конечном счёте, будем вынуждены иметь европейский центральный банк» ⁸⁴.

Бывшая премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер провела арьергардный бой в защиту национального суверенитета. Но даже на глобальном уровне мы начинаем наблюдать рост числа попыток стран Большой Семёрки, группы самых развитых в промышленном плане государств, синхронизировать и скоординировать их валютную политику, процентные ставки и прочее. Некоторые академики и эксперты по финансам ратуют за «всемирный центральный банк».

Победа «глобалистов» будет означать дальнейшее ослабление власти существующих центробанков — ключевых регуляторов капитала в некоммунистическом мире со времён рассвета эры «фабричных труб».

В грядущие десятилетия мы станем свидетелями титанической битвы за власть между сторонниками глобальной и национальной концепций экономик, битвы за институты регулирования на мировом рынке капитала. Эта борьба отразит противоречие между умирающим индустриальным порядком и новой глобальной системой создания материальных ценностей, идущей ему на смену.

Однако, по иронии судьбы, эти цели централизации контроля над мировыми финансами на более высоком уровне направлены против предприятий, находящихся на современном этапе экономического производства и распределения, которые становятся всё более рассеянными, разнообразными и децентрализованными. Это предполагает, что исход этого исторического сражения за власть не устроит ни глобалистов, ни их противников. История полна сюрпризов. Она может заставить нас воздержаться от принятия спорных решений на неизведанных тропах и изобрести абсолютно невиданные институты.

Одно кажется ясным. Когда баталия за переделку мировых финансов достигнет своей кульминационной точки, многие из величайших «властей, которые есть», будут свергнуты.

Все эти перемены в распределении мировой власти, основанной на деньгах, с исторической точки зрения будут выглядеть незначительными в сравнении с революцией в природе самого богатства. Что-то странное, почти сверхъестественное происходит в Данный момент с самими деньгами — и всей властью, на них основывающейся.