Фрэнсис Фукуяма:
Великий разрыв.
Часть III. Великая Реконструкция.
Глава 15. Истощает ли капитализм социальный капитал?

Многие люди интуитивно полагают, что капитализм плохо влияет на мораль. Рынки превращают все в товар и заменяют человеческие взаимоотношения голым интересом. С этой точки зрения современное капиталистическое общество потребляет больше социального капитала, чем производит. Такие феномены, как уменьшение доверия к общественным институтам, уменьшение радиуса доверия, более высокая преступность и разрыв родственных связей в Северной Америке и Европе, демонстрируют тревожную тенденцию: эти развитые общества тратят свой социальный капитал, не имея возможности его воссоздания. Обречено ли капиталистическое общество становиться материально богаче, но морально беднее с течением времени?

Разрушает ли крайняя безжалостность и безличность рынка социальные связи и учит ли, что только деньги, а не общественные ценности что-то значат? Идет ли современный капитализм к разрушению собственного морального основания и, таким образом, к коллапсу?

На самом деле современные технологические общества продолжают нуждаться в социальном капитале, расходовать его, а затем восполнять, как и раньше. Виды потребностей и источники их обеспечения изменились, но нет оснований утверждать, что необходимость неформальных этических норм отпадёт или что люди перестанут устанавливать моральные стандарты для самих себя и пытаться следовать им. Как мы обнаружили при обсуждении естественного и спонтанного порядка во второй части книги, люди будут создавать моральные правила для самих себя частично из-за того, что они таковы от природы, а частично в результате преследования ими собственной выгоды. В прошлом социальный капитал мог происходить из таких источников, как иерархическая религия или вековая традиция, которые в современном мире кажутся относительно слабыми, однако существуют и другие источники.

Процесс регенерации обществом социального капитала является комплексным и зачастую трудным. Во многих случаях он касается представителей разных поколений и оставляет за собой многочисленные жертвы, поскольку старые нормы сотрудничества были разрушены, а новые на смену им не пришли. Великий Разрыв не сможет исправить сам себя автоматически. Люди должны осознать, что их общественная жизнь ухудшилась, что они ведут себя саморазрушающим образом и что им нужно активно работать над воссозданием норм своего общества посредством дискуссий, доказательств, культурных аргументов и даже культурных войн. Есть свидетельства, что это уже происходит на протяжении последнего времени, а предшествующие периоды человеческой истории дают нам определённую уверенность, что восстановление норм и морали возможно.

Культурные противоречия капитализма?

Вопрос о том, как современный экономический порядок относится к моральному порядку, является старым и рассматривался многими авторами. Может быть полезным привести обзор некоторых уже высказывавшихся соображений по этому поводу, прежде чем рассматривать, как запас социального капитала может быть создан даже в наиболее технологически изощрённых областях глобальной экономики. Как указывал экономист Альберт Хиршман, существует несколько противоположных взглядов на то, способствует ли распространение современного, основанного на развитии технологии капитализма моральной жизни или препятствует ей ¹.

Один взгляд предложен Эдмундом Бёрком, который видел корни разрушения социального капитала в Просвещении. Реагируя на крайности Французской революции, Бёрк критиковал попытку установления нового и справедливого политического и социального порядка на основе абстрактных принципов, принудительно навязанных централизованным государством. Работоспособность подобного порядка основывается не только на мудрости социальных инженеров, которые проектируют общество, но на предположении, что люди могут быть адекватно мотивированы личными рациональными интересами. Бёрк доказывает, что наиболее действенные социальные правила не могут быть распознаны путём априорного рассуждения, а возникают скорее путём проб и ошибок в процессе эволюции общества. Такой процесс не обязательно рационален; в формировании правил играли важную роль религия и древние социальные обычаи. В консерватизме Бёрка присутствует также элемент релятивизма. Каждое общество будет создавать свой набор правил в зависимости от своих условий жизни и истории, особенности которых нельзя полностью объяснить. Для Бёрка Французская революция и более широко Просвещение представляют собой человеческое бедствие, потому что они стремились заменить традиционные правила рациональными, подчиняться которым индивиды должны были, не опасаясь божественного наказания.

Однако разума недостаточно для того, чтобы создать моральные ограничения, необходимые для удерживания сообщества в целостности, и, таким образом, предложенный Просвещением порядок развалится на части благодаря своим внутренним противоречиям. Существуют и более новые версии критики Просвещения. Современный английский автор Джон Грей, например, утверждает, что с падением Берлинской стены внутренние противоречия Просвещения становятся очевидными для всех и выражаются в повышении уровня преступности и социальных беспорядках в развитых странах — таких, как США ². Капитализм усиливает этот процесс; ставя личные интересы над моральными обязательствами и за счёт бесконечного новаторства благодаря замещению одной технологии другой, он разрушает строившиеся в течение веков связи в человеческих сообществах и оставляет людей наедине с их голым личным интересом как основой для социального единства.

Согласно этой линии рассуждений, современные общества не развалились буквально на куски только потому, что основываются на определённом виде исторически сложившегося социального капитала, который лишь растрачивается в них, никогда не накапливаясь. Определяющим процесс упадка фактором является секуляризация мира, так как если религия является важным источником морального поведения, то упадок религии на фоне модернизации означает конец социального порядка. Это было ясно сформулировано в книге Фреда Хирша «Социальные пределы роста»: «Социальные добродетели — такие, как правдивость, доверие, признание, сдержанность, долг, необходимые для функционирования индивидуалистической, договорной экономики, основаны в значительной степени на религиозной вере, но индивидуалистский, рационалистский характер рынка разрушает религиозную основу» ³.

Подобные рассуждения характерны и для обширной литературы о «культурных противоречиях капитализма», в которой доказывается, что капиталистическое развитие в конце концов подрывает само себя, создавая нормы, противоречащие тем, которые необходимы для функционирования рынка. Пожалуй, наиболее известным сторонником такой точки зрения был Йозеф Шумпетер, который утверждает в своей книге «Капитализм, социализм и демократия», что капитализм имеет тенденцию создавать класс элиты, враждебный тем самым силам, которые сделали возможным его существование, и что он в конце концов будет пытаться заменить рыночную экономику социалистической ⁴. Даниел Белл утверждает, что изобилие делает трудовую этику вроде бы необязательной, а также создаёт культурную элиту, которая находится в состоянии перманентной революции против status quo (Существующее положение дел (лат.). — Прим. ред.). Самая сущность художественного модернизма, замечает он, состоит в желании уничтожить установленные нормы, подвергнуть сомнению власть и отвергнуть общественные стандарты ⁵. Каждое следующее поколение находит задачу попрания норм всё более и более сложной, потому что остаётся всё меньше норм, которые можно разрушить, и все меньше людей, которые могут быть шокированы в своём благодушном конформизме. Это объясняет постоянное усугубление вызывающего поведения — от бессмысленного дадаизма 1920-х годов до непристойного, кощунственного и агрессивного искусства перформансов конца XX века. В результате, согласно Беллу, культурная элита, находящаяся в постоянной оппозиции ко всем ценностям среднего класса, разрушает сама себя, уничтожая производственную основу рыночного общества, которое делает возможным её собственное существование.

Потенциальный конфликт между рыночным обществом и социальным порядком был отмечен не только Беллом, но и многими другими авторами — такими, как Михаель Зэндел, Алан Вольф и Уильям Дж, Беннетт ⁶. Неформальные общественные нормы легче всего создаются и поддерживаются в маленьких стабильных группах, в то время как капитализм настолько динамичен, что постоянно разрывает сообщества на части посредством сокращений рабочих мест, модернизации, создания производств за границей. Огромная эффективная система супермаркетов заменяет семейные магазины, разрушая личные связи, благодаря которым те возникли, во имя более низких цен. Рыночная экономика создаёт индустрию развлечений, которая будет показывать людям то, что они хотят видеть, вне зависимости от того, полезны или нет для них или их детей сцены насилия или секса. Рыночное общество имеет тенденцию провозглашать героями тех, кто или искусен в делании денег, или скандально знаменит (часто и то, и другое), — в ущерб тем, кто имеет гораздо более значимые, но не переводимые в наличность заслуги ⁷.

В прошлом многие секторы американской экономики были защищены от конкуренции регулированием, профессиональными стандартами или сегментированными рынками. С отменой регулирования и открытием экономики США для большей внутренней и глобальной конкуренции в 1980-х и 1990-х годах многие из этих ранее защищённых секторов подверглись более сильному воздействию конкуренции, что, как можно утверждать, негативно влияет на социальный капитал. Банкиры, которые могли играть в гольф в три часа дня в 1950-е и 1960-е годы и имели и время, и средства на общественные дела, с прекращением банковского регулирования распоряжаются своим временем и свободными ресурсами гораздо скромнее. Тот вид аргументов, который использовал Джонни Кочран для оправдания О. Дж. Симпсона — отклонение состава присяжных по причине возможности расовой солидарности, — более ранним поколением американских юристов был бы подвергнут серьёзному осуждению. Способность профессионального объединения проводить в жизнь подобные неформальные нормы, впрочем, была сильно размыта в условиях усиливающейся конкуренции, с которой юристы сталкиваются сегодня. Кочран не только помог своему клиенту избежать ответственности за убийство, но также сам получил работу на телевидении в качестве ведущего юридической программы.

Проблема литературы о «противоречиях капитализма», помимо того факта, что капитализм ещё не развалился и не уничтожил сам себя, заключается в том, что вопрос рассматривается очень односторонне. Мы можем согласиться с тем, что капитализм часто является деструктивной, разрушительной силой, которая подрывает традиционную верность и традиционные обязательства, но он также создаёт порядок и выстраивает новые нормы для замены тех, которые уничтожаются. Действительно, капитализм, вероятно, является создателем общих норм и таким образом способствует поддержанию морали в современных обществах. Содержание литературы о спонтанном порядке, цитировавшейся во второй части книги, иллюстрирует те способы, которыми децентрализованные группы людей будут стремиться создать порядок, если их предоставить самим себе.

Несомненно, таков был взгляд некоторых мыслителей века Просвещения, которые утверждали, что капитализм не разрушает мораль, а, наоборот, фактически укрепляет. Эта идея впервые была сформулирована Монтескьё, который доказывал, что «коммерция… отесывает и смягчает варварские манеры, как мы наблюдаем это каждый день» ⁸. Пожалуй, наиболее ясное изложение этой точки зрения принадлежит Сэмюэлю Рикару (1704 г.), — оно широко цитировалось в XVIII веке: Коммерция привязывает [людей] друг к другу взаимной полезностью… При помощи коммерции человек учится мыслить, быть честным, приобретает манеры, становится благоразумным и сдержанным в разговорах и действиях. Ощущая необходимость быть мудрым и честным для того, чтобы добиться успеха, он избегает порока или по крайней мере его поведение выказывает приличие или благопристойность, чтобы не будить каких-либо враждебных суждений со стороны сегодняшних и будущих знакомых ⁹.

Хотя Рикар ничего не знал о теории игр, он описывал итерацию при игре, в которой репутация честного человека становится ценностью. Адам Смит также верил в моральный эффект коммерции, утверждая, что она способствует пунктуальности, благоразумию и честности, а также улучшает жизнь рабочей бедноты, делая её менее зависимой от стоящих выше на социальной лестнице ¹⁰. Если понимать его более широко, он защищал капитализм, основываясь не столько на экономике, сколько на морали ¹¹. Аристократические общества были основаны на стремлении к почестям, которое могло быть удовлетворено лишь через военные действия и завоевания. Буржуазные общества заменили аристократический принцип другим, основанным на более узкой форме личного интереса — используя выражение Альберта Хиршмана, они заменили страсти на интересы, смягчив при этом жестокие и насильственные методы аристократического правления ¹². Члены буржуазного общества проявляют постоянную заинтересованность в трудолюбии, честности, самодисциплине и множестве других мелких добродетелей — благодаря которым, возможно, не достигается аристократическое величие, но по крайней мере смягчаются пороки. Утверждение Фреда Хирша, что добродетель, как и честность, необходима для коммерции и для своего сохранения должна зависеть от религии, в конечном счёте абсурдно. Личного интереса предпринимателя достаточно для того, чтобы гарантировать: честность (или по крайней мере её видимость) будет продолжать существовать.

Правильнее всего будет придерживаться промежуточной точки зрения и считать, что прогресс капитализма одновременно способствует и препятствует моральному поведению. Переход от страстей к интересам не даёт чистой выгоды. Аристократическая любовь к почестям лежит в основе всех великих политических стремлений, делая политическую жизнь во многих отношениях зависящей от неё. Великие и благородные дела не начинаются людьми, которые лишь честны, благоразумны, пунктуальны и надёжны. Адам Смит в особенности осознавал ограниченность мелких добродетелей, которые стремится поддерживать коммерция — по его мнению, благоразумие внушает лишь «холодное уважение», а буржуазное. стремление к «улучшению своего положения» основано на иллюзии, будто богатство может купить счастье ¹³.

Даже если мы должны ограничить наше уважение по отношению к буржуазным добродетелям, можно допустить, что рыночные общества одновременно вредят и помогают моральным взаимоотношениям. Продажная любовь или увольнение служащего с многолетним стажем ради увеличения производительности в самом деле может сделать людей циничными. Но и обратное также случается: люди приобретают социальные связи на рабочем месте и учатся честности и благоразумию, будучи вынужденными работать с другими людьми длительное время. Кроме того, социальный капитал и внутренние неформальные нормы становятся даже более значимыми при переходе от индустриальной к постиндустриальной, или информационной экономике, а её сложность и технологический уровень растут. Комплексная деятельность должна быть самоорганизующейся и самоуправляющейся. Возможности для этого, если они не создаются основной культурой, будут обеспечиваться частными фирмами, так как от этого зависит их производительность. Мы можем видеть это в новых формах, организации, которые охватывают американские фабрики и учреждения в течение последних двадцати лет, и в особенности в концепции сети. Современные постиндустриальные капиталистические экономики будут создавать постоянный спрос на социальный капитал. В долгосрочной перспективе они также скорее всего окажутся способны обеспечивать достаточное количество социального капитала, чтобы удовлетворить спрос. Мы можем быть более или менее уверены в этом, поскольку известно, что частные лица ради достижения собственных эгоистических целей будут стремиться создавать социальный капитал и добродетели, связанные с ним, — такие, как честность, надёжность и взаимность. Бог, религия и вековые традиции по лезны для этого процесса, но не являются необходимыми. Монтескьё и Адам Смит были правы, доказывая, что коммерция стремится улучшить мораль; Бёрк, Даниел Белл и Джон Грей ошибались, заявляя, что капитализм неизбежно разрушает своё собственное моральное основание или, в более широком смысле, Просвещение разрушает само себя.

В этом пункте много путаницы. Джеймс Коулман, социолог, благодаря работам которого в последние годы возродился термин «социальный капитал», утверждает, что последний является общественным достоянием и поэтому имеет тенденцию к недостаточному производству в условиях свободного рынка ¹⁴. Другими словами, социальный капитал является благом для общества в целом; группа индивидов, которая создаёт социальный капитал, не может зарезервировать блага для себя и поэтому вообще не будет иметь достаточной мотивации его создавать. Это означает, что он должен создаваться нерыночными силами — либо правительством (как в том случае, когда оно обеспечивает общественное образование, имеющее социализирующий эффект), либо негосударственными объединениями, такими, как семьи, церкви, благотворительные учреждения или другие добровольные некоммерческие организации. Многие участники дискуссии о социальном капитале, придерживающиеся этой точки зрения, полагают, что существует чёткое различие между нацеленными на получение прибыли корпорациями — такими, как «Интел» или «Жиллетт» — и неправительственными организациями, например, клубом «Сьерра» или Американской ассоциацией пенсионеров. Лишь последние создают социальный капитал и являются частью гражданского общества.

Взгляд, согласно которому социальный капитал является общественным благом, ошибочен. Социальный капитал фактически будет производиться частными рынками, потому что его производство находится в долгосрочных эгоистических интересах индивидов. Корпорация, которая требует высокого уровня честности и вежливости при обслуживании клиентов, или компания, которая немедленно изымает из продажи бракованный юнар, или исполнительный директор, который снижает себе жалованье, чтобы показать солидарность со своими работниками во время кризиса, действуют не из альтруизма — все они имеют долгосрочную заинтересованность в своей репутации честного, надёжного, ценящего качество и справедливого делового партнёра или просто великого благодетеля. Эти добродетели становятся экономическим активом и в этом качестве делаются желанными для индивидов и компаний, заинтересованных лишь в конечном результате. Подобным образом китобои, владельцы ранчо или рыбаки, которые вырабатывают правила справедливого длительного использования общих ресурсов, делают это не ради охраны окружающей среды; у них есть личная заинтересованность в том, чтобы ресурсы не были истощены, чтобы они могли получать свою долю в течение длительного периода.

Тем не менее социальный капитал имеет иной характер, чем физический или человеческий капитал. Используя выражение экономиста Дасгупты, социальный капитал не является общественным благом, однако он тесно связан с внешними проявлениями экономической деятельности ¹⁵. Другими словами, частные лица могут создавать социальный капитал в своих эгоистических целях, но, однажды возникнув, он во многом оказывает благотворное воздействие на более широкое общество. Корпорации, стремящиеся сделать свою репутацию качества и надёжности безупречной, будут повышать общий уровень качества и надёжности в обществе. Индивиды, которые считают, что честность — лучшая политика (то есть что честность приносит им выгоду), в конечном счёте действуют, не слишком отличаясь от тех, которые верят, что честность должна цениться ради неё самой. Не только социальный капитал вызывает внешние проявления экономической деятельности, он сам зачастую возникает как побочный продукт или внешнее воздействие какой-либо другой деятельности. Знаменитые пуритане Макса Вебера не стремились к богатству путём накопления капитала — они стремились доказать Богу, что являются избранными. Однако в качестве случайного следствия своей бережливости, самодисциплины и стремления доказать избранность они создавали предприятия, которые стали в конечном счёте источником огромного богатства.

Таким образом, если мы принимаем тот факт, что социальный капитал является не общественным благом, а скорее частным благом, связанным с внешними проявлениями экономической деятельности, то можно увидеть, что современная рыночная экономика будет всё время создавать социальный капитал. В случае отдельных компаний социальный капитал может возникать благодаря (так и происходит) прямым инвестициям в образование и обучение корпоративным навыкам. Существует, конечно, огромная деловая литература о создании корпоративной культуры, которая является не чем иным, как попыткой социализации работников компании при помощи ряда норм, которые будут повышать их готовность к сотрудничеству друг с другом и вызывать чувство групповой идентичности ¹⁶. Японцы — непревзойдённые мастера в этом искусстве, они посылают своих подчинённых на жестокие коллективные обучающие тренировки, которые испытывают стойкость и создают узы взаимной зависимости ¹⁷. Как мы заметили в главе 12, многие компании переходят к горизонтальным формам организации, командам, а подобные управленческие структуры обнаруживают, что должны осуществлять значительные инвестиции в обучение своих синих воротничков тому, что, в сущности, является управленческими навыками белых воротничков.

Государство как друг и враг социального капитала

Тот факт, что социальный капитал может создаваться частными компаниями, не означает, конечно, того, что он также не вырабатывается общественными организациями. Всякому, кто думает, что государство не может внедрять ценности, достаточно обратить внимание на Корпус морской пехоты США, который в течение многих лет преуспевает в превращении мальчиков, многие из которых происходят из низших классов, из бедных и часто неполных семей, живущих в неблагополучных районах, в пехотинцев с необычно хорошо разработанным набором внутренних организационных правил и норм. Морская пехота добивается этого чрезвычайно иерархическими и авторитарными способами в течение одиннадцатинедельного основного обучения, когда у рекрутов преднамеренно отбивают индивидуализм — им запрещено даже использовать личное местоимение «я».

Один из наиболее важных источников социального капитала в современных обществах — образовательная система, которая в большинстве стран обеспечивается государством как общественное благо. Школы традиционно не просто дают учащимся знания и умения; они также стараются способствовать их социализации в определённых культурных традициях, которые направлены в конечном счёте на то, чтобы сделать их лучшими гражданами. В первые десятилетия XX века многие педагоги государственных школ в США считали одной из своих задач приобщение большого числа детей иммигрантов, хлынувших в США в начале века, к общей американской культуре. Доверие, как мы видели, весьма связано с уровнем образования.

На более высоких уровнях образования учебные заведения продолжают успешно создавать социальный капитал. Как я отмечал при обсуждении высокотехнологичных научно-исследовательских работ, приведённом выше, профессиональное образование часто служит важным источником норм и социальных связей. Профессиональная деятельность, создание профессиональных стандартов и сам опыт высшего образования приводят к возникновению сообществ, члены которых имеют общие знания и опыт и где в результате создаются и поддерживаются общие нормы. Уровень высшего образования повысился фактически во всех развитых странах за два последних поколения и, вероятно, будет продолжать расти, так как отдача от образования увеличивается. Поэтому неудивительно, что верхняя часть распределения образования и дохода членов общества соотносится с относительным обилием социального капитала. Как следует из обсуждения гражданского общества в главе 4, изменились не запасы социального капитала в обществе, а его распределение и характер.

Хотя правительства способны создавать социальный капитал, они часто повинны и в его разрушении. Выше было показано, как государства, которые не обеспечивают общественной безопасности или стабильных прав собственности, способствуют тому, что их граждане не доверяют не только правительству, но и друг другу, и в результате возникновение объединений оказывается затруднено. Развитие современных государственных систем социальных пособий, централизация их функций и их вторжение фактически во все области жизни ведут к разрушению спонтанной социальности. В европейских странах, таких, как Швеция или Франция, существует то, что выглядит как активная деятельность ассоциаций частных лиц, но почти все они так или иначе зависят от государственных субсидий или регулирования: без государства многие формально добровольные организации перестанут существовать. В США округа и штаты передали власть федеральному правительству в период Великого Разрыва, а вмешательство правительства часто оказывалось неблагоприятно для частных ассоциаций. Борьба с преступностью и устранение социального беспорядка, описанные выше, — это лишь один пример того, как современное либеральное государство во имя индивидуальных прав может лишать местные сообщества их способности устанавливать правила и нормы для самих себя.

Возьмём другой случай: Джон Миллер указывает, что один из серьёзнейших недостатков современной американской общественной системы образования заключается в том, что она больше не ставит себе цели ассимилировать иммигрантов ¹⁸. Основы гражданственности и американская история и ценности преподаются реже, во многих школах возникают проблемы с поддержанием порядка и предотвращением насилия в классах, и им не до формирования характера учащихся согласно общим культурным паттернам. От школы во многих случаях требуется социализация тех детей, чьи родители не смогли дать своим отпрыскам адекватный социальный капитал и не смогли помочь его удержать. В других случаях государственная школьная система фактически уменьшила запас социального капитала, поощряя такие нововведения, как двуязычие и мультикультурализм, официальная цель которых — развитие чувства собственного достоинства у представителей меньшинств — имела следствием возникновение ненужных культурных барьеров между группами.

Вопрос, на который предстоит ответить в будущем: существует ли для современных либеральных государств абсолютная необходимость увеличивать свою власть и использовать её для поддержки и признания постоянно расширяющейся сферы индивидуальных прав в ущерб сообществам? Хотя история США на протяжении жизни последних поколений в этом отношении не ободряет, я не знаю таких определяющих исторических сил, которые делали бы подобный исход неизбежным, если он явно нарушает интересы большинства граждан. Возможно, отмена билингвизма в Калифорнии в результате принятия поправки 227 показывает, что современные демократии все ещё способны влиять на своё будущее в этом отношении.

Экономический обмен и моральный обмен

Многие люди не согласятся с тем, что что-либо, делаемое корпорацией в её личных интересах, может иметь какое-то моральное содержание. Это происходит, с моей точки зрения, из-за совершенно разумного различия, которое большинство людей проводят между альтруистическими или мораль ными стремлениями и рациональным личным интересом. Это тем более справедливо для экономистов, которые хотят сохранить свою науку свободной от какой бы то ни было зависимости от моральной мотивации ¹⁹. Моральное рассуждение с точки зрения здравого смысла говорит нам: если я честен и доброжелателен к другому лишь потому, что хочу вести дела с ним и в будущем, то, значит, я не честен и не доброжелателен на самом деле, а действую только по расчёту. Добродетель — не добродетель, если она осуществляется не ради себя самой.

Этот кантианский взгляд на моральное поведение, делающий акцент скорее на намерениях, а не результате, особенно важно иметь в виду, оценивая характер человека. Однако на практике не так легко провести границу между моральным и эгоистичным поведением. Мы часто начинаем подчиняться норме из личных интересов, но продолжаем делать это, проникнувшись соответствующей моралью. Вы поступаете на работу в компанию X, потому что нуждаетесь в заработке и хотите платить по закладной, но после того как вы проработали там несколько лет, вы обнаруживаете, что у вас возникло чувство лояльности если не к компании как к объекту абстрактному, то к вашим сослуживцам как к людям. Вы начинаете жертвовать своими личными интересами — остаетесь допоздна в офисе, используете ваши личные связи, чтобы помочь компании — не только потому, что хотите получить премию, но и потому, что таков ваш долг перед сослуживцами. Если компания Х в конечном счёте предает вас, сокращая вашу должность, вы чувствуете, что это не просто безличное экономическое решение, но моральная измена: «Я отдал десять лет моей жизни этой компании, и вот что я получил взамен!»

Хотя важно видеть разницу между моральным поведением, имеющим самостоятельную ценность, и рациональным личным интересом, трудно и зачастую неразумно полностью отрывать одно от другого. Рассмотрим различия между рыночным обменом и взаимным альтруизмом, имеющим биологическую основу (как показано в главе 9). При рыночном взаимодействии покупатель и продавец обмениваются товарами и деньгами с взаимной выгодой. В ситуации взаимного альтруизма два человека также обмениваются благами друг с другом с обоюдной выгодой в долгосрочной перспективе. Мы считаем рыночный обмен независимым от морали взаимодействием, тогда как взаимный альтруизм наделяем моральным значением. Почему?

Теоретически единственным различием между этими двумя ситуациями является наличие или отсутствие временного интервала при осуществлении обмена. При рыночном взаимодействии обмен происходит одновременно, тогда как в ситуации взаимного альтруизма один человек может даровать благо и не предполагать никакой немедленной отдачи. Это и составляет суть различия. Если моя подруга попросит меня помочь ей съехать с квартиры, а я скажу: «Хорошо, но только если ты завтра поможешь мне покрасить дом», — можно предположить, что наша дружба не сохранится надолго. Представим себе человека — ограбленного, избитого и оставленного умирать на обочине дороги. Если к нему подойдёт незнакомец и предложит помощь, но только если тот немедленно заплатит, то большинство людей будут разгневаны предложением того, что фактически является честным экономическим обменом. Если же незнакомец окажется добрым самаритянином и отвезёт человека в госпиталь, то в большинстве случаев пострадавший будет чувствовать себя обязанным найти незнакомца позже, чтобы попытаться отплатить ему добром или хотя бы чтобы поблагодарить его. Последнее представляет собой обмен, но с совершенно другим моральным значением.

Существует очень немного моральных взаимоотношений между людьми, не состоящими в родстве, которые включают в себя акты подлинного одностороннего альтруизма, а не взаимного обмена. Если мы оказываем услуги другу, который грубо отталкивает нас и отвечает оскорблениями и вредом, мы быстро подходим к той точке, когда преданность начинает казаться не столько добродетелью, сколько глупостью. Богатые меценаты, которые жертвуют большие суммы денег благотворительным учреждениям в конце жизни, часто объясняют это тем, что они хотят «вернуть обществу» ту помощь, которую получили, когда были молодыми. В ключевой сцене классического фильма Фрэнка Капры «Жизнь прекрасна» жители Бедфорд-Фоллс приходят на помощь Джорджу Бейли в исполнении Джимми Стюарта в момент, когда он находится на грани банкротства, потому, что он всю жизнь помогал им. Сентиментальная сила этой сцены не в том, что Джордж Бейли вёл себя как альтруист, а скорее утверждение, что в настоящем человеческом сообществе альтруизм в конце концов вознаграждается — в данном случае большим количеством звонкой монеты. Мы не считаем — если мы, конечно, не кантианцы крайнего толка, — что моральный характер поведения Джорджа Бейли был умален тем, что оно вело к экономической выгоде. С другой стороны, мы никогда не уравняли бы сдвинутый во времени обмен благами с рыночным. Это сфера компетенции старика Поттера, жестокосердного банкира, главного злодея в этом фильме.

Таким образом, рыночный обмен — это не то же самое, что взаимный альтруизм, который имеет место в моральных сообществах, но также нельзя сказать, что они совершенно не связаны друг с другом. Рыночный обмен способствует обычаям взаимности, простирающимся от экономической к моральной жизни. Моральный обмен способствует личному интересу людей, которые в нём участвуют. Жёсткое разделение, которое часто проводят между личными интересами и моральным поведением, во многих случаях трудно осуществить.

Проблема, которую современные капиталистические общества ставят перед моралью, таким образом, не заключается в самой природе экономического обмена. Дело скорее заключается в технологии и технологических изменениях. Капитализм настолько динамичен, является таким источником творческого разрушения, что он постоянно меняет условия обмена, который происходит в человеческих сообществах. Это одинаково справедливо как для экономического обмена, так и для морального обмена, и именно это было источником Великого Разрыва.