«Грузики»Несколькими милями южнее моего дома в пригороде Вашингтона, округ Колумбия, каждый будний день происходит любопытный ритуал 1. В Спрингфилде, штат Виргиния, на улице около ресторана «У Боба» на углу Блэнд-Стрит и Олд-Кин-Милл-роуд во время утреннего часа пик образуется очередь людей. Останавливается машина, и два-три пассажира — никто из них водителю не знаком — садятся, чтобы поехать на север в центр Вашингтона. Вечером тот же ритуал протекает в обратном порядке: машины, полные незнакомцами, возвращаются из городского центра и высаживают своих пассажиров так, чтобы они могли сесть на свои собственные средства передвижения и добраться домой. Люди, которые таким образом совершают совместные поездки, называют себя «грузиками», а такая практика началась в 1973 году, когда правительство «Грузики» выработали за эти годы сложный набор правил. Ни автомобили, ни пассажиры не могут нарушить очередность; пассажиры вправе отказаться сесть в конкретную машину; курение и предложение денег запрещены; этикет «грузиков» требует, чтобы разговоры не касались спорных вопросов — таких, как секс, религия и политика. Процесс замечательным образом упорядочен. За прошедшие годы было только два криминальных инцидента, причём оба они произошли зимой в тёмное утреннее время суток, когда машину ожидало немного пассажиров. В результате никто не оставит женщину в очереди «грузиков» одну. «Грузики», по сути, создают социальный капитал. Они выработали правила кооперации, которые позволяют им добраться до работы немного быстрее. Особый интерес в культуре «грузиков» представляет то, что она не была специально кем-то создана. Ни правительственная бюрократия, ни историческая традиция, ни харизматический лидер не установили правил, где встречаться и как себя вести; всё это появилось просто из желания людей добираться до работы быстрее. Правительство, конечно, некоторым образом ответственно за причину появления «грузиков». Если бы оно не утвердило правило «большой загрузки автомобилей», эта практика никогда бы не развилась; оно может и прекратить существование «грузиков», изменив, как некоторые предлагали, правила: заменив минимум — трёх пассажиров — на двоих. «Грузики» как общественное явление спонтанно заняли «экологическую нишу», созданную постановлением правительства; это пример социального порядка, направленного снизу вверх и созданного людьми, преследующими свои собственные частные интересы. О практике «грузиков» нужно сказать ещё кое-что. Хотя она не была кем-либо преднамеренно создана, она не могла появиться где угодно. В окрестностях Вашингтона есть много районов, в которых возникновение порядка такого типа весьма маловероятно. Некоторые районы слишком опасны для того, чтобы люди ждали на улице; в других население слишком текуче и жители слишком культурно разнородны, чтобы прийти к соглашению относительно правил. «Грузики» проявляют готовность сесть в машину совершенно незнакомого человека, готовность доверять ему, потому что, по словам одного из участников: «Это государственные служащие… Они безопасны» 2. Вселенная нормМожет показаться, что движение «грузиков» имеет весьма отдалённое отношение к вопросам преступности, распада семьи и доверия, которые рассматривались в первой части этой книги, но на самом деле оно очень важно, поскольку на его примере мы можем увидеть, как создаётся социальный капитал. Социальный капитал не является, как то иногда изображают, редкостным культурным сокровищем, которое передаётся из поколения в поколение, — чем-то, что, однажды потеряв, уже невозможно восстановить. Скорее он всё время создаётся людьми в их повседневной жизни. Социальный капитал создавался в традиционных обществах, и он создаётся день ото дня индивидами и организациями в современном капиталистическом обществе. Более того, значение социального капитала растёт по мере развития технологии, сокращения структур управления корпораций, а сети заменяют иерархию в качестве способа структурирования деловых отношений. Пример «грузиков» показателен, потому что он демонстрирует, как проявление социального порядка — ограниченное, но эффективное — может вырасти из повседневной жизни. Этот пример противоречит тому, что большинство людей думают о социальном порядке. Если их об этом спросить, то они, вероятнее всего, скажут, что порядок возникает потому, что кто-то навязывает его обществу. Томас Гоббс, основоположник современной политической науки, утверждал, что естественным состоянием человека является война всех против всех и что для того, чтобы избежать анархии и чтобы навести порядок, необходим могущественный Левиафан государства. Именно по этой причине многим людям не нравятся конно-тации, связанные с выражением «социальный порядок»: это звучит авторитарно и угрожающе, особенно для американского уха. С другой стороны, люди обычно присоединяются к мнению Гоббса, когда сталкиваются с перспективой беспорядка. Если это прогрессивные личности, которые относятся с подозрением к ничем не ограниченным рыночным отношениям, они хотят, чтобы порядок был навязан государством в лице регулирующего ведомства; если это консерваторы-традиционалисты, то они чаще всего желают, чтобы люди подчинялись предписаниям религии. Систематическое изучение того, как порядок, а следовательно, и социальный капитал могут возникнуть спонтанно, независимо от действий власти, является одним из наиболее важных интеллектуальных достижений конца XX века. Ведущую роль в этом играют экономисты, что неудивительно, поскольку экономика как наука основное внимание уделяет рынку, который сам по себе является лучшим примером спонтанного возникновения порядка. Фридрих фон Хайек первым предложил программу изучения того, что он назвал «развёрнутым. порядком человеческой кооперации», то есть общей суммы всех правил, норм, ценностей и принятых образцов поведения, которые позволяют индивидам сотрудничать в капиталистическом обществе 3. Хотя Хайек известен своими антигосударственными взглядами и позицией сторонника свободного рынка, он серьёзно верит в необходимость порядка, и большая часть намеченного им плана исследований касается того, как порядок возникает в отсутствие централизованных иерархических структур — таких, как государство. Однако понятие о спонтанном порядке не является прерогативой экономики. Учёные, начиная с Дарвина, сделали вывод, что высокая степень порядка, характерная для биологического мира, не была создана Богом или каким-то другим творцом, а возникла из взаимодействия простейших образований. Как отмечает Кевин Келли, редактор журнала «Уайед», пчелиный рой демонстрирует сложное поведение, но не управляется маткой или какой-нибудь другой пчелой; оно результат деятельности отдельных пчел, следующих относительно простым правилам поведения (например, лететь к нектару, избегать столкновения с препятствиями, держаться рядом с другими пчелами) 4. Искусно построенные термитники, высота которых больше человеческого роста, снабженные собственной системой подогрева и кондиционирования воздуха, не были никем спроектированы; тем более не способны составлять сложные планы те достаточно примитивно организованные создания, которые их построили. Именно так во всём мире природы порядок создаётся слепыми, не управляемыми разумом процессами эволюции и естественного отбора 5. Компьютеры могут симулировать сложное поведение, не выполняя детально разработанные программы, которые определяют все аспекты их действий, а лишь моделируя простые факторы, подчиняющиеся простым правилам, и следя за тем, что появится в результате. Институт Санта-Фе был создан в 
Никто не станет отрицать, что социальный порядок часто создаётся иерархией. Однако полезно убедиться, что порядок может возникнуть из самых разных источников — от иерархических и централизованных типов власти до совершенно независимых и спонтанных взаимодействий индивидов. Схема 8.1 является иллюстрацией этого континуума. Иерархия может принимать множество форм — от трансцендентной (к примеру, Моисей, спускающийся с горы Синай с десятью заповедями) до светской (как тогда, когда глава исполнительной власти вводит новые правила деятельности корпораций в их отношениях с клиентами). Спонтанно возникающий порядок также имеет разнообразные источники — от слепых взаимодействий биологических сил (как в случае табу на инцест, описанном ниже) до высоко структурированных переговоров между юристами по поводу прав на подземные водные ресурсы. В целом спонтанно возникшие нормы обычно бывают неформальными — они не фиксируются в письменной форме и не публикуются, в то время как нормы и правила, созданные иерархическими источниками власти, обычно принимают форму писаных законов, конституций, сводов правил, священных текстов или схем бюрократических организаций. В некоторых случаях граница между спонтанным и иерархическим порядком бывает неотчётлива. В англоязычных странах — таких, как Британия и США — гражданское законодательство развивается спонтанно посредством взаимодействия многих судей и адвокатов, но оно также признается обязательным формальной юридической системой. Помимо распределения социальных норм в континууме от производимых иерархически до происходящих спонтанно, возможно наложение на него другого континуума — норм, которые являются продуктом рационального выбора, и норм, которые унаследованы обществом и не являются заранее обдуманными. Сочетание двух осей даёт матрицу, содержащую четыре возможных типа норм, как показано на схеме 8.2. Термин «рациональный выбор» употребляется здесь только для обозначения того факта, что различные варианты норм осознанно дискутируются и заранее сравниваются. Очевидно, рациональное обсуждение может привести к неудачному выбору, который не служит истинным интересам людей, которые делают этот выбор, в то время как нерациональные нормы могут быть вполне функциональными — как в том случае, когда религиозная вера способствует поддержанию социального порядка или экономическому росту. Во многих отношениях это разделение между рациональным и нерациональным соответствует разграничению между социологией и экономикой. В конечном счёте, социология — это дисциплина, посвящённая изучению социальных норм. Социологи полагают, что люди по мере взросления и достижения зрелости благодаря социализации и идентификации следуют многочисленным ролевым моделям — католик, рабочий, преступник, мать, бюрократ, — которые определяются комплексными нормами и правилами. Эти нормы связывают людей в общину, которая жёстко требует их соблюдения, резко ограничивая варианты жизненных выборов индивида. Предполагается, что матери должны любить своих детей; если они топят их в автомобиле, как сделала Сьюзан Смит в Южной Каролине в 1994 году, общество сурово наказывает их с помощью законодательных мер и морального осуждения. 
Эмиль Дюркгейм утверждал, что социология превосходит экономику в раскрытии наиболее фундаментального слоя человеческой мотивации. Экономисты исходят из того, что человеческие существа при встрече вступают в рыночный обмен товарами. Дюркгейм утверждал, что рыночный обмен предполагает существование неэкономических социальных норм, которые предписывают, к примеру, чтобы покупатели и продавцы заключали сделки мирно, а не выхватывали оружие и не пытались ограбить и убить друг друга 7. Предположение экономистов о том, что рост стоимости денежной единицы увеличит производительность труда рабочих, согласно Максу Веберу, было неверно, поскольку стремление к максимальной производительности само является исторически обусловленной социальной нормой. В некоторых традиционных обществах высокая стоимость денежной единицы может означать, что крестьяне раньше будут прекращать работу, поскольку стремятся заработать минимум, дающий пропитание на ближайшее время 8. Акцент, который социологи делают на общественных нормах, может привести к мысли, что социологию от экономики отличает то, что социология говорит об ограничениях, тогда как экономика говорит о свободе выбора. В своей часто цитируемой статье Дэннис Ронг жаловался на то, что его коллеги-социологи «пересоциализировали» взгляд на человека: если бы человеческие существа полностью состояли из норм и ограничений, то как было бы возможно понять способы, которыми индивиды Однако на протяжении последнего поколения экономисты всё больше внимания уделяли важности норм и правил в экономической жизни 10. Рональд Хейнер обратил внимание на то, что мыслящие человеческие существа просто не могут делать рациональный выбор в каждый момент своей повседневной жизни. Если бы нам пришлось это делать, наше поведение было бы, с одной стороны, непредсказуемо, а с другой — парализовано, поскольку мы вечно вычисляли бы: стоит ли давать чаевые официанту, торговаться ли с водителем такси по поводу стоимости проезда или какую сумму перечислять на пенсионный счет 11. В действительности рациональным поведением является принятие упрощающих правил поведения, даже если эти правила не всегда и не при всех обстоятельствах приводят к успеху, так как принятие решения само по себе является дорогостоящим и часто основывается на информации, которая недоступна или неточна. Добровольно принятые правила — такие, как «Не покупай ничего необдуманно» или «Не позволяй ему вольностей на первом же свидании» — могут привести к неверному решению, когда речь идёт о свитере или молодом человеке, которые, возможно, являются находкой всей жизни, но в среднем и в долгосрочной перспективе люди чувствуют, что их интересы лучше удовлетворяются при ограничении выбора чётко очерченными правилами. Как мы увидим, для этого имеются веские биологические основания: люди стремятся подчиняться правилам и желают, чтобы и другие им подчинялись. Они испытывают чувство вины, когда нарушают правила, и гнев, когда так поступают другие. Целая область экономики «нового институционализма» основывается на том наблюдении, что правила и нормы являются решающими факторами для рационального экономического поведения 12. То, что историк экономики Дуглас Норт назвал «институтом», — норма или правило, формальное или неформальное, управляющее человеческим социальным взаимодействием 13. Он обратил внимание на то, что нормы являются решающим фактором для снижения стоимости сделки. Если бы у нас не было норм (требующих, к примеру, взаимного уважения прав собственности), то нам пришлось бы договариваться о правилах владения собственностью для каждого отдельного случая — ситуация, которая не способствовала бы ни рыночному обмену, ни инвестициям, ни экономическому росту. Таким образом, экономисты, как и социологи, подчёркивают важность норм. В чём они действительно отличаются, так это в том, как они сами воспринимают свою способность дать истолкование происхождению норм и правил. Социологи (так же как и антропологи) более успешно описывают нормы, нежели объясняют, почему они стали именно такими. Многие социологические описания рисуют в высшей степени статичную картину человеческого общества — к примеру, что социализация подростков из низшего класса в итальянских кварталах Нью-Йорка происходит под «давлением групп сверстников» и приводит к вхождению в банды 14. Утверждения такого рода просто обходят тот вопрос, откуда вообще возникли такие групповые нормы. Мы можем проследить их генезис на протяжении поколения или двух в прошлом, но в конце концов столкнёмся с отсутствием данных о более глубинных истоках. Одно время существовала школа «функциональной» социологии и антропологии, которая пыталась найти рациональные прагматические причины для самых причудливых социальных правил. К примеру, возникновение у ин-дуистов запрета на употребление в пищу говядины приписывалось тому обстоятельству, что коров нужно было сохранить для другого использования — в качестве тягловых или дойных животных. При этом нельзя объяснить, почему мусульмане в Индии, живущие в тех же экологических и экономических условиях, с удовольствием едят говядину или почему этот запрет распространяется на «Макдоналдс» в Нью-Дели, который может импортировать всю необходимую говядину из Австралии или Аргентины 15. Эту брешь попытались закрыть экономисты, готовые применять свою методологию к самым широким аспектам социального поведения. Большая и хорошо развитая ветвь экономики, известная как теория игр, стремится объяснить, как возникают социальные нормы и правила 16. Экономисты не отрицают, что человеческие поступки регулируются правилами и нормами, однако то, как человеческие существа приходят к этим нормам, является для них рациональным и потому объяснимым процессом. Если говорить немного упрощённо, то экономическая теория игр начинает с предпосылки, что мы все появляемся на свет не как сверхсоциализированные члены общества, по Ден-нису Ронгу, со множеством социальных связей и обязательств друг перед другом, а скорее как изолированные индивиды с багажом эгоистичных желаний и предпочтений. Однако во многих случаях мы можем удовлетворить эти предпочтения более эффективно, если будем сотрудничать с другими людьми, и в результате приходим к созданию норм сотрудничества, управляющих взаимодействием членов общества. Согласно этой точке зрения, люди могут вести себя альтруистически, но только в силу осознания, что альтруизм выгоден им самим (предположительно потому, что другие люди в таком случае тоже будут вести себя альтруистически). Математический аппарат теории игр направлен на выработку формальных стратегий, с помощью которых люди могут переходить от удовлетворения эгоистических интересов к совместным действиям. Интерпретация экономистами источников социальных норм с помощью теории игр — это, по сути, углубление и расширение взглядов на истоки общества, предложенных классиками-либералами — Гоббсом, Локком и Руссо. Каждый из этих мыслителей понимал под естественным состоянием общества наличие множества изолированных эгоистичных индивидов 17. Для Гоббса гражданское общество возникло тогда, когда эти индивиды заключили общественный договор, создав Левиафана — государство, которое поддерживало бы порядок и гарантировало права, которыми они владели, но не могли полностью реализовать в естественном состоянии. Хотя взгляды Локка на естественное состояние были более умеренными, чем война всех против всех по Гоббсу, он, как и последний, не постулирует никаких социальных инстинктов у человеческих существ вне семьи. Для Руссо изоляция примитивных человеческих существ носит ещё более выраженный характер: секс для них естествен, а образование семьи — нет. Общество было создано позже, в исторические времена, в результате взаимодействия людей. Этот «методологический индивидуализм» продолжает доминировать в мышлении современных продолжателей этой традиции 18, включая приверженцев теории игр и экономистов — таких, как Гэри Беккери Джеймс Бьюкенен, которые попытались привлечь свою дисциплину к исследованию неэкономических аспектов социальной жизни — таких, как политика, расовые отношения и семья. 
Если мы попытаемся обнаружить различные типы норм внутри приведённой выше матрицы из четырёх ячеек, мы получим 
Наконец, можно разместить различные социальные науки в аналогичной матрице (см. схему 8.4). Экономика как изучение рынков в первую очередь имеет отношение к правилам рационального и спонтанного обмена. Политология, изучающая государство, фокусирует своё внимание на законодательстве и формальных институтах правления. Социология тесно связана с изучением религии и других иерархических и нерациональных норм, тогда как антропология и все в большей степени биология имеют дело с нормами, которые нерациональны и возникают неиерархическим образом. Понятно, что каждая из этих дисциплин стремится выйти за пределы собственной ячейки. Существуют социология права и социология экономики, политологи уделяют внимание политической культуре и другим нерациональным и неиерархическим политическим нормам, а экономисты в последнее время стремятся применить свой внушительный методологический аппарат рационального выбора к практически всем аспектам человеческого поведения. Теперь, когда мы определили четыре широкие категории норм, мы можем обратиться к вопросу, как они возникают. |
|
Примечания: |
|
|---|---|
|
|
Оглавление |
|
|
|