Фрэнсис Фукуяма:
Великий разрыв.
Часть I. Великий Разрыв.
Глава 6. Последствия Великого Разрыва

Я начал эту книгу с предположения, что преступность, распад семьи и снижение доверия явились негативной мерой социального капитала. Осталось разъяснить более точно, как изменения в нормах, подробно описанные в предыдущих главах, повлияли на способность людей объединяться, преследуя общие цели, и на их уровень доверия.

Последствия падения рождаемости для социальной связности

Падение уровня рождаемости обсуждается в первую очередь с точки зрения его угрозы социальной стабильности, возникающей из-за того, что представители старшего поколения уходят на пенсию и должны получать средства к существованию от все уменьшающегося числа более молодых работоспособных членов общества. Как бы ни был важен данный вопрос, в этой книге в первую очередь рассматривается воздействие падения рождаемости на семейную жизнь и на социальный капитал. Его последствия и трудно прогнозируемы, и потенциально противоречивы. С одной стороны, очевидно, что падение уровня рождаемости должно усилить общественный порядок, поскольку его нарушения обычно совершаются молодыми горячими головами, доля которых в популяции все уменьшается. Через два поколения половина населения Европы и Японии достигнет возраста старше 50 лет ¹. Никогда не наблюдалось, чтобы эта возрастная группа проявляла страсть к революционным преобразованиям или была склонна к совершению преступлений. С экономической точки зрения депопуляция также не должна вызвать нежелательных последствий: хотя абсолютный размер ВВП может начать сокращаться, доход на душу населения вполне может значительно возрасти. Страны с уменьшающимся населением и ВВП будут обладать меньшим влиянием на международную ситуацию, но едва ли их стареющие жители окажутся склонны к имперским амбициям и завоеваниям.

Увеличивающаяся продолжительность жизни, являющаяся одной из причин демографической ситуации, в которой оказались развитые страны, должна быть связана с увеличением социального капитала также и другим образом. Несколько лет назад французский социолог Жан Фурастье утверждал, что рост ожидаемой продолжительности жизни в значительной степени увеличивает число людей, доживающих до возраста, когда они могут получить образование и достичь вершины творческой жизни, что, по его мнению, происходит в 40–50 лет ². Поскольку современные общества больше не стоят перед необходимостью ограничивать число лиц, получающих высшее образование, гораздо большая доля населения, достигнув зрелости, сможет вести «третичную жизнь» (то есть жизнь взрослого хорошо образованного человека). Образование генерирует социальный капитал различными способами, поскольку студенты не только получают знания и умения, но и приобщаются к социальным нормам своей профессии или специальности. Поэтому взрослая часть популяции оказывается лучше со-циализована не только потому, что у неё меньше юношеских гормонов, но и потому, что она лучше сформирована обществом.

С другой стороны, падение рождаемости порождает некоторые сложные проблемы, касающиеся социальной сплочённости, поскольку ослабляет родственные связи как источник социального капитала. Ещё одной причиной роста числа разводов во время Великого Разрыва является большая продолжительность жизни. Брачные отношения сегодня должны длиться гораздо дольше, чем раньше. Несчастливые пары часто не разводятся до тех пор, пока их дети не вырастут и не покинут родительский дом. В XIX веке большинство пар не жило вместе столь долго в силу большей вероятности того, что к тому времени, когда их дети достигнут зрелости, один из супругов уже умрёт.

Семьи стали меньше по размеру и будут продолжать становиться меньше в обозримом будущем. Через пару поколений большинство европейцев и японцев, может быть, будут связаны узами родства только со своими предками. Впервые в человеческой истории может стать обычным, чтобы в живых одновременно оказывались взрослые представители трёх поколений. Согласно подсчётам демографа Николаса Эберштадта, если распространить современную ситуацию с рождаемостью на два поколения вперёд, то три пятых детей в Италии не будут иметь ни братьев, ни сестер (ни родных, ни двоюродных), ни тетушек, ни дядюшек; только у 5 процентов всех детей будут и родные, и двоюродные братья или сестры ³. Для жителей Италии, в которой так высоко ценятся семейные отношения, жизнь станет совсем другой. Число людей, которые живут одни, сильно возросло, чему способствует то обстоятельство, что женщины обычно живут значительно дольше, чем мужчины (см. таблицу 6.1). Скандинавия, в которой разложение нуклеарной семьи зашло дальше всего, имеет наибольший процент одиноких жителей, там почти половина семей состоит из одного индивида. (В Осло число людей, живущих в одиночестве, составляет примерно 75 процентов семей) ⁴. Некоторые страны могут испытать искушение возместить недостаток коренных жителей, поощряя иммиграцию. Однако если США и Канада умело справляются с наплывом иностранцев — носителей иных культурных традиций, то в Европе и Японии их присутствие с гораздо большей вероятностью вызовет социальную нестабильность и недовольство. Могут появиться новые формы конфликтов и среди коренных жителей — к примеру, борьба между поколениями, если (или когда) представители старшего поколения откажутся дать дорогу молодым.

Едва ли можно представить, к каким ещё следствиям может привести фактический отказ общества себя воспроизводить.

Последствия распада семей

Упадок нуклеарной семьи на Западе оказал весьма негативное воздействие на социальный капитал и был связан с увеличением бедности людей, находящихся на нижних ступенях социальной иерархии, с растущим уровнем преступности и в конце концов с упадком доверия.

Одно из наиболее важных последствий уменьшения социального капитала в семьях — уменьшение человеческого капитала для последующих поколений. Доклад Коулмэна 1966 года, заказанный Министерством здравоохранения, образования и социального обеспечения США, основывается на результатах масштабного исследования, целью которого было выявить, что влияет на отношение к получению образования. Было обнаружено, что семьи и сверстники оказывают намного большее влияние на уровень получаемого образования, чем факторы, контролируемые обществом, — такие, как заработная плата учителей, размеры учебных помещений и траты на оборудование ⁵. С тех пор данные доклада Коулмэна были подтверждены огромным количеством последующих исследований. Большая часть катастрофического снижения показателей тестов, который имел место в США после Великого Разрыва, является следствием распада семей, обнищания и неспособности родителей обеспечить детям достойный уровень знаний и умений. Напротив, успешное выполнение тестов многими американскими детьми азиатского происхождения отражает относительно более цельную структуру семьи и передаваемые семьёй культурные традиции этого сообщества.

Влияние, оказываемое разводами, внебрачной рождаемостью и семьями с одним родителем, на благополучие детей, растущих в таких условиях, — то есть на человеческий и социальный капитал, передаваемый от одного поколения к другому — исследовалось и подробно обсуждалось со времени публикации доклада Мойнихена в 1965 году ⁶. В этом докладе, написанном, когда Дэниэл Патрик Мойнихен был сотрудником министерства труда в администрации Джонсона, утверждалось, что структура семьи является важной промежуточной переменной, которая объясняет бедность среди чёрного населения Америки. Этот доклад вызвал жаркие споры, поскольку оппоненты утверждали, что Мойнихен «возлагает вину на жертву» или что он навязывает ценности белой семьи среднего класса меньшинствам, структура семей которых была другой, но не обязательно более плохой ⁷.

Пожалуй, мало что можно добавить к дискуссии по этому вопросу; скажем только, что примерно через тридцать пять лет Мойнихен был оправдан. Я полагаю, что каждый, кто беспристрастно читает литературу по этим вопросам, приходит к выводу, что при прочих равных условиях гораздо лучше, если дети растут в традиционной семье с двумя родителями, а не в семье с одним родителем или вообще без родителей. Причина, по которой некоторые люди упорно продолжают утверждать, будто для благополучия детей структура семьи не имеет значения, заключается в том, что распавшиеся семьи или семьи с одним родителем тесно коррелируют со множеством других социальных зол: бедностью, низким качеством образования, опасным окружением по месту жительства, наркоманией. Очень трудно даже с помощью самого изощрённого статистического анализа распутать цепь причинных связей между этими феноменами; можно показать, что при учёте социально-экономического статуса (термин социальных наук, означающий доход и образование родителей) вклад развода родителей и проживания в семье с одним родителем в благополучие ребёнка окажется не так уж велик ⁸.

Деньги, другими словами, в значительной мере могут смягчить дефицит человеческого и социального капитала, причиной которого является распад семьи. Я полагаю, что многие читатели этой книги лично знают детей, пострадавших в результате развода родителей или других неблагоприятных домашних обстоятельств, но у которых после периода тяжёлых переживаний всё закончилось «вполне нормально» и которые выросли здоровыми взрослыми. Многие великие личности в истории были воспитаны няньками и гувернантками или выросли в, казалось бы, странном и нездоровом окружении. Однако благодаря наличию опытных наставников, хороших школ и правильных друзей эти домашние обстоятельства часто оказывались мелкими затруднениями, а позже могли даже сыграть позитивную роль в формировании характера.

С подобной ситуацией связаны три проблемы. Во-первых, не у каждого есть деньги. Распад семьи для бедняка может быть смягчён только посредством вмешательства государственной системы социальной поддержки; государство фактически принимает на себя роль отца, что несправедливо перекладывает финансовое бремя с отсутствующего отца на налогоплательщиков. Хотя государство может до некоторой степени смягчить остроту проблем для бедных семей с одним родителем, это удовольствие дорогостоящее и к тому же порождает нарушения морали, поощряя то самое поведение, на улучшение которого было нацелено. Чарльз Марри может преувеличивать воздействие социального обеспечения на распад семьи, но оно определённо делает свой вклад в проблему.

Вторая проблема заключается в том, что распад семьи сам по себе является причиной бедности. Множество исследований показало то же, что можно предположить, исходя из здравого смысла: семьи с одним родителем несут экономические потери, на их долю приходится лишь половина дохода, рабочей силы и социального капитала по сравнению с семьями с двумя родителями, и не получают выгод, проистекающих из разделения труда между двумя родителями. Эмпирические исследования подтвердили, что после развода семьи с детьми испытывают существенное падение доходов, независимо от социально-экономического статуса родителей до развода ⁹. Проигравшей почти всегда оказывается женщина — в состоятельных семьях мать и дети получают в среднем менее чем 50 процентов полного семейного дохода до развода, в то время как реальный доход отца вырастает ¹⁰. Таким образом, социально-экономический статус представляет собой скорее зависимую, нежели независимую переменную.

Третья проблема состоит в том, что при статистических исследованиях обычно не удаётся учесть важные качественные элементы воспитания и социализации детей, в частности роль отцов в этом процессе. Как мы видели, роль отца в гораздо большей степени задаётся социально, нежели роль матери, и варьируется в различных обществах и у различных индивидов от минимального участия — поставки мужского семени и доходов — до главенствующей роли в воспитании и социализации детей. Как минимум присутствие отца в семье позволяет матери проводить больше времени с детьми ¹¹. Здравый смысл опровергает мнение о том, что для большинства детей единственное, что требуется от отца, — оплачивать счета. Отец является важной ролевой моделью для своего сына — мужская агрессивность превращается в мужество, когда старший мужчина показывает младшему достойные способы соперничества и достижения главенства. Отец также существенным образом формирует ожидания дочери по поводу мужчин. Если муж матери (и в гораздо меньшей степени — её приятели) выказывает ей мало уважения, то маловероятно, чтобы девушка предъявила высокие требования при собственном выборе партнёра. В США в 1990-е годы сложилось представление о том, что отцы должным образом свои обязанности не выполняют ¹²; такое мнение вполне справедливо, если учесть нестабильность этой роли ¹³.

Хотя распад семьи сам по себе приводит к потерям социального капитала, он может привести к тому, что некоторые члены семей начнут более тесно взаимодействовать с людьми и группами за пределами семьи, будь то друзья, группы поддержки или организации, защищающие права женщин или мужчин. Точно так же, как крепкие родственные связи в обществах, высоко ценящих семью, — таких, как Китай или Латинская Америка — могут приводить к дефициту доверия по отношению к незнакомцам, возможно, что ослабление связей внутри современных западных семей ведёт к увеличению социальных контактов за пределами семьи.

Имеются и другие аспекты, в которых изменения в семье могут отразиться на гражданском обществе. Данные большинства опросов показывают, что работающие женщины являются членами большего числа организаций, чем женщины, которые не работают ¹⁴. Это не должно удивлять: одна из основных жалоб домохозяек из американских пригородов 1950-х годов состояла в том, что они были социально изолированы — более изолированы, чем женщины предыдущих поколений, которые выполняли традиционные роли в деревенских общинах и имели возможность общаться с работающими рядом членами своей семьи и соседями. По-видимому, характер организаций, в которые вступают работающие женщины, довольно различен. Вместо того чтобы выполнять добровольную работу в церкви или школе, женщины сегодня вступают в союзы, профессиональные ассоциации и другие виды групп, связанные с работой. Но, хотя работа за пределами семьи увеличивает социальную приобщённость, статус матери-одиночки вредит ей — по той простой причине, что для того, чтобы растить детей в одиночку, требуется гораздо больше времени. Эта проблема также может быть решена — до некоторой степени, хотя и не полностью — с помощью денег. Даже дети богатых родителей нуждаются в том, чтобы проводить время со своими матерями и отцами.

Воздействие на социальный капитал тех изменений, которые имели место в семьях на Западе, неоднозначно. С одной стороны, социальный капитал, создаваемый семьями, уменьшается, но на доверие и социальные связи вне семьи перемены оказывают, возможно, благотворное влияние.

Впрочем, ослабление родственных связей может привести к важным изменениям в качестве отношений. Изречение «Можно выбирать друзей, но не родственников» говорит о том, что люди могут не любить своих родственников так уж сильно, но тем не менее чувствуют себя им в определённой мере обязанными. Рассмотрим испытание домом престарелых. Предположим, что некто, кого вы знаете, переселяется в дом престарелых или другое учреждение, потому что его физическое и умственное состояние оставляет желать лучшего. Этот человек больше не является сексуально привлекательным, не особенно интересен в общении и не в состоянии что-нибудь для вас сделать. Человек фактически стал так же беспомощен, но совсем не так мил, как ребёнок. Были бы все готовы навещать его в доме престарелых каждую неделю, год за годом, в течение неопределённого времени в будущем?

По-видимому, только у родственников — родителей, брата или сестры, супруга — есть шанс выдержать это испытание. От сотен или даже тысяч друзей и знакомых мы обычно требуем некоторого ответного внимания, иначе мы теряем к ним интерес или решаем, что наше время слишком дорого.

Рассмотрим различие в положении человека преклонного возраста, дряхлого и страдающего старческим слабоумием, в Европе или Северной Америке в начале XXI столетия по сравнению с положением старого человека триста лет назад, в начале XVIII века. В последнем случае просто дожить до семидесяти или восьмидесяти лет было большим достижением; половина всех детей не доживала до пятнадцати лет, и только небольшое меньшинство могло надеяться достичь старости — преклонного возраста в 52 года. Жан Фурастье пишет, что такие люди по заслугам пользовались почтением, поскольку дожить до таких лет было уже незаурядным достижением. Напротив, люди старше 52 в начале XXI столетия могут думать о себе как о «выживших», но на самом деле они образуют абсолютное большинство населения. Старый человек в прошлые времена скорее всего умер бы дома, окружённый двумя, тремя и даже более поколениями потомков и родственниками, с которыми он прожил большую часть жизни. Жизнь человека была полна больших и малых ритуалов — от ежедневной молитвы и традиций застолья до похоронной процессии в конце жизни.

Напротив, старый человек в начале XXI века — к примеру, представитель поколения «беби-бума», — дважды или трижды разведённый, проведёт свои последние годы в одиночестве в собственном доме или квартире, время от времени навещаемый сыном или дочерью, которые сами достигли пенсионного возраста и решают собственные проблемы, связанные с ухудшающимся здоровьем. Связь с этими родственниками будет слабой из-за долгой и беспорядочной личной жизни, которую он вёл, когда был моложе, — разные браки и сексуальные партнёры, разные дома и конфликты, связанные с разделением собственности и опекой над детьми, вызовут в их потомках сентиментальное, но слегка отстранённое отношение, которое едва ли заставит преодолевать большие расстояния и отказываться от других занятий, более приятных, чем семейные обязанности. Может случиться, что внук или бывший супруг почувствуют внезапный интерес к тому, где старый человек находится и все ли у него благополучно, но это дело чистой случайности. Благодаря существованию компьютерных сетей старый человек имеет огромный круг друзей и контактов как в своей местности, так и в отдалённых странах, и ежедневно общается с людьми, чьи интересы пересекаются с его собственными в вопросах как серьёзных, так и обыденных — от политики и религии до садоводства и кулинарии. Но именно то, что сделало современные коммуникации привлекательными — кажущееся уничтожение расстояния и разрушение культурных и политических границ, — всё больше становится помехой. Переселяясь в дом для престарелых, старый человек неожиданно оказывается окружённым незнакомцами; друзья и знакомые по сети выражают сочувствие и беспокойство, но находят слишком затруднительным нанести визит. Жизнь человека полностью лишается всяких ритуалов. Переходы от одной фазы жизни к другой более не знаменуются привычными семейными церемониями, которые связывают индивида с поколениями ушедшими и идущими на смену; любые ритуалы теперь скорее являются делом импровизации. Способность обновиться и переделать себя, которая казалась таким ценным качеством на ранних стадиях жизни, теперь приводит лишь к невероятному одиночеству. Конец, когда он наступает, приходится встречать в одиночку.

Cui bono?

(Cui bono? — Кому выгодно? В чьих интересах? [лат.] — Прим. ред.)

Описанные выше негативные последствия изменений в семье для социального капитала никоим образом не означают, что ответственность за них должна быть возложена на женщин. Приобщение женщин к работе вне дома, устойчивое уменьшение разрыва в заработной плате с мужчинами и большие возможности контролировать рождаемость являются в целом положительными фактами. Наиболее важным изменением норм было ослабление ответственности мужчины за жену и детей. Даже если это изменение было вызвано контролем над рождаемостью и ростом доходов женщин, именно мужчины ответственны за последствия. Не следует думать, будто мужчины до этого всегда вели себя должным образом. Стабильность традиционных семей часто покупалась дорогой ценой — эмоциональными и физическими страданиями, упущенными возможностями — ценой, непропорционально большую часть которой приходилось платить женщинам.

С другой стороны, огромные изменения в гендерных ролях не были однозначно положительными, как это утверждают некоторые защитники феминизма. Приобретения сопровождались потерями, и непропорционально большая их часть пала на плечи детей. Это никого не должно удивлять. Принимая во внимание тот факт, что роль женщины традиционно заключалась в продолжении рода и воспитании детей, вряд ли можно ожидать, что занятость женщин производительным трудом могла бы не иметь последствий для семей.

Более того, сами женщины часто оказываются проигравшей стороной в этой сделке. Основная часть прироста рынка труда для женщин в 1970-х и 1980-х состояла не в блистательных амплуа актрис и манекенщиц, а в непрестижных должностях обслуживающего персонала. В обмен на скудную финансовую независимость многие женщины получили семейные неурядицы: их мужья предпочли в качестве жён или подруг более молодых женщин. По причинам чисто биологическим не очень молодые мужчины остаются более сексуально привлекательными, чем женщины — их ровесницы) брошенные жены имеют гораздо меньше шансов повторно выйти замуж, чем мужчины, которые их бросили, — повторно жениться. Увеличение разрыва между богатыми и бедными коснулось женщин не в меньшей мере, чем мужчин. Образованные, амбициозные и талантливые женщины преодолели барьеры, доказав, что они успешно могут работать в типично мужских областях, и их доходы выросли; но многие из их менее образованных, менее амбициозных и менее одарённых сестер обнаружили, что земля уходит у них из-под ног, когда они попытались растить детей в одиночку, работая на низкооплачиваемой, бесперспективной работе или живя на социальное пособие. Понимание ситуации обществом было искажено тем обстоятельством, что сторонницы феминизма, выступающие по телевидению, пишущие статьи в газетах и формирующие общественное мнение по гендерным проблемам, почти исключительно принадлежат к первой категории.

Напротив, мужчины в целом остались при своём. Хотя многие из них потеряли в статусе и доходе, другие (а иногда — и те же самые) с радостью освободились от обременительной ответственности за жён и детей. Хью Хефнер не изобрёл стиль жизни плейбоя в 1950-х годах; свободным доступом к множеству женщин могли наслаждаться влиятельные и богатые мужчины с высоким статусом на протяжении всей истории, и именно возможность такого доступа служила главным мотивом стремления к власти, богатству и высокому статусу. После 1950-х годов множество достаточно заурядных мужчин получило возможность на практике осуществить свою мечту о гедонизме и полигамии, что раньше выпадало на долю только очень маленькой группы мужчин на самом верху общества. Один из великих обманов Великого Разрыва заключался в утверждении, что сексуальная революция дала равные возможности обоим полам, предоставив свободу как мужчинам, так и женщинам, и что она некоторым образом была родственна феминистской революции. На самом же деле сексуальная революция служила интересам мужчин и в конце концов резко ограничила те выгоды, которые женщины могли бы извлечь из своего освобождения от традиционной роли.

Последствия роста преступности для социального капитала

В то время как высокий уровень преступности может отражать отсутствие социального капитала, очевидно, что причина и следствие могут меняться местами. Другими словами, высокий уровень преступности может послужить причиной того, что обычно законопослушные и придерживающиеся норм члены общества начинают испытывать недоверие к другим, и потому менее охотно взаимодействуют с ними на различных уровнях. Как говорит Джеймс К. Уилсон: Хищническая преступность не просто делает жертвой индивида; она препятствует и, в предельном случае, делает невозможным формирование и сохранение общества. Разрывая тонкую сеть связей, формальных и неформальных, которыми мы связаны с нашими соседями, преступность разбивает общество на атомы и делает из его членов просто индивидов-вычислителей, прикидывающих свою собственную выгоду, особенно свои шансы выжить среди своих собратьев. Совместные мероприятия становятся трудными или невозможными, за исключением тех, которые определяются общими стремлениями обрести защиту ¹⁵.

Несомненно, люди, которые настолько боятся преступности, что не рискуют выходить ночью из дома, едва ли станут принимать участие в добровольных организациях — таких, как РТА или бойскауты (исключением является, как за метил Уилсон, дежурство в своём квартале). Как было указано ранее, имеется тесная зависимость между виктимизацией и доверием: рост уровня преступности начиная с 1960-х годов — один из наиболее важных факторов, объясняющих упадок доверия. Даже когда окрестности дома не являются физически опасными (как это имеет место в подавляющем большинстве американских городов), знание о растущем уровне преступности, усугубляемое передачами местного телевидения, значительно повышает уровень цинизма индивида. В этом отношении средства информации часто играют большую и нежелательную роль.

То, как знания о преступности повлияли на способность людей объединяться, может быть проиллюстрировано примером жестокого обращения с детьми. Как было показано в главе 4, имеются свидетельства того, что случаи жестокого обращения с детьми в США, Британии и, возможно, других индустриально развитых странах на протяжении жизни последнего поколения участились. Но восприятие обществом размеров этой проблемы в США было в огромной степени искажено сенсационными судебными разбирательствами в 1980-е годы, включающими в себя суд (и последующее оправдание) над сотрудниками детского сада в Манхэттен-Бич, Калифорния, дело Амирола в Массачусетсе и дело Сноудена в Майами. Как подробно описывала Дороти Рабинович в своих статьях в «Уолл-стрит джорнэл», многие из этих дел, включая те, которые закончились вынесением обвинительного приговора, были возбуждены чересчур старательными прокурорами и, возможно, привели к тюремному заключению многих невиновных людей ¹⁶. Тем не менее шумиха в средствах массовой информации привела к возникновению убеждения, что имеет место эпидемия жестокого обращения с детьми. Сложившиеся в обществе взгляды имели разнообразные последствия для применяемых родителями методов воспитания. К концу 1980-х годов каждому дошкольнику как главное правило поведения внушалось недоверие к любому постороннему человеку.

Общий эффект распространившегося убеждения в росте числа преступлений против детей придал социализации детей более индивидуалистический уклон. В крепко спаянных традиционных обществах социализация детей обычно является обязанностью общины. Даже в либеральной индивидуалистической Америке и другие взрослые, помимо родителей ребёнка, обычно наставляли детей, присматривали за ними, награждали и даже наказывали за плохое поведение. Авторитет взрослых за пределами семьи неуклонно уменьшался по мере того, как Америка урбанизировалась и отношения с соседями становились более далёкими. После сенсаций 1980-х годов по поводу жестокого обращения с детьми родитель, который видит, как незнакомец поощряет или наказывает его ребёнка, скорее вызовет полицию, нежели будет рассматривать такое вмешательство как законное проявление общинного духа. Подобные взгляды также препятствуют проявлениям привязанности. Школьные учителя стараются не обнимать детей, потому что некоторые из них были обвинены в сексуальных домогательствах ¹⁷.

Понимание взаимосвязи между социальным капиталом и преступностью привело к некоторым весьма продуктивным нововведениям в полицейской практике в Америке в течение 1980-х и 1990-х годов. Начиная с 1960-х годов происходил достигший своего пика в конце 1980-х огромный рост «нарушений общественного порядка» — мелкой преступности вроде надписей на стенах, бродяжничества и мелкого вандализма практически в каждом американском городе. Этот рост был вызван отменой уголовного преследования за мелкое хулиганство и массовой выпиской душевнобольных из медицинских учреждений. В 1980-х годах был период, когда практически каждый квадратный дюйм поверхности поездов нью-йоркского метрополитена был покрыт надписями и рисунками. Явная неспособность властей положить этому конец заставляла людей думать, что их общество вышло из-под контроля. В вызвавшей широкий отклик статье 1982 года Джордж Келлинг и Джеймс К. Уилсон призывали полицию обращать внимание на нарушения общественного порядка так же, как и на те изнасилования, убийства и вооружённые ограбления, описаниями которых полны газеты ¹⁸. Они утверждали, что оставленное без ремонта здание с разбитыми окнами провоцирует преступность, поскольку воспринимается как знак того, что люди, живущие в этом квартале, не заботятся о его внешнем виде и, следовательно, будут безразличны и к утверждению всех прочих норм. Келлинг и Уилсон высказывали мнение, что даже если подобные ситуации не оказывают влияния на уровень серьёзной преступности, наведение порядка заставляет людей лучше себя чувствовать и таким образом способствует укреплению общества и росту социального капитала.

Общественный надзор возник из такого рода идей и к концу 1990-х годов распространился на большую часть общин США ¹⁹. Общественный надзор начал с попыток заставить полицейских отказываться от патрулирования только на машинах и вернуться к обходам улиц, что позволило бы им взаимодействовать с населением. При более тесном контакте полиция помогает объединять добровольцев в «сторожевые группы» и спортивные объединения, а также принимает меры в случае возникновения даже мелких проблем — таких, как шумные вечеринки и лающие собаки. В 1980-х годах власти Нью-Йорка начали принимать серьёзные меры для того, чтобы отчистить вагоны метро от граффити, изгнать из парков поселившихся там бродяг и вообще дать понять людям, что правила будут соблюдаться повсеместно. Примером устаревших полицейских методов может служить деятельность полиции Лос-Анджелеса в те времена, когда её возглавлял Дэрил Гейтс и наряды выезжали на место происшествия только после того, как правонарушение уже произошло, и только при самых серьёзных преступлениях. Хотя такой подход и позволял экономить силы и ресурсы полиции, он приводил к отсутствию контакта полиции с населением, не позволяя властям получать ту оперативную информацию, которая проистекает из отношений доверия с местными жителями ²⁰. Придерживающиеся более традиционных взглядов полицейские были настроены скептически и даже пренебрежительно к такой форме поддержания порядка, которая якобы делает из полицейских социальных работников, но к 1990-м годам положительные результаты общественного надзора за порядком стали делаться всё более и более очевидными ²¹.

Может быть, изменения в уголовном праве и практике полиции действительно оказали гораздо более сильное воздействие на социальный капитал в США, чем мы до сих пор полагали. Имелось, конечно, много законных оснований для отмены уголовного преследования за нарушения общественного порядка, оснований, коренящихся в американской системе уважения прав и достоинства личности. Американский союз защиты гражданских свобод и другие борцы за права угнетённых утверждали, что законы, называющие преступлением бродяжничество, по сути, объявляют преступлением бедность. Тот факт, что представители среднего класса испытывают отвращение к грязи и мерзкому запаху бродяг, а детей пугают бездомные, разговаривающие сами с собой, не отражает, в соответствии с таким подходом, настолько существенных интересов общества, чтобы оправдать аресты или выдворение бродяг с общедоступных улиц и из парков. Граффити в метро, утверждают они, — это преступление без жертвы; те, кому надписи не нравятся, просто демонстрируют свои собственные культурные предпочтения. Виды деятельности, подпадающие под рубрику нарушений общественного порядка, по сути, воспринимались как пустяки не только правозащитниками и либеральными реформаторами, но и закалёнными полицейскими, старающимися сдержать волну убийств, изнасилований и наркомании. Долгосрочное влияние нарушений общественного порядка оказалось гораздо более важным, однако именно с точки зрения социального капитала в городах. Джордж Келлинг и Кэтрин Коулз ссылаются на многочисленные опросы, показывающие, что одним из наиболее важных факторов, побуждающих представителей среднего класса уезжать из центров городов, была не серьёзная преступность, а отсутствие порядка — невозможность пересечь общественный парк без того, чтобы не пристал какой-нибудь попрошайка, нежелание, чтобы дети ходили мимо секс-шопов и проституток, и так далее. ²²

Конечно, было много других причин, мотивировавших бегство в пригороды, включая расовое окружение и качество школ, но одним из наиболее значительных из непредвиденных последствий ослабления контроля над мелкими нарушениями порядка был толчок к переселению из многих городских районов именно тех респектабельных жителей среднего класса, которые служили опорой должных стандартов поведения. Этот процесс продолжается в афроамериканских кварталах так же, как и в белых, особенно после отмены в 1960-х годах формального разделения поселений по расовому признаку. Центральные районы многих американских городов — такие, как Гарлем в Нью-Йорке, Роксбери в Бостоне и Саут-Сайд в Чикаго, в буквальном смысле обезлюдели, по мере того как наиболее процветающие жители переселились в пригороды или в более безопасные районы ²³. Люди, которые остались, — это более бедные, менее образованные и больше склонные к совершению преступлений члены общества; в связи с их растущим преобладанием в населении общественные ценности, лежащие в основе социального капитала, начали быстро деградировать. Окольным путём мелкие нарушения общественного порядка привели к более опасным формам криминального поведения и к дезинтеграции сообществ.

Своего рода закрытые общины, отгороженные от других, которые стали расти как грибы в пригородах в 1970-х и 1980-х годах, рассматриваются многими как наглядные символы полной недоверия, распавшейся на мелкие единицы и изолированной Америки, Америки «Боулинга в одиночестве». Таковыми они и являются. Вместо заполненных народом городских улиц, описанных Джейн Джейкобс, или крылечек, выходящих на улицу маленького американского городка, жители закрытой общины проходят через пост проверки документов и идут прямо от своих автомобилей на диван перед своим телевизором, когда вечером приходят домой, не затрудняясь даже тем, чтобы поздороваться с соседями. Но причина, по которой этот вид общины возник, связана в первую очередь не с автомобилями, дешёвым бензином и убожеством интересов её членов. Закрытые общины пытаются воссоздать внутри своих стен подобие физической безопасности, которая некогда существовала в городских кварталах или маленьких городках, где многие из жителей пригородов выросли. Если власти не собираются держать в узде попрошаек или тех, кто расписывает стены, то жители сделают это сами, огородившись при этом от остального общества. Когда же общественная безопасность и общественный порядок стали гарантированы, в конце 1980-х и 1990-х годов люди начали стекаться обратно в города, поскольку в городах, в конце концов, жить гораздо интереснее. В этом отношении общественный надзор за порядком и другие нововведения в работе полиции, влияющие на социальный капитал, может быть, оказали гораздо большее влияние на придание новой жизни Нью-Йорку и другим американским городам, чем об этом говорит одна лишь статистика преступлений.