Дуглас Норт:
Институты, институциональные изменения и функционирование экономики.
Часть III. Функционирование экономики.
Глава 12. Институты, экономическая теория и функционирование экономики

Институты невозможно увидеть, почувствовать, пощупать и даже измерить. Институты — это конструкции, созданные человеческим сознанием. Но даже самые убеждённые представители неоклассической школы признают их существование и обычно в качестве параметров включают, в явном или неявном виде, в свои модели. Действительно ли институты играют какую-то роль? Действительно ли тарифы, правовые нормы и правила имеют значение? Много ли зависит от правительства? Можем ли мы объяснить радикальную разницу в экономическом благосостоянии, которую мы видим, едва перейдя границу между США и Мексикой? Почему рынки работают или не работают? Много ли зависит от честности в контрактных отношениях, оправдывает ли себя честность в таких делах? Надеюсь, что анализ, представленный в предыдущих главах, достаточно убедителен для того, чтобы осветить влияние институтов на нашу жизнь.

Однако я хочу обосновать утверждение о том, что институты играют более глубокую роль в обществе: они выступают фундаментальными факторами функционирования экономических систем в долгосрочной перспективе. Если мы когда-нибудь возьмёмся за разработку динамической теории изменений — такой теории не хватает экономике мэйнстрима (Mainstream economics — дословно «основное русло экономической теории», распространённое на Западе обозначение неоклассической теории и связанных с ней концепций, занимающих доминирующее положение в научных разработках, экономическом образовании и экономической практике. — Прим. пер.), а её марксистская трактовка не может быть признана удовлетворительной, — то такая теория должна опираться на модель институциональных изменений. Хотя мы все ещё не можем собрать нашу головоломку целиком из-за отсутствия некоторых деталей, общее направление решения, думаю, понятно.

В последующих разделах этой главы я изложу свои соображения о том, какие изменения следует внести в неоклассическую теорию, чтобы инкорпорировать в неё институциональный анализ (раздел I), представлю выводы из статического анализа функционирования экономики (раздел II) и проанализирую возможности применения институционального анализа для разработки динамической теории долгосрочных экономических изменений (раздел III).

I

Необходимость переработки информации «актерами» вследствие затратного характера трансакций лежит в основе образования институтов. Рассмотрим в связи с этим два вопроса — в чём сущность понятия «рациональность» и какие характеристики трансакций мешают «актерам» совместно максимизировать результат в модели нулевых трансакционных издержек.

Неоклассический постулат об инструментальной рациональности предполагает, что «актеры» имеют в своём распоряжении всю необходимую информацию для правильной оценки стоящих перед ними альтернатив и, следовательно, делают такой выбор, который ведёт к достижению поставленной ими цели. Такой постулат фактически в неявном виде признает существование определённого набора институтов и определённой информации. Если институты играют чисто пассивную роль и не ограничивают выбор «актеров», а «актеры» располагают необходимой информацией для того, чтобы сделать правильный выбор, то тогда адекватным составным элементом теоретической системы является постулат об инструментальной рациональности. Если же, напротив, «актеры» недостаточно информированы, вырабатывают субъективные модели для того, чтобы сделать выбор, и способны лишь к весьма несовершенной корректировке своих моделей под влиянием информационной обратной связи, тогда существенным составным элементом теории становится постулат о процедурной рациональности, описанный в главе 3.

Первый из этих двух постулатов сложился в контексте высокоразвитых и эффективных рынков западного мира и именно в данном контексте явился полезным инструментом анализа. Эти рынки, однако, отличаются исключительным свойством — низкими или ничтожно малыми трансакционными издержками. Я не представляю, как можно анализировать большинство современных рынков или рынки прошедших эпох, исходя из этого постулата. С другой стороны, постулат процедурной рациональности способен не только объяснить неполноту и несовершенство рынков, которые характерны и для современной эпохи, и для прошлого, но и позволяет разглядеть как раз то, что делает рынки несовершенными. Он позволяет нам разглядеть трансакционные издержки.

Трансакционные издержки возникают вследствие того, что передача и получение информации сопровождаются издержками, что участники контрактных отношений располагают асимметричной информацией и что любые усилия «актеров» по структурированию взаимоотношений с другими людьми с помощью институтов приводят к той или иной степени несовершенства рынков. В самом деле, стимулы, формирующиеся на основе институтов, дают «актерам» смешанный набор сигналов, так что даже в тех случаях, когда новое институциональное пространство способствует получению большего выигрыша от торговли, чем прежнее институциональное пространство, всё равно остаются стимулы для обмана, «безбилетного проезда» и прочих элементов несовершенного рынка. Поведенческие характеристики человека таковы, что просто невозможно придумать институты, которые решали бы сложные проблемы обмена и в то же время были бы свободны от некоторых нежелательных стимулов. Поэтому большая часть новейших исследований по проблемам индустриальной организации и политической экономии самым серьёзным образом взялась за вопрос о внутренней противоречивости побудительных мотивов, присутствующих в деятельности экономических и политических организаций (см. готовящуюся к изданию книгу Миллера «Дилеммы управления: Политическая экономия иерархий»). Экономические «истории успеха» описывают институциональные инновации, которые снижали трансакционные издержки, позволяли получать более высокий выигрыш от торговли и таким образом создали возможности для расширения рынков. Но такие инновации по большей части не создали условий, необходимых для эффективных рынков в неоклассическом понимании. Права собственности устанавливает общество, оно же следит за их соблюдением, и поэтому свойства политического рынка имеют важное значение для понимания несовершенств любого конкретного рынка.

Что может заставить политический рынок приблизиться к тому состоянию, которое характеризуется моделью нулевых трансакционных издержек экономического обмена? На этот вопрос нетрудно ответить. Необходимо ввести такое законодательство, которое позволяет увеличить совокупный доход и при котором общий выигрыш победителей уравновешивает общую потерю побеждённых. Причём этот баланс достигается на таком низком уровне трансакционных издержек, который приемлем для обеих сторон. Чтобы обеспечить такой обмен, необходимы следующие информационные и институционные условия:

При подготовке какого-либо закона участники обмена, чьи интересы он затрагивает, должны располагать информацией и правильной моделью, которые позволяют судить о том, как на них отразится этот закон, а также какие выигрыши и потери он им принесёт.

Данные суждения должны быть доведены до агентов, представляющих интересы участников обмена (до законодателей), и последние должны добросовестно голосовать в соответствии с этими суждениями.

Результаты голосования оцениваются как совокупный чистый выигрыш или совокупный чистый проигрыш с тем, чтобы мог быть установлен чистый (нетто) результат и проигравшие получили соответствующую компенсацию.

Этот обмен совершается на уровне трансакционных издержек достаточно низком для того, чтобы трансакция была выгодна обеим сторонам.

Институциональная структура, наиболее благоприятствующая приближению к таким условиям, — это современное демократическое общество со всеобщим избирательным правом. Торговля голосами, логроллинг (Логроллинг (дословно — «перекатывание бревен») — термин теории общественного выбора, обозначающий взаимную поддержку законодателей посредством «торговли голосами». — Прим. пер.) и поощрение победителя его оппонентами к тому, чтобы он раскрывал перед избирателями слабости и недостатки своих позиций как агента (представителя), — всё это способно улучшить эффективность такой институциональной структуры.

Но эта система содержит в себе и анти-стимулы. Понятие «незнание рационального избирателя» употребляется в теории общественного выбора далеко не случайно. Дело не только в том, что рядовой избиратель, возможно, никогда не получит информацию, которая позволила бы ему хотя бы в общих чертах познакомиться с той массой законопроектов, которые будут влиять на его благополучие, но и в том, что совокупность избирателей (и даже сам законодатель) никоим образом не может выработать надёжную модель, позволяющую заранее взвесить все последствия законодательных решений. Теория агентской деятельности содержит множество доводов (хотя не всегда бесспорных) о том, что законодатель в известной степени действует независимо от интересов избирателей. Когда законодатель собирается участвовать в «торговле голосами» исходя из собственных оценок того, сколько голосов других законодателей он может получить или потерять, он далёк от размышлений о чистом выигрыше или чистом проигрыше всех своих избирателей. А как часто возникает стимул предоставить компенсацию проигравшим? Между более предпочтительными и эффективными (в неоклассическом понимании этого слова) результатами законодательного процесса — огромная пропасть, о чём свидетельствует обширная литература по современной политической экономии. Для целей моего исследования важно подчеркнуть два чрезвычайно важных условия. Речь идёт о том, что заинтересованные стороны должны иметь достоверную информацию и правильные модели для надёжной оценки последствий принимаемых решений и что все заинтересованные стороны должны иметь равный доступ к процессу принятия решений. На протяжении всей истории эти условия даже приблизительно не выполняются в самых благоприятных для принятия эффективных политических решений институциональных системах.

Поскольку общества устанавливают экономические правила и обеспечивают их соблюдение, не приходится удивляться тому, что права собственности редко бывают эффективными (Норт, 1981). Но даже когда эффективные права собственности всё же установлены, они обычно имеют такие черты, которые затрудняют контроль над их соблюдением. Эти черты связаны с наличием встроенных антистимулов или, в самом крайнем случае, таких условий обмена, которые провоцируют людей на нарушение обещаний, уклонение от ответственности, воровство или обман. Во многих случаях развиваются неформальные ограничения, призванные подавить подобные нежелательные проявления. А в современном западном мире мы найдём массу примеров действительно работающих рынков, которые даже приближаются к неоклассическому идеалу. Но это — исключение; придти к таким рынкам нелегко, и для этого требуются очень жёсткие институциональные условия.

II

Значение институциональной теории для современного экономического анализа можно кратко сформулировать следующим образом:

Каждая экономическая (и политическая) модель соответствуют строго определённому набору институциональных ограничений. Эти наборы радикально отличаются друг от друга и во временном разрезе, и при сравнении экономик разных стран. Содержание каждой модели зависит от конкретных институтов, и во многих случаях модели весьма чувствительны к изменению институциональных ограничений. Правильное представление об этих ограничениях имеет большое значение и для развития экономической теории, и для решения политических вопросов. Важно не только иметь хорошую модель, объясняющую положение дел в Бангладеш или в США в XIX веке, но и — что гораздо важнее — иметь модель, способную предсказать положение дел в развитой стране — например, в Японии или даже в США — в следующем году.

Ещё более существенно то, что конкретные институциональные ограничения образуют то пространство, в рамках которого действуют организации, и тем самым позволяют увидеть взаимодействие между правилами игры и поведением «актеров». Если организации — перечислим хотя бы некоторые: фирмы, профсоюзы, фермерские ассоциации, комитеты Конгресса — направляют свои усилия на непродуктивную деятельность, это значит, что институциональные ограничения создали такую структуру стимулов, которая поощряет именно такую деятельность. Бедность в странах «третьего мира» царит потому, что институциональные ограничения в этих странах вознаграждают такие политические/экономические решения, которые не благоприятствуют продуктивной деятельности. Только сейчас в социалистических странах стали понимать, что именно базовая институциональная система этих стран является причиной плохого функционирования экономики, и поэтому пытаются взяться за задачу перестройки институциональной системы с целью создания новых стимулов, которые, в свою очередь, должны заставить организации вступить на путь роста продуктивности. А что касается «первого мира», то нам нужно не только понять значимость общей институциональной системы, которая обеспечивала и обеспечивает рост экономики, но и видеть последствия сегодняшних, непрерывно происходящих предельных изменений в этой системе не только для экономики в целом, но и для конкретных секторов и отраслей. Нам давно известно, что структура налогов, акты государственного регулирования, судебные решения, законы и многие другие формальные ограничения определяют политику фирм, профсоюзов и иных организаций и, следовательно, определяют конкретные проявления экономического поведения; но знание этих обстоятельств до сих пор не сопровождается усилиями по теоретической разработке моделей политических/экономических процессов, которые приводят к этим результатам.

Осознанное включение институтов в научную теорию заставит представителей общественных наук, и в частности экономической науки, критически взглянуть на поведенческие модели, лежащие в основе этих дисциплин, чтобы затем более систематически, чем это делалось до сих пор, изучить влияние несовершенной и затратной переработки информации на поведение «актеров». Представители социальных наук уже инкорпорировали затратность информации в свои модели, но ещё не взялись за изучение субъективных ментальных конструкций, с помощью которых индивиды перерабатывают информацию и приходят к тем заключениям, которые определяют их решение в ситуации выбора. Экономисты опираются на допущение (в основном не выраженное в явном виде) о том, что «актеры» способны установить истинную причину трудностей, с которыми они сталкиваются (то есть располагают правильными теориями), знают издержки и выгоды альтернативных выборов и знают, как поступать в подобных ситуациях (см., например, работу Беккера 1983 года). Мы слишком увлечены гипотезами рационального выбора и эффективного рынка, которые заслонили от нас вопросы неполноты информации, сложности окружающего мира и субъективных восприятий внешней среды. Все трудности, связанные с парадигмой рационального индивида, могут быть преодолены благодаря осознанию сложности человеческой мотивации и пониманию проблем переработки информации. Тогда представители социальных наук поймут не только то, почему существуют институты, но и какую роль они играют.

Идеи и идеологии имеют значение, а институты в решающей степени определяют, насколько велико это значение. Идеи и идеологии формируют субъективные ментальные конструкции, с помощью которых индивиды интерпретируют окружающий мир и делают выбор. Более того, структурируя тем или иным образом взаимодействие между людьми, формальные институты оказывают влияние на ту «цену», которую мы платим за свои действия. В зависимости от того, насколько содержание формальных институтов направлено — сознательно или случайно — на снижение «цены», которую платят люди, действуя в соответствии со своими убеждениями, настолько они (институты) создают свободу для индивида, позволяя делать выбор на основе своих идей и идеологий. Одно из главных последствий существования институтов состоит в существовании механизмов — подобных системам голосования в демократических обществах или организационным структурам в иерархических системах, — которые позволяют индивидам, выступающим в качестве агентов, выражать собственные взгляды и оказывать совершенно иное влияние на политические и иные процессы по сравнению с простой моделью группы интересов, столь характерной для экономической теории и теории общественного выбора.

Понимание того, как функционирует экономическая система, требует учёта очень сложных, запутанных взаимосвязей между обществом и экономикой. Поэтому перед нами стоит задача — разработать подлинную науку политической экономии. Взаимоотношения между обществом и экономикой определяются набором институциональных ограничений, которые, таким образом, определяют способ функционирования политической/экономической системы. Дело не только в том, что общество устанавливает права собственности, определяющие базовую структуру стимулов экономической системы, и контролирует соблюдение этих прав, но и в том, что в современном мире самыми главными детерминантами функционирования экономики выступают доля ВНП, проходящая через руки государства, и всепроникающая, постоянно меняющаяся система государственного регулирования. Модель, которая могла бы быть полезной для изучения экономических явлений на макроуровне и даже на микроуровне, должна включать в себя институциональные ограничения. Например, современная макроэкономическая теория никогда не сможет решить стоящие перед ней проблемы, пока её представители не признают, что решения, принимаемые в рамках политического процесса, оказывают критически важное влияние на функционирование экономики. Хотя применительно к конкретным ситуациям мы уже стали признавать это обстоятельство, всё же требуется гораздо более глубокая интеграция политических и экономических наук. Это можно сделать только путём создания модели политико-экономического процесса, составными частями которой станут конкретные институты, связанные с этим процессом, и опирающаяся на них структура политического и экономического взаимодействия.

III

Включение институционального анализа в статическую неоклассическую теорию влечёт за собой изменение существующего корпуса этой теории. Но создание модели экономических изменений требует разработки целой теоретической системы, потому что такой модели пока просто не существует. Зависимость от траектории предшествующего развития — это ключ к аналитическому пониманию долгосрочных экономических изменений. Перспективность подхода, принимающего во внимание эффект зависимости от траектории предшествующего развития, состоит в развитии наиболее конструктивных идей неоклассической теории постулата о редкости/конкуренции и идеи о стимулах как движущей силе экономики — при одновременной модификации этой теории путём включения в неё идей о неполноте информации, субъективных моделях реальности и способности институтов к самоподдержанию. Результатом может стать выработка теории, которая позволит соединить микроуровень экономической деятельности с макроуровнем побудительных мотивов, образованных институциональной системой. Движущая сила инкрементных изменений — это выигрыш, который может быть получен организациями и их руководителями в результате обретения новых навыков, знаний и информации, и на этой основе — расширение целей, которые они перед собой ставят. Зависимость от траектории предшествующего развития возникает из-за действия механизмов самоподдержания институтов, которые (механизмы) закрепляют однажды выбранное направление развития. Перемены траектории развития происходят как непредвиденные результаты произведённого выбора, внешних эффектов, а иногда — также действия сил, экзогенных по отношению к анализируемому институциональному пространству. Под действием этих же факторов направление движения может сменить знак (например, от стагнации к росту и наоборот), но чаще это случается под влиянием изменений в обществе.

Можно более подробно проиллюстрировать проявления эффекта зависимости от траектории предшествующего развития, если вернуться к сопоставлению «британско-североамериканского» и «испанско-латиноамериканского» путей развития, о которых мы уже писали в главе 11.

Исторический фон

В начале XVI века Англия и Испания развивались очень по-разному. В Англии в результате норманнского завоевания сложилась довольно централизованная феодальная система. Незадолго до того времени, о котором идёт речь (в 1485 году), после Босуортской битвы на английском троне воцарились Тюдоры. Испания, напротив, только что освободилась от семи веков мавританского господства на Иберийском полуострове. Она не была единым государством. Хотя брак Фердинанда и Изабеллы сблизил Кастилию и Арагон, и там, и там сохранялись независимые системы правления, кортесы и армии.

Однако подобно остальным национальным государствам, которые именно в то время возникали в Европе, и Англия, и Испания столкнулись с критически важной проблемой: чтобы выжить в условиях роста затрат на ведение военных действий, требовалось найти дополнительные источники получения денег. Король традиционно жил на собственные денежные средства, то есть на доходы от своих поместий в сочетании с обычными феодальными налогами. Однако этих средств было недостаточно для финансирования новых способов ведения войны, требовавших применения арбалетов, больших луков, пик и пороха. Этот финансовый кризис государства, впервые описанный Шумпетером в 1954 году, заставил правителей вступить в сделку со своими подданными. В результате этого в обеих странах в обмен на денежные поступления в пользу короны начали создаваться определённые формы представительства части населения (парламент в Англии и кортесы в Испании). Главным источником королевских доходов в обеих странах стала торговля шерстью. Но последствия от изменения соотношений цен, связанного с новыми способами ведения военных действий, проявились в этих странах по-разному. В первом случае это выразилось в таком развитии общества и экономики, которое помогло решить финансовый кризис и в дальнейшем обеспечить доминирующее положение в западном мире. Во втором случае, несмотря на первоначально более благоприятные условия, это выразилось в продолжении финансового кризиса, банкротствах, конфискации имущества, необеспеченности прав собственности и последовавших трёх столетиях относительной стагнации.

В Англии трения между королем и «избирателями» (баронам, собравшимся в Раннимеде, этот термин, вероятно, не пришёлся бы по вкусу) вышли наружу во время принятия Великой хартии вольностей в 1215 году. Финансовый кризис возник позднее, во время Столетней войны. Его последствия Стаббс описывает следующим образом: «Право парламента осуществлять законодательную деятельность, расследовать финансовые злоупотребления и участвовать в выработке государственной политики было фактически куплено за деньги, предоставленные Эдуарду I и Эдуарду ИГ» (Стаббс, 1896, с. 599). Последующая история, вплоть до 1689 года и окончательной победы парламента, хорошо известна.

В Испании союз Арагона (куда входили территории, примерно соответствующие нынешним Валенсии, Арагону и Каталонии) и Кастилии был объединением двух очень разных регионов. Арагон был отвоёван у арабов во второй половине ХIII века и превратился в крупное торговое государство, распространившее свой контроль до Сардинии, Сицилии и части Греции. Кортесы выражали интересы купцов и играли важную роль в общественных делах. Напротив, Кастилия вела постоянные войны — или против мавров, или против мятежников внутри страны. Хотя кортесы существовали и здесь, но созывались они редко. Через 15 лет после объединения Изабелла сумела установить в Кастилии контроль не только над непокорными воинственными баронами, но и над церковью. В исторических исследованиях последнего времени роль кастильских кортесов несколько преувеличивается, а на самом деле Кастилия была централизованной монархией и бюрократическим государством. Именно Кастилия определила институциональное развитие как самой Испании, так и Латинской Америки.

Институциональная система

Разница между Англией и Испанией состояла не только в различной степени централизованности или децентрализованности государственной системы. Однако именно это различие оказалось критически важным, отражая более широкие различия в общественном и экономическом устройстве обеих стран. В Англии парламент не просто обеспечил начало создания представительной системы правления и ограничил возможности получения короной политической ренты (rent-seeking behavior), что до этого было типично для монархов из династии Стюартов, которые испытывали острые финансовые трудности. Дело ещё и в том, что триумф парламента ознаменовал надёжную защиту прав собственности и формирование более эффективной, беспристрастной судебной системы.

В испанской общественной системе господствовала сильная правительственная бюрократия, она «издавала постоянно растущую массу указов и юридических постановлений, которые легитимизировали работу административного аппарата и направляли его деятельность» (Глэйд, 1969, с. 58). Все проявления экономической, как и общественной, жизни тщательно контролировались и направлялись в интересах короны, стремящейся к созданию самой мощной империи со времён античного Рима. Но после революции в Нидерландах и сокращения притока богатств из Нового Света потребности в деньгах далеко превысили доходы, результатом чего явились финансовый крах, рост внутреннего налогообложения, конфискации и необеспеченность прав собственности.

Развитие организационных структур

Английский парламент создал Банк Англии и финансовую систему, в рамках которой расходы были привязаны к налоговым поступлениям. Последовавшая за этим финансовая революция не только создала, наконец, надёжную финансовую базу для правительства, но и заложила основы для развития частного рынка капитала. Более обеспеченные права собственности, сокращение торговых ограничений и выход текстильных компаний из состава городских гильдий с их многочисленными ограничениями — все это вместе создало растущие возможности для роста компаний на внутреннем и международном рынках. Расширение рынков и патентное право формировали благоприятные условия для роста инновационной деятельности. Всё это, впрочем, хорошо известно.

В Испании многочисленные банкротства в период 1557–1647 годов сопровождались отчаянными попытками предотвратить экономическую катастрофу. Главными организационными структурами являлись армия, церковь и сложная бюрократическая система, поэтому самыми выгодными и привлекательными занятиями считались военная служба, служение церкви и работа в органах судопроизводства. Изгнание мавров и евреев, установление «потолка» арендной платы и цен на пшеницу, конфискация серебра, которое предназначалось севильским купцам (последние получили за серебро практически бесполезные расписки, называвшиесяjuros), — всё это оказывало дестимулирующее воздействие на продуктивную деятельность.

Зависимость от траектории развития

Чтобы сделать эти два столь различных экономических сюжета убедительной иллюстрацией проявления зависимости от траектории предшествующего развития, потребуется проанализировать политические, экономические и правовые системы обоих обществ как переплетение взаимосвязанных формальных правил и неформальных ограничений, образующих в совокупности институциональную матрицу и ведущих экономику каждой из двух стран по своему пути, отличному от пути развития другой страны. Потребуется также показать систему институциональных побочных эффектов, которые сужают набор выборов индивидов и не позволяют им радикально изменить институциональные рамки. Имеющиеся эмпирические данные, которыми я располагаю, совершенно недостаточны для решения такой задачи. Поэтому на основе имеющихся свидетельств я могу сделать только косвенные выводы.

В исследовании «Происхождение английского индивидуализма» (1978), вызвавшем много дискуссий, его автор Алан Макфарлейн утверждает, что по крайней мере с XIII века англичане отличались от традиционного образа членов крестьянского общества. К этому времени Англия утратила традиционные черты крестьянского общества — патриархальное господство главы семейства, большие семьи, подчинённое положение женщин, маленькие, не допускающие посторонних деревенские общины, натуральное хозяйство и семья как трудовая единица. Вместо этого Макфарлейн рисует картину подвижных, индивидуалистически ориентированных отношений, которые характеризовали структуру семьи, организацию труда и социальные связи в деревенской общине. Эти отношения дополнялись множеством формальных правил, регулирующих отношения собственности и наследования, а также правовой статус женщин. Макфарлейн стремится подчеркнуть, что Англия отличалась от других стран и что корни этих отличий уходили далеко в глубь веков, при этом приводя множество свидетельств сложного взаимозависимого переплетения формальных и неформальных ограничений, которые формировали самоподдерживающуюся связь с прошлым.

Самым ярким свидетельством самоподдерживающихся свойств «институциональной ткани» в Испании служит неспособность короны и подчинённой ей бюрократии изменить направление развития страны несмотря на осознание того, что в стране воцаряются застой и упадок. Через сто лет — в XVII веке — Испания выбыла из числа самых могущественных держав в западном мире со времён Римской империи и превратилась во второразрядное государство. Исход населения из деревень, застой в промышленности и развал торговли между Севильей и Новым Светом сопровождались в политической сфере восстаниями в Каталонии и Португалии. Непосредственной причиной послужили постоянные войны и финансовый кризис, который заставил Оливареса в 1621–1640 годах пойти на отчаянные меры, что, однако, только усугубило фундаментальные проблемы страны. В самом деле, в контексте институциональных ограничений и мировосприятия людей в Испании того времени наиболее приемлемой политикой казались установление контроля над ценами, повышение налогов и проведение многократных конфискаций. Что касается мировосприятия испанцев того времени, то Ян Де Фриз в своём исследовании 1976 года о кризисных годах европейской истории следующим образом описывает попытки испанцев остановить упадок страны: Это общество понимало, что происходит. Целая армия экономических реформаторов… писала горы трактатов, требуя новых действий… Так, в 1623 году Союз за реформацию (Junta de Reformacion) рекомендовал новому королю Филиппу IV осуществить целую серию мероприятий, включая введение налогов, которые поощряли бы более ранние браки (и, следовательно, рост численности населения), ограничение числа слуг, создание банка, запрещение импорта предметов роскоши, закрытие публичных домов и запрещение преподавания латыни в малых городах (чтобы сократить отток из сельского хозяйства крестьян, которые получили небольшое образование). Но ни у кого не нашлось силы воли, чтобы провести эти рекомендации в жизнь… Говорят, что единственным достижением реформаторского движения явилась отмена ношения пышных воротников, мода на которые разоряла аристократов, получавших огромные счета из прачечных (Де Фриз, 1976, с. 28).

Понятие инструментальной рациональности вряд ли применимо к доводам, выдвигавшимся Союзом за реформацию.

И Англия, и Испания столкнулись в XVII веке с финансовым кризисом, но выбрали разные пути его решения, отражавшие фундаментальные институциональные характеристики каждого из этих государств.

Влияние на дальнейшее историческое развитие

Экономическое развитие США протекало в условиях федеральной политической системы и наличия сдержек и противовесов, а базисная структура прав собственности поощряла заключение долгосрочных контрактов, столь важных для формирования рынков капитала и экономического роста. Даже одна из самых тяжёлых гражданских войн на протяжении всей истории не изменила базисную институциональную матрицу.

В Латинской Америке, напротив, упорно сохранялись традиции централизованного, бюрократического управления, перенесённые сюда в качестве испано-португальского наследия. Вот что пишет Джон Коутсворт об институциональной среде Мексики XIX века:

Интервенционизм и всепроникающий произвол, которые отличали институциональную среду, заставляли каждое городское и деревенское хозяйство вести искусную политику, используя родственные связи, политическое влияние и семейный престиж для того, чтобы получать привилегированный доступ к субсидированному кредиту, решать сложные вопросы найма рабочей силы, собирать долги, заставлять партнёров соблюдать контракты, уклоняться от налогов, избегать судебных разбирательств, защищать или утверждать свои земельные права. Успех или неудача в экономической деятельности всегда зависели от отношений между производителем и политическими властями — местными чиновниками, чтобы улаживать текущие дела, и центральным правительством, чтобы обеспечить благоприятное для себя толкование закона или, если потребуется, защиту от местных чиновников. Небольшие предприятия, исключённые из системы корпоративных привилегий и политического покровительства, были вынуждены постоянно существовать в полуподпольном состоянии, всегда на грани закона, всегда по милости мелких чиновников — никогда не чувствуя себя в безопасности от произвола, никогда не будучи защищёнными от тех, кто сильнее (Коутсворт, 1978, с. 94).

Расходящиеся линии, основанные Англией и Испанией в Новом Свете, так и не сблизились друг с другом, несмотря на «посредничество» общих идеологических влияний. В первом случае сложилась такая институциональная система, которая благоприятствует сложному неперсонифицированному обмену, необходимому для политической стабильности и для реализации потенциальных экономических выгод от применения современной технологии. Во втором случае политический и экономический обмен по-прежнему определяется в основном персонифицированными отношениями. Эти отношения являются следствием развития такой институциональной системы, которая не обеспечивает политическую стабильность и не позволяет в полной мере реализовать потенциал современной технологии.