Дуглас Норт:
Институты, институциональные изменения и функционирование экономики.
Часть II. Институциональные изменения.
Глава 11. Траектория институциональных изменений

Обратимся теперь к двум фундаментальным вопросам общественных, политических и экономических изменений. Во-первых, что определяет расходящееся направление развития (дивергенцию) обществ, политических систем и экономик? И как объяснить выживаемость, в течение длительного периода времени, экономик с устойчиво низкими параметрами функционирования?

Если заглянуть в историю достаточно далеко назад, то дивергенция покажется довольно простой для объяснения. Группы и племена сталкивались с различными проблемами, располагая при этом различными ресурсами, человеческим потенциалом и климатическими условиями. Из этого возникли различия в решении общих проблем выживания, включая различия в языке, обычаях, традициях и табу. Нет причин полагать, что решения должны быть сходными, хотя есть основания думать, что с течением времени решения должны становиться всё более похожими друг на друга в связи со снижением издержек передачи информации. Однако за десять тысяч лет существования человеческой цивилизации, несмотря на огромное снижение издержек информации и вопреки выводам неоклассических моделей международной торговли о конвергенции, огромные различия между экономиками по-прежнему сохраняются.

Это подводит нас ко второму вопросу. Как объяснить выживаемость обществ и экономик с устойчиво низкими параметрами функционирования? Со времён Чарльза Дарвина эволюционная теория оказывает мощное влияние на наше понимание социальной выживаемости, а после публикации статьи Армена Алчияна в 1950 году эта теория заняла прочное место в экономической литературе. Эволюционная теория обосновывает вывод о том, что с течением времени неэффективные институты отмирают, а эффективные — выживают, и поэтому происходит постепенное развитие более эффективных форм экономической, политической и социальной организации.

В этой книге я использовал термин «эффективный» для обозначения таких условий, при которых существующий набор ограничений продуцирует экономический рост. Более конкретно это означает, что те институты, которые помогают участникам обмена получить больше выгод от торговли, будут обгонять в своём росте те институты, которые не дают такой возможности. Результатом станет или переселение людей в страны с более успешными экономиками, или копирование их институтов. Вернёмся снова к теореме Коуза: в мире нулевых трансакционных издержек одержит верх эффективное решение, способное продуцировать наибольший совокупный доход. Но поскольку трансакционные издержки не являются нулевыми, можно ожидать формирования различных моделей экономического поведения, отражающих различия в том, насколько успешно конкретная институциональная система снижает трансакционные (и трансформационные) издержки. Но почему же упорно существуют сравнительно неэффективные экономики? Что мешает им воспринять институты более эффективных экономик?

Если бы институты существовали в рамках нулевых трансакционных издержек, то история не имела бы значения; изменение в соотношении цен или предпочтениях немедленно индуцировало бы реструктуризацию институтов для эффективной адаптации к новым условиям, как это описано в главе 2 на примере конкурентной модели. Но если вопрос состоит в том, каким образом мы пришли к сегодняшним институтам, и если пройденный нами путь ограничивает будущий набор имеющихся у нас альтернатив, то мы можем утверждать не только то, что история имеет значение, но и то, что устойчивость плохо функционирующих экономик и многовековая дивергентная модель развития происходят из одного корня.

I

Рассматривая эти вопросы в первом приближении, обратимся к интересному слою экономической литературы, которая занимается преимущественно развитием технологии, но переносит из него аналогии на более широкий комплекс проблем, включая (хотя чаще всего в неявном виде) и институциональные изменения. Работой, которая впервые привлекла внимание специалистов по экономической истории к вопросу об эффекте зависимости от траектории предшествующего развития, явилась статья 1985 года Пола Дэвида «Клио и экономическая теория эффекта QWERTY» (Данный набор букв соответствует первым шести клавишам верхнего регистра стандартной клавиатуры английской пишущей машинки. — Прим. пер.). В этой работе Дэвид предпринял попытку объяснить, каким образом возник и был закреплён необычный стандарт расположения клавиш на пишущей машинке, какой набор случайных обстоятельств придал устойчивость этому стандарту вопреки многим более удобным решениям. Нетрудно выявить и другие примеры технологических аномалий подобного рода. Упорное существование узкой железнодорожной колеи, вытеснение системами с переменным током других систем, работающих на токе постоянном, победа бензинового автомобильного двигателя над паровым — все это используется для иллюстрации того необычного факта, что приращение изменений в технологической сфере, однажды принявшее определённое направление, может привести к победе одного технологического решения над другим даже тогда, когда первое технологическое направление в конце концов оказывается менее эффективным по сравнению с отвергнутой альтернативой.

Мысль о том, что незначительные исторические события могут способствовать победе одной технологии над другой, была впервые высказана Брайаном Артуром ¹. Я хочу развить его идеи. Давайте рассмотрим две конкурирующие технологии, каждая из которых характеризуется растущей предельной эффективностью. Экономические агенты осваивают эти технологии по отдельности путём обучения в процессе деятельности и повышают эффективность каждой из них тем же способом, которым развиваются организации (см. главу 9). Каждый агент применяет все более эффективные способы решения проблем и использования новых технологий и оборудования, и всё же мы не можем заранее предсказать, какая из технологий окажется более эффективной. Поскольку темпы прироста эффективности обеих технологий могут быть непостоянными, они (технологии) могут развиваться с различной скоростью. Более того, неожиданный «прорыв» одной из технологий, который экономические агенты не могли предвидеть с самого начала, позволит ей занять монопольно доминирующее положение по отношению к другой технологии благодаря значительно более высокой экономической эффективности. Но может случиться и так, что некое незначительное событие даст одной технологии преимущество над другой. Следовательно, одна технология победит в конкурентной борьбе и займёт монопольное положение, даже если внесённые в неё удачные инновации в дальнейшем окажутся менее эффективными (или тупиковыми), чем усовершенствования, вносимые в отвергнутую альтернативную технологию. Артур выделяет четыре механизма самоподдержания технологий:

1. Наличие большой системы сопутствующего оснащения или высоких капитальных издержек, благодаря чему расширение выпуска продукции даёт заметное падение удельных издержек.
2. «Эффект обучения», то есть рост качества продукции или снижение издержек по мере того, как расширяется использование технологии.
3. «Эффект координации», или преимущества от сотрудничества с другими экономическими агентами, также стремящимися к сотрудничеству.
4. «Адаптивные ожидания»: растущее доминирование технологии на рынке укрепляет ожидания, что её доминирование будет усиливаться ещё больше

².

Как отмечает Артур, результатом действия этих механизмов могут быть четыре состояния:

1. «Множественное равновесие», при котором возможны различные решения с неопределённым итогом.
2. Неэффективность — технология, которая по своей сущности лучше другой, проигрывает в конкурентной борьбе, потому что в силу случайных обстоятельств у неё не нашлось достаточного количества сторонников.
3. «Блокирование» (lock-in) — однажды принятое решение в дальнейшем трудно изменить.
4. Зависимость от траектории предшествующего развития — вследствие незначительных событий и случайных обстоятельств может быть принято такое решение, которое поведёт развитие технологии по строго определённому пути.

Можно ли распространить это видение технологического развития на процесс институциональных изменений? Отметим исходные посылки Артура: он рассматривает конкурентный рынок, на котором деятельность экономических агентов подчинена стимулам, продуцируемым возможностями максимизации; он анализирует конкурирующие технологии, каждая из которых характеризуется растущей предельной эффективностью. Но на самом деле (хотя мне неизвестно, проводит ли сам Артур такое разграничение) технологии конкурируют между собой только опосредованно. Непосредственно же конкуренция протекает между организациями, которые их применяют. Это разграничение важно потому, что результат конкуренции может так же зависеть от различий в эффективности организаций (знания и навыки предпринимателей), как и от особенности конкурирующих технологий. Артур в конце концов действительно приступает к анализу вопросов принятия решений в организациях, подобно тому, как к этому же приходит институциональная модель, исследуемая в нашей работе (Возрастание функциональных параметров институтов как проявление «экономии от масштаба». — Прим. пер.).

II

Два фактора формируют направление инсттитуциональных изменений: возрастающая отдача (increasing returns) и несовершенство рынков, отличающихся значительными трансакционными издержками. Первый фактор действует на протяжении всего процесса технологических изменений, изложенного Артуром. Однако ни он, ни Дэвид не уделили должного внимания второму фактору. Я буду рассматривать их по очереди.

В том мире, где нет возрастающей отдачи институтов и рынки бывают только конкурентными, институты не имеют значения. В этих условиях, как отмечалось в главе 2, игроки, с самого начала руководствующиеся неправильными моделями, будут или выведены из игры, или же сумеют изменить свои модели благодаря обратной связи.

Однако при возрастающей отдаче институты приобретают значение. К институциональной системе применимы все четыре механизма самоподдержания, сформулированные Артуром, хотя и с некоторыми уточнениями. Создание институтов «с нуля», подобно Конституции США 1787 года, требует больших издержек по формированию сопутствующего «оснащения». Организации способны воспользоваться большими «эффектами обучения» благодаря набору возможностей, предоставляемых институциональной системой (подробнее об этом см. главу 9). Развиваясь, организации будут пользоваться преимуществами, получаемыми благодаря этому эффекту, хотя применительно к технологиям мы не можем со всей определённостью утверждать, что приобретённые работниками навыки найдут выражение в росте социальной эффективности. Организации могут воспользоваться эффектами координации — или непосредственно через контакты с другими организациями, или косвенно, через инвестиции, осуществляемые обществом в комплементарные (дополняющие) сферы деятельности. Ещё важнее то, что на основе формальных правил возникает множество неформальных ограничений, которые в свою очередь модифицируют формальные правила и распространяют их на множество конкретных областей применения. Возникают адаптивные ожидания, потому что расширение практики заключения контрактов на основе определённого института уменьшает сомнения в его устойчивости. Короче говоря, взаимозависимое переплетение институтов продуцирует существенный рост предельной эффективности.

Возрастающая отдача определяет значимость институтов, которые тем самым становятся источником формирования долгосрочных тенденций экономического развития. До тех пор, пока рынки, сложившиеся на основе этих тенденций развития, сохраняют конкурентный характер и хотя бы примерно соответствуют модели нулевых трансакционных издержек, данные долгосрочные тенденции можно считать эффективными в том смысле, как понимается этот термин в нашей книге. При тех допущениях о предпочтениях, которые в принципе не вызывают дискуссий, не могут быть устойчивыми ни дивергентный характер развития, ни плохое функционирование экономики. Но если рынки несовершенны, обратная связь в лучшем случае фрагментарна, а трансакционные издержки велики, то направление развития будет формироваться субъективными моделями игроков, модифицированными идеологией и очень несовершенной обратной связью. Тогда возникают и укрепляются дивергентность развития и устойчивость неэффективного характера экономики, а выбор, который делают игроки, определяется их исторически сформировавшимся мировоззрением. В динамическом мире возрастающей отдачи институтов несовершенные, «наощупь», действия игроков отражают трудности расшифровки сложной окружающей среды с помощью имеющихся у них ментальных конструкций — идей, теорий и идеологий.

Обратимся ещё раз к вопросу, затронутому в главе 10, об институциональном развитии Европы в Средние века и в начале Нового времени. Резкое сокращение численности населения в XIV веке изменило соотношение сил между крестьянами и землевладельцами и вызвало инкрементные изменения в контрактных отношениях между ними. Границы этих изменений можно понять только в контексте исторически обусловленных трансакционных издержек и исторически обусловленных моделей мира, которыми оперировали обе стороны. Трансакционные издержки находили выражение в феодальных обычаях, сложившихся в течение длительного времени и определявших отношения между землевладельцем и его крепостными. Исторически обусловленная модель, сквозь призму которой каждая из сторон смотрела на мир, предусматривала неравноправие и отношения «хозяин раб»; ни одна из сторон даже не помышляла о том, чтобы вообще ликвидировать отношения зависимости и неравноправия. Поэтому инкрементные изменения поддаются объяснению только в историческом контексте этих отношений. Если бы институты не имели свойства возрастающей отдачи и субъективные модели людей всегда корректировались бы в соответствии с реальностью, тогда, очевидно, игроки всегда пересматривали бы свои контрактные отношения для того, чтобы достичь более эффективного совместного решения. Но на самом деле, ввиду возрастающей отдачи институциональной системы, институциональный процесс носит инкрементный характер и, как описано выше, представляет собой медленное развитие изменений в формальных и неформальных ограничениях и механизмах их соблюдения. В данном же случае благодаря тому, что сочетание борьбы политических сил и медленно меняющихся представлений об отношениях между землевладельцами и крестьянами продуцировало более эффективные, чем прежде, решения (как в сельском хозяйстве, так и в торговле), мы имеем основания говорить об историческом успехе, который называется Подъём западного мира.

Однако в экономической истории подобные примеры — скорее исключения (см. главу 13). На протяжении большей части истории опыт экономических агентов и идеология игроков не соединялись друг с другом так, чтобы произвести эффективные последствия. Но прежде чем приступить к тщательному изучению причин устойчивости неэффективных направлений развития, я приведу несколько примеров, иллюстрирующих зависимость от траектории предшествующего развития.

III

Для понимания общего процесса институциональных изменений полезно рассмотреть процесс развития общего права (common law) как формы институциональных изменений. Общее право основано на прецедентах — оно обеспечивает непрерывность и, в высокой степени, предсказуемость, что чрезвычайно важно для уменьшения неопределённости в отношениях между сторонами контракта. Решения, принятые в прошлом, становятся частью правовой структуры, которая претерпевает предельные изменения по мере появления новых судебных дел или, по крайней мере, не предусмотренных прежними судебными решениями. Решения, вынесенные по этим новым делам, становятся в свою очередь частью правовой системы. Судебные решения отражают результаты субъективной переработки информации в контексте исторически определённого содержания правовой системы. И если общее право на самом деле эффективно, как утверждает множество современных специалистов по праву и экономике, то это обусловлено тем, что соревновательный судебный процесс действительно заставляет стороны, участвующие в процессе, изменять модели своего поведения. Но если судьи выносят решения на основе неполной информации и собственных субъективных, идеологически детерминированных взглядов на мир, то такое утверждение неправомерно ³. Как бы мы ни объясняли процесс вынесения судебных решений, институциональная система претерпевает непрерывные, но малые (предельные) изменения под влиянием целенаправленной деятельности организаций, которые обращаются в суд.

Особый законодательный акт, Статут северо-западных территорий, даёт пример исторически обусловленной непрерывности, проистекающей из эффекта зависимости от траектории предшествующего развития, а также из возрастающего характера предельной эффективности институтов. Сам по себе этот законодательный акт имел фундаментальное значение для развития общества и экономической системы США. Он был принят в 1787 году Континентальным Конгрессом в то же самое время, когда в Филадельфии собрался Конституционный конвент. Статут явился третьим актом, регулирующим широкий круг вопросов управления и заселения огромных территорий на Западе, и создал рамочные условия включения этих территорий в новое государство. Для нас было бы полезно дать описание Статута, остановившись более подробно на вопросах об источниках правовых норм, закреплённых в нём, о том, как они были включены в текст Статута, и о том, как они связаны с проблемой зависимости от траектории предшествующего развития.

Этот Статут — очень простой и короткий документ. Он установил правила наследования и безусловной собственности на землю, определил принципы управления территориями и механизмы постепенного перехода к территориальному самоуправлению. Кроме того, Статут установил принципы, на основании которых территория может быть признана штатом. За этим следует серия статей, определяющая договорный характер отношений между центральными органами и территориями — фактически Билль о правах для территорий (религиозная свобода, неприкосновенность личности, суд присяжных, освобождение под залог, обязательное исполнение договоров, компенсация за изъятие собственности). Статут содержал и другие статьи: о мирных отношениях с индейцами, о свободной навигации по рекам Миссисипи и Св. Лаврентия, о государственном долге, о праве распоряжения землёй, о количестве штатов на северо-западных территориях и, наконец, о запрете рабства на этих территориях (хотя возврат владельцам беглых рабов тоже предусматривался).

Нетрудно проследить источник большинства из этих юридических положений. Составители Статута субъективно исходили непосредственно из идей, исторически развившихся в Англии и её колониях (Хьюз, 1987). Конкретные положения, закреплённые в Статуте, за предшествующие 150 лет стали частью правил политической жизни в колониях. К ним относятся законы о наследовании, о безусловной собственности на землю и многие другие юридические положения Билля о правах. Однако даже будучи основанными на прецедентах, некоторые положения вызвали дискуссии, так как законодатели предвидели, что представляемые ими организации (в данном случае штаты) будут испытывать влияние этих юридических норм — например положения о размере новых штатов и порядке их приёма. Источником прецедентов служили положения хартий и статьи конфедеративного договора, а споры возникли потому, что условия приёма территорий в состав штатов могли в очень большой степени повлиять на соотношение сил между существующими штатами. Одно из правил — о запрете рабства — явилось, как представляется, результатом торговли голосами между авторами Статута о северо-западных территориях и авторами Конституции; первый из этих документов запретил рабство в обмен на особый порядок учёта рабов в избирательных документах: раб засчитывался как три пятых белого избирателя, что увеличило представительство южных рабовладельческих штатов в Конгрессе (в то время это было одним из наиболее важных вопросов).

Статут о северо-западных территориях стал юридической основой, определившей характер территориального расширения США в течение следующего столетия. Хотя положения этого документа время от времени подвергались изменениям под влиянием новых проблем и споров, он создал чётко определённую модель институциональных изменений, связанных с траекторией предшествующего развития. Предельная эффективность институтов росла благодаря тому, что структура прав собственности, законы о наследовании и правила принятия политических решений на территориях имели источником положения Статута и, в свою очередь, подталкивали организации и их руководителей (политических и экономических) к тому, чтобы вносить поправки в Статут для решения конкретных проблем. Действие Статута выразилось в растущем влиянии новых западных территорий и штатов и в успешной деятельности их представителей по изменению аграрной политики в своих интересах (Норт и Раттен, 1987). Поэтому история земельного вопроса в США может быть понята только как цепь последовательных дополнений институционального характера, реализующихся на основе взаимодействия между институциональной системой и развивающимися в её рамках организациями.

Однако если этот исторический сюжет создаёт впечатление неотвратимой, предустановленной последовательности событий, то такое впечатление ошибочно. В каждом эпизоде участники событий имели выбор — политический и экономический — между реальными альтернативными решениями. Зависимость от траектории предшествующего развития концептуально сужает набор альтернатив и обусловливает связь между решениями, принимаемыми в разное время. Но речь совсем не идёт о том, что прошлое неотвратимо и безальтернативно предопределяет будущее. Закон, историю которого мы кратко пересказали, действительно частично опирался на содержание колониальных хартий, но в окончательном виде существенно отличался от них, отражая:

• конфликты между штатами по поводу порядка приёма новых территорий (который определял соотношение сил между существовавшими на тот момент штатами);
• споры между Севером и Югом по вопросу о рабстве;
• результаты Конституционного Конвента, который проходил в то же время в Филадельфии.

Теперь мы можем связать зависимость инкрементных институциональных изменений от прошлого с устойчивостью долговременных тенденций роста или упадка. Как только развитию задаётся определённая траектория, она закрепляется системой побочных эффектов, опытом, который накапливается организациями, и исторически обусловленными субъективными моделями решения проблем. Если взять в качестве примера экономический рост, то, как показано в главе 9, адаптивно эффективная траектория допускает максимально широкий набор альтернатив в условиях неопределённости, допускает экспериментирование «методом проб и ошибок» и создаёт эффективные механизмы обратной связи, позволяющие выявить сравнительно неэффективные решения и больше не повторять их. Обратите внимание, что Статут северо-западных территорий не только создал условия для адаптивно эффективного экономического развития — благодаря безусловному праву собственности на землю и чёткому порядку наследования (что, в свою очередь, позволяло осуществлять передачу земли с низкими трансакционными издержками), — но и сделал возможным формирование эффективной системы управления, благодаря которой включение новых территорий в юрисдикцию центрального правительства сопровождалось низкими политическими издержками. Нет нужды говорить о том, что, несмотря на неэффективность некоторых последующих земельных актов, принятых в XIX веке, базисные положения Статута позволили принимать сравнительно эффективные решения по аграрным вопросам с простыми процедурами передачи земли, так что какие бы неудачные схемы распределения земли мы ни принимали в дальнейшем, издержки реализации этих схем в значительной степени минимизировались базисными положениями Статута северо-западных территорий.

Но таким же образом может оказаться устойчивой и непродуктивная траектория развития. Возрастающая отдача первоначального набора институтов, который формирует анти-стимулы для продуктивной деятельности, создаёт организации и группы давления, заинтересованные в поддержании существующих ограничений. Они влияют на формирование общества в своих интересах. Такие институты могут порождать стимулы к военному управлению обществом и экономикой, к религиозному фанатизму или созданию примитивных перераспределительных организаций и в то же время предусматривают слишком слабое вознаграждение за прирост производства или распространение экономически полезных знаний. Члены такого общества вырабатывают в своём сознании ментальные конструкции и идеологии, которые будут оправдывать не только структуру общества, но и недостатки его функционирования. В результате всего этого постепенно сформируется такая политика, которая укрепляет существующие стимулы и организации. Так, материалы Экономической комиссии для Латинской Америки (ECLA) и теория зависимости объясняют плохое функционирование латиноамериканских экономик условиями международной торговли этих стран с развитыми промышленными государствами и другими условиями, внешними для этих экономик. Такое объяснение не только оправдывает существующую экономическую структуру латиноамериканских стран, но и обосновывает такие выводы для экономической политики, которые укрепляют действующую институциональную систему.

Поскольку институциональная система любой экономики порождает как продуктивные, так и контр-продуктивные стимулы для организаций, экономическая история любой страны представляет собой соединение разных тенденций развития. Вспомним, что орудиями институциональных изменений непосредственно выступают политические и экономические агенты, стремящиеся максимально расширить те институциональные возможности, которые, как им представляется, создают наиболее выгодные (в краткосрочном плане) альтернативы. Какими бы ни были эти альтернативы — пиратство, создание нефтяного картеля или разработка более совершенных компьютерных чипов, — данные возможности определяются именно существующими ограничениями и изменениями в стимулах. Но обратите внимание, что агент, предприниматель, не только ограничен в выборе альтернативных решений существующими институтами, но и не располагает всей полнотой знаний о том, как достичь своих целей. Поэтому даже если — это большое «если!» — поставленная цель действительно требует роста продуктивности, нет никакой гарантии, что она будет достигнута; деятельность агента может привести к совершенно непредвиденным результатам (например к технологическому прорыву, который снизит надёжность прав собственности или повысит риск терроризма). Действительно, при неизменных институциональных ограничениях усилия, направленные на максимизацию результата в краткосрочной перспективе, могут принять вид устойчиво неэффективной деятельности, и даже продуктивная деятельность может привести к неожиданным последствиям. (Хотя бывает, конечно, и наоборот: например пираты могут в конце концов обнаружить, что оседлый образ жизни и торговля выгоднее, чем их обычное занятие, именно так и случилось с викингами.)

Однако было бы ошибкой думать, что успешные траектории развития могут быть повёрнуты вспять (или наоборот) в результате незначительных событий или ошибок. Вспомните, что возрастающая отдача заложена в природе институциональной матрицы, составленной из комплекса взаимозависимых правил и неформальных ограничений, совокупность которых определяет экономическую деятельность; отдельные конкретные изменения формальных и неформальных ограничений могут, конечно, изменить содержание экономической деятельности, но не способны полностью изменить направление траектории экономического развития. Изложенная выше история аграрного вопроса в США ясно показывает, что, хотя некоторые законодательные акты были неэффективными, действующая совокупность институтов ослабляла неэффективные последствия этих актов (институциональная система включала не только Статут северо-западных территорий, но также два предшествующих статута, дополнительные положения, включённые в Конституцию США и развившиеся на основе этих правовых норм неформальные ограничения).

Зависимость от траектории предшествующего развития означает, что история имеет значение. Нельзя понять альтернативы, с которыми мы сталкиваемся сегодня (и определить их содержание в процессе моделирования экономической деятельности), не проследив путь инкрементного развития институтов. Но сейчас мы находимся ещё в самом начале решения трудной задачи — изучения тех результатов, к которым приводит эффект зависимости от траектории предшествующего развития.

IV

Если взять два разных общества, то почему фундаментальные изменения в соотношении цен влияют на них по-разному? Теперь ответ уже должен быть ясен. В каждом из этих обществ за изменением в соотношении цен последует предельная адаптация (marginal adjustment) институциональной системы. Потребуются немедленные решения, необходимые для адаптации, и эти решения будут зависеть от соотношения сил социальных агентов — организаций, развившихся в рамках совокупной институциональной системы, присущей данному обществу. Обратите внимание, что речь идёт об институциональной адаптации, опирающейся на предшествующий ход институционального развития. Поскольку соотношение сил между социальными группами в одном обществе, как совершенно очевидно, сильно отличается от соотношения сил групп, принадлежащих другому обществу, то в каждом обществе возникнет, как правило, своя, специфическая институциональная реакция. Более того, ввиду различий в предшествующем опыте игроков и несовершенной обратной связи между последствиями действий игроков и самими игроками, в сознании игроков сложатся различные субъективные модели, и они будут принимать разные решения. Поэтому в подобных случаях предельная институциональная адаптация не ведёт к конвергенции (Имеется в виду недискретное приращение малых изменений. — Прим. пер.).

А что происходит, когда для двух различных обществ вводится один и тот же набор правил? Результат можно продемонстрировать на примере США. В XIX веке конституции, аналогичные Конситуции США, были приняты (с некоторыми изменениями) многими латиноамериканскими странами, а государства «третьего мира» заимствовали множество элементов системы прав собственности, действующей в развитых странах Запада. Результаты, однако, отличны от тех, к которым пришли США и другие развитые западные государства. Хотя правила те же самые, но механизмы и практика контроля над соблюдением этих правил, нормы поведения и субъективные модели игроков другие. Следовательно, другими становятся и реальная система стимулов, и субъективная оценка игроками последствий принимаемых решений. Таким образом, общность фундаментальных изменений в соотношении цен или общность заимствованных правил игры в странах с различными институциональными системами ведёт к существенно разным последствиям.

V

В этой главе мы сосредоточили внимание на постепенных институциональных изменениях, происходящих на основе недискретных предельных адаптаций институциональной системы. Акцент на этом типе изменений сделан не случайно. Это преобладающий способ развития общественных и экономических систем. Но как упоминалось в предыдущей главе, значительное место принадлежит и дискретным институциональным изменениям в результате завоеваний или революций. Однако подобные нарушения институциональной непрерывности лишь подкрепляют мою позицию, потому что упорное выживание институциональных ограничений в условиях радикального изменения формальных правил игры является лучшим доказательством того, что институциональной системе присуща растущая предельная эффективность. Обратимся в качестве примера к революциям, которые в XVIII — начале XIX веков разыгрались в Северной и Южной Америке и привели к независимости стран этих континентов от Великобритании и Испании. Северная Америка с самого начала развивалась совсем по-другому, чем Латинская Америка, что отражало влияние институциональных моделей двух разных стран-метрополий и радикальные различия в идеологиях, которыми руководствовались игроки.

В Северной Америке английские колонии возникли в том самом столетии, когда в Великобритании приближалась к кульминации борьба между парламентом и короной. Религиозные, а также политические конфликты в метрополии переносились и на её колонии, воплощаясь в идеи и теории, которые получили такое яркое развитие в XVIII веке. В королевских, частных и договорных владениях существовали весьма различные политические структуры, но все они совершенно недвусмысленно эволюционировали в направлении укрепления местного политического контроля и роста значения представительных собраний. Аналогичным образом законодательство о мореплавании включило американские колонии в общую систему имперской политики Великобритании. Но в рамках этой широкой системы колонии имели возможность свободно развивать свою экономику. Иногда жители колоний даже устанавливали более жёсткие, чем в Великобритании, правила в отношении прав собственности.

Хороши известно, что поворотным пунктом в истории США стали война с французами и борьба с индейцами, развернувшиеся в 1756–1763 годах. Попытки Великобритании ввести весьма умеренное налогообложение жителей колоний и ограничить поток переселенцев в Америку вызвали бурную реакцию. Многие жители колоний восприняли английские законы о мореплавании как угрозу процветанию колоний. На самом же деле ущерб от этих законов был незначителен, и резонно предположить, что, останься они в составе Великобритании, английские колонии смогли бы процветать так же, как Канада. Но умонастроение жителей колоний было другим, и деятельность сообразно этим умонастроениям — через посредство конкретных шагов, предпринятых отдельными людьми и организациями — привела к Войне за независимость, Декларации о независимости, Закону о конфедерации, Статуту северо-западных территорий и Конституции США, то есть к серии институциональных действий, которые породили последовательно развивающийся институциональный процесс. Хотя именно революция создала Соединённые Штаты Америки, дальнейшая история этой страны может быть представлена только в понятиях непрерывности неформальных и, пожалуй, многих формальных институциональных ограничений, возникших ещё до революции и перенесённых в послереволюционный период.

Что же касается испанской Вест-Индии, то завоевание этих территорий совпало по времени с упадком кастильских кортесов. В уже существующие аграрные общества (особенно на высокогорьях Мексики и Перу) завоеватели без изменений перенесли испанскую религиозную систему и систему управления. Испанская бюрократия вмешивалась во всю политическую и экономическую жизнь (в этих населённых и богатых регионах вмешательство бюрократии было более жёстким и настойчивым, чем если бы речь шла о пустующих землях с кочевым населением). Бюрократический аппарат периодически сталкивался с кризисами, связанными с проблемами контроля по отношению к чиновникам низших рангов (agency). Хотя при Бурбонах предпринимались попытки ослабить степень централизации бюрократической системы — и они даже привели к некоторой либерализации торговли в рамках империи, эта тенденция была слишком слабой, и бюрократия легко преодолела её. Постоянной проблемой был контроль над чиновниками низших рангов; она усугублялась стремлением креолов подчинить себе бюрократический аппарат в собственных интересах. Хотя Война за независимость испанских колоний была борьбой между местными элитами и метрополией за контроль над бюрократией — и, следовательно, над обществом и экономикой, в этой борьбе присутствовали идеологические мотивы, бравшие начало в американкой и французской революциях. Поэтому, добившись независимости, бывшие испанские колонии приняли конституции, основанные на идеях Конституции США — но результаты действия этих конституций были совсем иными.

Конституция США включала в себя наследие экономических и политических принципов, действовавших в Великобритании и в английских колониях в Америке, которое дополнялось выросшими на основе этих принципов идеологическими моделями. В случае же Латинской Америки мы видим, что на обширное наследие централизованного бюрократического контроля и сопровождавшего его мировосприятия был наложен чуждый этому наследию набор правил. Вследствие этого даже по прошествии нескольких лет после обретения латиноамериканскими странами независимости федеративные схемы государственного устройства не работали, а попытки децентрализации не давали результатов. В течение XIX–XX веков эти страны постепенно одна за другой возвращались к системе централизованного бюрократического контроля. Институциональная модель, установленная Испанией и Португалией, упорно продолжала играть ведущую роль в формировании политики и образа мыслей в странах Латинской Америки и оставалась отличительной чертой исторического процесса на этом континенте, несмотря на то, что после завоевания независимости эти страны восприняли набор правил, аналогичных той британской институциональной традиции, которая определила характер развития Северной Америки ⁴.

VI

Технологические изменения и институциональные изменения — это главные детерминанты социального и экономического развития, причём и в том, и в другом случае проявляются черты зависимости от прошлого. Можно ли объяснить как технологические, так и институциональные изменения единой, общей моделью? Ведь они действительно имеют большое сходство. В обоих случаях важную роль играет возрастающая отдача. Но в институциональном процессе мировосприятие «актеров» имеет более важное значение, чем в технологических изменениях, потому что идеологические убеждения влияют на формирование субъективных моделей, определяющих решения в ситуации выбора. Институциональный процесс предоставляет более широкие рамки выбора благодаря наличию сложных взаимоотношений между формальными и неформальными ограничениями. Поэтому в институциональном контексте «эффект блокировки» и эффект зависимости от траектории предшествующего развития выступают в более сложных формах, чем в контексте технологических изменений. Эта сложность связана и с взаимодействием между обществом и экономикой, и с разнообразием позиций «актеров», по-разному способных влиять на институциональные изменения, и с ролью культурного наследия, которое обусловливает устойчивость многих неформальных ограничений.

Заключая эту главу, хочу обратить внимание на некоторые выводы из приведённого здесь анализа. Долгосрочные экономические изменения являются результатом накопления бесчисленных краткосрочных решений политических и экономических агентов, которые (решения) прямо и косвенно, через внешние эффекты, формируют политический или экономический процесс. Те выборы, которые делают агенты, отражают их субъективное представление об окружающем мире. Поэтому степень соответствия между результатами и намерениями зависит от того, насколько эти представления являются правильными моделями. Поскольку модели отражают идеи, идеологии и убеждения, которые в лучшем случае лишь частично подвергаются исправлению и улучшению обратной связью, поступающей от реальных последствий принятых решений, то последствия конкретных решений являются не только неопределёнными, но и в значительной степени непредсказуемыми. Даже при самом поверхностном взгляде на политические и экономические решения, которые принимались в прошлом или принимаются сегодня, несложно увидеть огромную пропасть между намерениями и последствиями. Однако наличие механизмов самоподдержания институциональной матрицы и комплементарных субъективных моделей игроков свидетельствует о том, что, несмотря на непредсказуемость конкретных краткосрочных тенденций развития, общее направление развития в долгосрочной перспективе является более предсказуемым и с трудом поддаётся возвращению вспять.