Дуглас Норт:
Институты, институциональные изменения и функционирование экономики.
Часть I. Институты.
Глава 5. Неформальные ограничения

Во всех обществах, от самых примитивных до самых развитых, люди накладывают на себя ограничения, которые позволяют структурировать отношения с окружающими. В условиях неполноты информации и недостаточной способности производить расчёты эти ограничения снижают издержки взаимоотношений между людьми по сравнению с тем, что было бы в отсутствие институтов. Однако проще описать формальные правила, создаваемые обществом, и следовать им, чем описать неформальные правила, которыми люди структурируют свои взаимоотношения, и следовать этим правилам. Но хотя содержание неформальных правил не поддаётся точному описанию, и однозначно определить ту роль, которую играют эти правила, невозможно, они имеют большое значение.

Мы, живущие в современном западном мире, считаем, что жизнь и экономические процессы подчиняются писанным законам и правам собственности. Однако даже в самых развитых экономиках формальные правила составляют небольшую (хотя и очень важную) часть той совокупности ограничений, которые формируют стоящие перед нами ситуации выбора; несложно увидеть, что неформальные правила пронизывают всю нашу жизнь. В повседневном общении с другими людьми — дома, за пределами семьи, на работе — наше поведение в огромной степени определяется неписаными кодексами, нормами и условностями. В основе неформальных ограничений лежат формальные правила, но далеко не всегда последние служат очевидным и непосредственным источником ситуаций выбора в нашем повседневном взаимодействии с окружающими.

То, что неформальные ограничения важны сами по себе (а не просто как дополнение к формальным правилам), очевидно из того, что одни и те же формальные правила и/или конституции в разных обществах имеют разные проявления. Дискретные институциональные изменения, например, революции, военные завоевания или захваты противниками, приводят, безусловно, к новым системам формальных правил. Но интересно (хотя на это редко обращают внимание, особенно сторонники революционных изменений), что, несмотря на полное изменение формальных правил, общества упорно сохраняют старые элементы. Японская культура выжила в условиях американской оккупации после Второй мировой войны; американское общество после революции осталось во многом таким же, как и в колониальные времена; евреи, курды и огромное множество других групп сохранились в течение многих веков вопреки бесконечным изменениям их формального статуса. Даже русская революция — самая, возможно, полная из известных нам формальных трансформаций — не может быть понята до конца, если мы не разберёмся в вопросе выживания и упорного сохранения многих неформальных ограничений.

Откуда берутся неформальные ограничения? Они возникают из информации, передаваемой посредством социальных механизмов, и являются частью того наследия, которое мы называем культурой. Способ, которым сознание перерабатывает информацию, зависит «от способности мозга к обучению путём программирования мозга одним или несколькими тщательно структурированными языками естественного происхождения, которые способны служить кодами для восприятия, установок, моральных (поведенческих) норм и фактической информаций (Йоханссон, 1988, с. 176). Культуру можно определить как «передачу, путём обучения и имитации, от одного поколения к другому знаний, ценностей и других факторов, влияющих на поведение» (Бойд и Ричерсон, 1985, с. 2). Культура с помощью языка задаёт концептуальные рамки для кодирования и интерпретации информации, которую предоставляют мозгу наши чувства.

Идеи, которые являются предметом рассмотрения в этой главе, в основном опираются на утверждение, сделанное в главе 3, о том, что переработка информации — это ключ к пониманию более сложных моделей поведения, вытекающих из модели ожидаемой полезности. Но в той главе главное внимание было уделено вопросу о неполноте информации и, следовательно, необходимости институтов для структурирования человеческих взаимоотношений. В данной главе мы сосредоточимся на том, каким образом культурный фильтр обеспечивает непрерывность, благодаря которой неформальные решения проблем обмена, найденные в прошлом, переносятся в настоящее и делают прежние неформальные ограничения важным источником непрерывности в ходе длительных социальных изменений.

I

Я начну с изучения человеческого взаимодействия, в котором нет никаких формальных правил. Как сохраняется порядок в обществе, не имеющем государства? Антропологическая литература весьма обширна, и хотя многие антропологические выводы небесспорны, они не только имеют важное значение для исторических исследований и анализа вопросов поддержания порядка в первобытном обществе, но и могут быть полезны для изучения неформальных ограничений в современном обществе. Опираясь на классическое исследование Эванс-Притчарда о племени нуеров, Роберт Бэйтс в 1987 году писал по поводу неформальных ограничений:

Эванс-Притчард с удивлением отмечает, что вопреки угрозе воровства и столкновений, нуеры живут друг с другом довольно мирно. Если они хотят отбить скот, то обычно нападают на чужих, а не на своих. Каким-то образом нуерам удаётся избежать драматических последствий, к которым могло бы привести преследование личных интересов. Причём это достигается в отсутствие тех формальных институтов, которые являются обычными для западных обществ и направлены на сохранение безопасности и предотвращение насилия: суды, полиция и так далее (Бэйтс, 1987, с. 8).

Далее Бэйтс описывает, как выплата вознаграждения другим членам племени за причинённый ущерб, а также боязнь внутренних раздоров способствуют порядку внутри племени. Он отмечает, как эти формы сотрудничества вписываются в современную теорию игр. Они помогают избежать одноразового варианта «дилеммы заключённого», в котором игроки решают применить насилие, в результате чего ухудшается благосостояние каждой семьи в составе племени. Вместо этого разыгрывается итеративный вариант дилеммы, и угроза внутренних раздоров подталкивает семьи к тому, чтобы соблюдать порядок и воздерживаться от угона скота у других семей. Самое важное — в том, что именно в рамках одной и той же семьи одни её члены удерживают других от нападений на соседей, потому что война внутри племени, однажды вспыхнув, нанесёт ущерб каждому члену племени.

Как показывает обширная антропологическая литература о первобытном обществе, обмен внутри племени представляет далеко не простую процедуру. Тесная социальная общность в отсутствие государства и писанных правил порождает весьма устойчивые неформальные структуры. Об этом в 1974 году прекрасно написала Элизабет Колсон:

Неважно, как мы их назовём — обычаями, законами, привычками или нормативными правилами. Важно то, что человеческие сообщества, такие, как Тонга, не позволяют своим членам вести себя как заблагорассудится и тщательно регулируют их поведение. Для этого используется набор правил, или стандартов поведения, которые определяют действия членов племени в различных ситуациях. В общем и целом эти правила имеют целью предотвращение конфликта интересов, определяя, чего каждый член племени может ожидать от других. Это сдерживает запросы и позволяет племени оценивать поведение каждого члена, тем самым благоприятствуя положению дел в племени…

В то же время правила сужают поле для социального конфликта, потому что члены племени тесно соприкасаются друг с другом и каждый хочет получить от соседа поддержку и внимание. Хотя в некоторых случаях племенные правила могут спровоцировать конфликт, в целом они снижают вероятность возникновения поводов для враждебности. Степень неопределённости во взаимных отношениях снижается скорее благодаря конкретным правилам поведения в тех или иных ситуациях, чем требованиям и предписаниям общего характера. Члены племени получают возможность в повседневной жизни опираться на набор приоритетов, которые считаются легитимными… Во время пребывания в племени Тонга мне пришлось усвоить, что я не имею права давать что-либо одному из членов племени по своему усмотрению, потому что это оскорбит остальных — тех, кто ничего не получил. Правила не решают всех проблем; они просто упрощают жизнь.

Правила задают рамки для организации совместных работ. Чтобы система социального контроля эффективно действовала внутри сообщества, правила должны дополняться стандартами и некоторыми мерами наказания. Распространённое явление среди таких народностей, как Тонга, — наличие специальных наблюдателей, которые следят за тем, как какой-либо член общества выполняет конкретную работу и насколько она соответствует принятым стандартам, чтобы на этом основании сделать обобщённое [sic!] суждение о данном человеке и таким образом получить представление об его поведении в будущем. Наблюдение производится в течение длительного времени, и в конце концов наблюдатели приходят к общему мнению (Колсон, 1974, с. 51–53).

Из работ Колсон и других антропологов можно сделать несколько выводов. В тех обществах, которые они описывают, порядок является результатом тесного совместного существования, благодаря которому люди хорошо понимают друг друга. Угроза вспышки взаимной вражды — постоянно действующий фактор, поддерживающий порядок, потому что от раздоров пострадают другие члены общества. Отклонения от норм поведения не допускаются, потому что они представляют очень серьёзную угрозу стабильности и безопасности всего общества.

Предложенная Ричардом Познером в 1980 году модель первобытного общества, позволяющая объяснить многие институциональные характеристики примитивных племён, весьма похожа на ту модель, которую я разрабатываю в этой книге (хотя моя модель не предполагает тех выводов о максимизации общественного богатства и эффективности, которые изложены в работе Познера). Согласно Познеру, высокие информационные издержки, отсутствие эффективного управления, ограниченное количество товаров и ограниченная торговля, недостаток запасов продовольствия и очень низкая выгодность нововведений порождают набор общих характеристик примитивных обществ:

Слабое управление, распределение прав и обязанностей на основе положения в семье, дарение как главный способ обмена, суровая ответственность за ущерб, причинённый другим, щедрость и честь как высокочтимые этические нормы, принцип коллективной вины — эти и другие черты социальной организации так часто встречаются среди примитивных и архаических обществ, что позволяют предположить: подобная простая модель примитивного общества, абстрагирующаяся от специфических особенностей отдельных племён, способна многое объяснить в структуре примитивных социальных институтов (Познер, 1980, с. 8).

В своей работе Познер делает главный упор на кровнородственные связи как главный механизм, обеспечивающий защиту, безопасность и соблюдение закона в примитивных обществах. В исследовании о кенийских племенах (1989) Бэйтс также уделяет главное внимание развитию форм кровнородственных связей в контексте политических (экономических) изменений, рассматривая его как ключ к пониманию эволюции институциональных ограничений в процессе быстрого перехода общества от племенной организации к рыночной экономике.

II

Неформальные ограничения пронизывают и всю современную экономику. Чтобы опровергнуть утверждения правоведов и экономистов о решающей роли писанного права, Роберт Элликсон провёл исследование на тему о том, как сельские жители графства Шаста в Калифорнии решают споры об ущербе, наносимом свободно пасущимся скотом их земельным участкам ¹. Он установил, что для решения споров жители почти никогда не обращаются в судебные органы, а предпочитают опираться на развитую структуру неформальных ограничений. После этого Элликсон опубликовал статью (1987) и подготовил к изданию книгу, где представил большой объём эмпирических свидетельств о широком распространении неформальных ограничений.

Чтобы в этом убедиться, достаточно даже самого поверхностного взгляда. Возникая как средство координации устойчиво повторяющихся форм человеческого взаимодействия, неформальные ограничения являются:

• продолжением, развитием и модификацией формальных правил;
• социально санкционированными нормами поведения;
• внутренне обязательными для человека стандартами поведения.

Остановимся подробнее на каждом из этих аспектов.

В исследовании об институциональных основах власти комитетов Конгресса Шепсл и Вайнгаст (1987) показали, что те аспекты влияния комитетов, которые не имеют под собой формальных законов, являются результатом набора неформальных неписаных ограничений, развившихся в контексте устойчиво повторяющихся взаимодействий (обмена) между игроками. Эти ограничения возникли из формальных правил для решения конкретных проблем обмена и превратились в устойчивые и признанные институциональные ограничения даже несмотря на то, что они никогда не были частью формальных правил. Руководители комитетов и, следовательно, сами комитеты приобрели влияние на законодательный процесс, которое не может быть выведено из формальной структуры Конгресса.

Роберт Аксельрод (1986) приводит яркий пример социально санкционированной нормы поведения. Вечером накануне намеченной дуэли с Аароном Бэрром, Александр Гамильтон (Гамильтон Александр (1755–1804) — американский политический деятель, один из ведущих участников Войны за независимость; Бэрр Аарон (1756–1836) — американский политический деятель. На их дуэли, состоявшейся по политическим и личным мотивам, Гамильтон был убит. — Прим. пер.) взял бумагу и записал весь перечень доводов, почему не следовало принимать вызов на дуэль; главный довод, конечно, — вероятность быть убитым. Однако, несмотря на убедительность доводов рассудка, он понимал, что очень много потеряет в общественном мнении, если откажется от поединка, потому что дуэль рассматривалась обществом в качестве признанного способа решения споров между людьми благородного происхождения. Итак, выбор был продиктован социальными нормами, а не формальными правилами.

Оба вышеперечисленных типа неформальных ограничений могут рассматриваться в контексте моделей максимизации и потому поддаются анализу неоклассической теории и теории игр. Но те кодексы поведения, которые человек накладывает сам на себя, имеют смысл только в контексте неформальных ограничений. Индивид принимает такие решения, которые означают отказ от богатства или дохода в пользу иных ценностей, имеющих значение в рамках его индивидуальной функции полезности. Многочисленные исследования о том, как голосуют законодатели, показывают, что голосование нельзя объяснить моделью группы интересов (в которой законодатель честно следует интересам своих избирателей) и что требуется принимать во внимание персональные, личные предпочтения законодателя (Калт и Зьюпэн, 1984). Хотя результаты этих исследований могут вызывать сомнения в связи со статистическими трудностями получения однозначных выводов, имеется масса качественных и количественных свидетельств о том, что чем ниже цена идей, идеологий и убеждений, тем большее влияние на решения они оказывают (эмпирические свидетельства тому приведены в работе Нельсона и Сильберберга, 1987).

III

Как объяснить появление и упорное существование неформальных ограничений? Распространённая и сравнительно простая для объяснения форма ограничений — это обычаи, которые призваны решать проблемы координации поведения. Обычаи — «это правила, никогда не придуманные специально, в соблюдении которых заинтересован каждый» (Сагден, 1986, с. 54). Самая простая иллюстрация обычая — правила дорожного движения. Важная характеристика обычая состоит в том, что, учитывая издержки обмена (см. главу 4), обе стороны весьма заинтересованы в минимизации издержек оценки. Обмен, таким образом, поддерживает тенденцию к закреплению принятых обычаев. С точки зрения общих ресурсов, затрачиваемых на трансакции в рамках всей экономики, на обычаи, решающие проблему координации, приходится вероятно большая часть трансакционных издержек по сравнению с другими неформальными ограничениями, которые рассматриваются далее в этой главе (хотя во многих случаях трансакционные издержки в действительности отражают комбинацию источников неформальных ограничений).

Неформальные ограничения, возникающие в процессе обмена (за исключением тех, которые имеют самоподдерживающийся характер), более сложны, потому что они должны иметь такие свойства, которые придают процессам обмена жизнеспособность благодаря снижению издержек оценки и обеспечения соблюдения условий обмена. Если бы не было ограничений, то асимметричность информации и, следовательно, распределения выгоды потребовала бы отвлечения больших дополнительных ресурсов для оценки и даже помешала бы проведению обмена вообще, потому что соблюдение его условий было бы невозможно проконтролировать. Неформальные ограничения могут принимать форму взаимных договорённостей о способах снижения издержек оценки (например, путём стандартизации методов взвешивания и измерения) и повышать эффективность контроля над соглашением со стороны третьих лиц за счёт применения последними определённых механизмов принуждения и наказания или использования информационных сетей, позволяющих третьим лицам хорошо разбираться в экономической обстановке (кредитные рейтинги, хорошо оснащённые коммерческие бюро и так далее). Те организации и инструменты, которые делают эффективными нормы коммерческого поведения (то есть неформальные ограничения), не только являются наиболее важной частью процесса развития сложных форм обмена на протяжении всей истории, но и имеют удивительные параллели в моделях теории игр, в которых кооперативное поведение становится результатом действия факторов, изменяющих нормы дисконтирования и увеличивающих поток информации. Развитие форм обмена в позднем Средневековье и в начале Нового времени стало возможным благодаря множеству неформальных институтов ещё до того, как появились первые писанные кодексы коммерческого поведения. Появление прейскурантов и новых, более развитых методов аудита и бухгалтерского учёта снизили прежде высокие издержки получения информации и осуществления контроля над коммерческими операциями. В понятиях теории игр это означает рост выигрыша от кооперативных действий или рост издержек от уклонения от сотрудничества (Милгром, Норт и Вайнгаст, 1990).

Внутренние самоограничения в поведении гораздо труднее представить в теоретических понятиях, чем неформальные ограничения, максимизирующие личную выгоду. Для этого требуется модель, способная предсказать решения в ситуации выбора, если имеет место обмен между ценностью богатства и другими ценностями. Но, к примеру, сильная религиозная вера или преданность коммунизму дают нам исторические свидетельства того, какие жертвы человек может принести ради своих убеждений. Как показано выше, результаты исследований по экспериментальной экономике говорят о том, что поведение индивидов не всегда соответствует модели, построенной на основе «проблемы безбилетника», а работа Фрэнка (1988) даёт тому многочисленные подтверждения и содержит модель такого поведения.

Цитированная выше литература, а также содержание предыдущих глав, посвящённых человеческому поведению, говорят о том, что мотивация человека гораздо сложнее той, которая предусмотрена простой моделью ожидаемой полезности. В главе 3 мы также подчёркивали то обстоятельство, что при определённых условиях такие черты поведения, как честность, неподкупность и поддержание своей репутации дают выигрыш в строгих рамках модели максимизации личной выгоды. Но многое ещё нуждается в объяснении. У нас просто нет убедительной теории в рамках социологии знания, которая объяснила бы эффективность (или неэффективность) организованных идеологий или выбор, который делается в тех ситуациях, когда честность, неподкупность, упорный труд или голосование приносят проигрыш.

Частичными объяснениями могут служить модель двойной полезности Ховарда Марголиса (1982), упомянутая в главе 2, и идея Роберта Сагдена о том, что обычаи приобретают моральную силу. Марголис утверждает, что индивиды обладают не одной, а двумя функциями полезности: S-предпочтения, описываемые обычной функцией личных интересов, и G-предпочтения, имеющие чисто социальный характер (ориентация на интересы группы). Марголис пытается эмпирически обосновать своё утверждение, предлагая модель, в которой личным и групповым интересам приданы определённые веса, и исследуя условия, при которых веса меняются. Сагден считает, что обычаи приобретают моральную силу, когда им следуют почти все члены общества. В этом случае каждый индивид заинтересован в том, чтобы все, с кем он общается, следовали обычаю, при условии, что он также соблюдает данный обычай. В результате, согласно Сагдену (1986, с. 173), возникает «мораль кооперации».

IV

Теперь мы можем свести воедино и подытожить то, что говорилось выше. Способы переработки информации человеческим сознанием не только являются основой существования институтов, но и ключом к пониманию того, каким образом неформальные ограничения выполняют важную роль в формировании набора выборов в кратко- и долгосрочной эволюции общества.

В краткосрочном плане культура определяет способы переработки и использования информации индивидами и, следовательно, может влиять на конкретное содержание неформальных ограничений. Обычаи, как и нормы, привязаны к определённой культуре. Однако существование норм ставит некоторые ещё не ясные вопросы. В чём принципы развития или исчезновения норм — например дуэли как способа решения спора между людьми знатного происхождения?

Даже не имея полного объяснения существованию социальных норм, в рамках теории игр мы можем моделировать нормы, ориентированные на максимизацию личной выгоды. Иными словами, мы можем исследовать и эмпирически проверить, какие виды неформальных ограничений, скорее всего, создадут кооперативное поведение и как предельные изменения этих ограничений повлияют на характер игры в направлении увеличения или уменьшения сотрудничества между людьми. Этот подход может позволить нам лучше понять развитие более сложных форм обмена, таких, как ранняя стадия эволюции финансовых рынков ².

Подход с точки зрения трансакционных издержек также выглядит перспективным для изучения неформальных ограничений. Хотя непосредственно наблюдать неформальные институциональные ограничения невозможно, но зафиксированные на бумаге контракты, а иногда и фактические издержки трансакций, дают косвенные свидетельства об изменениях в неформальных ограничениях. Резкое падение кредитного процента на рынке капитала в Голландии в XVII веке и в Англии в начале XVIII века свидетельствует о повышении защищённости прав собственности вследствие эффективного взаимодействия разнообразных формальных и неформальных институциональных ограничений. Например, контроль над выполнением контрактов усилился благодаря возникновению неформальных кодексов поведения, которые включали остракизм по отношению к тем, кто нарушает соглашения. Установившаяся практика позднее была закреплена формальными законами ³.

Во многих случаях очевидна также большая роль правил, налагаемых на себя индивидом, в ограничении максимизирующего поведения. Мы недостаточно понимаем причины, побуждающие индивида принимать на себя такие правила, но их значение в процессе принятия решений часто можно увидеть благодаря эмпирическому изучению предельных изменений в издержках выражения убеждений. Такой анализ помогает объяснить значение субъективных мнение в принятии решений. Если функция спроса имеет отрицательный наклон (то есть чем ниже издержки выражения убеждений, тем сильнее влияние убеждений на выбор) и формальные институты позволяют индивидам выражать свои убеждения с низкими издержками, то тогда субъективные предпочтения индивидов действительно начинают играть важную роль в выборе. Голосование, иерархии, разрывающие связь «принципал — агент» в законодательных органах, пожизненное пребывание судей в должности — это формальные институциональные ограничения, снижающие издержки поведения в соответствии с убеждениями индивида.

Невозможно понять ход истории (и состояние современных экономик), не признавая центральную роль субъективных преференций в контексте формальных институциональных ограничений, которые позволяют нам выражать наши убеждения с нулевыми или очень незначительными издержками. Идеи, организованные идеологии и даже религиозный фанатизм играют очень важную роль в формировании обществ и экономик.

Массу примеров тому даёт экономическая история США в XIX веке, о чём говорилось в главе 1. Если проследить историю и последствия движения за освобождение негров, или проанализировать причины, по которым решения членов Верховного суда становились формальными законами, или разобраться в организации, практике и законодательных инициативах сторонников единой валюты («гринбэков»), представителей крупных и мелких фермеров, то мы увидим, что все эти исторические факты и процессы можно понять только в контексте субъективных убеждений и намерений «актеров», действовавших в рамках формальных институциональных структур. Они изменяли цену, которую индивидам приходилось платить за свои убеждения, и потому давали возможность индивидам сделать эффективный выбор.

В первом случае религиозный пыл борцов за освобождение негров, побудивший их к созданию политической организации, вместе с растущим убеждением северян в аморальности рабства и с результатами выборов 1860 года привели к Гражданской войне и отмене рабства (Фогель, 1989). Во втором случае право пожизненного занятия должности защищало судей от давления групп интересов и позволяло — даже поощряло к тому, чтобы голосовать согласно своим убеждениям. Их убеждения исходили из субъективной оценки дел, которые они рассматривали. Начиная от суда под председательством Маршалла (1801–1835) до суда, возглавляемого Ренкуистом, судьи толковали и вновь толковали один и тот же набор правил. Но в дальнейшем решения Верховного суда развернулись на 180 градусов, потому что субъективные мнения судей изменились. Третий пример отражает настойчивое убеждение фермеров, что они несут убытки из-за денежной политики правительства, из-за работы железных дорог, элеваторов, банков и так далее. Следуя своим убеждениям, фермеры создали политические организации с тем, чтобы добиться изменений в законодательстве сначала на уровне штатов, а затем, через Популистскую и Демократическую партии, и в Конгрессе.

Что определяет цену, которую люди платят за то, чтобы выражать свои убеждения и следовать им в жизни? Мы мало знаем об эластичности этой функции и об её сдвигах, но у нас достаточно свидетельств о том, что эта функция имеет отрицательный наклон и что цена за действия согласно своим убеждениям часто бывает низкой (а убеждения, следовательно, имеют большую значимость) во многих институциональных рамках.

Долгосрочные последствия переработки информации, лежащей в основе неформальных ограничений, с помощью культуры состоят в том, что она (переработка) играет важную роль в постоянной эволюции институтов и тем самым связывает настоящее с прошлым. Мы ещё далеки от возможности разработать точную модель культурной эволюции (попытки решения этой задачи содержатся в книгах Кавалли-Сфорца и Фельдмана 1981 года, а также Бойда и Ричерсона 1985-го), но мы твёрдо знаем, что культурные влияния могут быть очень устойчивыми и что большинство культурных изменений носят постепенный характер.

Не менее важно и то, что неформальные ограничения, берущие начало в культуре, не могут сразу измениться в виде реакции на изменения формальных правил. При этом возникает напряжённость между изменившимися формальными правилами и устойчиво сохраняющимися неформальными ограничениями, которые оказывают большое влияние на процесс экономических изменений. Это является темой части II данной книги.