Валерий Иванович Олешкевич:
История психотехники.
Часть II. Психология и психотехника XX века.
Глава 3. Социокультурные причины формирования психоаналитического знания и сознания. Процессы развития новой психотехнической культуры

3.1. Развитие психоанализа и образование новой структуры опыта

Одно из важных направлений социологии — социология знания, которая рассматривает социальную структуру и социальное происхождение знания. Данный подход, в частности, прослеживается в работах Т. Куна (1970) по социологии развития научного знания и развивается в его полемике с представителями новейшей методологии и философии науки (К. Поппером, И. Лакатосом и другими), позитивизма, трансцендентализма и так далее.

Конвенционализм Поппера стал продуктивной оппозицией позитивизму и натурализму философии науки. Если на первых порах методология науки и социология знания пытаются размежевать области приложения (например, для этого вводится принцип арациональности), то впоследствии намечается тенденция замещения методологии науки социологией знания. Приверженцы социологии знания обосновывают это тем, что философия науки не может описать механизм производства знаний, процесс познания и механизм мотивации научного познания, не может ответить на вопрос о том, что движет научным познанием. Значительный вклад в становление социологии знания внесли психоанализ, фрейдо-марксизм, франкфуртская социологическая школа и другие направления в философии социологии и герменевтике. Здесь уже происходит переход за пределы социологии знания и формируется социология сознания. В этом же направлении работали и многие представители самой науки, выдающиеся учёные, например В. И. Вернадский. Выдвигается также положение о научном познании как о неединственном способе освоения мира и вообще познания (М. Хайдеггер, И. Т. Касавин).

Методология науки возникла как обслуживающее её звено, выделилась из философии (прежде всего позитивистской) и поэтому во многих отношениях была позитивистски ориентирована.

Но в действительности тон развития задавала сама наука. Однако с начала XX века в науке возникает ряд проблем, которые методология науки решить не в состоянии. После Второй мировой войны развивается социальная критика техники и науки. Техника и связанная с ней наука стали неуправляемыми, неспособными нести ответственность за результаты своей работы. Далее обнаруживается, что наука — это не просто нейтральная познавательная деятельность: как наука, так и техника опираются на некоторые ценности, связанные прежде всего с задачей овладения миром.

В этом смысле методология науки оказалась также ценностно ориентированной и в некотором отношении выполняла функцию нормирования научной деятельности и её идеологического обоснования. Жёсткая структура научной идеологии позволяла относительно легко квалифицировать факты познания и сознания в отношении их научности или ненаучности. Так, позитивную часть программы развития науки Т. Куна И. Лакатос обвиняет в психологизме. Аналогичные обвинения идут и в адрес психоанализа. Но вместе с тем утверждение, согласно теориям К. Поппера и И. Лакатоса, о том, что психоанализ автоматически квалифицируется как «не-наука», означает также кризис самой методологии науки и начало её социологизации. Если классическая наука ориентирована на объект, вовне, «экстравертирована», то психоанализ представляет собой принципиальный поворот в мышлении и в ценностных ориентациях европейской цивилизации. В этом смысле психоанализ осуществляет поворот в самой структуре европейского познания, фокус психоаналитического мышления помещается уже не на объект и его преобразование, но на субъекта и организацию его самосознания. Если по отношению к теории Т. Куна понятие психологизма возможно и приемлемо, то по отношению к психоанализу оно уже не работает, поскольку он в принципе связан со структурами сознания, раскрывает объективированные структуры сознания, и его психология в целом социологична.

Таким образом, социологический подход к анализу знания и сознания мы попытаемся применить к психоанализу. Суть этого подхода можно свести к следующим положениям: всякое знание является актом или результатом работы определённого сознания; всякое сознание и знание ориентировано на другое сознание, то есть оно формируется в ситуации напряжённого социального диалога.

В отечественной социологии этот подход связан с именем М. М. Бахтина и применён им по отношению к исследованию языка и культуры. Данный подход в некоторых отношениях близок к социологии М. Вебера. Попытаемся, реконструируя социальную историю психоанализа, восстановить те социально-диалогические смыслы, которые несёт психоаналитическое знание и сознание. Соответствующий подход мы применим к анализу культуры, внутри которой развивалось психоаналитическое знание и сознание. Речь идёт об анализе диалогических форм и понимании через это исторических условий и форм развития психоаналитического сознания.

На подготовку условий для возникновения и формирования психоанализа и вообще новой психотехнической культуры в Европе оказали влияние некоторые особенности развития европейской культуры. Начнём их рассмотрение с наиболее простых, заметных и известных вещей.

Со времён Ф. Месмера, то есть в эпоху Романтизма, в Европе появляется новая гипнотическая традиция. Правда, до этого она тоже существовала, но лишь в этот период гипнотизм становится устойчивым, традиционным явлением и переходит в традиционную культуру, в частности во врачебную. В рамках этой практики было обнаружено следующее интересное и необычное для европейского сознания явление. После того как человек выходил из магнетического криза в бодрствующее состояние, он ничего не помнил о том, что с ним происходило. Появлялся и соответственно врачами и магнетизерами осознавался разрыв между двумя состояниями сознания. Одно состояние стали называть магнетическим, или гипнотическим, а второе — состоянием обычного сознания. В этом смысле стали говорить о двух видах памяти, возникало такое ощущение, как будто две личности находятся внутри одного человека. У первых исследователей этих явлений появилось мнение, что эти личности не могут перетекать друг в друга, что они принципиально различны в своей природе (Л. Шерток, Р. Соссюр).

В рамках этой оппозиции формировалась проблема бессознательного и интерпретировалось психотерапевтическое лечение. Наметившийся подход предполагал соединение этих двух состояний. Можно сказать, что и суть психоанализа состоит в соединении двух разорванных частей психики. Одну часть стали называть — бессознательное, а вторую — сознание. Постепенно психотерапевты одну из основных своих задач стали видеть в переводе этой бессознательной части в сознание и отчасти наоборот.

Как мы уже говорили и будем говорить в дальнейшем, за этим обнаружением разрыва сознания, психики или души внутри отдельного индивида стоит некоторый фундаментальный разрыв или расчленение сознания на уровне всей европейской культуры. Этот разрыв образуется самим процессом развития культуры, так что можно сказать, что фрейдовское бессознательное создаёт сама культура в результате процессов её рационализации. А индивид, как микрокосмос внутри макрокосмоса культуры, отображает этот разрыв или вообще состояния сознания, которые культура продуцирует.

А теперь зададимся следующим вопросом: почему всё же этот разрыв окончательно осознается в рамках медицины? Или почему психоанализ как общекультурное явление возникает внутри медицины? Именно в медицине, а не в педагогике, не в инженерии, не в рамках европейской религии, не в уже существовавшей в то время академической психологии?

Вероятно, зарождение психоанализа внутри медицинской практики совершенно не случайно. Не случайно и то, что именно здесь наиболее обострённо и продуктивно начинает обсуждаться проблема бессознательного у человека. Но в рамках психиатрии, в психиатрии новейшего времени проблема бессознательного встаёт в иной плоскости, чем в других областях, и ставится уже по-другому, чем в прошлые времена.

Почему же не религия? Как мы уже говорили, к этому времени окончательно разрушается католическая психотехническая культура. Этот процесс оказал первостепенное влияние на деятельность романтиков, осуществлявшуюся в рамках протестантизма. К концу XIX века вместе с разрушением католической веры, сакральных католических заповедей разрушается и культура изживания, катарсиса. Эта старая, долго и верно служившая Европе психотехника уже не работает. Европейская культура рационализируется и становится односторонней, человеческая душа принимается теперь в расчёт только в одностороннем порядке.

Происходит быстрое угасание старых культов и авторитетов, к концу XIX века они окончательно замещаются идеалами научной рациональности. Наука превращается в основной авторитет, а страсть к познанию «объективного мира» — в одну из ведущих социально оцениваемых страстей. Из естественных наук вырастают технические, в философии классический рационализм сменяется позитивизмом. А позитивизм перерастает в прагматизм, и это перерастание знаменует переход к значительно более определённой, чем прежде, рефлексии научного познания. Эта проблематика возвращает к анализу человеческих целей и более глубокому осознанию желаний человека и задач, которые он себе ставит. И в этом рационально упорядоченном мире наук медицинские науки всегда были прагматическими, непосредственно связанными с медицинской практикой и никогда далеко от неё не отрывались, но занимались прежде всего актуальным обслуживанием медицинской практики, исследовали те проблемы, с которыми она сталкивалась.

Кроме того, медицина, вероятно, всегда меньше других, особенно гуманитарных, наук была связана с идеологией. Врач в любой культуре, при любой власти остаётся прежде всего врачом и оценивается по результатам своей практики. Врач — это специалист по здоровью человека. А своё здоровье человек конца XIX века — начала XX века, давно потерявший веру в Бога, в загробную жизнь и поэтому стремящийся получить все возможные удовольствия от жизни, очень ценит.

Наконец, врач, в отличие от других профессионалов, обязан учитывать индивидуальность, личность человека. От этого зависит успешность лечения. Индивидуальный подход нужен как телу, так и душе. Тем более это важно для психиатра. Индивидуальный подход к заболеванию, знание истории болезни, собирание анамнеза являются элементарными правилами. Приходя к психиатру, пациент надеется быть понятым как индивидуальность. Так что в медицинской практике, в отличие от многих других, индивидуальный подход к человеку был заложен в традиции.

Есть ещё одна особенность врачебной деятельности, которая способствовала возникновению психоанализа именно в рамках практической медицины. Врач, в отличие от других специалистов и учёных того времени, например, академических психологов, которые работали скорее с некоторыми элементами человека, искусственными препаратами, работает с живым человеком. Его деятельность нацелена на практический эффект и, в отличие от академического физиолога или психолога, врач работает с конкретной субъективной жалобой своего пациента, конкретным симптомом и синдромом.

Поэтому врачебное познание опирается на два ряда фактов: на субъективные ощущения человека, его жалобы на различные боли и недомогания и на объективное наблюдение симптомов, объективные регистрации и измерения параметров функционирования организма. Симптомы болезни в медицинской науке объективно описаны, так же как и соответствующие этим симптомам субъективные ощущения. При постановке диагноза, в принципе, эти два ряда фактов должны совпасть.

Другими словами, врач при диагностике и в процессе лечения должен попеременно занимать то объективную позицию, то позицию субъективных ощущений пациента, то рассматривать болезнь извне, то выслушивать её описания пациентом, становясь на его позицию. Врачебное знание в целом образуется из совмещения двух этих типов знания. Знание, на основании которого врач принимает решение, — результат сравнения этих двух типов знания, этого внешнего и «внутреннего» видения, их анализа, и на этой основе построения нового знания.

Такое знание принципиально отличается от знаний классической науки, так же как научный опыт в этом смысле отличается от практически врачебного. И именно в рамках такого двухпозиционного знания и деятельности, на их основе и мог возникнуть психоанализ как совершенно новый тип познания, опирающийся как на объективное исследование, так и на понимание субъективных состояний. Прежде всего именно в рамках такого способа получения знания по-новому осознается феномен истерии, при которой объективные данные о функционировании организма в норме, но человек испытывает боль или, например, находится в состоянии паралича. Поэтому многие психиатры считали истерию «великой симулянткой», а истериков просто лжецами. И действительно, истерия никак не укладывалась в естественнонаучную картину мира врачей. 3. Фрейду же за симптомами истерии открывается нечто большее, чем медицинский синдром. Исследуя истерию, он открывает вытесненную душу европейского человека, скрытую внутреннюю жизнь души, о которой истерик ничего не знает, но которая является причиной его болезни. Здесь начинается полемика с традиционной психиатрией, здесь же и открывается собственный путь Фрейда.

Проблема истерии осознавалась в современной ему психиатрии как психосоматическая, как проблема связей душевных и телесных явлений. В Новое время она сформулирована Декартом в форме проблемы отношения души и тела. Сама постановка этой проблемы явилась реакцией на определённое состояние европейского сознания. Для Декарта на уровне рефлектирующего философского мышления субстанции тела и души фиксировались как принципиально различные и непроникающие друг в друга. Новоевропейский человек живёт своим разумом, тело же к этому разуму никакого отношения не имеет. Новоевропейский разумный человек стремится полностью овладеть телом, сплошь контролировать телесные проявления. С развитием разума процесс контроля все более усиливается, а вместе с этим усилением растёт раскол тела и души, тела и ума.

С этих пор культура развивалась так, что разрыв между телом и душой продолжал углубляться. Вместе с тем отношение между душой и телом оставалось наиболее важной проблемой теории познания и философии вообще, вплоть до Фрейда. Интерес к этой проблеме прямо связан с интересом врачей к исследованию истерии.

Ведь истерия, истерический симптом находятся как раз «между телом и душой» и являются результатом их взаимодействия. Проблема истерии автоматически переходит в проблему соотношения души и тела. Но теперь это не абстрактная теоретическая, но конкретная, в частности медицинская, проблема. Традиционная медицина с этой проблемой уже не справляется, поскольку в возникновении истерических симптомов повинна также и душа. И психоанализ быстро выходит за пределы медицины и обнаруживает проблему истерии как общекультурную проблему. Теперь истерию открывают как феномен культуры, символ состояния и характера развития культуры.

Так, на рубеже веков встретились две старые проблемы, проходящие красной нитью сквозь всю европейскую историю: философская и медицинская, проблема отношения души и тела и проблема истерии. И именно благодаря исследованиям истерии интерес психиатров постепенно смещается от физиологии к психологии. Фрейд почти что завершает ряд этого смещения. Основной проблемой у Фрейда становится психология, объяснение и понимание истерии как психологической проблемы.

Теперь человеческая телесность понимается также и как сформированная психикой, человеческой культурой. В различных культурах обнаруживаются различные типы тела и формы отношения к телу. Появляется психосоматика — быстро развивающаяся область медицины. Так, проблема отношения души и тела из абстрактной философской превращается в проблему отношения человека к самому себе, отношения человека в культуре к своему телу. И оказалось, что в нашей культуре отношение к телу довольно репрессивное, а истерия — не просто медицинская, а общекультурная проблема. Исследование истерических симптомов открыло анатомию культуры, в которую пациенты были включены, а развитие психоанализа породило, в свою очередь, новый культурный процесс осознания. Теперь начинается процесс реабилитации тела и он приобретает массовый характер.

Анализ «культурного тела» продолжает А. Адлер, который начинает с исследования органического, телесного дефекта и постепенно приходит к пониманию социальных механизмов формирования человеческой телесности. Ещё дальше идёт В. Райх. Так тело постепенно возвращается в сознание европейского человека. В этом смысле психоанализ запускает совершенно новый психотехнический процесс в европейской культуре и порождает новую направленность осознания как массового явления, открывает и выносит наружу новый культурологический процесс.

Но для того чтобы стало возможным открытие психоанализа, необходимо было сделать ещё один методический шаг, и чтобы увидеть его, рассмотрим ещё некоторые особенности врачебной практики того времени. Что же представляет собой пациент частного психиатра конца XIX в?

Мы знаем, что это время стремительного развития капиталистического производства, быстрого разделения труда и отчуждения его от человеческой личности. Официальная культура становится всё более рефлектированной, нормированной и рационально прозрачной. В этой ситуации быстро растёт различение и разграничение приватного и публичного в человеческой жизни, причём растёт так, что эта граница становится всё более жёсткой. Внутренний мир индивида резко обособляется от внешнего, публичного поведения. Этот внутренний мир превращается в самостоятельную приватную жизнь, даже в самостоятельного индивида внутри человека. Все это обособляет человека от других людей, индивидуализирует его изнутри. В этом смысле время Фрейда — это время «высшей точки индивидуализации» (А. Лоренцер). В таком расколотом сознании внутренние мотивы развиваются параллельно с внешними мотивами поведения, почти что независимо друг от друга. Этот процесс обособления легко переходит в невроз, в социальное, психическое и телесное страдание. Так, в европейской буржуазной среде производится (и рождается для самосознания) страдание, которое как социальная нужда встречается с врачебной частной практикой.

В процессе этой практики постепенно приходит осознание того, что снять это страдание можно только в результате определённого социального взаимодействия, социального общения между врачом и пациентом. Врач, встретившись со страданием и обнаружив его социальную природу, стремится артикулировать его, привести к словесному выражению, ищет пути для этого. Но эти пути находятся не сразу.

Пациента с обособленной приватной жизнью, с удвоенным сознанием встречает властный, авторитарный, уверенный в себе в результате побед медицины над многими телесными болезнями врач. А. Лоренцер, вслед за М. Фуко, акцентирует внимание на том факте, что власть, сосредоточенная в руках врача, к концу XIX века в европейской культуре достигает вершины. Действительно, ранее врач не имел такой власти. Например, в Средние века он не властвовал даже над телом, не говоря уже о внутреннем мире индивида. Основную власть над человеком удерживала в своих руках религия, в частности именно она заботилась о душе человека.

Начиная с эпохи Возрождения, власть эта постепенно начинает переходить к врачу. Особенно быстро процесс развивается в Новое время. Врач теперь наделяется административной властью, он может свободно вторгаться во внутренний мир больного. Вместе с ростом культурного значения научного знания образ врача трансформируется в образ «всезнающего естествоиспытателя». Какое-то время рядом с этим образом сосуществовал образ целителя — мага, но во времена Фрейда он окончательно подавляется властью науки.

Итак, в кабинете врача по нервным болезням встречаются два различных типа самосознания. Первая реакция врача на эту ситуацию — привычная авторитарно-властная. Но поскольку его пациентом теперь является самостоятельный, образованный, равный врачу в социальном отношении индивид и поскольку речь идёт о его личном страдании, то он тоже претендует на некоторое знание о своей болезни. Этот пациент требует также особого уважения к его недугу. Но при этом он видит во враче всё же представителя официального сознания и это не позволяет ему быть полностью открытым. Так создаётся ситуация борьбы между официальным и неофициальным сознанием.

Врач, чтобы соответствовать его образу в культуре, должен все уже заранее знать. Больной же по инерции старается скрыть свои истинные чувства и навязать свои представления о болезни врачу. Врач в свою очередь стремится отстоять свой авторитет и добиться от больного признания «правильной» точки зрения на болезнь. Ведь врач — это и определённая социальная позиция, определённый социальный статус. Но пациент тоже имеет некоторую социальную позицию и социальный статус (причем различный статус у себя дома, на работе, и так далее). Так что общение врача и пациента определяется их социальными характеристиками.

Хотя врач — это носитель официальной идеологии, определённая функциональная единица социальной структуры общества, но всё же теперь именно врачебный кабинет — то место, где встречаются частное, единичное и общее социальной жизни и деятельности. В конце XIX века в кабинете психиатра встретились приватное и официальное. В этом же кабинете Фрейд подводит приватное, индивидуальное под общее теории невроза. Таким образом приватному, скрытому, интимному даётся способ артикуляции, оно приобретает способность словесного выражения. Учение об Эдиповом комплексе, например, дало совершенно новую, не существовавшую до сих пор форму переживания, артикуляции и изживания недоступного ранее опыта.

В этой ситуации традиционные отношения врача и пациента претерпевают кардинальные изменения. Например, пациентка И. Брейера Анна О. сама находит метод своего исцеления, инициатива переходит в её руки. А врач предоставляет ей свободу самоопределения и самовыражения. И сам становится объектом этой свободы. Для того чтобы вывести новый опыт наружу, сделать его фактом официального сознания, была необходима некоторая социальная и культурная ценность, под которую можно было бы подвести этот опыт. Необходим был социальный и культурный рычаг и точка опоры, посредством которых можно было бы вынести новый опыт на всеобщее, публичное обозрение. Такой ценностью для Фрейда стала ценность здоровья, а рычагом — потребность людей в излечении, социальная нужда в новых методах лечения истерии. Медицинская практика стала тем социальным основанием, которое позволило поднять для всеобщего исследования новые пласты человеческого опыта. В рамках медицинских ценностей этот опыт вначале и осознается, и признается, и только затем постепенно переходит за границы медицины. Тогда на смену медицинским ценностям приходят более широкие научные ценности. Но вначале психоанализ опирался на социальную поддержку только внутри медицины.

В самом устройстве и тенденциях развития европейской культуры также можно найти причины и условия для достижения возможности нового сознания и признания его. Новое сознание защищается новой культурой сохранения врачебной тайны о личности пациента. Культура сохранения приватной тайны, обязанность её сокрытия наследуется врачом от священника. Безусловно, это способствовало большей открытости пациента.

Однако в это время материализм науки начинает окончательно уничтожать идеальное бытие, всё превращается в материю и её формы, в том числе и душа. Это, естественно, снижает напряжение сокрытия тайны и её ценность. Рядом с этой идеологией идёт развитие научного любопытства и естественнонаучного исследовательского интереса. Этот интерес резко снижает и смягчает унижение от личного признания путём превращения личного в общее. То, что попадает под ведение науки (а таковым становится весь мир и человек в нём), является общим, присущим всем людям. Так через проекцию в научную рациональность личное становится доступным для общего сознания. А поскольку пациентами Фрейда были люди образованные, то у них самих легко сформировался интерес к самоисследованию.

Нужно учитывать, что это время связано с кризисом классической идеологии, философии, с началом кризиса классической научной рациональности. Такая ситуация способствовала развитию и углублению теоретических интересов врачей, в том числе и Фрейда. Научно-исследовательская ориентация врачебной науки, конкуренция, настойчивое стремление к новым открытиям определили интерес исследователей ко всякому новому опыту. Именно эта ориентация И. Брейера и З. Фрейда способствовала тому, что новый опыт подвергается тщательному исследованию и проверке и превращается наконец в теорию социальных отношений индивида. Общая научная культура способствовала тому, что новый опыт лечения не остался просто искусством лечения, но сформировался в новый строгий метод, новую технику понимания и исследования сознания.

Так появляется новая опытная наука, отличная от традиционной объяснительной и доказательной посредством выдвижения гипотез, наука, ориентированная на понимание, осознание и развитие личности, то есть наука эксплицитно психотехнически ориентированная. Она, по видимости, появляется на перекрёстке науки, врачебного искусства и истерии, болезни человека и всей европейской культуры. Но истерия, как оказалось, это особая болезнь — болезнь сознания. А наука — это не просто познание, но также и техника, длительное время бывшая техникой овладения природой, техникой, организующей власть европейского человека над миром, но одновременно она была также и техникой воспитания и развития европейского сознания. И вот теперь это сознание встретилось с болезнью, которая оказалась превращённой формой самого этого сознания, болезнью, которая символизирует момент развития этого сознания. В точке встречи болезни и новоевропейского сознания начинает своё развитие новая европейская психотехника. Открывается новый цикл развития сознания.

Как известно, психиатрические исследования конца XIX века прежде всего ориентировались на объективные методы науки.

Наблюдения за психикой проводились через объективную регистрацию её проявлений, то есть извне. Психиатры конца XIX века, за редким исключением, не могли допустить, что, например, феномен бессознательного касается и их самих. Чаще всего они пишут о бессознательном так, «как будто бы у них самих бессознательного вовсе не было» (Шерток Л., Соссюр Р. Рождение психоаналитика: От Месмера до Фрейда. — М., 1991. С. 218).

С одной стороны, это проявление инерции нашего сознания, инерции традиции и её ценностей, но с другой — здесь просматривается и страх перед непонятным и неконтролируемым в своей собственной психике. Ведь такое обращение к пониманию себя может привести к необратимым последствиям. И какой врач, воспитанный в традиционном рациональном духе, согласился бы признать себя истериком? Тем более, что грань между нормой и патологией надёжно сохранялась и всегда оказывалась довольно устойчивой. Только постепенно, особенно в связи с распространением психоанализа, она начинает расплываться.

Хотя психологи уже хорошо знали о существовании бессознательного, даже занимались изучением его проявлений, но в общем не ставилась проблема понимания его структуры или способа его функционирования как некоторой сущности. Бессознательное чаще воспринималось как оппозиция организованному сознанию, как нечто хаотическое. Психологи видели в нём чаще всего процесс разрушения сознательного мышления, которое считалось единственной приемлемой моделью психической деятельности. В силу того что действительно такой страх был внутренне обоснован, бессознательное и связанный с ним непонятный и вызывающий тревогу опыт автоматически отторгался и ассоциировался чаще именно с патологией, хотя ведущие психиатры того времени знали или догадывались, что бессознательное существует и в нормальных психических состояниях, правда, под защитой сознания. И поскольку такой страх перед бессознательным в самом себе существовал как явление массовое, то это автоматически ограничивало опыт, бессознательное можно было безопасно наблюдать только в другом или в патологии.

А это прерывало опыт, разрывало его цикл и соответственно ограничивало возможности перехода к новому опыту и его обобщение. Именно Фрейд, перенеся исследование бессознательного на норму и на самого себя прежде всего, сделал исследование бессознательного непрерывным опытом. Опыт психологического понимания и исследования, полученный «на другом», и опыт, полученный «на себе», — это всё-таки различные виды опыта. В конце XIX века они мало соприкасались.

Так случилось, что лишь Фрейд не испугался заглянуть в себя, заняться самоисследованием, сравнить себя с истериком и даже признать в себе истерические симптомы. Тогда сомкнулись два ряда опыта: старый опыт объективного наблюдения и объективной регистрации симптомов и новый опыт самоанализа, исследования функционирования симптома на самом себе. Соприкоснувшись и интегрировавшись, эти два ряда опыта и породили психоанализ как новый тип познания, самопознания и психотерапии. Этот тип познания начал использовать двойственное видение, взгляд на психику извне и взгляд на психику изнутри. Соединившись, эти два типа видения и исследования породили новый опыт, которого раньше не было.

Здесь мы обнаруживаем ещё один момент, касающийся объективных условий внутри самого устройства и социокультурной структуры медицинской практики, который способствовал возникновению психоанализа. Медицинская практика — это общение с больным в ситуации угрозы здоровью и даже жизни. И теперь мы обнаруживаем, что в этой ситуации пациент не просто значительно более открыт перед врачом, чем в других жизненных ситуациях. До конца быть открытым человек теперь уже объективно не может. Но ситуация врачебной помощи — это естественная ситуация, когда сознание регрессирует и в сторону врача направляются сильные эмоции, идущие из глубин личной истории пациента. Человек в ситуации нездоровья естественно чувствует себя ребёнком по отношению к врачу, которому он теперь передаёт власть над собой, от которого ждёт помощи и избавления от недуга, или, наоборот, продолжает и здесь, в кабинете врача чувствовать недоверие к людям, которое он испытывал всю жизнь.

Иными словами, ситуации лечения, ситуации общения больного с врачом являются объективными культурными ситуациями, когда естественно возникает перенос, то есть проекция личного опыта на врача как на своего рода экран. В этом смысле медицинская практика была наиболее благоприятным условием для открытия переноса. Именно внутри этой практики постоянное ощущение переноса могло стимулировать самоанализ.

В этом смысле психология «другого» и психология «себя» — это разные психологии во многих отношениях. Прежде всего в том психотехническом смысле, что задача оказать психологическое воздействие на другого и задача оказать такое же воздействие на себя — это совершенно разные задачи. И вообще это различный опыт, который даже формулируется в различных понятиях. И психоанализ во многих отношениях формируется благодаря психологии «себя», то есть через самоанализ и самопонимание.

Но, как мы видели, для Фрейда этот процесс самопонимания запустили объективные ситуации, в которые он был поставлен, ситуации понимания другого. Но запустив таким образом этот процесс самопонимания, обращения к себе, эти ситуации понимания другого, ситуации психотерапии всё же остаются и запрашивают понимания. И тогда Фрейд опыт понимания себя переносит на понимание других. Таковы циклы понимания. Они сыграли важную роль в истории становления психоанализа, они существуют и в обучении психотерапевта сегодня и вообще характерны для развития сознания психотерапевта. Вероятно, такие циклы играют важную роль в развитии личности в целом.

Основные опытные данные, вошедшие затем в теорию Фрейда в качестве элементов, такие, как понятия бессознательного, бессознательной памяти, вытеснения, роли сексуальности в душевной жизни, значения сновидений и детских воспоминаний, существовали и раньше и были в конце XIX века более или менее известны. Но они не рассматривались и не исследовались со стороны их связности, как целостная группа фактов. Фрейд смог осуществить синтез этого опыта и выйти за пределы в основном описательного подхода его предшественников благодаря преимуществу внутренней точки зрения, которая у него теперь появилась. Именно изнутри можно было собрать этот опыт, став на точку зрения его имманентного осуществления и переживания как опыта целостной человеческой души, вновь и вновь переживая его. Стало возможным заново его понять, и понять как единый опыт, как опыт одной личности, как опыт новоевропейского человека, а в связи с этим понять и трудности, с которыми он столкнулся.

3.2. Психоанализ и классическая европейская рациональность

Важным источником и условием подхода к бессознательному и, соответственно, источником возникновения психоанализа является европейская практика творчества и творческой деятельности. Мы уже говорили раньше, что начиная с эпохи Возрождения, основная ценность европейской культуры формулировалась как ценность творчества, творческого самоопределения и творческой реализации личности. Это со стороны отдельного человека. А со стороны культуры её можно назвать также ценностью творчества в смысле стремления культуры к овладению чем-то иным, что стоит за её пределами. Это страсть к познанию природы, к овладению ей. А за этой страстью, за познавательной активностью стоит стремление к власти или к овладению.

И вот в рамках этой культуры и в рамках научной деятельности, которая складывалась в ней, появляется осознание того, что творческая активность является очень часто результатом неподконтрольной сознанию деятельности. Особенно остро это начинает осознаваться в эпоху Романтизма, когда возникает рефлексия и глубокое личностное осознание процесса художественного творчества. И в этом смысле, в среде художников, творцов науки было известно о том, что потом стали называть бессознательным. К этому времени были понятны такие явления, как интуитивное решение, творческое озарение, и так далее, это всё было более или менее обычным фактом сознания. И если бы в этом состояло открытие Фрейда, то оно, конечно, не вызвало бы такого шока, какой в действительности вызвало. Но всё же этот опыт был некоторым важным условием и предпосылкой возникновения психоанализа.

Следующий момент, который послужил необходимым условием становления психоанализа, можно обозначить как очень высокий уровень рефлексивного мышления, организации контроля и самоконтроля в европейской культуре XIX века. В частности, в определённом смысле опыт научной и творческой деятельности аналогичен психоанализу. В обычной научной деятельности тоже есть пристальный анализ фактов, планирование их получения, затем понимание, есть и осознавание, скажем, скачков в понимании, переживание глубины понимания или переживание уровня понимания, даже инсайта. В этом смысле психоанализ опирается на этот опыт европейской науки. По пути этого опыта пошла экспериментальная психология, в том числе и отечественная («деятельностная») (А. Н. Леонтьев). Это путь экспериментального исследования психики, творчества, и бессознательного в том числе. Но это бессознательное (его можно назвать деятельностным или рациональным) мало чем по содержанию отличается от сознательного.

Для психоанализа же высокий уровень рефлексивного мышления, который произвела европейская наука, стал условием в том смысле, что эта рефлексия укрепила Я, наделила его трезвостью мысли и холодным, беспристрастным расчетом. Только на вершинах этой рефлексии, этой мысленной отрешённости могло возникнуть обращение этого Я на самого себя, мог возникнуть психоанализ. И сегодня пациентом психоаналитика может стать только человек с довольно высоким уровнем интеллекта и рефлексивного мышления. Поэтому психоанализ мог возникнуть только на вершинах интеллектуального развития европейской культуры.

Правда, теперь этот интеллект направляется на исследование, понимание и даже борьбу с той культурой, которая его породила. Но в основе этой борьбы — проекция внутренней борьбы, которая переполняет теперь это сознание. И вся классическая философия, в основе своей философия Я, теперь отступает на задний план, потому что психоанализ открывает и другие, более значительные силы, управляющие человеческим поведением, обнаруживает в сознании человека также и другие Я.

Развитие рефлексивного элемента мышления в европейском сознании естественным образом сопровождается повышением уровня интроверсии сознания и развитием интроспективной культуры, культуры и навыков самонаблюдения. И на эти навыки, на эту культурную тенденцию опирается психоанализ. Только такое обострённое развитие навыков рефлексии, интроспекции и повышенный интерес к себе европейского сознания позволил ему ощутить динамику сил внутри самого себя и прежде всего осознать энергию и природу тех сил, которые ему противостоят. Только так организованное Я обретает ту особую чувствительность к силам, которые им движут, которые управляют поведением, чувствительность уже не на уровне рефлексивного мышления, а на уровне осознания этих сил в себе, внутри своего сознания, внутри своего Я.

Но так было не всегда. За этим стоит целая история европейского сознания. Когда-то в центре внимания этого сознания была мнемотехника, затем мыслетехника, расчленившая это сознание и давшая рост рефлексивным навыкам. И только теперь предметом европейского сознания стала его собственная способность осознания. Теперь ему противостоит не предмет запоминания, не предмет мышления, но собственные силы этого сознания, борьба этих сил внутри сознания, компромиссные образования, являющиеся результатом этой борьбы, и доступность всего этого для осознания.

Когда-то надёжный оплот познания, единая европейская личность, Я, разрушается психоанализом и разлагается на элементы. Теперь уже нельзя сказать подобно Р. Декарту: «Мыслю, следовательно, существую». Наша способность запоминания, мышления, рефлексии ставится в зависимость от способности осознания. И эта способность становится проблемой.

Но психоанализ вполне можно рассматривать как продолжение, естественное или дальнейшее развитие европейской науки, как появление в сфере этой науки нового объекта. Правда, объект этот чем-то принципиально отличается от других объектов науки. Культурная ситуация складывается так, что человек в массовой форме начинает выпадать из рационально оформленной социальной жизни в болезнь. Раньше такое состояние индивида приводило его к социальной изоляции и он автоматически превращался в объект административной и врачебной деятельности. Но с развитием науки и врачебной практики ситуация меняется. Во времена З. Фрейда начинает обнаруживаться связь этиологии психической болезни и структуры социальной жизни. Медицина, прежде всего психиатрия, начинает входить в круг социальных наук, хотя неявно медицина всегда была связана социальными нормами. В рамках медицинской практики и психиатрии как области науки психоанализ получает социальную форму для своего самоопределения. Этому новому самоопределению медицинской практики соответствует и новый или по-новому понятый объект — истерия. С одной стороны, в психоанализе начинает обретать новую форму старый врачебный опыт. С другой — это совершенно новый культурный опыт, требующий повышенного уровня самосознания и свободы, опыт нового метода лечения и развития сознания.

Таким образом, психоанализ, по крайней мере формально, начинается как продолжение европейской науки (которая к этому времени стала уже замещать традиционную европейскую мораль). Фрейд был прежде всего учёным, и его «научная честность» и стремление к истине служили наиболее важными инструментами открытия психоанализа. В этом смысле научная деятельность, культура научного мышления и направленность на открытие, успех и социальное признание — вся эта новоевропейская (или протестантская) психотехническая культура стала той стартовой площадкой, опираясь на которую произошло открытие психоанализа. Таким образом, психоанализ, как новая психотехническая культура, возникает в рамках старого психотехнического опыта, в рамках старой, деятельностной или протестантской психотехнической культуры.

Фрейд идёт на личные жертвы во имя науки и достижения истины, во имя науки он от многого отказывается. Так по крайней мере он субъективно отдаёт себе отчёт. Именно опираясь на свою идентификацию с образом учёного, Фрейд идёт на значительные интимные признания, опираясь на свою научную честность, охраняемый научной ценностью, он также преодолевает болезненные чувства, связанные с уязвимостью его собственного Я. Правда, эту болезненность он теперь может перенести и на других людей. Поэтому не только развитие научной рациональности, рефлексии и внутренней дисциплины, сформированные европейской наукой, способствуют развитию психоанализа, но открытие психоанализа происходит под защитой научной ценности новых фактов. Не случайно Фрейд с самого начала настаивал, что психоанализ — это прежде всего новый метод, новая техника, новый инструмент наблюдения. Аналогичное положение характерно и для классической науки. Это настойчиво поддерживаемое Фрейдом положение о методическом начале психоанализа сыграло в развитии данного направления огромную роль.

Правда, по причине того, что этот метод был направлен на исследование самосознания, он начал интенсивно развиваться, что нехарактерно для классических наук. По этой же причине психоанализ быстро переходит границы классической научности и входит в проблемное отношение к ней, поскольку предметом его исследования стали сами условия возможности научного познания и человеческой жизни.

Внутри гипнотической практики, в процессе её осуществления обнаруживаются проблемы сознания, личности самого европейского врача — гипнотизёра. Внешняя простота гипнотехники вводит в сложную картину состояния сознания врача. До сих пор отношения врача и пациента были в основном односторонними, рациональными и авторитарно-властными. Пациент в этих отношениях выступал, как правило, объектом исследования и лечения. Все возможные личные отношения (например, оплата лечения, выбор врача) выносились за рамки терапии. И символично, что эта форма отношений проблематизируется именно внутри использования гипнотехники.

Гипноз символизирует для европейского сознания власть в рафинированном её виде. Уже во времена Ф. Месмера появляется и переносится в медицину идея личности и личной власти, но после некоторого времени триумфа Романтизма она подавляется идеей рациональной, государственной власти. И теперь в ситуации И. Брейера идея личной власти, опирающейся лишь на механическую технику, входит в проблемное поле и встречает на своём пути, внутри себя слабую и чувствующую свою неполноценность личность. Таким образом идея овладения, власти в ситуации гипнотерапии (власти над другим) обращается на самого врача, а вслед за ним на саму европейскую личность. Так начинается новый культурный и психотехнический процесс в европейской культуре — движение внутрь себя, к собственному началу, к «внутреннему Востоку» (М. К. Мамардашвили) европейской культуры. Но в европейской психотерапии, медицине и вообще в психотехнике этот поворот происходит и продвигается постепенно, вначале посредством всё той же европейской техники.

Поворот этот начинается во многом со случая И. Брейера с Анной О. Здесь традиционные формы отношения врача и пациента «взрываются», «оборачиваются» (А. Лоренцер), так что теперь пациентка направляет врача и определяет, как её лечить, а центральной проблемой исследования врача становится личность пациентки и межличностные отношения врача и пациента. Фрейд анализирует эту ситуацию и начинает постепенно осознавать её, рационально оформлять и восстанавливать приоритет и защищённость врача. Он снова восстанавливает необходимое для лечения психологическое расстояние, оформляя методически также и защиту своей личности от возможных интервенций пациентов. Это одновременно и начало процесса постепенного социального и культурного формирования нового метода.

Этот «взрыв» и соответствующий «переворот» оказали серьёзное влияние на Фрейда и продолжили, вероятно, своё влияние на его психотехнические открытия и нововведения. Не случайно, например, Фрейд так настойчиво, так систематично повторял, что для психоаналитика важно повсеместно скрывать свои чувства, быть бесчувственным, рационально прозрачным зеркалом для высказываний пациента. Помимо методического смысла таких настойчивых заявлений, в них имеется и смысл защитный.

Согласно Фрейду, в психотерапии работает только одна часть личности психотерапевта — рациональная, вторая часть его личности — эмоциональная по сути дела мало чем отличается от аналогичной части в личности пациента, именно поэтому её участие в работе психотерапевта необходимо минимизировать. Поэтому у него возникла столь негативная реакция на попытку введения в технику психоанализа элемента эмпатии. В силу указанных выше причин Фрейд переходит постепенно к более надёжной технике, позволяющей сохранить дистанцию с пациентом и таким образом защитить себя, — технике организации и анализа свободных ассоциаций. Помимо познавательного мотива, мотива большей надёжности этого метода, в переходе к нему можно найти и мотив защиты себя, своей внутренней личности.

Все это вполне закономерно. Психиатрия того времени ещё не готова была к таким прямым, «лицом к лицу» отношениям с пациентом. Для этого нужно, чтобы прошёл определённый срок, изменился сам врач, стал другой личностью, осознающей себя и свои действия. Но это всё будет происходить по пути развития тех феноменов, которые открылись в психоанализе.

Другим немаловажным обстоятельством, лежащим в основе открытия психоанализа, является то, что «мужчина придумал психоанализ на материале женщин». Это впоследствии сыграло важную роль в развитии психоанализа. Можно сказать, что внутри психоанализа встретились мужская и женская душа европейской культуры. Эту тему подхватят и станут подробно развивать А. Адлер и К.-Г. Юнг.

Итак, как мы уже говорили, в то время в Австрии были довольно строгие нравы, и Фрейд их придерживался, был очень респектабельным человеком и жил по этим законам. Его открытия были для него прежде всего научными проблемами. Все эти открытия почти не меняют его повседневной жизни. Для Фрейда его личная жизнь, проблема его личного существования не становятся чем-то центральным. Он живёт идеалами науки. Психоанализ для него — наука. Он анализирует и критикует европейскую культуру, но это мало затрагивает его лично. Для Фрейда психоанализ становится в основном наукой о других людях, о культуре, исследованием человека вообще и его культуры. А сам он живёт как обычный учёный. Его личная жизнь (но не общественная) — это одно, а наука — это совершенно другое.

Эту оппозицию, характерную для новоевропейской культуры вообще, можно назвать оппозицией бытия и мышления в сознании европейской личности. Потом эта проблема встаёт уже несколько по-другому, в новом контексте, у В. Райха, а затем ещё раз и снова по-новому разрешается у Ф. Перлза.

З. Фрейд был истинным учёным. В своей жизни он соответствовал классическому принципу европейской рациональности — мышление тождественно бытию, а бытие тождественно мышлению, хотя его учение говорило о совершенно противоположном. Ориентация на науку и её ценности в чём-то ограничили Фрейда. Наука ведь — это нечто систематическое, деятельность, ориентированная на системное исследование, на системный объект. Научные критерии вынуждали Фрейда рационализировать материал, систематизировать его. Поскольку наука — это традиционно деятельность по исследованию другого, других объектов, то это предметизация мира. И Фрейд вынужден был, двигаясь по этому пути, всё дальше уходить от себя. Но наука по сути дела была для Фрейда важным способом рационализации своих внутренних конфликтов, защитным механизмом, который сам же он и описал. Все же это стало началом нового пути.

Вскоре эти классические идеалы рациональности стали разрушаться. Психоанализ воспитал новое поколение терапевтов, которые отвергали идеалы науки. В частности, у Ф. Перлза заметен значительный сдвиг. Теперь постепенно смыкаются представление о неврозе, о человеке и способность жить в соответствии со своим представлением.

3.3. Реакция социальной эмансипации и становление психоаналитического сознания

Для понимания особенностей психоанализа, социальных механизмов порождения психоаналитического знания важно уяснить те влияния, которые оказала на его становление и лично на 3. Фрейда венская социальная среда, общее состояние культуры в тогдашней Вене.

Австро-Венгерская империя к началу XX века представляла собой разлагающийся социальный организм. Все интуитивно понимали, что у неё нет будущего, она существовала отчасти по инерции, отчасти за счёт внешних усилий, которые механически скрепляли различные части монархии, вопреки настойчивому стремлению её национальных меньшинств к независимости. А Фрейд принадлежал к одному из этих меньшинств. Не напоминает ли нам теория личности, особенно теория невротической личности Фрейда, такой организм, состоящий из разнородных частей, хрупкий, соединяющийся постоянным механическим (внешним) усилием и различными техническими или идеологическими ухищрениями?

Явное несоответствие между официальной идеологией и реальным опытом человека, фактами политической, идеологической и религиозной жизни и их описанием породило в сознании, по крайней мере интеллигенции, недоверие к словам, политическим и идеологическим лозунгам. Отсюда вытекает и будущий фрейдовский принцип недоверия к сознанию. Эта раздвоенность слова и дела, мысли и чувства давно уже существовала в европейской культуре, но в Вене она проявилась очень отчётливо и рафинировано. И в этом смысле будущий методический принцип Фрейда, принцип недоверия к сознанию, уже существовал в социальной структуре общественной жизни онтологически и стал фактом массового сознания. Это состояние определило и изменение в формах мышления, сделало научное мышление более критичным и вообще оказало влияние на развитие «критического ума» (Э. Фромм) или сформировало условия для развития критического мышления. Все тогда находилось в нестабильности, «все чего-то ждали» (Р. Музиль). Политическую нестабильность дополняла нестабильность экономическая.

Традиционные опоры разрушились, человек остался один на один с миром и вступил с ним в «борьбу за существование», как любил говорить Фрейд. Эмоциям он уже не доверяет, единственным ориентиром в этой борьбе является только разум. В этой всеобщей нестабильности для венской интеллигенции только разум казался чем-то таким, на что можно опереться. Все иное подвергается исследованию разумом. Отсутствие у человека (в том числе и у Фрейда) эмоциональной теплоты, любви и радости жизни компенсируется их познанием. Иными словами — и это общеевропейская тенденция — всё превращается в объект.

Ситуация, в которой жил и работал Фрейд, обнаружила многие проблемы существования человека, проблемы поиска смысла жизни, проблемы свободы и независимости, внешнего принуждения и диктата власти. Здесь же осознается и властность европейского человека, его стремление к контролю и овладению природой. Вместе с Фрейдом над аналогичными проблемами работают Э. Гуссерль, М. Бубер, Л. Витгенштейн и другие. Возникший экзистенциальный вакуум становится фактом массового сознания. Прекрасное описание такого сознания со стороны его внутренней, бессознательной жизни даёт современник и соотечественник Фрейда Э. Канетти в романе «Ослепление».

Ещё один важный вопрос, связанный с условиями и причинами возникновения психоанализа (а может быть, и с его сущностью): почему открытие психоанализа произошло на материале пациенток — женщин? Известно, что первым и, вероятно, вначале основным объектом психоанализа были женщины. Этот вопрос переходит автоматически в другой: почему истерия считалась и была на самом деле преимущественно женской болезнью?

Известно, что европейская культура — это в большей мере мужская культура. В этой культуре женщина всегда явно или неявно рассматривалась как существо второстепенное, низшее, пассивное, как объект для удовлетворения мужских влечений. Так обстояло дело вплоть до Фрейда, который по сути дела продолжает эту традицию. Женщина в его теории остаётся тем же объектом и превращается в абстрактно-теоретический объект мужского влечения, а женская сексуальность трансформируется в кастрированную мужскую. В этом смысле теория Фрейда есть проекция, вынесение вовне в научно-биологических терминах того социального и культурного положения дел, которое существовало повсеместно и длительное время воспроизводилось в европейской рациональности. В этом смысле теория Фрейда безусловно истинна, ибо она вынесла вовне истину европейской культуры, её некоторый фундамент. Это вынесение дало в свою очередь импульс для самоосознания этой культуры.

Почему же именно в конце XIX века стала возможна такая проекция в науку, казалось бы, банального факта, почему так сложно и неоднозначно происходит его осознание, почему появляются такие женские проблемы, которые инициируют психоанализ? Традиционно большая часть влечений, сознательной активности в женщине целенаправленно подавлялась и систематически вытеснялась в процессе специально организованного женского воспитания. В относительно спокойные исторические периоды, когда психотехнической культуре подавления и вытеснения влечений более или менее гармонично соответствовала продуктивная психотехника изживания и сублимации вытесняемой психической энергии, всё было относительно нормально. Но в кризисные периоды истории, когда шло разрушение традиционной психотехнической культуры, когда разрушалось психотехнически продуктивное соответствие между культурой вытеснения и культурой изживания, ситуация резко меняется. Растёт число болезней, социальных эксцессов и прочего. Именно к периоду начала разрушения средневековой католической психотехнической культуры следует отнести процессы над ведьмами и колдунами. Это время перехода от средневековой психотехнической культуры к новоевропейской, или протестантской психотехнической культуре.

К аналогичному кризисному состоянию, переходу от новоевропейской психотехнической культуры к некоторой новой следует отнести и время возникновения и развития психоанализа. Здесь уже по-другому, чем ранее, снова на первый план выступает женщина и сексуальность.

С развитием буржуазного массового производства, права, демократических институтов начинается также процесс женской эмансипации. Женщины всё больше и больше включаются в рациональные производственные отношения с их системой исчисления количества труда и рациональной техникой вознаграждения за труд. Вместе с этим женщина обретает самостоятельность, прежде всего материальную, на основе которой начинает развиваться и социальная, и духовная самостоятельность и внутренняя свобода. И этот процесс внутреннего освобождения женщины является условием возможности психоанализа. Для того чтобы возник психоанализ, нужен был не только факт наличия и распространения истерии, но также и некоторая внутренняя свобода женского сознания, которая как раз и была произведена соответствующими социокультурными условиями. Впрочем, истерия как массовое явление и внутренняя свобода женщины определённым образом связаны.

Изменение самосознания женщины конца XIX века приводит к затруднениям в социальной адаптации, а это ведёт к регрессии и истерии. Здесь, в состоянии болезни, женское сознание встречается с гипнозом («искусственной истерией», как его тогда называли), своим двойником, но одновременно и зеркалом, которое дало форму для выражения этого сознания и породило взрыв осознания. И тот факт, что гипнотехнику сменяет катартическая техника, а затем метод свободных ассоциаций, свободного воспоминания и свободного самораскрытия, тоже символизирует рост самосознания женской души, которая давно хотела себя открыть, найти возможность быть понятой как самостоятельная личность. И вот оказалось, что именно в состоянии болезни к женщине начинают прислушиваться и пытаются понять. Её слушает и хочет понять мужчина. В область интереса врача теперь входит состояние женской души, история интимной жизни женщины, чтобы найти причины её болезни и достигнуть исцеления. И в этом контексте женщина находит понимание. Чтобы его найти, нужно было заболеть.

А врач в свою очередь видит, что по мере того как женщина выговаривает себя, происходит исчезновение страданий и симптомов. Врач замечает, что причина страданий кроется где-то в душе. А найти причину — это его работа и профессиональная обязанность. Так он вынужден вступить на стезю понимания. И на этой стезе женская душа находит первую возможность понимания и признания. Правда, это только начало пути, начало понимания на пути к исцелению и цельности человеческой души.

Голос Фрейда — это не глас вопиющего в пустыне. Фрейд был не одинок. Один из его предшественников — Ф. Ницше гораздо раньше начал говорить аналогичные вещи: доброта только в силу следования социальным нормам не может быть действительной основой для достойного человеческого существования. Это не достойно человека, если он добр вот только так — по традиции, в силу страха, если он добр, потому что боится быть недобрым. По словам М. К. Мамардашвили, под такой добротой, под этим сознанием воют фурии; шевелится мировое зло, хаос. Для Ницше так же, как и для Фрейда, характерна соответствующая межкультурная коммуникация, и тоже с Францией. Он во многом опирается в своей критике культуры именно на французскую философию и французскую культуру, и с этой, более свободной точки зрения, ведётся критика рационализированной немецкой культуры. Такая межкультурная коммуникация стала одним из условий становления новой рациональности европейского сознания.

Аналогичное описание европейской души можно найти в романе Р. Музиля «Человек без свойств». Можно расширить круг мыслителей, живших в то время в Вене и занимавшихся той же, что и Фрейд, проблематикой. Единственное различие состоит в том, что Фрейд разрабатывал её в области психиатрии.

Очень скоро психоанализ начинает приобретать черты движения, которое имеет морально-просветительский и даже политический оттенок. Действительно, психоанализ нельзя рассматривать просто как метод терапии неврозов или как теорию всеобщей человеческой природы, хотя её вполне можно сравнить с дарвинизмом, исследующим и проясняющим историю человека и человечества. Психоанализ — это нечто большее, это новая идеология, новое направление и метод развития сознания. Но вот психоанализ оформляется в социальное движение, направляемое из центра тайным комитетом, с чистками, убирающими отклоняющихся от партийной линии членов, с организациями на местах и международной сверхорганизацией. Это даёт право Э. Фромму назвать психоанализ «квазиполитическим движением», которое пронизано духом завоевания мира, отличающим международное психоаналитическое движение от обычного научного сообщества.

С этим утверждением можно согласиться только отчасти. В действительности во всяком научном движении, особенно во время его зарождения, в кризисные периоды можно найти аналогичные явления. Другое дело, что в психоаналитическом движении все это проявилось значительно рельефнее, и можно сказать, что психоанализ обнаружил какую-то важную истину природы науки, на своём опыте открыл социологию науки, хотя здесь присутствует и другая грань психоаналитического движения, отличающая его от традиционного научного. В отличие от традиционной науки психоанализ строится на основе принципа необходимости развития навыка самоосознавания как условия познания человека и человеческой природы. Это одна из причин замкнутости психоаналитического сообщества, его социальной изоляции и даже самоизоляции. Это также одна из причин образования социальной организации психоаналитического сообщества, напоминающей организации тайных религиозных обществ. В этом отношении психоанализ представляет собой контркультуру, зарождающуюся новую психотехническую культуру развития личности. Но вначале он во многом формировался как реакция эмансипации, как социальное движение, где особенно наглядно проявляются социальные силы и напряжения западного (особенно австрийского) общества.

Фрейд считал (а это отчасти так и было), что им открыто научное основание для старой моральной цели и таким образом он превзошёл утопическую мораль, представленную традиционными религиозными и философскими учениями. Новую, научную мораль должна была реализовать новая элита, основу которой призвано составить психоаналитическое движение, направленное на достижение этого морального идеала.

Психоанализ, конечно, нельзя ограничить фрейдизмом. Раз возникнув, он продолжает развиваться по своим собственным законам. Раскольники в его рядах (А. Адлер, К.-Г. Юнг и другие.) в действительности развивают психоанализ, прежде всего его технику. Тот факт, что в лоне психоанализа рождаются теории и техники А. Адлера, К.-Г. Юнга, О. Ранка и многих других, говорит также о том, что психоанализ уже изначально гораздо шире фрейдизма, но является постепенно рождающейся новой психотехнической культурой, новой идеологией развития личности, построенной в форме оппозиции традиционной культуре, то есть контркультурой. И чтобы действительно понять психоанализ, важно рассмотреть его на большом историческом промежутке времени, и тогда мы можем увидеть не только откуда он исходит, но и его новые формы, в которые он вливается и которые вытекают из базовой структуры нового опыта, а также результаты, к которым он приходит. В этом смысле можно сказать, что без понимания психотерапии В. Райха, К. Роджерса, Ф. Перлза невозможно понять психоанализ полноценно. Хотя обратное также верно.

По словам М. К. Мамардашвили, Австрия начала XX века — это первый розыгрыш в Европе той проблемы, которая будет разрабатываться и дальше. Это проблема отношений Востока и Запада в европейском сознании. Можно сказать, что это проблема разорванного сознания, если использовать язык Гегеля, по Фрейду — это проблема подавления, проблема расщеплённого сознания. В этом и состоит суть феномена новой психотехнической культуры — в необходимости самоосознания себя в цельности, в организации принятия отвергнутых частей собственной личности.

3.4. Метаморфозы психотехнических схематизмов и онтологических схем психики в процессе развития психоаналитической психотерапии

Начало цикла осознания психотерапевтического отношения. До Ф. Месмера терапевтическое отношение, чаще связывавшееся с магией или религией, имело обычно одностороннюю направленность, от терапевта к пациенту. Аналогичная ситуация сохранилась и во времена Месмера, и в его собственной методике, он связывал болезнь с неравномерным распределением флюида в организме. Конвульсивный криз, вызываемый Месмером, приводил, по его мнению, к перераспределению, точнее более равномерному или гармоничному распределению энергии в организме пациента. В других терминах Месмер инициирует регрессию психической организации к уровню, на котором порождён конфликт, чаще — к дословесной стадии психической организации. Это могло создать условия для отреагирования эмоционального нарушения или эмоциональной травмы.

Но психотерапевтическое отношение остаётся здесь односторонним, частично развёртывается только от терапевта к пациенту. Соответственно, весь психотехнический процесс в ходе лечения оказывается свернутым. Что-то происходит в результате месмеровского действия, но сам этот процесс скрыт, не развернут. Поэтому следующей стадией в развитии психотерапии и одновременно стадией новой развёртки психотехнического процесса, лежащего в основе лечения, было открытие А. Пюисегюром искусственного сомнамбулизма вместе с техникой поддержания и сохранения контакта пациента с врачом на протяжении всего терапевтического сеанса. Это позволило сделать первый шаг к открытию обоюдоострого характера терапевтического отношения. Таким образом открывается новый канал связи и новый тип информации, идущей не только от пациента к терапевту, но и обратно. И это обратное — действие терапевта на пациента — осуществляется прямо через речь. Поэтому постепенно речевое действие гипнотизёра становится объектом рефлексии и в конечном счёте интерпретируется как собственно действие, детерминирующее порождение трансового состояния сознания или просто гипнотического состояния.

А. Пюисегюр обнаружил, что в сомнамбулическом состоянии пациент может не только сохранять контакт с магнетизером, но и разговаривать с ним. В этом состоянии от пациента можно что-то узнать о нём самом, об обстоятельствах его жизни, и так далее, то есть пациент в сомнамбулическом состоянии обнаруживает себя как осмысленное и в определённой мере активное существо. Следовательно, бессознательная душа сомнамбулы не предстаёт как нечто хаотичное, начинает просматриваться её определённое единство и внутренняя осмысленность. Более того, в ситуации магнетического сеанса эта бессознательная душа выходит на поверхность и экстериоризируется в речевых текстах.

Эта развёртка неосознаваемого опыта и взаимодействия в психотерапии оказывает обратное влияние на методику магнетизирования. Начинают формироваться методики словесного воздействия для погружения в транс. Например, аббат Фария начинает применять методику словесного приказа практически в чистом виде. Это, с одной стороны, методика действия на бессознательное через сознание, а с другой — первый шаг при преодолении первоначального разрыва между двумя состояниями сознания. Сознательное и бессознательное в этой методике получают как методическое, так и онтологическое (по способу описания этих реальностей) объединение.

Затем, благодаря анализу практики использования методик словесных воздействий, появляется возможность теоретической рефлексии и интерпретации введения в трансовое состояние в результате внушения. Термин «внушение» в значительной мере обобщает понятие словесного приказа. Но «внушение» и объясняет трансовое состояние, и описывает его как определённую перестройку обычного состояния сознания. Внушение объясняет трансовое состояние как произведённое словесным приказом, следовательно, как искусственное, внушённое магнетизером состояние.

Как мы видим, объяснение магнетической практики через внушение является рационализацией иррационального для академически настроенных учёных, процесса магнетического воздействия. Теперь внушение — это снова воздействие, но уже воздействие, которым можно рационально и осмысленно оперировать и экспериментировать с различными типами такого воздействия.

Зависимость онтологии психики от типа схемы психотехнического действия. Объяснение магнетических состояний через внушение даёт и новую онтологию психики и одновременно объясняет иррациональное для традиционного европейского сознания раздвоение души.

У Ф. Месмера было своё соответствие между методикой психотехнического действия и онтологией психики. Для него схема воздействия представляла собой передачу энергии от магнетизера или другого заряженного тела к пациенту. Психика для Месмера представляла собой определённую энергетическую структуру организма. Неправильное распределение энергии в организме и является причиной болезни. Психотерапия, по Месмеру, представляет собой гармонизацию энергий организма.

Но в этом соотношении метода и объекта у Месмера психотерапевтическое действие объясняется по аналогии с физическим взаимодействием, за скобки выносятся межличностные отношения пациента и терапевта, эмоциональная структура этих отношений. Точнее говоря, последние факторы не входят в поле внимания Месмера. Но у его учеников эти факторы начинают постепенно осознаваться. Вместе с трансформацией месмеровской идеи воздействия флюида в идею внушения всплывает постепенно наружу и эмоциональный фактор такого воздействия, а вместе с этим всё больше начинает приниматься во внимание существование определённых межличностных отношений между терапевтом и пациентом.

Одновременно с введением для объяснения трансовых состояний идеи внушения обнаруживается и новый круг проблем. В таком случае оказывается, что внушением, речевым действием мы можем воздействовать через сознание и на более широкий круг психофизиологических состояний, и собственно на тело. Таким образом по-новому формулируется психофизическая проблема. Разрешение же этой проблемы через объяснение гипноза внушением идёт в определённом направлении. Если гипноз есть внушение, то это явление искусственное, производимое активностью сознания. Трансовое состояние предстаёт, таким образом, как состояние, продуцированное сознанием, как сознательная конструкция. В таком случае, во-первых, бессознательное представляется по законам сознания и воли, а во-вторых, выглядит лишь как некоторый материал для сознания, как определённая, по словам Гуссерля, «пассивная активность», то есть как неоформленная, беспорядочная активность, подлежащая оформлению сознанием.

В таком случае внутри онтологической конструкции психики власть и значение имеет прежде всего сознание. Но одновременно отсюда следует и другой вывод: через внушение сознание и бессознательное можно изменить. На этом положении и построена была в основном гипнотическая терапия, с которой столкнулся Фрейд. Чаще всего такая терапия описывалась как внушение запрета на симптом. Именно эту технику вначале использует Фрейд. Внушение запрета — это уже вполне рациональное психотехническое действие, аналогичное речевому действию на сознательном уровне. Вместе с рационализацией схемы психотехнического действия рационализируется и представление о психике (приказ бессознательному описывается как приказ сознанию).

Исходный психотехнический схематизм

Но во всех этих техниках есть нечто общее. Как в методе Месмера и следующих за ним, так и в техниках внушения психотехническое действие представляет собой действие, направленное извне внутрь, от интенции терапевта в сознание пациента или внутрь психики пациента. Все эти процедуры укладываются в один психотехнический схематизм, в одну психотехническую организацию терапевтического действия. Это действие можно описать как интроецирование гипнотических команд внутрь психики пациента.

Правда, и здесь не всё происходит гладко. Начинает осознаваться в гипнотерапии момент борьбы между гипнотизёром и пациентом. Но чаще эта борьба ускользает от рефлексии и остаётся неосознаваемой, рефлектируется как неудача магнетизера или гипнотизёра. Проблематика борьбы частично замещается исследованием гипнабельности. Полюс пациента остаётся ещё тёмным местом. Пациент воспринимается в основном как пассивный объект воздействия. Эта сторона процесса ещё ждёт своего осознания.

Инверсия психотехнического схематизма

С появлением метода И. Брейера намечается существенный поворот в организации психотехнической деятельности. Теперь гипнотическое состояние представляет собой только средство для достижения нового, исцелённого состояния сознания. Гипнотическое состояние создаёт условия для изживания ущемлённого аффекта. Таким образом, начинается действие другой психотехнической схемы — отреагирования. Терапевт вместе с произведённым им гипнотическим состоянием создаёт в значительной мере только условия для разворачивания этого процесса: психотехническое действие теперь начинает идти изнутри вовне.

Этот процесс, конечно, и ранее существовал, в том числе и у Месмера в его магнетических сеансах, но тогда он был свернут и скрыт для осознания и анализа. А в условиях использования техники Брейера разворачивается и становится ведущим психотерапевтическим процессом. Но этот процесс отреагирования, изживания, осознания (здесь пока все эти моменты синкретически слиты) становится и способом объяснения терапевтического эффекта. Натолкнувшись на новую технику и испытав её эффективность, Брейер строит и новую этиологию невроза. Так снова метод определяет психотехническую онтологию. Правда, новую психотехническую схему пока обрамляет схема погружения в гипнотическое состояние, но теперь введение в состояние гипноза как бы выносится за скобки как терапевтическая константа. Теперь для терапевта важно найти ущемлённый психический материал, указать на него пациенту и помочь в организации отреагирования.

Новая методика определяет становление новой онтологии психики. Эта терапевтическая схема даёт совершенно новый материал для объяснения патологии. Теперь анализ переходит на полюс пациента и раскрывает устройство его сознания. Отреагирование в гипнотическом состоянии ведёт к исчезновению симптомов, поэтому то, что отреагируется, и то, что, соответственно, более ущемлено, и объясняет причину болезни. Причина болезни — ущемлённые или отщепленные от сознания аффекты из прошлого пациента. Это показывает материал терапии.

Таким образом, применение методики организации изживания и, соответственно, запуск аналогичного психотехнического процесса в психике пациента порождает и модель болезни или онтологию психики. Болезнь определяется как состояние жизненности аффекта, его отщепления от сознания или как диссоциация сознания. Появляется новое представление о психике (в отличие, например, от Месмера, для которого болезнь — это неправильное распределение энергии, её недостаток в определённых местах организма, и так далее).

Обратное влияние психологической онтологии на психотехническую схему действия. По мере того как данная терапевтическая процедура воспроизводилась, появлялся всё новый и новый материал об устройстве психики при психическом заболевании. Этот материал, в свою очередь, анализировался и обобщался и снова инкорпорировался в схему организации терапии. Теперь это уже схема действия терапевта, помогающего вынести вовне в поле общего рассмотрения скрытое от сознания психическое содержание. Она удерживает характер содержаний сознания, на которые терапевту следует обращать внимание, то есть организует посредством описания этих содержаний его внимание. Она определяет характер и способ вопрошания для переведения скрытого от сознания содержания в осознаваемое, и так далее.

Таким образом, через рефлексию, систематизацию и обобщение всего нового материала не только формируется более ясное и точное знание о причинах психического заболевания, но и более рефлектированно организуется психотехническое действие, опирающееся на развитую систему объяснения. Благодаря этому психотехническая схема всё больше рационализируется, опирается на все более точный анализ причин заболевания, особенностей самого пациента. В связи с этим растёт возможность варьирования психотерапии в соответствии с особенностями и наличным состоянием пациента, и так далее.

Фрейд прошёл этим путём. Как известно, вначале он использовал внушение запрета, затем сочетал внушение с расспросами, по И. Брейеру. Затем всё большее место в его практике занимают расспросы, пока он окончательно не отказывается от гипноза.

Техника экстериоризации психики

Некоторые исследователи полагают, что Фрейд в определённый период между отказом от гипноза и началом использования метода свободных ассоциаций пользовался исключительно техникой расспроса (Л. Шерток). К этому времени у Фрейда накапливается значительный клинический материал и систематизируются знания о причинах невроза. Теперь ему понятно, что причины невроза лежат в прошлом пациента, и эти причины связаны с ранними детско-родительскими отношениями. В основном сформировалась теория сексуальной этиологии невроза. Таким образом, постепенно, на основе терапевтического материала формируется система объяснения невроза.

Естественно для современной ему психиатрии, уяснив этиологию невроза, поняв структуру причинности невротических состояний, Фрейд пытается применить это знание о причинности в терапии. Этот момент можно рассмотреть как ещё одну причину отказа Фрейда от гипноза. Гипноз дал знания, которые оказалось соблазнительным использовать самостоятельно. Фрейду хотелось превратить терапию в рациональный процесс. Гипноз он всегда считал чем-то иррациональным, мистическим, необъяснимым.

И вот Фрейд задаётся вопросом: нельзя ли по-другому подойти к отвергнутому содержанию сознания? Знаний о структуре этого содержания он накопил достаточно. Кроме того, зная практику современного ему гипноза, Фрейд постепенно понял, что содержание известно и самому пациенту. Тогда нельзя ли опереться здесь как раз на сознание пациента, так организовать коммуникацию, чтобы пациент все вспомнил? И Фрейд использует новый прием — технику прямого расспроса. А от прямого расспроса в процессе его реализации путь идёт ко всё более утончённому, опосредованному расспросу, направленному на вынесение вовне скрытого содержания. Именно таков первый случай, описанный Фрейдом после отказа от гипноза. Здесь он не пользуется ни гипнозом, ни техникой свободных ассоциаций.

В данном случае после рассказа пациентки, содержащего жалобы, у Фрейда сразу возникает гипотеза о специфике невротического страдания. Вслед за ней возникают гипотезы о причине этого невроза и о его структуре. Опираясь на эти предварительные знания, проверяя их, Фрейд задаёт пациентке вопросы. Он просит девушку рассказать, что она знает о первых проявлениях симптома, проследить историю своей жизни, предлагает ей свободно говорить обо всём так или иначе связанном с проявлением или зарождением симптома. Он просит девушку сосредоточиться на воспоминании самых первых проявлений симптома и ситуаций, с ним связанных.

Опираясь на своё предварительное понимание, Фрейд и сам активно задаёт вопросы и проверяет с их помощью свои гипотезы. Во время беседы он, однако, не забывает следить за непосредственными реакциями пациентки на его вопросы и опираться на них, задавая новые.

Эту процедуру, на наш взгляд, можно назвать процессом организации экстериоризации или просто техникой организации экстериоризации. Для организации экстериоризации необходима опора на систему объяснения, рациональную схему, отображающую причину невроза, его структуру и природу невротической реакции. Именно исходя из этой схемы можно задавать вопросы и понимать ответы. Такая схема позволяет интерпретировать и понимать ответ, через интеграцию его в объяснительную схему далее генерировать следующий вопрос и так далее. Таким образом формируется рабочий цикл терапевтической деятельности.

Итак, техника экстериоризации опирается на более или менее расчленённую онтологическую схему психики или психического состояния, что даёт возможность терапевту относительно свободно оперировать её элементами и формами, а также наполнять формы содержаниями сознания пациента. Эта онтологическая схема должна обладать свойством улавливать, вмещать в себя содержания сознания человека и интерпретировать их, а на базе этой интерпретации создавать новые формы для вопрошания и структуры вопросов, позволяя терапевту формировать определённые стратегии осуществления экстериоризации.

Таким образом, опираясь на абстрактную схему понимания и объяснения, неосознаваемое на данный момент через постановку соответствующих вопросов и интерпретацию в этой системе ответов переводится в сознание. Вопросы побуждают человека соприкоснуться с тем, что без этих вопросов не могло быть актуальным. И поскольку в процессе психотерапии является значимым авторитет врача, актуализированное содержание сознания становится значимым и для пациента, вводится в его сознание или производит новое сознание.

Экстериоризация, интерпретация и интеграция сознания

Эта система организации экстериоризации одновременно является и системой интерпретации. Интерпретация в этой системе осуществляется вначале терапевтом для себя, когда он собирает в объяснительную схему материал анализа и на этой основе, на основе такой интерпретации материала организует новый акт экстериоризации психики. Но, организуя такую экстериоризацию, терапевт одновременно и интерпретирует психику (сознание) пациента уже для него самого. И через такую интерпретацию организуется определённое направление функционирования сознания, в том числе и процесса осознавания пациента. Результатом такой деятельности является переструктурация аналитического материала и, соответственно, его новая интерпретация, сначала в неявном для пациента виде, а затем во все более явном.

Таким образом интерпретация идёт как бы извне внутрь. Сначала терапевт интерпретирует поведение и высказывания пациента, а затем эта интерпретация себя уже осуществляется самим пациентом. Другими словами, в процессе терапии происходит постепенное заимствование внешней, терапевтической позиции пациентом. В результате такого заимствования внешней аналитической позиции и сопоставления её с внутренней, непосредственной позицией самого пациента начинается действие интегративных процессов.

Поскольку же в психоанализе всегда есть общая схема интерпретации, обобщённая система объяснения, то здесь всегда присутствует содержательная направленность воспоминаний, извне организуемая направленность извлекаемых психических содержаний, что в последующем через заимствование пациентом терапевтической позиции и самоинтерпретации приводит к интеграции сознания.

Коммуникация, организующая экстериоризацию, есть процесс движения от понимания терапевтом пациента к самопониманию пациента. Это также движение от оценки другого лица, чаще спроецированной самим пациентом, к самооценке. И эта самооценка даёт энергию и силы для дальнейшего движения процесса анализа. Таким образом, заимствование чужой, извне идущей точки зрения, ведущее к новому акту оценивания себя, организует новую экстериоризацию, акт вынесения вовне нового содержания сознания. Но что такое заимствование чужой позиции? Это идентификация с ней, затем её рефлексивное членение и воспроизведение на себе, то есть деятельность изнутри этой позиции. Возьмём процесс анализа. Через воспроизводство этой деятельности происходит её интериоризация. Так из процедуры анализа становится процедура самоанализа. В этом смысле процесс экстериоризации всегда опирается на интериоризированную аналитическую позицию и деятельность изнутри неё.

Наконец, важно зафиксировать, что психотехническая схема организации экстериоризации психики, или схема систематической экстериоризации, возникла в рамках другой психотехнической схемы. Она возникла внутри практики использования гипнотехники катартического метода. Именно здесь был накоплен материал об устройстве невротической психики, который постепенно оформился в теоретическую схему невроза. И тогда на базе этой теоретической (онтологической) схемы рождается новая техника — техника организации экстериоризации психики.

Вместе с возникновением психоанализа началась история существования этой техники. Она всегда существовала в психоанализе и развивалась благодаря появлению новых знаний о психике и формированию новых онтологических схем и несмотря на появление других, более глубинных техник. Так что можно говорить об определённом пласте психотехнической работы, связанном с организацией экстериоризации.

Этому пласту психотехнической деятельности соответствует и своя онтология, область сознания, которая может быть экстериоризирована.

Дальнейшее развитие техники экстериоризации в современном психоанализе

После отказа 3. Фрейда от гипноза наметившаяся в психоанализе стратегия экстериоризации личного опыта продолжает и по сей день играть важную роль в психотерапии. Это — опирающаяся на сознание ориентация на извлечение, систематизацию и понимание воспоминаний об истории личности пациента. В современном психоанализе эта работа терапевта смещается осознанно на первый этап психотерапии.

Согласно современному психоанализу в самом начале работы необходимо исследовать обстоятельства, в которых возникло заболевание, а также обстоятельства, приведшие к обращению за помощью. Особое значение в современном психоанализе на первом этапе психотерапии уделяется сбору полной информации о всех периодах жизни пациента. Это его воспоминания о себе в различные периоды жизни и о своём окружении, то есть о людях, значимых объектах в прошлом, начиная от самых ранних воспоминаний. На этом этапе психотерапевт должен собрать подробное описание каждого из членов семьи пациента, которые являются участниками в жизненной драме пациента. Терапевт пытается также расчленить «объективные» описания этих «значимых объектов» и описание видения и отношения к ним пациента. Причём важно учесть, что само это близкое окружение пациента, сами значимые объекты меняются на протяжении жизни.

Из этой информации обычно можно реконструировать объективную структуру межличностных отношений и общения, в которые был включён пациент на длительном протяжении своей личной истории. Само по себе понимание такой объективной структуры имеет самостоятельное значение для уяснения структуры сознания пациента и может самостоятельно использоваться в психотерапии.

В психоанализе история жизни пациента используется для понимания его нынешних отношений, стилей поведения и стратегий защиты. Такая объективная информация, даже общего характера, например представление о структуре семьи пациента, является для психотерапевта наиболее важным источником реконструкции и уяснения объективных условий формирования психики пациента. Эта информация используется для определения основной структуры отношений, которая сложилась в детстве пациента. Наконец, это объективное описание основных условий формирования сознания пациента даёт также описание основных типов и характеристик конфликтов пациента, которые сложились в детстве.

Другие источники «объективной» информации — это сообщения родителей, родственников, и так далее, непосредственно окружающих или ранее наблюдавших пациента. На основании этих сообщений, идущих из различных личностных позиций, может быть сформирована более или менее объективная картина ситуаций, в которых происходило развитие пациента. Эту информацию можно назвать объективной, поскольку она исходит из различных рефлектированных и объективированных позиций и содержится в основном в рациональном слое сознания. Экстериоризация этой информации осуществляется из рефлексивной и рациональной позиции в сознании пациента или других лиц, поэтому эта информация объективирована и структурна по своему содержанию.

Два типа информации психотерапевта и их объединение в психотерапии

Вместе с тем аналитик с самого начала начинает регистрировать поведение пациента по отношению к нему, следит за тем, как пациент обращается с ним. Таким образом он стремится увидеть отображение личностной истории в непосредственном поведении пациента. Отсюда он получает информацию о будущих возможностях трансферных реакций и стратегий защиты, поскольку важно не только описать конфликтную структуру сознания в объектном языке, но и увидеть её как реально действующую в наличных интерперсональных отношениях.

Именно эти, вначале описанные конфликтные отношения ожидает увидеть в трансферных реакциях аналитик. Постепенное в ходе психоанализа оживление этих конфликтов приводит к тому, что они начинают проявляться в трансфере. Более того, психоаналитик с самого начала знает, что важные конфликтные отношения из прошлого пациента всегда обладают потенциалом для переноса.

Аналогичное значение и аналогичный потенциал имеют для аналитика недавние или повторяющиеся сновидения. Они также обозначают проявление конфликта в настоящем, указывают на формы и структуры внутренней борьбы.

Первый тип информации, экстериоризируемой пациентом и систематизируемой и анализируемой аналитиком, отображает то, что пациент в принципе знает о себе. Это большей частью интериоризированные пациентом представления о нём других людей, которые подвергаются обработке в его сознании. В том смысле, что эта информация рефлектирована, — она объективна. Другой тип информации менее рефлектирован. Это факт проявления пациента в его истинном лице. Эта информация обозначает, что пациент есть на самом деле (а не то, что он знает о себе) и через это знание может объяснить свои особенности. В процессе анализа эти два типа знания взаимно проникают друг в друга, аналитик проверяет один тип информации через другой и стремится к согласованности этих видов информации в своём представлении о пациенте. Одновременно в процессе психоанализа знание о себе начинает приближаться к структуре реальных эмоциональных отношений пациента, его действительному бытию. А само бытие сознания пациента постепенно становится осознанным.

Переход от техники экстериоризации к методу свободных ассоциаций. Техника экстериоризации, как показало развитие психоанализа, работает до определённых пределов. Фрейд довольно быстро нащупывает её границы и постепенно переходит к технике свободных ассоциаций. Это обнаружение границы прямой экстериоризации было связано с открытием и осознанием наличия в процессе психотерапии сопротивления. А вместе с сопротивлением обнаруживается бессознательный слой психики, вытесненное содержание, которое оказывается недоступным прямому процессу экстериоризации.

А поскольку процесс вытеснения непосредственно связан с организацией рационального контроля над психическими состояниями в прошлом (хотя в настоящем этот процесс чаще не осознается), то задача осознания вынесения вовне вытесненного начинает решаться в методе свободных ассоциаций уменьшением рационального контроля над проявлениями собственной психики, то есть пациенту предлагают опираться не на сознательное, рационально контролируемое понимание себя, а на бессознательное, на достижение спонтанности психической активности через снятие рационального контроля над всей психической активностью. Поскольку в катартическом методе обнаружилось, что после снятия рационального контроля психика начинает функционировать по-другому, становятся доступны те психические содержания, которые скрыты при обычном функционировании сознания.

В этом смысле процесс продуцирования свободных ассоциаций противоположен процессу экстериоризации. Если экстериоризация опирается на сознание и сознательный контроль, то свободное течение ассоциаций предполагает принципиальный отказ от этого контроля. Цель терапии, опирающейся на метод свободных ассоциаций, состоит как раз в полном отказе от вмешательства контроля. Это движение к максимальной спонтанности психики, максимально свободному течению психических процессов. Это шаг от использования рационального сознания в сторону трансовых, неосознаваемых состояний. Таким образом, с одной стороны, это шаг назад к гипнотехнике, к эпохе гипнотизма, но с другой — и шаг вперёд, поскольку этот ход опирается на апробирование возможностей и границ техники экстериоризации.

И с точки зрения организации терапевтом извне течения свободных ассоциаций здесь есть принципиальное отличие от организации экстериоризации сознания. Прежде всего в технике организации свободных ассоциаций аналитик настаивает на безоценочном и бесконтрольном отношении пациента к своим ассоциациям. Пациенту даётся инструкция — говорить всё, что приходит в голову, то есть ничего сознательно не делать, а только говорить о том, что спонтанно происходит в сознании. Это инструкция недеяния, неориентации на оценку и контроль другого человека, на направленность внутрь себя, на достижение максимальной спонтанности.

Теперь задача терапевта состоит в молчаливом слежении и понимании движения свободных ассоциаций и в помощи пациенту в том, чтобы этот процесс движения свободных ассоциаций становился всё более свободным. Эта помощь начинается тогда, когда терапевт обнаруживает работу сопротивления. И тогда начинается терапевтическая работа по интерпретации и экстериоризации, вынесению в сознание сопротивления, а также соответствующая оценка сопротивления терапевтом. Интерпретация осуществляется прежде всего для раскрытия сопротивления, то есть периодически, когда такое сопротивление обнаруживается. Следовательно, в местах, где осуществляется интерпретация, включается процесс экстериоризации содержаний сопротивления. В классическом психоанализе внимание пациента направляется прежде всего на наличие сопротивления и осознание его.

В последующем развитии психоанализа (А. Фрейд), а также в последующей психотехнике (особенно у Ф. Перлза) внимание пациента направляется также и на осознание содержания сопротивления, на раскрытие его структуры. Но в классическом психоанализе раскрытие и осознание сопротивления — это прежде всего средство для достижения большей спонтанности. Осознание сопротивления необходимо прежде всего для того, чтобы пациент получил возможность рационально оперировать обнаруженным сопротивлением и на этой основе от него отказаться.

Снятие техники экстериоризации в методе свободных ассоциаций. Как мы видим, техника организации экстериоризации удерживается, диалектически снимается и в технике организации свободных ассоциаций. Этот процесс осуществляется также и следующим образом. В технике организации свободных ассоциаций тоже есть схема объяснения психических содержаний, ведь, согласно Фрейду, каждая мысль имеет свою непосредственную причину, она не свободна. А процесс движения свободных ассоциаций и есть раскрытие этой причинной цепи, все более детальная её развёртка. Всякая мысль, согласно Фрейду, подобно симптому есть результат борьбы и компромисса определённых базовых психических сил. А поскольку содержание этих сил теперь известно или существует онтологическая схема этих сил, описывающая их природу и характер функционирования, то всегда в принципе возможно реконструировать структуру мысли, разложить её на эти силы. Таким образом онтологическая схема психики позволяет следить за ходом ассоциаций и понимать их структуру и направленность.

В таком организованном слежении за ходом ассоциаций техника организации экстериоризации как бы свернулась, из активного процесса превратилась в пассивно-прослеживающий процесс наблюдения и понимания. В этом также состоит удержание предыдущей техники, движение вперёд, её развитие.

Но техника меняется, и это приводит к смене психологической онтологии. А поскольку теперь акцент в терапевтической деятельности ставится не на деятельности, а на состоянии, его описании и контроле над этим состоянием со стороны терапевта, на анализе спонтанного материала сознания и интенции на достижение состояния максимальной спонтанности, психика начинает видеться по-иному. На первый план выходит динамический момент психической структуры. Формируется модель психики как стратифицированного образования, где различные уровни психической активности разделены кругами сопротивлений.

Интересно и символично, что фрейдовская модель психики явно напоминает круги ада Данте. В частности, в этом можно увидеть преемственность онтологии души в различных культурах, которые реализуют один тип символической структуры.

Теперь важно более подробно рассмотреть, какая онтология стоит за этой техникой или какую онтологию психики продуцирует метод свободных ассоциаций. Причём эта онтология не обязательно должна совпадать с той, которая описывается самим Фрейдом. Поставим перед собой двойную задачу. Во-первых, попытаемся реконструировать, опираясь в основном на тексты, что же делает Фрейд, занимаясь психоанализом. И во-вторых, опираясь на первый ответ, постараемся понять тот предмет, с которым Фрейд работает.

Возвращение к психотехнике припоминания. От диалога к ответственности. Рождение новой психотехнической культуры

В Новое время всё больше и больше обнажается раскол между внутренней и внешней жизнью личности европейского человека. В средневековой психотехнической традиции существовали устойчивые каналы связи между внутренней и внешней социальной жизнью. Одним из наиболее важных каналов такого рода была психотехническая культура исповеди. С наступлением эпохи протестантизма эта связь разрушается и внутренняя жизнь постепенно обособляется от внешней. Во времена Фрейда это отделение происходит окончательно.

Человек к этому времени превращается в объект среди прочих объектов, его внутренняя жизнь всё больше и больше изолируется и теряет форму для социального и культурного выражения и изживания. Власть над внутренними неурядицами человека переходит от священника к врачу, который теперь рассматривает их с точки зрения новой, научной картины мира. Душевная болезнь все более рассматривается как телесная, и лечить начинают тело. В соответствии с этой идеологией формируется объектная и авторитарная установка по отношению к психическому больному и соответствующие методы лечения (медикаментозные, шоковые, соблюдение диеты, «моральное лечение», и так далее). Больной превращен сплошь в объект врачебного воздействия. К таким же методам относится и гипноз, в том виде, как он использовался Фрейдом.

Но с использованием катартического метода ситуация начинает меняться. Этот метод предполагает, что пациент сам должен что-то вспомнить, ему можно только помочь посредством гипноза, создать благоприятные условия для воспоминания, но вспомнить он должен сам. Отказавшись от гипноза, Фрейд продолжает дальше двигаться по этой линии. Он настаивает, убеждает пациента нечто вспомнить, обратиться к своему опыту, вспомнить себя в прошлом. Впоследствии Фрейд начинает больше использовать опосредованные способы организации припоминания (искусное задавание вопросов, использование сложившейся системы знаний о природе невроза). Он обращается теперь к свободному рассказу пациента как средству организации припоминания, употребляя различные напоминания, подсказки, зацепки, когда же встречается с сопротивлением, то отвлекает внимание пациента, переключает его на другие ассоциации и прочее. Иными словами, Фрейд активно начинает использовать и разрабатывать искусственные приёмы и средства для организации припоминания. Переход к технике организации свободных ассоциаций в этом смысле является продолжением этой линии организации припоминания. Теперь техника припоминания как бы переходит внутрь сознания пациента, становится имманентной.

Постепенное движение перехода от авторитарного воздействия на больного как на объект, от гипнотических приказов и интроекций к задаче организации припоминания символизирует важные изменения в культурных ценностях, символизирует поворот в европейской психологической культуре. Происходит переход от психотехники запоминания, от тенденции культивирования мышления к осознанию ценности и культивированию психотехники припоминания (от которой психотехники запоминания и мышления и произошли). Таким образом, это не только поворот, но и возвращение к некоторому началу.

Ассоциативная теория используется в психоанализе как важное представление об устройстве психики. С точки зрения этой теории все элементы психики необходимым образом связаны друг с другом. Поэтому считается, что для того чтобы что-то припомнить, необходимо свободно двигаться по цепям ассоциаций, точнее следовать за ними, и они приведут к нужным воспоминаниям.

Для облегчения этого процесса, реагируя на препятствия, которые ставит течению свободных ассоциаций наше рациональное мышление, Фрейд задаёт определённые правила вхождения в это состояние, и таким образом дополнительно организует состояние свободного ассоциирования. Со стороны аналитика этот организованный поток ассоциаций нужно уметь прослеживать и понимать, видеть одновременно многие нити и прочее. Такой деятельности аналитика соответствует учение Фрейда о «плавающем внимании», внимании, ориентированном на поток ассоциаций, поток осознания. Учение о «плавающем внимании» это одновременно и неявная институционализация необходимости само-осознания, самостоятельного сознавания, а также того факта, что для того чтобы произошло изменение, пациент должен осознать свой внутренний конфликт (травму, и так далее) сам.

Пациент даёт свободу ассоциациям, свободно, то есть отстранённо, следит за этим процессом, позволяя процессу просто происходить. И в идеальном случае, когда пациент никак не препятствует течению ассоциаций, они действительно свободны, чего не скажешь о самом пациенте. Свобода является только его возможным состоянием в будущем. Можно сказать, что сам пациент отрицательно свободен, он просто следует правилам, заданным ему терапевтом, и в этом смысле он не свободно, а как бы вынужденно выражает себя. Но одновременно пациент всё же отстранён от себя и свободно наблюдает в себе что-то при помощи того же отстранённого «плавающего внимания», что и аналитик.

В этом смысле пациент как бы расчленяется, сам представляет себя и для терапевта, и для себя самого. Это, по словам А. Лоренцера, «институционализация методического фундамента самопредставления пациента» (Археология психоанализа: Интимность и социальные страдания. — М., 1996. С. 173). В таких условиях существовавшая ранее самоуверенность врача резко снижается, часть ответственности за результат терапии передаётся пациенту. Так появляется разделённая ответственность, кооперация усилий. Отсюда начинается движение к росту ответственности пациента в последующем.

В технике анализа свободных ассоциаций изначально явно содержалась идея связности психических элементов и, соответственно, идея целостности психики. Задача психоанализа и состоит в коррекции этой целостности, в её интеграции, в осознании и принятии вытесненной части психики. Эту идею стали затем особо подчёркивать А. Адлер, К. Роджерс и другие, но она в психоанализе присутствовала изначально. В психоанализе пациент как раз и ставится в диалогическое отношение к своей целостной личности. Пациент, поставленный в ситуацию необходимости свободного самовыражения, скоро приходит к диалогу с самим собой. Диалог с аналитиком ведёт к диалогу с собой. И психоанализ развивается в том направлении, что происходит переход от вопросов аналитика и ответов ему пациента к ответственности пациента в том смысле, что ответственность формируется как культурная ценность.

В это же время, а может быть, и раньше Фрейд обращается к систематическому анализу самого себя, тем самым сходя на время с «терапевтического пьедестала всемогущества» перед лицом пациента. (Хотя внутри себя психотерапевт редко и раньше находил это чувство. И его демонстрация или его компульсивное нагнетание являются истерическими симптомами. В этом смысле гипноз и истерия — явления аналогичные, симптомы одного культурологического ряда.) Психотерапевт становится пациентом самому себе, сталкивается со своим сознанием и его сопротивлением. С анализом самого себя Фрейд до конца начинает сознавать все его трудности, трудности осознания и отстранённого наблюдения. В самоанализе снимается различие между врачом и пациентом, барьер между ними начинает уходить в прошлое. С этих пор пациент и аналитик всё больше превращаются в функциональные определения.

Одновременно Фрейд, встречаясь со своими пациентами, снова и снова встречается с собой. По мере всех этих встреч психоанализ начинает расширять европейское сознание, и тогда приходит понимание, что кроме собственной личности больше ничего устойчивого не осталось. В процессе такого диалога с собой, вопросов и ответов самому себе психоанализ приводит к осознанию факта и культивированию ценности ответа за себя, ответственности личности за себя и перед собой. Поскольку, как оказалось, больше никто за неё не отвечает. Так человек приходит к самому себе. Внешние опоры разрушены, и он вынужден учиться опираться на самого себя.

Вместе с осознанием ответственности изменяется и характер психотерапии. Теперь аналитик говорит, что он заранее ничего не знает, он ничего окончательно не обещает, что многое зависит от самого пациента, от его желания избавиться от болезни, от его личной решительности и прочего. Вместе с осознанием ответственности личности за своё сознание и свою жизнь развиваются ценности самоанализа, самоосознания и самотерапии. Самотерапия скоро становится массовым явлением.

Если сравнить психоанализ со средневековой психотехнической культурой, то обнаруживается значительное различие. Например, христианская исповедь была глубоко укоренена в средневековой культуре, она являлась элементом образа жизни, привычкой. Культура исповеди соответствовала культуре напоминания и осознания христианских заповедей, что давало возможность чётко сознавать их нарушения. За исповедью следовали покаяние, прощение грехов и причащение к чему-то большему, чем отдельный индивид.

Фрейду же нечего дать взамен на откровение пациента. Фрейд может апеллировать только к разуму, он предлагает превратить бессознательное в сознание, ослабив таким образом его силу, он может предложить только максимальное сознание. Фрейд вынуждает, толкает своих пациентов к свободе, инициирует движение к себе, к самоосознанию. Аналогичной деятельностью занимается в это же время и соотечественник Фрейда Э. Гуссерль. Его эпохе является специфическим эквивалентом (пусть отдалённым) христианского запрета, но теперь этот запрет делается самому себе, с целью самоосознания (а не потому, что Бог не видит). И такая направленность сознания скоро становится массовой. Психотерапия начинает развиваться очень быстрыми темпами и укореняется в социальные структуры. Из психотерапии выделяется самопсихотерапия и психотехника развития личности (а не просто лечения). На этом пути и идёт рождение новой европейской психотехнической культуры.

Человек, оставшись без Бога, встречается уже только с собой и в безмолвии умершего Бога находит новое самосознание, рождённое в диалоге с самим собой.

От техники отреагирования к технике анализа переноса. Реактивность и активность. От реакции к акции. Как уже говорилось, техника отреагирования появилась в ситуации использования гипноза; отреагирование было осмыслено в условиях погружения пациента в состояние транса и достижения в этом состоянии определённого уровня регрессии. Отреагирование соответствующим образом понималось и осмысливалось как освобождение когда-то ущемлённой реакции.

Соответственно патология понималась как задержка когда-то запущенной реакции на определённый стимул или как задержка, ущемление появившегося когда-то и в определённых условиях, возникшего по отношению к кому-то аффекта. Восстановить через регрессию эту ситуацию, ослабить силы, которые продолжают и теперь подавлять когда-то запущенный аффект, через использование гипнотического состояния — вот собственно цели и условия, на достижение которых направлена техника отреагирования. Эта процедура осознается Фрейдом так же, как выбрасывание вовне или хирургическое извлечение инородного тела («вытесненного», «комплекса») из целостности психики, соответственно, как процедура очищения (и интеграции сознания), а с энергетической точки зрения — как процедура освобождения от чего-то инородного сознанию и от затрат энергии, направленной на осуществление вытеснения. И в этом смысле возможен энергетический рост сознания, его энергетическая интеграция, переадресующая большую часть энергии, ранее обращённой внутрь себя, направленной на задержку реализации аффекта, в энергию, направленную вовне.

После отказа Фрейда от гипноза эта техника естественно уже не работает и оказывается ненужной, а понятие отреагирования отходит на задний план и частично замещается другими понятиями, ориентированными на другую технику — технику постепенного осознания всего процесса вытеснения и формирования вторичных замещений в том смысле, что целью новой техники становится достижение осознания процесса и причины патологии сознания. Но и в новой технике феномен отреагирования снова выходит наружу, начинает осознаваться и рефлектироваться. Правда, сначала не как продуктивное условие психотерапии, а как симптом, как знак патологии, символизации вытеснения. Другая терапевтическая ситуация порождает и другие понятия.

Таково, например, понятие ошибочного действия. Оно также реактивно, аналогично отреагированию связано с ущемленным аффектом и обозначает прорыв подавляемого аффекта. Но этот прорыв имеет теперь только симптоматическое и диагностическое значение, но никак не терапевтическое, как было ранее. Близким по отношению к феномену отреагирования становится и феномен переноса. Оба феномена обозначают, во-первых, реакцию, во-вторых, реакцию на что-то и, в-третьих, реакцию на нечто, действовавшее в прошлом. Поэтому и сам Фрейд, и его современники склоняются иногда даже к отождествлению этих понятий и феноменов.

Только теперь отреагирование не противопоставляется состоянию ущемлённого аффекта и не выглядит терапевтически позитивным феноменом. Теперь отреагирование становится противоположным воспоминанию. Вместо воспоминания пациент отреагирует свои чувства, то есть не вспоминает, а реагирует, скажем, переносит появившиеся чувства на терапевта. Отреагирование играет в таком случае роль негативную, мешая воспоминанию, более того, оно даже направлено в сторону оттеснения некоторых воспоминаний. Так, согласно Фрейду, пациент может не вспоминать, а разыгрывать саму память, не вспоминать, а действовать в связи с этими воспоминаниями. В этом случае человек повторяет прошлую ситуацию, не зная того, что он её повторяет.

В этом смысле отреагирование тождественно переносу. И одно и другое есть повторение прошлого. В психотерапии, направленной на осознание, в психотерапии, работающей с состоянием сознания, близким к обычному, отреагирование чаще всего имеет характер защитной реакции и указывает на наличие сопротивления осознанию. И чем сильнее это сопротивление, тем сильнее отреагирование может замещать воспоминание. В этом случае речь идёт уже не о существенном терапевтическом эффекте, а о некотором частичном, но никогда не завершённом отыгрывании прошлого в настоящем, о склонности подменять прошлое настоящим, об особой форме памяти, когда старые воспоминания вынуждены проигрываться вновь и вновь, чтобы достигнуть хотя бы частичного успокоения. В этом отношении понятие отреагирования тождественно как понятию переноса, так и в более широком смысле понятию проецирования своего прошлого. Проецирование осуществляется как реакция защиты от внутреннего дискомфорта. Таков путь развития психоаналитической техники и соответствующих понятий, призванных для рефлексии работы психотерапевта.

На зрелой стадии развития психоанализа Фрейд вместе с задачей переведения бессознательного в сознание ставит также и задачу перевода реактивности в активность. Теперь задача формулируется как перевод реакции в осознанную акцию, произвольное действие.

Так что реактивность во многом тождественна бессознательности. И наша психика состоит из реактивной части и части активной, произвольной. В этом смысле возможны два способа поведения. А задача психотерапии, по Фрейду, состоит в переведении реактивной части психики в произвольную или в овладении своей реактивностью. И это овладение, как считает Фрейд, возможно только через осознание.

От осознания отреагирования и техники анализа переноса к пониманию структуры сознания. Возрождение техники отреагирования

Итак, теперь понятие отреагирования постепенно начинает совпадать с понятием переноса. Правда, отреагирование может происходить не только внутри терапевтической ситуации, но и вне её, что может стать даже своеобразным стилем жизни человека. Но то же самое можно сказать и о переносе.

Единственным отличием переноса от отреагирования является то, что феномен переноса — это не просто происходящий естественно процесс, но также и технический приём, феномен, специально культивируемый в психоаналитической терапевтической ситуации, постепенно взращиваемый в психотерапии, ориентированной на анализ переноса. Таким образом, в психоанализе перенос есть то, что нужно осознать, то, что, развёртываясь, даёт материал для осознания и изменения. В терапевтической ситуации перенос не может быть полностью отреагирован, поскольку станет невозможным осознание заключённого в нём материала, его анализ. Но это различие всецело определено использованием аналитической техники, ориентированной на создание и анализ переноса.

Можно сказать, что в процессе развития психоанализа появляется такой тип отреагирования, который направляется на терапевта, благодаря особому устройству ситуации психоаналитического лечения отреагирование концентрируется вокруг фигуры психотерапевта, чтобы превратить реагирование в осознание. Вместе с этим более глубоко осознается и природа отреагирования. Так, осознается, что в ситуации отреагирования пациент направляет свою реакцию на определённую личность из своего прошлого, что всякая реакция имеет трансактную, диалогическую структуру, которая как раз и развёртывается при анализе переноса.

Отказавшись от гипноза и постепенно перейдя к технике анализа переноса, психоанализ одновременно сохраняет преемственность в технике и благодаря новой возникшей ситуации приобретает для себя нечто новое. Новая терапевтическая ситуация характеризуется в большей степени диалогическим характером: пациент теперь уже значительно менее объект воздействия для терапевта, чем это было ранее. Для психотерапевта более последовательно развернут процесс осознания и препятствия, встречающиеся на этом пути. Поэтому появляется возможность тонкой рефлексии психотерапевтического процесса и структуры реактивного поведения в нём.

Всё более апподиктически сознается, подробно рефлектируется диалогический характер отреагирования. Осознается тот факт, что всякое отреагирование кому-то было первоначально предназначено, что оно имеет форму межличностного взаимодействия, что это не простое повторение прошлого, а вариация на тему прошлых взаимодействий. Отчётливым становится понимание того, что терапевт имеет дело не просто с ущемленным аффектом, а с определённого типа силой, запрещающей этот аффект, её анализ раскрывает реальное лицо из детства пациента, первоначально (да и в последующем для сознания пациента) являющегося носителем этой силы.

Повторение прошлого в настоящем, хотя сам факт этого повторения не сознается, является своего рода проецированием структуры сознания вовне и обнаруживает его устройство. Психотерапевт может воочию наблюдать, как персонажи из личной истории пациента сохраняются в его сознании и продолжают жить в настоящем, как пациент ведёт нескончаемый диалог с ними и пытается завершить незавершённую когда-то ситуацию.

Так, отказываясь от старой техники, психоанализ нечто приобретает. Приобретает понимание. Таково движение самосознания: через отказ к пониманию. Отказавшись от техники отреагирования, психоанализ начинает анализировать его природу и открывает диалогическую структуру реакции. После этого осознания отреагирование возвращается в психотерапию в уже более структурированном виде. Оно возвращается, например, в гештальтерапии в виде диалогически ориентированных техник.

Прорыв свободных ассоциаций вовне. Ассоциация с терапевтом. Развертка сознания в интерперсональные отношения

Технику анализа переноса можно рассмотреть так же как продолжение и развитие техники организации свободных ассоциаций. Здесь свободные ассоциации как бы прорываются вовне, в межличностные отношения с терапевтом. Таким образом содержание психики обнаруживает свою истинную природу, своё подлинное содержание — диалог. Можно сказать, что в технике анализа переноса свободная ассоциация обнаруживает свою первопричину, а термин ассоциация — своё исходное значение — социальную связь, психосоциальное объединение.

В ситуации психотерапии, в результате организации ситуации продуцирования свободных ассоциаций, при потере связи с реальностью и отключении обратной связи, сознание обнаруживает постепенно свою структуру целиком. Нехарактерная для реальности пассивность аналитика, его молчание и отказ отвечать на переносные чувства, интерпретация сопротивлений и самого переноса ведут ко всё большему отходу от привычной реальности и углублению в себя. Кстати говоря, процесс развития переноса очень напоминает феноменологическую редукцию Э. Гуссерля, методическую процедуру феноменологии, в которой тоже присутствует отказ от реальности, правда, на уровне значительно более рациональном и менее глубоком. В психоанализе процедура отказа от реальности также строго методически оформлена, но она значительно сложнее и глубже.

В трансферном неврозе развитие переноса осуществляется постепенно, так что его можно наблюдать как процесс. Переносные чувства и отношения начинают варьировать в широком диапазоне со стороны их объектов. Вместе с этим переносные чувства углубляются, становятся всё более концентрированными, обнаруживающими структуру человеческого опыта пациента. В процессе такого углубления переноса акцент все более переходит с содержания мышления и чувств на сами мысли, их направленность (интенцию), на содержание намерений самих чувств, так что за переживаниями обнаруживаются намерения и влечения. Таким образом постепенно происходит перемещение полюса сознания к полюсу самосознания этого сознания. И это не какая-нибудь теория или умозаключение, аналитик наблюдает этот процесс с самого начала и до конца, это напоминает скорее эксперимент по развёртыванию сознания. Данный процесс в принципе можно описать вполне объективно, и если это сделано не было, то по сугубо внешним причинам.

Если продолжить аналогию с Гуссерлем, то этот процесс напоминает эйдетическую (и некоторые другие её виды) редукцию. Но в психоанализе варьирование сознания, развёртка и обнаружение его сущности (то есть самосознания) происходит более естественно, на более глубоком уровне, с другим человеком и с наблюдателем этого процесса (психоаналитиком), и в этом отношении вполне экспериментально. В этом смысле если называют феноменологию наукой, то психоанализ (по крайней мере в его идее) заслуживает этого названия и подавно.

Можно привести ещё одну аналогию, с первого взгляда необычную, с П. Я. Гальпериным. Правда, эта аналогия несколько более отдалённая, чем с Э. Гуссерлем. П. Я. Гальперин не занимается впрямую сознанием, рефлексией, он занимается формированием умственных действий, в основе которых лежат намерения. Исследуя природу чистой мысли, П. Я. Гальперин также частично исследует самосознание, правда, противоположным Фрейду образом и в другой области (педагогике). Но здесь тоже фигурируют термины развёртывания, свёртывания, эксперимент и прочие. Можно несколько условно утверждать, что если 3. Фрейд занимается экстериоризацией сознания (и самосознания) вовне, то П. Я. Гальперин — интериоризацией развёрнутого, заданного вовне сознания и, таким образом, исследованием его закономерностей. Но закономерности, получаемые П. Я. Гальпериным и З. Фрейдом, во многом схожи/и взаимодополняемы. Впрочем, скоро педагогика и психотерапия будут встречаться на общей территории психотехники развития личности. В этой области идеи З. Фрейда и П. Я. Гальперина образуют новый психотехнический синтез.

Существование приведённых аналогий говорит о том, что феномен психоанализа — это некоторое фундаментальное культурное явление, которое нельзя ограничить фигурой З. Фрейда. Как мы видели, развитие психоаналитических техник происходит по некоторым объективным (независимым в целом от личности З. Фрейда) законам. Оно отражает некоторые фундаментальные социальные и культурные потребности. Общеизвестно, что психоанализ существеннейшим образом повлиял на европейскую культуру, в том числе и на философию. Например, несомненно, что отход М. Хайдеггера от гуссерлевской феноменологии и развитие его позднейшей философии инициированы психоанализом, хотя философы обычно стыдливо замалчивают это влияние. Психоанализ открывает новый пласт опыта, и сегодня невозможна никакая философия без учёта и анализа этого опыта. К сожалению, философы мало понимают психоанализ и сегодня, что свидетельствует о глубоком кризисе академической философии. Рождение новой философии или чего-то её замещающего происходит, вероятно, вокруг анализа опыта психотерапии и психотехники развития.

Но возвратимся снова к психоанализу. Психоанализ не останавливается, как Э. Гуссерль, на раскрытии интенций сознания, но ищет за чувствами, намерениями лиц из истории пациента (или лиц из феноменологии сознания пациента), которым эти чувства и мысли были адресованы. Таким образом обнаруживается в акции трансакция, в намерении — свернутый диалог. Феноменология сознания превращается в социологию и психосоциодинамику сознания. На основе техники анализа переноса структура психики начинает ярко осознаваться как структура свернутых социальных отношений. Достигается понимание того факта, что наша психика в значительной мере реактивна. Но эта реактивность — диалогическая, в основе всякой социальной реакции присутствует имплицитный образ другого, ответом которому эта реакция и является. Этот факт символизирует более широкие изменения в европейской культуре, когда происходит осознание мышления как диалога и переход к диалогическому мышлению.

Техника анализа переноса открывает и содержание трансактных отношений. Это инфантильные отношения, отношения ребёнка и окружающих его взрослых. Происходит понимание того факта, что психика, сознание индивида формируется социологией его семьи. Это утверждение верно в полном смысле слова, поскольку именно в семье образуется базовая структура сознания. Она формируется на основе некоторого исходного детского опыта, организованного семейными отношениями. Этот исходный, базовый опыт становится затем основой для последующего опыта.

С развитием психоанализа обнаруживается, что перенос является не только терапевтическим феноменом, но и внутренней психотехникой развития личности. Посредством этой психотехники старый опыт переносится на новый, и происходит ассимиляция нового опыта в схемах старого. В этом смысле перенос — психотехника подведения других людей под инфантильную схему образа другого и отношений с людьми. Психотехника переноса — это и техника овладения собой, техника сохранения своего самосознания в рамках старых инфантильных схем самоосознания.

Иллюзорное сознание. Прорыв к реальности и ответственности за свою жизнь. Смысл психотерапии

Если задуматься над открытиями психоанализа, то наше сознание окажется перед феноменальным и шокирующим фактом: мы живём в иллюзорном мире. Наш индивидуальный мир, наши привычки и пристрастия, по видимости объективно обоснованные, — это наша инфантильная иллюзия, майя. И мы живём в этом иллюзорном мире, в этой скорлупе, которой сами себя окружили, или, по-другому, которой окружила нас наша культура. Мы — люди в футлярах нашего воображения, а их разрушение вызывает смертельный страх. И в такой скорлупе человек проживает всю жизнь. Такие выводы следуют из психоанализа.

Ведь что такое перенос? Это перенос образа другого в нашем сознании на реальных людей. Следовательно, разговаривая с другими людьми, мы в действительности ведем диалог с самим собой, с образами нашего сознания, наивно считая, что мы присутствуем в реальности и разговариваем с другим человеком. В действительности же мы всю жизнь ведем старые инфантильные диалоги, отреагируем старые инфантильные ситуации, разговаривая с другими, ведем беседы с собой. Аналогичное положение дел можно констатировать и по отношению к европейской культуре в целом. Это описание очень уж напоминает восточное учение об иллюзорности мира, о майе. И это не случайно, за всем этим кроются более глубокие культурные процессы в самой европейской культуре. Ведь это не только теория психоанализа, а выводы из широкой области практики, которая опирается на наиболее важные социальные и культурные потребности. Эти факты имеют массовый характер и становятся достоянием массового сознания.

Что же делает психоанализ с этой точки зрения? Или ещё шире — в чём смысл психотерапии? В разрушении иллюзий и прорыве к реальности и внутри, и вовне человеческого сознания. Смысл психотерапии — в продвижении к реальности, в расширении сознания, в переходе от ситуации, когда пациент видит только себя, к возможности видеть другого, мир. Тогда психотерапия — это что-то большее, чем обычное лечение, значительно более фундаментальный культурный процесс.

Иллюзорное сознание проецирует вовне ответственность за свою жизнь, вместо того чтобы самому отвечать за свои поступки. В этом психотехническом смысле следует понимать критику З. Фрейдом религии, которую он интерпретировал по образу отношений ребёнка с матерью и отцом. Человек, согласно 3. Фрейду, ждёт помощи от Бога точно так же, как ждёт её от отца, верующий человек похож на ребёнка, он передаёт ответственность за свою жизнь в руки Бога, ищет опору вовне себя. А её необходимо искать и можно в действительности найти, как полагает Фрейд, только внутри себя, взращивая человека (или сверхчеловека, как говорил Ф. Ницше, или даже Бога, как говорили мистики) в себе. Вот в этом и состоит смысл психотерапии и развития личности, согласно психоанализу. Ответственность имплицирует реальность и обратно. Человек, ответственно относящийся к своей жизни, встречает на своём пути реальность, а встретив её, он ещё ответственнее относится к себе. Чем больше нам открывается реальность, тем больше мы возвращаемся к себе.

Перенос и работа со структурой сознания

Поздний психоанализ делает ещё одно важное открытие, уже с точки зрения терапевтического метода. Говоря о трансферентном неврозе (вторичном неврозе) и его терапии, Фрейд делает вывод, что теперь не нужно доискиваться до исходных, реальных содержаний психопатологии. Этот невроз обнаруживает структуру бессознательного в интерперсональных отношениях пациента и терапевта. Таким образом в терапии происходит переход к структурной точке зрения. Прошлое в его рафинированном, структурном виде в этом неврозе постепенно развёртывается и проявляется как целостная структура «здесь и теперь», в межличностных отношениях пациента и аналитика, проявляется как реальные отношения между людьми. Другими словами, структура сознания пациента, сущность его личности переносится теперь в межличностные отношения в чистом виде, или же человек в своих отношениях с аналитиком проявляет себя в своей основе, целиком.

Терапевту остаётся только дождаться особенно рафинированного проявления этой структуры и сказать об этом пациенту. Вот что говорит об этом сам Фрейд: «Вместо настоящей болезни пациента выступает искусственно созданная болезнь перенесения, а вместо разнообразных нереальных объектов либидо выступает опять — таки фантастический объект личности врача … Но новая борьба вокруг этого объекта с помощью врачебного внушения поднимается на высшую психическую ступень» (Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. — М., 1989. С. 291). Суть этой борьбы состоит в том, что она протекает теперь как «нормальный душевный конфликт» (Там же). Внутренняя борьба благодаря перенесению становится внешней и вполне осязаемой борьбой, которую теперь можно осознать и по-новому разрешить.

Благодаря тому что «удаётся избежать нового вытеснения, отчуждённость между Я и либидо прекращается и восстанавливается душевное единство личности» (Там же). И когда либидо снова отделяется от временного объекта — личности врача, оно теперь не может «вернуться к своим прежним объектам и остаётся в распоряжении Я» (Там же).

Здесь обнаруживается ещё один аспект психотерапии и сознания — энергетический. Фрейд открывает, что рациональное осознание, простая рефлексия в терапевтическом отношении малопродуктивны. В основе психопатологии лежат аффективные привязанности. В результате развития переноса эти привязанности должны трансформироваться в аффективное отношение к терапевту. Только на основе такой (в основном положительной) привязанности к терапевту возможно изменение личности пациента. Развёртываясь вовне, в отношение к терапевту, концентрируясь на нём, мощные подсознательные силы личности становятся управляемыми. Таким образом, собирание аффектов в новый объект, концентрированное выражение психической энергии вовне и «вкладывание» её в личность психотерапевта является условием терапевтического эффекта. Только в результате подобной концентрации терапевт может возвратить освободившуюся энергию самому пациенту. Только так пациент может овладеть своей подсознательной энергией, и только тогда в его распоряжении появляется свободная энергия.

Ситуация появления переноса интерпретируется Фрейдом как некоторое перераспределение психической энергии (либидо) в сознании пациента. Всё либидо в переносе, как полагает Фрейд, концентрируется на отношении к врачу. И тогда симптом лишается либидо и, соответственно, исчезает или уменьшается. «Мы улавливаем все либидо, ушедшее из-под власти Я, отвлекая его часть на себя, благодаря перенесению» (Там же). Это составляет первую фазу терапевтической работы, в процессе которой всё либидо оттесняется от симптомов в перенесение и там концентрируется.

Вторая фаза психотерапии состоит в том, что «ведётся борьба вокруг этого нового объекта» и либидо от него «освобождается». На этом этапе важно устранить и не допустить более вытеснение, чтобы либидо опять не ускользнуло в бессознательное от Я. И это становится возможным опять-таки благодаря наличию перенесения, на базе которого становится возможным воздействие «врачебного внушения» (Там же).

Здесь психотерапия описывается Фрейдом как работа с энергией и организация перераспределения энергии, её переобъективация и работа по овладению пациентом собственной энергией. Но сначала эта энергия должна быть спроецирована на терапевта, и только после этого терапевт должен возвратить её личности пациента. Таким образом, мы обнаруживаем здесь особенно важный для позднего Фрейда психоэнергетический аспект психотерапии и сознания. Впоследствии эти идеи получают разнообразное развитие.

Психотехнические циклы. От техники анализа переноса к новому открытию гипноза. Техника использования контрпереноса и новые горизонты психотерапии и психологии развития

На поздних этапах развития психоанализа Фрейд постоянно подчёркивал, что перенесение является необходимым условием терапии, истинным носителем терапевтического влияния. Поскольку перенос связан с регрессией, можно сказать: для того чтобы стали возможны изменения в сознании, пациент в ситуации психотерапии должен стать ребёнком со всеми его внешними привязанностями. В переносе, считает Фрейд, раскрывается природа гипнотического отношения. Он полагает, что, только опираясь на развитие переноса, врач может использовать внушение и только благодаря этой возможности достигаются изменения в личности пациента.

Здесь обнаруживаются интересные циклы в развитии психотерапевтического знания. С гипноза психоанализ начался, затем отказался от него и, наконец, снова приходит к необходимости гипноза. Правда, гипноз здесь уже более понятен и структурно развернут в процессе развития психотерапевтических техник. Психотерапевтическая техника и сознание, с которым она работает, существенным образом связаны друг с другом. Развитие психотерапевтических техник поэтому имеет свои объективные закономерности, и вместе с этим развитием развёртывается и структура сознания. Психотерапевтическая психотехника развивается циклически, так же как и сознание.

Один из законов сознания говорит о том, что мы осознаем прежде всего те факты, которые препятствуют нашей деятельности. Так случилось с переносом. Аналогичное произошло и с контрпереносом. Контрперенос осознается Фрейдом очень рано в качестве препятствия для проведения терапии. Контрперенос, согласно Фрейду, создаёт те «слепые пятна», которые резко ограничивают возможности анализа. Фрейд, не доверяя своим чувствам, как типичный рационалист всегда был ориентирован на рациональный анализ. Чувства терапевту рекомендовалось подавлять. За этими рекомендациями скрывалось у Фрейда и его последователей не только недоверие к собственным чувствам, но и страх перед ними. Именно недоверие к чувствам послужило одной из причин развития так называемого пассивного психоанализа.

Так было в классическом психоанализе. Затем постепенно (и это особая тема) ситуация начинает меняться. Формируются новые техники, где происходит рост доверия к чувствам терапевта. Наконец, появляется осознание, что контрпереносные чувства не обязательно негативны и приносят только искажённое видение, приходит понимание, что контрпереносные чувства аналитика можно подчинить терапевтической задаче, активно анализировать их и управлять ими. Используя такие чувства, можно, например, быстро осознать те роли, которые навязывает терапевту пациент, и развивать перенос как бы изнутри сознания пациента, включаясь в проецируемый им образ другого.

В действительности за открытием терапевтической функции контрпереноса стоит развитие психотерапии, развитие личности психотерапевта и вообще развитие человеческой личности. Развитие же новых терапевтических техник символизирует изменение сознания. Появление техники использования контрпереноса в психотерапии характеризует возросшее доверие к себе, обозначает рост интегрированности и целостности человеческой личности. Так психотерапия и стоящие за ней новые культурные ценности и процессы приносят свои плоды.

Описанные личностные изменения индуцируют и новые виды психотерапии, ориентированные на непосредственное восприятие пациента. Опираясь на это новое сознание, раскрывается и природа гипноза, но уже со стороны его индуктора — терапевта, а вслед за этим развиваются и новые гипнотехники.

В контексте обсуждения этой темы приходит на ум идея Дж. Локка о душе ребёнка, подобной чистой доске, явная проекция новоевропейского сознания. Фрейд «исписывает» эту «доску» влечениями. И вот в идее терапевтически продуктивного контрпереноса, в идее доверия своим чувствам локковская идея «чистой доски» трансформируется в идеал терапевта, реализуемый через психотехнический процесс очищения своих чувств. А за этим идеалом психотерапии скрываются новые идеалы и ценности европейской культуры.

Проблемы дальнейшего развития психоанализа

Отношение к психоанализу среди исследователей всегда было неоднозначным и противоречивым. И это вполне естественно, слишком уж затронул психоанализ человеческую субъективность, в том числе исследовательскую. Однако Фрейд вполне оправданно с самого начала настаивал на том, что психоанализ можно понять только изнутри его собственной практики, то есть только пройдя психоанализ. Развитие психоанализа уже само по себе стимулировало его исследование, Фрейд этим систематически и занимался. Интерес Фрейда был сфокусирован не только на прикладных аспектах психоанализа, онтологии психоанализа, но и, что особенно важно, на исследовании психоаналитических техник. На первом этапе психоанализ исследовался прежде всего самими психоаналитиками, и это задавало естественные границы для получаемых ими результатов.

Ситуация резко изменилась в связи с появлением «отступников» в изначально узкой среде психоаналитиков. В связи с расколами в самом психоанализе появляются новые, более объективные точки зрения не только для критики, но и для анализа психоанализа Фрейда. Так, А. Адлер вводит в онтологию психоанализа социологический аспект. Он отказывается от идеи сексуальной природы бессознательного и замещает сексуальные влечения бессознательного у Фрейда стремлением индивида к власти в духе Ф. Ницше — уже специфически социальным влечением. Основой для развития стремления к власти у человека, согласно Адлеру, является чувство неполноценности ребёнка, которое тоже имеет социальную природу. После таких изменений в теории Адлер уже социологически трактует сексуальные проблемы человека и природу сексуальных влечений. Все понятия теории личности Адлера приобретают социологический оттенок (ценность, неполноценность, стиль жизни). Эта новая теоретическая ориентация позволяет выйти на широкую социальную проблематику и исследование социальных практик. Например, Адлер особенно активно выходит на проблемы педагогики, в связи с исследованиями связей психотерапии и педагогики. Он даже создаёт новую педагогику, согласно которой ребёнку нужно предоставить достаточную свободу, чтобы он имел возможность достигнуть чувства сверхполноценности. Таким образом, у Адлера появляется устойчивая позиция для понимания и критики психоанализа также и извне.

В аналогичной ситуации по отношению к психоанализу находился и другой «отступник» — К.-Г. Юнг. Он, в свою очередь, вводит в психоанализ уже из своей позиции и из своих личных интересов культурологическое сознание и мышление, превращает индивидуально-психологические проблемы в культурные (учение о коллективном бессознательном, архетипах, символах, и так далее). У Юнга психология резко сближается с религией и этнологией, намечается поворот в историю культуры. Благодаря столь широкому культурологическому видению ему удаётся разглядеть за кулисами психоанализа более фундаментальные процессы европейского общества, выражением которых и является психоанализ. В этом отношении понимание и исследование психоанализа Юнгом оказалось довольно продуктивным.

Однако следует учитывать тот факт, что как Адлер, так и Юнг были слишком близки к Фрейду, слишком вовлечены в свои собственные учения, практику и теоретическую полемику с Фрейдом. Поэтому они отнюдь не всегда объективны по отношению к психоанализу Фрейда. Но в их собственных учениях независимо от их воли как бы прорастает более глубокое осознание психоанализа, поскольку вся эта цепь психоаналитических и близких к психоанализу учений представляет собой единый поток мышления, развитие единой центральной идеи, начало которой находится в классическом психоанализе и в процессе его зарождения. В определённом отношении во всех постфрейдовских учениях психоанализ всё более и более онтологизируется, превращается более в теорию, чем собственно в технику. Технический аспект психоанализа заметно редуцируется, и на его основе формируется психоаналитическое мышление. Психоанализ поэтому начинает не только онтологизироваться, но и идеологизироваться и морализироваться (например, у В. Райха, Г. Маркузе и других).

Так, В. Райх уже вполне сочетает психоаналитическую (и шире психотерапевтическую) деятельность с политической. В 20–30-е годы XX века в рамках психоанализа начинает интенсивно изучаться психология Я (сверх-Я, защитные механизмы, и так далее), которая значительно переориентирует психоанализ на социальную проблематику. В эту психологию В. Райх вносит свой важный вклад в виде идей о защитной роли характера, защитного панциря, и так далее.

На некоторое время психоанализ как бы расчленяется на психологию бессознательного, психологию сексуальных и прочих влечений и психологию Я. Увлечение В. Райха одновременно Фрейдом и Марксом как бы дублирует этот раскол, эту ситуацию в психоанализе. Он является и основателем нового направления в психоанализе — фрейдо-марксизма, в котором психоанализ приобретает ярко выраженную социальную и политическую ориентацию. Исследуя дальше природу сексуальности, Райх делает вывод, что сексуальная мотивация всё же занимает центральное место в мотивации поведения человека. В этом отношении он критически относится к позднему Фрейду.

В. Райх значительно более активно и радикально в отличие от Фрейда относится к подавлению сексуальности в европейской культуре. Его врачебная деятельность превращается в настоящую политическую борьбу за «сексуальное раскрепощение». В. Райх полагает, что подавление сексуальности формирует консервативный тип характера, неспособный к социальной активности и тем более к социальной революции, поэтому он выдвигает задачу освобождения подавленной сексуальности практически как социальную и политическую задачу. Достижение этой цели предполагает определённые социальные изменения в обществе, сексуальное «раскрепощение» должно, согласно Райху, начать осуществляться уже с детского возраста. Результат размышлений Райха — идея «сексуальной революции», поскольку, как он полагает, социальной революции для освобождения человека недостаточно, необходима ещё и сексуальная. Более того, Райх считает, что социальная революция невозможна без революции сексуальной, вторая является условием первой. Психоанализ в устах Райха превращается в полноценное политическое учение и идеологию. И это является развитием идей психоанализа, в котором эти идеи в зародыше содержались, поскольку изначально психоанализ был не только новой наукой, но и новой идеологией.

Позднее В. Райх, продвигаясь дальше по линии развития психоанализа, переходит к исследованиям в психоэнергетике, открывает оргон — энергию, лежащую в основе человеческой жизни и космической жизни вообще. Такого рода исследования представляли некоторую общую тенденцию в западном обществе. Эти идеи стали основой для развития на Западе контркультуры. Но если они восходят к психоанализу, то не является ли сам психоанализ в своей сущности явлением этой же контркультуры? Развитие идей психоанализа выносит на поверхность его скрытые сущности. В 50–60-е годы XX века идеи В. Райха возрождаются на Западе в связи с развитием леворадикального фрейдо-марксизма, в 1960-е годы возникает движение «новых левых», движение «антипсихиатрии» и другие. Идеи Райха претворяются в жизнь, на Западе начинается сексуальная революция. Особенно широкую известность в конце 1960-х годов приобретает социологическая интерпретация учения Фрейда Г. Маркузе, который нашёл широкую социальную поддержку в Западной Европе и в США в связи со студенческими движениями того времени, которые привлекала радикальная оппозиция Маркузе по отношению к буржуазной идеологии. Во фрейдо-марксизме Маркузе психоанализ приобретает ярко выраженный политический характер.

Другое направление развития психоанализа — так называемый постфрейдизм (Э. Фромм, К. Хорни и другие), выводящий психоанализ на более широкие социологические, культурные и межкультурные горизонты. Вместе с этим направлением мысли в психоанализе появляется экзистенциальный аспект анализа, авторы которого обращаются к идеям С. Кьеркегора, буддизму, даосизму. Они критикуют психоанализ-за игнорирование социальных аспектов человеческой жизни, выступают за дополнение фрейдизма анализом социологического аспекта сознания. Но сохраняется одна из центральных идей психоанализа — идея о бессознательной мотивации индивида, социальных общностей и даже целого общества. Исследованием такой мотивации и занимаются эти авторы.

У Э. Фромма психоаналитические методы, психоаналитическое мышление направляется уже целиком на исследование социальных сущностей, в фокусе — не индивидуальный характер, а характеры социальные, как формы связи между индивидуальной психикой и социальной структурой общества. Аналогичны работы в этом направлении Д. Рисмена, М. Мид и прочих. Эти авторы полагают, что цивилизация, социальные нормы, запреты, санкции подавляют или искажают некоторые исходные влечения и потребности человека. Всё это ведёт к отчуждению человека от своей сущности, деформациям характера и неврозам. При этом существующие социальные нормы и институты рассматриваются как необходимое условие человеческой жизни и ставится задача их оптимизации для достижения состояния «здорового общества». Психоаналитическая психотерапия рассматривается как средство разрешения этих конфликтов между человеком и обществом, средство, облегчающее приспособление к обществу.

Это направление развития психоанализа продолжает тенденцию мышления, которая также была у Фрейда, рассматривающего всякое психическое образование как компромисс двух типов влечений, индивидуального и социального. Но теперь появляется и политический аспект критики общества, а также важный элемент социального проектирования.

В учении К. Хорни бессознательное явно социологизируется. Она делает вывод, что бессознательное образуется социальной средой развития индивида и несёт в себе печать того типа культуры, в котором происходит развитие индивида. Поэтому в определённом смысле невроз, согласно исследованиям К. Хорни, — это порождение «больного общества». Близкие идеи по поводу природы бессознательного высказывает Ж. Лакан, он истолковывает речевые обнаружения бессознательного как специфический синтаксис языка, бессознательное, таким образом, трактуется не как нечто природное, а как феномен культуры. Можно с полной ответственностью утверждать, что психоанализ оказывает глубокое влияние на европейское мышление. Например, несомненно, что под значительным влиянием психоанализа формируются структурализм, новая герменевтика, культурология и социология.

Психоанализ глубоко внедряется в гуманитарное мышление и существенно преобразует его. Но и в самом психоанализе формируется собственное психоаналитическое мышление. А мышление, по учению психоанализа, — это определённая рационализация сознания.

Как мы уже говорили, психоанализ политизируется, идеологизируется, превращается в средство критики общества, в идеологию сексуальной революции и прочее. Это, конечно, естественное развитие исходных идей психоанализа, их онтологизация и превращение в средство социального протеста, социальной борьбы.

Но вот радикальные фрейдомарксистские идеи и движения 50–60-х годов XX века сменяет в 1970–1980-е годы лозунг: «Назад к Фрейду!», который стал также реакцией на онтологизацию, политизацию и идеологизацию психоанализа. Призыв возвратиться к началу — это призыв к осознанию. Является ли психоанализ просто образом мысли и социально-политической идеологией? После угасания бунта и социального протеста, то есть критики общества, борьбы с ним, борьбы «с другим», начинается процесс обращения «к себе», и психоанализ возрождается для нового витка развития не как культура мышления, а как культура осознания. Но не являлся ли он таковой с самого начала? И не является ли это возвращение назад к Фрейду продолжением сложного процесса рождения новой психотехнической культуры? В этом и состоит основной тезис этой главы: психоанализ с самого начала развивается как контркультура и является началом рождения новой психотехнической культуры.