Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер:
Революционное богатство.
Часть IX. Бедность.
Глава 41. Старое будущее бедности

Революционное богатство несёт с собой и новое будущее бедности.

Поскольку ни один прогноз относительно будущего не сбывается со стопроцентной гарантией, можно лишь предположить, что Третья волна, наступающая вместе с наукоёмкой экономикой, даёт нам хороший шанс раз и навсегда сломать хребет глобальной бедности.

Было бы утопией предполагать возможность тотального уничтожения материальной бедности на всей планете. У бедности много причин — от тупой экономической политики и плохо функционирующих политических учреждений до изменения климата, эпидемий и войн. Однако нет ничего утопичного в том, чтобы признать, что сегодня мы имеем — или очень скоро будем иметь — чрезвычайно могущественные новые инструменты для борьбы с бедностью.

Бедность — это всеобщий враг. Все мировые правительства утверждают, что пытаются побороть её. Тысячи неправительственных организаций собирают деньги, чтобы кормить голодных детей, очищать источники питьевой воды и обеспечивать медицинской помощью сельских жителей.

ООН, Всемирный банк, Международный валютный фонд, Продовольственная и сельскохозяйственная организация и другие международные агентства принимают многочисленные благонамеренные резолюции, посвящённые борьбе с бедностью.

Говоря о ней, используют самые сильные эпитеты — от «разбивающей сердце» до «постыдной», «трагической», «позорной», «скандальной», «поразительной», «шокирующей», «невыразимой» и «непростительной».

Тысячи семинаров и конференций были посвящены этой проблеме. Армии экспертов с самыми лучшими намерениями вылетали в отдалённые регионы, чтобы наладить каналы помощи, и обороты «индустрии помощи» достигли многомиллиардного уровня.

В период 1950–2000 годов свыше триллиона долларов ушло из богатого мира в бедный в форме «помощи» или «содействия развитию». Некоторые из этих долларов спасли кому-то жизнь и улучшили условия существования: в 1960-х годах была осуществлена программа уничтожения оспы, в 1980-х — иммунизация детей, проведены кампании против трахомы, проказы, полиомиелита. Тем не менее, поданным Всемирного банка, около 2,8 миллиарда людей — почти половина населения Земли — все ещё продолжают жить на два или меньше двух долларов в день; из них около 1,1 миллиарда существуют в условиях крайней или абсолютной нищеты на меньше чем 1 доллар в сутки.

Однако вот что поразительно. Несмотря на провал полувековых попыток стереть бедность с лица земли, приведённые выше цифры, если взглянуть на них с другой стороны, свидетельствуют о невероятном успехе.

Речь не о том, чтобы умалить трагедию бедности XXI века. Тем не менее путешественник во времени, который переместился бы из XVII века в наше время, был бы поражён не тем, как бедны люди, а каким огромным и невероятно богатым стало человечество.

Прибыв из мира, где население в 500 миллионов человек страдало то от голода, то от моровой язвы, этот путешественник был бы поражён тем, что сегодня на Земле могут существовать более шести миллиардов человек, включая более 3,5 миллиарда тех, чей доход выше двухдолларовой черты бедности.

У границы

До промышленной революции ужасающая бедность была приметой не только Африки, Азии или Латинской Америки. По словам историка Фернана Броделя, во французской провинции Бовэзи в XVII веке ежегодно умирали более трети детей. Только 60 процентов детей доживали до 15-летнего возраста.

Бродель описывает Европу, опустошавшуюся чумой и голодом. Бедняки наводняли города, нищенствуя и воруя, чтобы не умереть от голода. Детей, жен, больных и стариков оставляли в деревнях, обрекая их на верную смерть.

Лауреат Нобелевской премии историк-экономист Роберт Фогель указывает на то, что «энергетическая ценность типичной диеты во Франции в начале XVIII века равнялась таковой в Руанде 1965 года — самой недоедающей на тот год стране».

И это касается не только Франции. На протяжении 10 тысяч лет только незначительная часть населения планеты была обеспечена на уровне, превышающем минимальный, необходимый для выживания, и самые богатые в мире страны были только вдвое богаче самых бедных.

Если так было повсюду, при всём разнообразии народов, культур, вероисповеданий и методов обработки земли, можно заключить, что в определённый момент крестьянское сельское хозяйство достигло предела производительности.

Бедность стратегий

Только после того как индустриальная система богатства начала вытеснять аграрную, значительное число народонаселения стало выбираться из крайней нужды.

Это обстоятельство заставило экономистов и политиков прибегать к стандартному рецепту, который и теперь все ещё называется «развитием» или «модернизацией» и представляет собой стратегию перевода рабочей силы и экономики от низкопродуктивного, дающего низкую прибавочную стоимость сельского хозяйства, к более производительному промышленному производству с более высокой прибавочной стоимостью и поддерживающими его услугами.

С начала 1950-х годов и далее эта стратегия Второй волны в бесчисленных вариантах пропагандировалась экспертами США, Европы и бывшего Советского Союза, ООН, а также неправительственными организациями. Идея заключалась в том, что каждая страна должна производить у себя промышленную революцию.

И действительно, реальной альтернативы этому пути не было.

После 1960-х годов некоторые критики выступили против этой стратегии, предложив сосредоточиться не на фабриках и урбанизации, а на маломасштабных «адаптированных» или «альтернативных» технологиях, использующих местные ресурсы.

С тех пор это движение ширилось, способствовало развитию микрофинансирования и созданию малого бизнеса в бедных странах, кооперировалось с наукой и становилось более сложным.

Оно породило много замечательных инноваций, но главной его целью было способствовать прекращению или хотя бы замедлению дальнейшей индустриализации и закреплению крестьянского населения на Земле. Более того, следуя лозунгу «малое прекрасно», многие воинствующие приверженцы этого движения и посейчас романтизируют крестьянский быт и деревенскую жизнь. Они демонизируют всё, кроме самых примитивных машин, и не проводят почти никакого различия между индустриальными и наукоёмкими технологиями.

Утверждая, что и те, и другие технологии служат только богатым, критики игнорируют блага, которые эти технологии принесли миллионам бедных. Ещё важнее то, что они не понимают того факта, что технологии Третьей волны опосредованным образом избавили от нищеты огромное число людей и впервые за три с лишним столетия открыли новые и действенные способы борьбы с бедностью самых бедных.

Настоящее японское дерьмо

В прошлом экономическое развитие и снижение бедности зависели главным образом от внутренних условий данной страны, таких как наличие капитала, сырьевых ресурсов, состояние окружающей среды и склонность населения к бережливости, деятельной жизни, его энергетика и трудовые навыки и так далее.

С середины 1950-х годов всё это стало иметь всё меньшее и меньшее значение. По мере того как мировая экономика становилась всё более интегрированной, а торговля, люди, капитал и особенно знания стали все свободнее пересекать границы, повысилась важность внешних факторов.

Это, в свою очередь, повлекло за собой последствия второго порядка, которые часто не замечаются или игнорируются. Будущее бедности нельзя понять до тех пор, пока эти многочисленные факторы не будут в должной степени учтены.

Вот хороший пример — потрясающая цепная реакция, способствовавшая экономическому подъёму Азии, благодаря которому, в свою очередь, за 20 лет более полумиллиарда азиатов поднялись выше черты бедности в два доллара.

Всё началось в середине 1950-х, когда в США началось развитие наукоёмкой системы богатства.

По другую сторону Тихого океана индустриальная экономика Японии, стёртая в пыль Второй мировой войной, пребывала в жалком состоянии. Её оборонная промышленность была уничтожена, а политическая жизнь крайне нестабильна.

В этот поворотный момент США перед лицом укрепляющегося, оснащённого ядерным оружием Советского Союза заключили с Японией соглашение, включавшее три параметра. В военной части Япония становилась союзником США против угрозы со стороны коммунистического СССР; США негласно обязывались политически поддерживать консервативную либерально-демократическую партию Японии; а экономически США широко распахивали двери японскому экспорту.

Проблема с последним пунктом заключалась в том, что Японии практически нечего было продавать из того, что могло бы заинтересовать американцев. Японские товары представляли собой на мировом уровне смехотворное зрелище. В конце 1970-х на английской сцене шла пьеса, где актёр Роберт Морли вызывал смех зрителей, упомянув «настоящее японское дерьмо». Однако к тому времени японский экспорт больше уже не был «дерьмом».

Чтобы разрешить «дерьмовую» проблему, Япония воспользовалась двумя крупными американскими инновациями. Первая заключалась в установлении статистических методов контроля качества, в 1950–1960 годах внедрённых по всей стране Джозефом М. Джураном и У. Эдвардсом Демингом. Совершенствование сборочных линий стало национальной одержимостью. (За свой вклад оба этих господина были удостоены императором ордена Священного сокровища.)

В последующие два десятилетия высокое качество ещё не стало ключевым словом в американском автомобилестроении. Даже сегодня японские «тойоты», «хонды» и «ниссаны» превышают по качеству автомобили, сходящие со сборочных линий заводов Детройта и Европы.

Второй инновацией был промышленный робот. Тут история повторилась. В 1956 году инженер Джозеф Ф. Энгельбергер и предприниматель Джордж Девол встретились как-то за коктейлями и разговорились о научно-фантастической книге Айзека Азимова «Я, робот».

Они вдвоём создали компанию под названием «Унимейшн» (от «универсальная автоматизация») и пять лет спустя представили миру первую работающую модель промышленного робота. «Дженерал Моторс» приобрела его для своего завода под Трентоном, штат Нью-Джерси, но другие американские компании не проявили энтузиазма по отношению к новой технике управляемой компьютерами.

«Мне было трудно найти общий язык с американскими промышленниками, — сказал впоследствии Энгельбергер. — Зато японцы буквально ухватились за это изобретение. Вот почему роботехника превратилась в семимиллиардную индустрию, господство в которой принадлежит Японии».

Согласно данным Японской ассоциации производителей автомобилей, в 1965 году «новые технологии… стали главным приоритетом». К 1970 году внедрение цифровой технологии, главным образом импортированной из США, «в короткое время привело к компьютеризации всего производственного процесса», причём роботы «постепенно ликвидировали потребность в участии человека при производстве опасных работ…».

К концу 1970-х годов, по словам Джона Куковски и Уильяма Р. Болтона, составивших отчёт для Японского оценочного центра, «Япония была мировым лидером в роботизации конвейерного производства, а в 1992 году она располагала 69 процентами всех промышленных роботов в мире, в то время как в Европе их было только 15 процентов, а в США — 12».

Вооружённая этими и другими наукоёмкими инструментами Япония менее чем за десятилетие начала удивлять мир не только высококачественными товарами, но и такой продукцией, которой мир ещё не видывал.

Вскоре такие названия, как «Сони», «Фуджицу», «Хитачи», «Тошиба», «Мицубиси», стали известны всему миру. В 1957 году «Тойота» экспортировала в США ровно 288 автомашин. В 1975-м она опередила европейских конкурентов и стала бестселлером среди зарубежных брендов в США. В 2002 году американцы купили 1 миллион 700 тысяч японских автомобилей, в том числе многие, произведённые на американских заводах, которыми управляли японцы.

Комбинация американского технологического знания, американского стремления покупать японскую продукцию, японской находчивости и сообразительности плюс недооцениваемой изобретательности впрыснула мощную дозу адреналина в экономику Японии.

Пока её предприятия выпускали такие потребительские товары, как видеомагнитофоны, телевизоры, видеокамеры и стереоприемники, Япония агрессивно вторглась на американский рынок полупроводниковых микросхем и компьютерных комплектующих, двигая вперёд наукоёмое производство.

К 1979 году Япония была основным конкурентом Ай-Би-Эм в производстве компьютеров, и книга под названием «Япония как номер один» привлекла к себе внимание по обе стороны Тихого океана. В ней успех японских корпораций приписывался прежде всего жажде знаний и акценту на подготовке рабочей силы, которая включала в себя привлечение иностранных консультантов и массовую стажировку кадров в самых престижных мировых центрах наукоёмкой технологии.

Первый секрет японского успеха — «ученье, ученье, ученье». Второй — творческое коммерческое применение нового знания. Третий — скорость.

Таким образом, к началу 1980-х годов японская технология производства микросхем развивалась так стремительно, что Вашингтон ввёл ограничения на импорт японских полупроводников.

Автомобили, бытовая электроника, компьютеры, чипы, копировальные машины… казалось бы, ничто из этого не было важным для жизни крестьян. Или же для борьбы с бедностью.

Однако это не так.

Эффект избытка

Чудо японского высокотехнологичного производства привело к притоку в страну такого обилия денег и так высоко подняло иену, что японские компании начали активно инвестировать в производственные мощности Тайваня, Южной Кореи, а затем и Малайзии, Индонезии и Филиппин, помогая ускорить процесс развития в регионе, который вскоре получил название Новых Индустриальных Стран.

Другими словами, Япония начала размещать своё низкотехнологичное, малоценное производство в соседних странах с дешёвой рабочей силой, оставляя себе наукоёмкие операции.

Япония была не единственной страной, которая отрыла путь потоку прямых инвестиций в Азию. Однако к 1980-м годам именно Япония, согласно данным исследования, проведённого библиотекой Конгресса США, «вытеснила США как основного поставщика инвестиций и экономической помощи в Азиатско-Тихоокеанском регионе». В период 1980–2000 годов Япония вложила более 123 миллиардов долларов в экономику своих азиатских соседей.

Трудно точно определить, сколько новых предприятий и рабочих мест в этих азиатских странах обязаны своим возникновением инвестициям Японии, Америки и Европы. Следующим шагом явились финансовые вливания Южной Кореи и Тайваня в своих более бедных соседей, приведя в движение цепную реакцию развития, распространившуюся из США в Японию и затем в другие страны.

Результатом; стал поток миллиардов долларов, влившийся в аграрные экономики региона, где располагались самые бедные страны мира.

В каждой из стран, куда поступали эти деньги, мы наблюдаем в действии один и тот же классический процесс — перемещение рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность. В 1970 году в Южной Корее в сельском хозяйстве был занят 51 процент рабочей силы. К 2000 году эта цифра упала до 9 процентов, а занятость в промышленности выросла до 22 процентов.

За тот же период на Тайване число сельскохозяйственных рабочих снизилось с 37 процентов до 7 процентов, а число промышленных рабочих увеличилось до 35 процентов. В Малайзии количество сельхозработников сократилось с 50 процентов до 16, а число индустриальных рабочих увеличилось до 27 процентов. Подобные перемены, хотя и не столь масштабные, произошли в Таиланде, Индонезии и на Филиппинах.

В каждом случае речь шла не только о перемещении денег. Вместе с деньгами в бедные страны приходило то, что экономист Уильям Истерли, бывший сотрудник Всемирного банка, назвал утечкой, — распространение знания, причём не только о технологиях, но и о финансах, рынках и маркетинге, о правилах импорта и экспорта и вообще о бизнесе.

Совокупный эффект массовой передачи мастерства и ноу-хау, соответствующих индустриальной эпохе, состоял в том, что огромное число беднейших людей вырвались из тисков жесточайшей бедности. Конечно, людям с полными желудками переезд в городские трущобы вряд ли покажется прогрессом. Но для большинства миллионов азиатов, изгнанных с земли засухами, голодом и болезнями, возврат туда был бы гораздо худшим вариантом. Они хорошо это понимали.

Процесс, в ходе которого страны, вступающие в экономику знания, переводили часть своего производства в бедные, в основном аграрные страны от Азии до Латинской Америки, возымел важные последствия.

Для принимающих стран это означало увеличение средней продолжительности жизни, снижение детской смертности, уменьшение темпов прироста населения, что является ключевым фактором в уменьшении бедности. В период 1960–1999 годов производство питания надушу населения в мире выросло почти на 25 процентов, а число людей, потребляющих менее 2100 калорий вдень (порог недоедания), сократилось на 75 процентов.

Не случайно примерно за тот же период население Восточной Азии, начав с очень низких показателей, в 400 раз увеличило реальный среднедушевой доход.

Успехи, достигнутые этими и другими бедными странами и не только в Азии, но также в Латинской Америке и повсюду, не являются результатом милосердия мира богатых. Внешние вливания капитала, сопровождаемого потоком соответствующего знания, не были бы столь эффективными без ума, энергии, упорной работы, идей, предпринимательства и борьбы лидеров и простых людей в самих бедных странах.

В целом мы наблюдаем замечательный пример кооперации экономик, который в силу непредвиденных и ненамеренных действий дал реальный эффект, и не только в Азии.

Однако возникает важный вопрос: в какой мере был бы достигнут этот прогресс в преодолении бедности, имевший место в последние десятилетия, не будь изобретён компьютер и не появись на мировой арене система революционного богатства?

Этим витающим в воздухе вопросом дело не ограничивается. Ничто из того, что мы видели, не объясняет в полной мере бурный подъём Азии, как и того, что произойдёт в дальнейшем, когда на мировую сцену ворвутся Китай и Индия.

Азия не может ждать

Много было написано о диккенсовских ужасах раннего индустриального общества, и многое из этого применимо к жизни сегодняшних бедняков, в том числе тех, кто перебрался в перенаселённые города богатого мира. «Левые» часто критиковали промышленный капитализм с экономической точки зрения, предлагая внедрять плановую экономику и налаживать социальную защищённость, чтобы обезопасить общество от «бумов и кризисов». Критиковали также катастрофические последствия промышленного производства для окружающей среды. «Правые» критиковали капитализм с культурных и религиозных позиций, романтизируя прошлое и нападая на индустриальную модернизацию. Нередко, как во времена луддитов, технология становилась козлом отпущения.

Сегодня многие подобные аргументы выдвигаются против наукоёмкой системы богатства и сопутствующей ей цивилизации. Зачастую эти возражения формулируются буквально в тех же выражениях, как будто ничего не изменилось за прошедшие полвека — период, отмеченный самыми стремительными и глубокими глобальными сдвигами в истории бедности.

До сих пор мы наблюдали линейные перемены. Первая волна, затем Вторая волна в точности соответствовали традиционному представлению о том, что путь из бедности должен проходиться странами последовательно. Но сегодня перемены происходят гораздо быстрее. Чтобы адаптироваться к ним, компании должны заменить последовательные шаги в принятии решений и производстве новыми способами, основанными на синхронности. Не нужно ждать, когда завершится одна часть работы, чтобы приступить к следующей. Необходимо производить их одновременно и быстро объединять.

Именно так поступают сегодня Китай и Индия. Они не желают дожидаться завершения индустриализации Второй волны, чтобы начать развитие в духе Третьей волны.

Результатом является стратегия параллельного развития, причём некоторые стадии этого процесса эти страны могут и пропустить.

То, что мы наблюдаем в этих странах, сельское население которых формирует основной контингент глобальной бедноты, есть не что иное, как величайший эксперимент по снижению бедности с начала времён.