Элвин Тоффлер, Хейди Тоффлер:
Революционное богатство.
Часть V. Доверяя знанию.
Глава 18. Фактор кенэ

Сегодня, как никогда прежде, во всём мире нами управляют студенты профессоров экономики. Президенты и политики, секретари казначейств или министры финансов, банкиры центральных банков, топ-менеджеры крупнейших и влиятельнейших мировых корпораций — все они послушно отсидели свой срок на университетских скамьях, внимая их лекциям, штудируя сочинённые ими тексты и впитывая ключевые идеи.

То же самое можно сказать о брокерах, финансовых консультантах, газетных и телевизионных гуру, которые транслируют эти идеи народу. К сожалению, многие идеи, заложенные в их головы в студенческие годы, льют неверный свет на реальное функционирование экономики в эпоху революционного богатства. И пока умные экономисты усердно трудятся, отправляя устаревшее знание на кладбище мёртвых идей, остаётся сделать ещё очень много.

Экономика ошибок

В феврале 2004 года президент Соединённых Штатов Джордж Буш круто обошёлся с собственным экономическим советом, отказавшись публично поддержать его прогноз, согласно которому в том году в стране появится 2 миллиона 600 тысяч новых рабочих мест. Но, как писала «Вашингтон пост», этот прогноз, отвергнутый как излишне оптимистичный, был всего лишь одним из скромных предсказаний, которые сделала администрация по поводу экономики за последние три года. Два года назад, — отмечала газета, — администрация предсказывала, что в 2003 году будет на 3,4 миллиона больше новых рабочих мест, чем их было в 2000-м. Прогнозировался также бюджетный дефицит на 2004 год в 14 миллиардов. В результате за тот период было потеряно 1,7 миллиона рабочих мест, а бюджетный дефицит в 2004 году приблизился к 521 миллиарду.

Несомненно, тут есть преувеличение, продиктованное политическими интересами. Любого статистика можно заставить подчиниться, и не только республиканцы прибегают к насильственным методам. Разрыв между прогнозами и реальными результатами начал увеличиваться при предшествующей администрации, когда у власти была демократическая партия. Тем не менее ясно, что, даже допуская политические манипуляции фактами, следует признать наличие серьёзных неполадок.

Как сказал республиканец — пресс-секретарь Белого дома, «старые теории обнаружили свою полную негодность… И никто этого не предвидел — ни Уолл-стрит, ни Лас-Вегас, ни Бедный Ричард, ни Нострадамус».

Экономисты ошиблись не только с численностью рабочих мест и бюджетным дефицитом. Они оказались в центре самых бурно обсуждавшихся финансовых скандалов последних десятилетий. Тот факт, что партнёрами Фонда долгосрочного управления капиталом были два Нобелевских лауреата, не изменил того обстоятельства, что в 1998 году фонд едва не обанкротился. Только чрезвычайные меры, принятые Федеральной резервной системой США, помогли предотвратить цепную реакцию, которая могла бы потрясти всю мировую экономику.

Вряд ли внушает больше энтузиазма и та роль, которую экономисты сыграли в дезинтеграции российской экономики после распада Советского Союза, или же неохотно признанные ими ошибки, сделанные во время азиатского финансового кризиса в конце 1990-х годов макроэкономистами Международного валютного фонда, — ошибки, которые были среди причин, приведших к кровавым этническим столкновениям в Индонезии.

Предсказания экономистов столь часто оказываются необоснованными, что в 2001 году «Файнэншл таймс» предложила поместить их вместе с часто критикуемыми аналитиками Уолл-стрит в «галерею позора». И дело не в том, отмечает газета, что выдался неудачный для прогнозов год. «В этом нет ничего нового. Для прогнозов макроэкономистов удачных годов не бывает, причём рекордное количество ошибок совершается именно тогда, когда более всего необходима точность».

Экономисты дают такое множество разноречивых прогнозов, что их нередко объединяют в «общее предсказание» в надежде, что полученный в результате средний прогноз окажется более точным, чем отдельные догадки. Однако за семнадцать лет до 2000 года согласованный прогноз экономического роста голубых фишек ни разу не оправдался по отношению к тому, что экономисты называют ростом.

В январе 2001 года «Уолл-стрит Джорнал» опубликовал прогнозы роста, сделанные пятьюдесятью четырьмя видными американскими экономистами на четыре квартала вперёд. Относительно близкими к действительности оказалось только два.

Не лучшим образом проявляют себя и экономисты за пределами США. По мнению МВФ, их «рекорд ошибок в предсказании рецессий заоблачно высок». (Тут уместно вспомнить поговорку про вора, укравшего дубинку у вора: в 1997 году, за полгода до того, как тайскую экономику постиг жестокий кризис, тот же самый МВФ громогласно признал, что экономика и финансы Таиланда пребывают в полном здравии.) Критики МВФ также возлагают на него вину за то, что его эксперты не предвидели таких важных перемен, как «замедление промышленного роста в 1995 году» и «гиперинфляция в конце 1980-х».

Оценка оценок

Конечно, отстреливать экономистов, как сидящих уток, до несправедливости легко. До тех пор, пока в наших делах будет играть роль случайность, никто не может предвидеть будущее с той точностью, которая желательна для принятия решений. Экономисты правы, когда сетуют на нереалистичные ожидания публики, политиков и СМИ, которые на свой лад толкуют и упрощают сложные данные.

Экономисты умны и трудолюбивы, и у них есть законные основания для многих ошибочных суждений. Например, предоставляемая правительствами и бизнес-структурами информация, на которую они вынуждены опираться, во многом недостоверна, неполна, ошибочна. В таких вопросах, как изменения в технологии, геополитические осложнения, использование энергии, цены на нефть и тому подобное, данные зачастую носят предварительный характер, заставляя экономистов иметь дело с оценками оценок оценок. Однако тут нет ничего нового. В прошлом экономисты располагали ещё меньшим объёмом исходных данных и информации.

Тем не менее эти недостатки не объясняют более глубоких причин, из-за которых традиционная экономика является сегодня неадекватной и вводящей в заблуждение.

Во-первых, экономика, которую они стараются понять, гораздо сложнее, чем та, с которой имели дело экономисты прошлого. Ни Адам Смит, ни Карл Маркс, ни Давид Рикардо или Леон Вальрас, ни даже Джон Мейнард Кейнс или Джозеф Шумпетер в более близкие к нам времена не встречались ни с чем подобным сегодняшнему обилию запутанных взаимоотношений, взаимодействий и обратных связей, задействованных в создании и распространении богатства, не говоря уже о глобальной масштабности этого процесса.

Во-вторых, и это более важно, исследуемая система претерпевает невиданно быстрые трансформации. Не успеют экономисты понять тот или иной аспект экономики, как он уже радикально изменился. Полезные цифры и открытия — и их взаимосвязи — живут и умирают стремительно, как мотыльки.

В-третьих, существует ещё большая проблема. Подобно тому, как в первые годы индустриальной революции экономистам пришлось преодолевать инерцию аграрного мышления и отбросить то, что уже не годилось для анализа новой ситуации, так и сегодня они сталкиваются с такой же проблемой. Им необходимо выйти за пределы индустриального мышления, чтобы понять трансформирующее влияние новейшей волны революционного богатства.

Экономисты оказываются лицом к лицу с системой богатства, которая за несколько десятилетий прошла путь от зависимости от истощающихся ресурсов к главному фактору своего роста — знанию, которое является сущностно неистощимым, от соперничающих поставок и продуктов к не соперничающим, от местного национального производства и распределения к глобальному, от неквалифицированного труда к требованиям высокой квалификации, от стандартной массовой продукции к удовлетворяющей индивидуальный спрос. И этот список можно продолжить.

Кроме того, экономисты сталкиваются с проблемами, связанными со степенью интеграции, необходимой в разных отраслях экономики. Им требуется сориентироваться в условиях меняющихся уровней сложности, темпах инноваций и десятках других переменных, не говоря уже о сложных ритмах экономической деятельности и их взаимоотношениях.

За последнее столетие прогресс в экономическом мышлении во многом был обусловлен использованием в решении актуальных проблем изощрённых математических методов. Это означало измерение вещей. Отсюда и акцент вполне обоснованно ставился на «вещах», то есть на чём-то осязаемом, материальном.

Однако чтобы понять революционное богатство, которое с возрастающей скоростью использует и производит нематериальные вещи, нужно справиться с самым неуловимым и трудноизмеримым из всех ресурсов — знанием.

Ведущие экономисты вчерашнего дня едва ли могли не понимать значимость нематериального, но экономика никогда ещё не была такой ориентированной на знания, как сегодня.

Отрывочные сведения

К чести экономистов, нужно сказать, что в последние полвека они осуществили много значительных прорывов. Диапазон их открытий простирается от введения в свою сферу деятельности теории игр до более изощрённого понимания взаимосвязи между экономическими факторами, которые раньше считались внешними и внутренними. Сюда входят более совершенные модели оценки капиталов, опций и корпоративной ответственности. За разработку новых аналитических методик были вручены Нобелевские премии.

Однако в течение многих десятилетий экономисты встречали идею наукоёмкой экономики с нескрываемым скепсисом. Не далее как в 1987 году Нобелевский лауреат Роберт Солоу бросил фразу: «Компьютерный век можно увидеть везде, кроме статистики производства», — и она была встречена понимающими кивками его коллег.

С тех пор экономисты пытались приспособиться к Третьей волне. По словам экономиста Джеффри Айзенаха, исполнительного вице-президента «Кэпанадайзио», который в своё время служил в Административно-бюджетном управлении Белого дома, «они длительное время не замечали Интернета и его влияния… Но теперь они обрели свою религию».

Он указывает на четыре фундаментальные перемены, произошедшие за последние полвека, которые бросили вызов экономистам и экономике и до сих пор представляют для них проблему.

Первая — рост «сетевых индустрий». Это области производства, в которых, по его мнению, «использование продукта мной увеличивает его ценность для вас. Чем больше людей обзаведутся сотовыми телефонами, тем с большим числом людей я теоретически смогу связаться благодаря своему, и это делает более полезными все телефоны в сети, а следовательно — и более ценными. Серьёзное исследование таких «сетевых экстерналий» началось в начале 1990-х годов».

Вторая — это, как уже отмечалось, «не соперничающий», неисчерпаемый характер продуктов знания. Пользуясь алфавитом, мы не наносим ему никакого ущерба. Что касается программного обеспечения, то, единожды заплатив цену за его создание, мы можем бесконечно копировать его практически бесплатно. С материальными продуктами дело обстоит далеко не так, и далекоидущие последствия этой перемены ещё не полностью оценены.

Третья — демассификация и быстрый рост производства продукции, учитывающий требования потребителя, говорят о возникновении экономики, где не будет выпускаться двух идентичных предметов. Теоретически каждый единичный объект будет иметь свою цену. Таким образом, меняется природа рынка, и возникают новые сложности.

Далее следуют результаты, вытекающие из глобальной портативности капиталов, что, по словам Айзенаха, «фундаментально изменило то, как работает экономика».

Экономисты напряжённо размышляют над этими новыми проблемами, но, говорит Айзенах, многие экономисты все ещё недооценивают влияние инноваций и динамизм наукоёмкой экономики — текучесть явлений, быстроту, с какой инновации меняют целые отрасли промышленности, преобразуют торговлю и меняют относительные преимущества.

Наконец, они, по-видимому, упускают из виду потенциальное влияние продуктивности быстрого привлечения нескольких миллиардов людей, которые сегодня живут на пособия, в мировую информационную экономику.

Отсутствующая структура

Чтобы помочь себе справиться со всевозрастающими по сложности новыми проблемами, экономисты с опозданием начали привлекать психологов, антропологов и социологов, работы которых когда-то отвергались как недостаточно «точные» или дающие количественные оценки. Возникли целые новые отрасли науки, такие как экологическая экономика, экономика поведения и их ответвления.

Эти специалисты также работают над проблемами, возникшими в результате подъёма революционного богатства. Например, согласно данным Айзенаха, индекс стоимости жизни статистически корректируется с учётом улучшающегося качества одного и того же продукта в его последовательно сменяющих друг друга версиях. Экономистами написано множество трудов по стоимости приобретения информации, необходимой для принятия разумных решений. И они стараются справиться со сложными вопросами интеллектуальной собственности, асимметричной информации и других аспектов революционного богатства.

Тем не менее остаются лакуны. Несмотря на все обращаемое на неё внимание, интеллектуальная собственность остаётся неадекватно понятой, также как принципиально не соперничающий и неистощимый характер знания. Требуют ответа и другие насущные вопросы. Не было ещё написано последнее, а в ряде случаев и первое слово о ценности знания, которое оказывается ценным лишь в сочетании с другим знанием, или об эффекте десинхронизации, или о том, что происходит с паттернами торговли, когда волны богатства сталкиваются друг с другом.

Несмотря на все усилия отдельных экономистов и их групп, сообщество профессионалов в целом ещё далеко от того, чтобы в полной мере оценить уникальную природу сегодняшних революционных перемен. Не предпринимается пока систематических усилий по картографированию взаимозависимых изменений в наших отношениях к времени, пространству и знанию, не говоря уже о более крупных, полных наборах глубинных основ, каждая из которых, как мы видели, меняется с невероятной скоростью.

По прошествии полувека после начала революции экономисты ещё не сформулировали обобщающей, всеобъемлющей теории, объясняющей эту историческую стадию экономического развития, чтобы помочь нам понять, кто мы и куда идем.

Доктор любовницы

Неудачи экономистов в понимании глубины сегодняшних революционных перемен полны иронии. Блестящий ум не впервые идёт рука об руку с близорукостью.

Франсуа Кенэ был гением. Он также был официальным врачом знаменитой любовницы Людовика XV мадам де Помпадур.

Сын простолюдина, он до одиннадцати лет не знал грамоты, но, начав учиться, не мог остановиться. Быстро самоучкой овладел латынью и греческим. Некоторое время работал на гравера, потом поступил в медицинскую школу, сделался хирургом и известным специалистом по крови. Спустя годы он достиг вершины во французской медицине и добился должности в королевском дворце.

Однако острый ум Кенэ интересовала не только медицина и мадам де Помпадур. На тесных антресолях над апартаментами фаворитки он занимался глубоким изучением сельскохозяйственной экономики. Говорят, там его часто навещал будущий министр финансов Людовика XVI Тюрго и другие выдающиеся деятели эпохи. Кенэ написал статьи «Земледельцы» и «Зерно» для великой «Энциклопедии» Дидро, писал о налогах, процентных ставках и таких далёких от этих предметов вещах, как перуанские инки и деспотизм в Китае.

К 1758 году экономические идеи Кенэ оказались достаточно упорядоченными и были изложены в труде «Экономические таблицы», этом замечательном предшественнике более сложных таблиц Василия Леонтьева, за которые он удостоился в 1973 году Нобелевской премии. В своей книге Кенэ сравнивал экономику с циркуляцией крови в человеческом организме.

Эта аналогия возымела важные политические последствия — как в его время, так и в наше. Если, как он считал, экономика природосообразна и гомеостатична, она должна стремиться к равновесию.

В этом случае, считал Кенэ, меркантильная политика французского правительства и бесконечное регламентирование торговли и производства нарушают естественный экономический баланс. Вскоре вокруг Кенэ собралась группа единомышленников, называвших себя физиократами. Они развивали и пропагандировали его идеи. Самого Кенэ считали одним из величайших мыслителей Запада, его даже сравнивали с Сократом и Конфуцием.

Однако Кенэ допустил одну роковую ошибку. Он настаивал на том, что единственным источником всего богатства является сельское хозяйство. Для него и физиократов значение имела только сельскохозяйственная экономика. В самом деле, писал он, существует только три класса людей: крестьянство, землевладельцы и все прочие. Первые два класса продуктивны, они создают основу богатства. Прочих Кенэ называл бесплодным классом.

Каким блестящим умом ни обладал Кенэ, он не мог себе представить индустриальное общество, в котором большая часть богатства будет создаваться на дымных фабриках городов, руками и умами как раз бесплодного класса. Эта картина прошла мимо его сознания.

Сегодня мы тоже наблюдаем множество экономистов, страдающих болезнью Кенэ — близорукостью. Они вносят значительный вклад в решение частных проблем, не видя огромной картины, в которую они вписываются, включая социальные, культурные и политические последствия, которые приносит революционное богатство. Короче говоря, пришло время сделать прививку от «болезни Кенэ».

А это нельзя сделать прежде, чем мы отличим истину от лжи.