Толкотт Парсонс:
Система современных обществ.
Глава 5. Новое лидирующее общество и новейшая современность

Промышленная и демократическая революции были частью великого преобразования, в ходе которого шаг за шагом сдавались институциональные бастионы социальной системы, находящейся, на начальной стадии модернизации. Европейские монархии выжили только там, где они стали конституционными. Аристократия все ещё подаёт признаки жизни, но главным образом в неформальных компонентах стратификационных систем, нигде не являясь центральным элементом структуры. Все ещё существуют государственные церкви, но только на такой менее модернизованной периферии, какую представляют собой Испания и Португалия, где ещё сохраняются строгие ограничения религиозной свободы. Общая тенденция состоит в движении к вероисповедальному плюрализму и отделению церкви от государства, хотя в коммунистических странах здесь существуют особые проблемы. Промышленная революция сместила центр организации экономической жизни из сельского хозяйства, из торговли и ремёсел небольших городских поселений и раздвинула рынки.

В итоге при наступлении эпохи современности в её «зрелых» формах настолько ослабились аскриптивные рамки, заданные монархией, аристократией, государственными церквами и экономикой, ограниченной родственными и локальными связями, что эти рамки перестали оказывать решающее влияние. Напротив, всё возрастающе важными становились некоторые характерные для современной системы элементы, в какой-то степени уже получившие развитие к XVIII веку. В первую очередь это относится к универсалистской правовой системе и светской культуре, распространившейся по всему западному миру благодаря Просвещению. В ходе дальнейшей модернизации политических сторон социетального сообщества выделялись принцип добровольной ассоциации, национализм, гражданство и представительность власти.

В сфере экономики произошла дифференциация рынков по факторам производства, прежде всего появился рынок труда. Трудовые услуги, предполагающие «занятость», все в большей мере стали оказываться через нанимающие организации, структурно выделившиеся из домашних хозяйств. Появились новые модели эффективной организации специализированных функций, такие, как администрация (государственная и военная) и рыночная экономика. Демократическая революция непосредственным образом стимулировала развитие первой, промышленная революция — второй. Вебер предвидел, что на каком-то последующем этапе эти две модели должны слиться в виде бюрократизации капиталистической экономики ¹. Они, однако, начали сливаться и в других контекстах, а именно в том, что эффективность, свойственная современной системе, имеет в своей основе связи типа добровольных ассоциаций.

Мы уже видели, что структурный образец, характерный для современности, изначально сформировался на северо-западе Европы, а на северо-востоке её — в Пруссии — некоторое время спустя возникла вторичная модель. Поразительно сходным оказался ход событий на следующей основной фазе модернизации. Соединённым Штатам, «первой новой державе», довелось играть роль, примерно сопоставимую с ролью Англии XVII века. ² Америка была благоприятной почвой и для демократической, и для промышленной революций, а также для более тесного их соединения, чем это было возможно в Европе. Ко времени приезда А. Токвиля здесь уже был достигнут синтез французской и английской революций. Соединённые Штаты были таким «демократическим» обществом, о каком мечтали все, за исключением разве что французских отъявленных революционных радикалов, а по уровню индустриализации они превзошли Англию. Поэтому в нашем последующем изложении мы сосредоточимся на Соединённых Штатах.

Структура социального общества

За изменениями, обозначенными в предыдущих разделах книги, стояли специфичные религиозное устройство и социетальное сообщество. В Соединённых Штатах Америки сложились условия для дальнейшего отхода от основных аскриптивных институтов раннесовременного общества: монархии с её «подданными», а не гражданами; аристократии; государственной церкви; экономики, работающей на местный рынок и на основе минимального разделения труда; этнически определённого социетального сообщества, или «нации».

Американская территория была первоначально заселена одной определённой группой мигрантов. Это были «нонконформисты», не столько спасавшиеся от преследований, сколько искавшие большей религиозной независимости, чем у себя на родине ³. В большинстве своём они придерживались пуританских убеждений, которые М. Вебер считал ядром «аскетического» протестантизма. В разных колониях, однако, они подразделялись на множество течений и сект.

В ранний период, и особенно в конгрегационистском Массачусетсе, каждая из многочисленных колоний учреждала свою собственную церковь. Но при этом шло распространение (решающая его фаза произошла накануне Войны за независимость ⁴) представлений о церкви как о добровольной ассоциации верующих, хотя в Массачусетсе полное разгосударствление произошло лишь поколение спустя. Религиозный плюрализм взятых в целом тринадцати колоний и рациональная в духе Просвещения культурная атмосфера создали условия для принятия первой поправки к конституции, предписывавшей (впервые со времени институционализации христианства в Римской империи) отделение церкви от государства ⁵.

Религиозный плюрализм, выражавшийся в различиях между колониями, быстро превратился в плюрализм внутри колоний, в противоположность принципу cuius regio, eius religio. Этот плюрализм способствовал созданию обстановки веротерпимости, а в конце концов и полному включению непротестантских элементов, в особенности очень крупного католического меньшинства и относительно немногочисленного, но влиятельного иудаистского ⁶. В недавнее время это включение получило символическое выражение в избрании на президентский пост католика Дж. Ф. Кеннеди. Таким образом, американское общество пошло дальше Англии и Голландии в дифференциации организованной религии от социетального сообщества, и это имело много важных последствий. В частности, сформировавшаяся в XIX веке общественная система образования была системой светского образования. Вокруг этой проблемы никогда не возникала, как во Франции, серьёзная политическая борьба.

Параллельные изменения произошли и в этническом составе, то есть в ещё одной исторической опоре «национальной» идентичности. Длительное время Соединённые Штаты были англо-саксонским обществом, которое терпимо относилось к своим членам другой этнической принадлежности и обеспечивало им юридические права, но избегало полного их включения в свой состав. Проблема эта обострилась в период примерно с 1890 года до начала Первой мировой войны, когда в страну прибыло несколько волн эмигрантов-неанглосаксов из Южной и Восточной Европы, преимущественно католиков и иудеев ⁷. Хотя процесс включения в нынешнем веке все ещё не завершился, но социетальное сообщество уже стало этнически плюралистическим.

На ранней стадии включения по-прежнему находятся чернокожие. Основная масса негритянского населения до настоящего времени была социально и географически сегрегирована на сельскохозяйственном Юге — регионе, ещё со времён Гражданской войны значительно изолированном от остального американского общества. Только в самое последнее время Юг претерпел стремительную «модернизацию» благодаря включению в общество и массовой миграции негров в города Севера и Запада. Все это стимулировало дальнейшее углубление этого процесса, что порождало острые противоречия. Но несмотря на это, со значительной долей уверенности можно прогнозировать, что в долговременной перспективе следует ожидать успешного включения негритянского населения в американское социетальное сообщество ⁸.

Одной из причин, почему американское сообщество стало уходить от самоидентификации в виде белого англо-саксонского протестантского сообщества, было то, что эта формула — «БАСП» никогда и никоим образом не была абсолютной. Не только ирландцы говорили на английском, к тому же среди англосаксов было много католиков, так же как среди негров — много протестантов. Плюрализму также способствовала социализация новых иммигрантских групп в духе более общих ценностей всего американского сообщества.

Совершенно ясно, что подобные тенденции открывали возможность устранения нестабильности, порождаемой этническим национализмом, и обеспечения надлежащего разграничения социетального сообщества и государства. Но полиэтническим системам присуща одна особая трудность. Поскольку решающим признаком этнической принадлежности является язык, то право каждой этнической группы плюралистического сообщества пользоваться своим языком может стать причиной разрушительных внутренних противоречий, как это видно в конфликтах между валлонами и фламандцами в Бельгии и между англичанами и французами в Канаде ⁹.

Там, где язык одной этнической группы становится языком всего сообщества, для членов других групп это может служить источником серьёзной напряжённости. Тем не менее в единстве языка имеются колоссальные преимущества. Успешное принятие единого языка всем многоэтническим сообществом зависит, вероятно, от двух главных факторов. Во-первых, от того, каким приоритетом пользуется этническая группа, чей язык становится языком всей страны. Во-вторых, от числа конкурирующих языков; если их много, это способствует назначению одного из них на роль «официального». В двух известных «сверхдержавах» XX века их социетальные сообщества вышли за пределы простых этнических оснований и приняли единый язык.

Первоначальными поселенцами на американской территории были англоязычные колонисты из Великобритании. Другие языковые группы были небольшими и географически локализованными: голландцы проживали в Нью-Йорке, французы — на отдалённых заставах и в Луизиане, испанцы — во Флориде и на юго-западе. Никто из них не мог претендовать на то, чтобы навязать свой язык американскому обществу в целом в качестве второго языка. Первой крупной этнически отличной группой иммигрантов были католики-ирландцы, говорившие на английском (кельтский был романтическим пережитком, а не реальным языком ирландских иммигрантов). По мере того как стали прибывать группы неанглоязычных католиков, ирландцы оказывали на них давление в сторону ассимиляции в англоязычное сообщество, противясь, в частности, созданию иноязычных приходских школ. Действительно, трудно вообразить, как могли бы обеспечиваться общие интересы католиков, если бы католическая популяция была расколота на языковые группы.

Протестантские иммигранты (например, скандинавы) обычно ассимилировались довольно легко, и язык здесь не был значительным препятствием. Евреи в больших количествах стали переселяться довольно поздно, и они не привносили с собой какой-либо один из основных европейских языков. К тому же их численность никогда не превышала пяти процентов от всего населения. Таким образом, Соединённые Штаты Америки сохранили английский язык как общий язык всего социетального сообщества без того, чтобы у людей возникало чувство, что им «навязана» англо-саксонская гегемония.

В результате в Соединённых Штатах Америки успешно установилось довольно хорошо интегрированное социетальное сообщество на основах, не являющихся по преимуществу этническими или религиозными. Несмотря на разнообразие своего населения, страна избежала борьбы этнолингвистических или религиозных сообществ за политическую независимость или «равные права» в таких масштабах, которые могли бы подорвать сплочённость объединяющего всех единого сообщества.

Важное и в чём-то параллельное развитие претерпела американская модель аскриптивной стратификации, в особенности по сравнению с европейскими моделями, типичным представителем которых была аристократия. Американское же население было поголовно неаристократическим по происхождению, а местная аристократия здесь не сложилась ¹⁰. К тому же значительная доля людей, принадлежавших к высшим по происхождению слоям, покинула страну во время Американской революции. Конституцией было запрещено присвоение титулов, а такие факторы, как земельная собственность и богатство, не получили законного признания в качестве критериев для доступа к правительственным должностям и власти. Хотя американское общество внутренне всегда делилось на классы, оно никогда не страдало от пережитков аристократии и крепостничества, так долго сохранявшихся в Европе; что-то близкое европейской ситуации проявилось на Юге. Более богатые и лучше образованные группы были шире представлены в правительстве, но при этом всегда присутствовало и настойчивое популистское давление, имелись также относительно высокая политическая мобильность и продвижение с помощью нажитого богатства, а позднее — образования.

Так, американское общество без сколько-нибудь заметных революционных потрясений рассталось с традицией аристократизма. В нём также отсутствовало наследие европейского крестьянства. По мере развития индустриального рабочего класса в нём никогда не вызревало что-либо подобное европейскому уровню «классового сознания», во многом благодаря отсутствию аристократических и крестьянских элементов».

Американская система ¹¹ также далеко ушла вперёд в дифференциации государства и социетального сообщества. Для такой дифференциации необходимо, чтобы право на замещение должностей было освобождено от аскриптивных моментов, от привязки к монархии и аристократии, и связано с принципом достижения. Далее, власть должна быть ограничена легально определёнными полномочиями должности так, чтобы частные прерогативы, имущественные интересы и тому подобное были строго отделены от должностных. Наконец, принцип выборности требует, чтобы должностные лица зависели от поддержки избирателей; потеря должности в результате поражения на выборах является здесь неизбежным риском. Одним из первостепенных механизмов порождения и поддержания такой дифференциации стала независимость правовой системы от исполнительной и законодательной ветвей власти.

Связь между государством и стратификацией сообщества выразилась в ещё одном механизме. Обретя независимость, нация выбрала республиканскую форму правления (с тщательно проработанными предосторожностями против абсолютизма) ¹², связанную с социетальным сообществом посредством избирательного права. Хотя поначалу это право было ограничено, в основном имущественным цензом, оно быстро расширялось и относительно рано, в начале XIX века, стало всеобщим правом для мужчин, за исключением чернокожих. Высшая государственная власть всюду была передана избираемым должностным лицам — президенту и членам Конгресса, губернаторам штатов и членам местных законодательных органов. Единственным исключением было назначение федеральных (а затем всё чаще и штатных) судей, причём ожидалось или формально оговаривалось, что это должны быть профессиональные юристы.

Вскоре сложилась отчётливо соревновательная партийная система, основанная на участии в политике широких сегментов социетального сообщества ¹³. Она была относительно текучей, ориентированной на плюралистическую структуру «групп интересов», а не на устойчивые солидарности регионального, религиозного, этнического или классового типа, более характерные для Европы.

Социетальное сообщество должно соотноситься не только с религиозной и политической системами, но и с экономикой. В Соединённых Штатах Америки факторы производства, включая землю и труд, были относительно свободны от аскриптивной зависимости и федеральная конституция гарантировала беспрепятственное перемещение трудовых ресурсов и передачу прав собственности на землю из штата в штат. Такая свобода способствовала достижению высокой степени разделения труда и развитию расширяющейся рыночной системы. Тем самым были подорваны виды экономической деятельности с локальной и традиционной ориентацией и аскриптивные общинные структуры, в рамках которых они протекали, что имело важные последствия для стратификационной системы; по мере того как эта система укоренялась в структуре занятости, она продвигалась к универсализму и открытой классовой структуре, но никак не к радикальному эгалитаризму.

Возникшее в результате всех этих процессов американское социетальное сообщество было в первую очередь построено на принципе добровольной ассоциации. Эта характерная черта обусловлена определёнными особенностями ценностной системы. Универсализм, в раннесовременную эпоху наиболее «чисто» проявившийся в этике аскетического протестантизма, оказал сильное и продолжительное «ценностное давление», склонявшее сообщество к включению в себя иноверия, которое к настоящему времени охватило весь иудео-христианский мир и начинает распространяться за его пределы. Конечно, будь момент включения единственным, он мог бы привести просто к некой статичной универсалистской веротерпимости. Однако его дополняла активистская убеждённость в возможности построения хорошего общества в соответствии с волей Божьей, именно эта приверженность лежит в основе стремления овладеть всей социальной средой в полном объёме путём расширения территорий, роста экономики, накопления знаний и так далее. Соединение этих двух компонентов имеет самое прямое отношение к той преимущественной важности, какую имеет принцип добровольной ассоциации в современной социальной структуре с такими наиболее заметными её чертами, как политическая и «социальная» демократия.

В Соединённых Штатах Америки значение принципа ассоциации было усилено за счёт постепенного освобождения от таких структурообразующих аскриптивных образований, как этническая группа и социальный класс. На раннесовременной стадии наиболее важной основой сообщества в Европе была этнонациональная принадлежность. Однако по всей Европе совпадение между этнической принадлежностью и территориальным принципом её организации не было полным. Этноцентрический «национализм» поэтому не стал адекватной заменой религии как основы социетальной солидарности, хотя важность его возрастала по мере «секуляризации» и включения религиозного многообразия в рамки единой политической юрисдикции.

Наиболее значимой новой основой для включения в социетальное сообщество стало гражданство, получившее развитие в тесной связи с демократической революцией ¹⁴. Гражданство представляет собой отход от этнической общности с её мощным тяготением к национализму и даже «расизму», являющейся жёстким аскриптивным критерием принадлежности. Взамен пришло определение принадлежности в универсалистских терминах, которое неизбежно должно содержать отсылку на добровольное «принятие гражданства», хотя, вероятно, никакое социетальное сообщество не может быть чисто добровольной ассоциацией ¹⁵. Институционализация доступа к гражданству через натурализацию, независимо от этнического происхождения индивидов, знаменует решительный разрыв с императивом членства по этническому признаку.

Становление американской модели гражданства в общих чертах проходило по тому пути, который описан Т. Маршаллом в отношении Великобритании, где все начиналось с собственно «гражданского», в его терминологии, компонента, за которым следовало развитие «политического» и «социального» компонентов. «Социальный» компонент в Америке хотя и запаздывал по сравнению с основными европейскими обществами, в нашем столетии вышел на новый уровень благодаря общественной системе образования, социальному обеспечению, политике всеобщего благосостояния, страхованию, профсоюзным льготам и другим подобным мерам. Нынешняя озабоченность проблемой бедности означает но. вый этап его совершенствования. Говоря в целом, структурные очертания «гражданства» в новом социетальном сообществе завершены, хотя ещё и не полностью институционализированы. Существует две взаимоусиливающие точки напряжённости, само присутствие которых указывает на необходимость новых структур: раса и бедность. В этом направлении прежде всего надо активизировать процессы включения и повышения уровня адаптивной способности.

В стабильном социетальном сообществе, столь радикально, как это произошло в американском обществе, покончившем с религиозным и этническим единообразием, на центральное место выходит высокоразвитая правовая система. Пуританская традиция и Просвещение создали основательные предпосылки для писаной конституции, в которой слышны сильные отзвуки идей Завета и общественного договора ¹⁶. Индивидуалистический страх перед авторитаризмом непосредственно выразился в принципе разделения властей ¹⁷. Федеральная структура была практически неизбежной в условиях правовой разделённости колоний. Все три обстоятельства способствовали развитию правовых форм и учреждений, отправляющих правовые функции. Многие из создателей конституции имели юридическое образование. И пусть они и создали только один Верховный суд, не определив чётко ни характеристики, необходимые для назначения на пост судьи, ни круг полномочий суда, всё же основы для особо важного места правового порядка были ими заложены.

Но отцы-основатели не совсем ясно предвидели три важных последствия своего деяния. Первое — это важность юридического посредничества в урегулировании конфликтов между ветвями федеральной власти, между штатами, а также между штатами и федеральным правительством. Второе — это принятие и дальнейшее развитие английского обычного права, в результате чего началось размножение «изготовленных судьями» законов. Наконец, произошла широкая экспансия и профессионализация юридической практики. В отличие от правовых систем континентальной Европы, организация юридической профессии в Англии не предназначалась для исполнения государственных функций, хотя представители её и участвуют свободно в политике ¹⁸.

Поскольку американское государство оказалось крайне децентрализованным из-за разделения властей и федерального самоуправления штатов, юридические институты сыграли особенно важную роль в смягчении местной автономии, представляющей столь критическую силу во всех раннесовременных обществах. Наиболее ярким примером здесь может служить недавняя реинтеграция в общенациональный контекст американского Юга.

В конституционных принципах делался непреклонный упор на универсалистские критерии гражданства. Эти критерии подвергались весьма последовательной эволюции как по линии их конкретизации, так и по линии генерализации, все это в тесном единстве с эволюцией правовой системы, в особенности в том, что касается вклада федеральной судебной власти в виде интерпретации законов. Одним из последствий этого было давление в направлении всё более широкого включения в сообщество различных категорий населения, самым драматическим примером чего могут служить чернокожие.

На более общем уровне в том, что Маршалл назвал «собственно гражданским» компонентом гражданства, существует имеющая важное значение двойственность, особенно заметная в Соединённых Штатах Америки ввиду особой склонности этой страны полагаться на писаную конституцию. Одна сторона дела — это знакомые всем права и обязанности гражданина в том виде, в каком они были сформулированы в ходе развития права. Этот аспект, конечно, охватывает широкую область, и определённые принципы «равенства перед законом» дают себя знать почти всюду. За ним, однако, стоят более общие принципы, впервые воплощённые в Билле о правах, а затем расширенные в поправках к конституции и судебных толкованиях; особенно важный этап такого расширения состоялся в недавнее время.

В этом комплексе содержится усиливающаяся с течением времени эгалитарная установка, которая подчёркивает основополагающее равенство прав граждан на защиту, на определённые свободы, на определённый уровень жизнеобеспечения, на равные возможности, и особенно в том, что касается доступа к образованию и профессиональному совершенствованию. По правде говоря, кажется, не будет ошибкой назвать новое социетальное сообщество, по меньшей мере в самом общем виде, обществом равных. Отступления от эгалитарного принципа должны иметь оправдание либо в неспособности полноценного участия, как в случае малолетних детей, либо в компетентности высокого уровня и, следовательно, в особом вкладе в благосостояние всего общества.

Революция в образовании и новейшая стадия модернизации

Недавняя революция в образовании имеет такое же значение, какую имели промышленная и демократическая революции. «Дитя» Просвещения — образование имеет главной целью усвоение интеллектуальных дисциплин, берущих начало в секулярной философии и сгруппированных в виде естественных, гуманитарных и социальных наук. Эти светские дисциплины были институционализированы в «академической» системе, то есть в системе высшего образования, основанной на университетах. Университеты являются центрами не только обучения, но и систематического приобретения новых знаний посредством исследовательской работы. В сравнении со своими средневековыми и раннесовременными предшественниками, университет наших дней выполняет все виды деятельности в небывалых объёмах ¹⁹.

Одной из черт этой новой революции является распространение начального образования. До начала XIX века в любом достаточно многочисленном обществе даже элементарная грамотность не выходила за пределы небольшого элитарного круга. Попытка дать образование всему населению стала радикальным прорывом. Формальное образование в учебных заведениях насчитывает долгую историю, но до образовательной революции оно охватывало лишь небольшую долю в каждом поколении и продолжительность его была гораздо меньше, чем в наши дни. Революция поэтому означала колоссальный сдвиг в сторону равенства возможностей. В каждом последующем поколении постоянно уменьшается число людей, лишённых возможности получить образование, необходимое для достижения различных статусов и в сфере занятости, и в стиле жизни. Особенно заметным сдвигом в этом направлении было распространение совместного обучения для лиц обоего пола.

В то же самое время система образования по необходимости является избирательной. Различия во врождённых способностях к умственной работе, в семейных ориентациях и индивидуальных мотивациях означают, что разными будут и уровни получаемого образования, и сравнительные успехи учащихся. Этот фактор стал отчётливо проступать в том, что сегодня принято называть «меритократией», которая, сколь бы ни была она совместима с идеалами равенства возможностей, привносит-таки новые, весьма существенные формы неравенства в современную социальную систему.

Одной из главных черт революции в образовании было последовательное повышение уровня образованности населения за пределы элементарной грамотности. Критический момент был достигнут, когда «отсев» не закончивших среднюю школу стал рассматриваться как проблема — как порождение людей, чьи статусные характеристики не обеспечивают им полноправное членство в социетальном сообществе. Вдобавок всё больше людей вовлекалось в высшее образование. В относительно стабильной ситуации Европы конца XIX века высшее образование было доступно небольшой элитарной группе, никогда не превышавшей пяти процентов от своей возрастной когорты. Соединённые Штаты решительно порвали с этими пределами; доля получающих какое-либо высшее образование среди молодёжи составляет около сорока процентов, и эта цифра постоянно растёт.

Неуклонно набирает силу творческо-новаторская функция образовательной системы. На ранних этапах промышленной революции «изобретения» были в подавляющем большинстве случаев делом рук «практиков». Прикладная наука не оказывала серьёзного воздействия на технику вплоть до конца XIX века. Ныне же техника стала в высшей степени зависимой от «отдачи» научных исследований, охватывающих широкий спектр естественных наук — от ядерной физики до генетики, а также социальные или «поведенческие» науки, и в первую очередь, разумеется, экономику и некоторые отрасли психологии. Социальные науки делят с естественными науками заслуги в разработке некоторых поразительных новшеств в исследовательских методах. Например, математическая статистика и компьютерная технология облегчают объективное исследование крупных популяций и расширяют диапазон возможностей эмпирических подходов ²⁰.

То, что в социальном развитии Соединённых Штатов возобладал принцип добровольной ассоциации, предопределило раннее наступление революции в образовании и её небывалый по сравнению с любым другим обществом размах. Революция же в свою очередь укрепила принцип ассоциации главным образом через своей воздействие на системы стратификации и занятости. Некоторые аскриптивные элементы в системе стратификации были основательно подорваны.

Конечно, принцип наследования уступал свои позиции медленно и не полностью. Пока сохраняют своё значение родственные и семейные связи, он, вероятно, и не может быть полностью устранён. Семейная солидарность предполагает, что дети с самых ранних лет делят с родителями все выгоды и невзгоды их положения, а в более широком мире награды за компетентность столь высоки, что неизбежно возникает стремление увековечить достигнутый статус в последующих поколениях ²¹. Но всё это сильно отличается от наследственных привилегий в прямом смысле этого слова.

XX век открыл новую стадию перехода от наследственно аскриптивной к полностью неаскриптивной стратификации. Каждая из первых двух революций породила идеологию, воплощавшую стремление определённых групп к достижению неаскриптивного статуса. Идеология промышленной революции возвысила «преследование индивидами собственных интересов» (тем самым и интересов семьи) во имя улучшения своего материального положения. Идеальным участником этой конкурентной системы был «самостоятельно пробившийся человек», сумевший соединить свои врождённые способности с возможностями, открываемыми конкурентной рыночной системой. Провозглашалось, что наибольший успех принадлежит самым способным. С демократической революцией ассоциировалась идеология политического равенства всех граждан в противоположность аскриптивному неравенству системы привилегий, аристократии и государственного абсолютизма.

Идеологическая дилемма «капитализм или социализм» глубоко уходит корнями в оба понятия, каждое из которых исходило из неприемлемости аристократической системы. Капиталистическая альтернатива подчёркивала, во-первых, свободу от аскриптивного прошлого, затем защиту от государственного «вмешательства». Социалистическая альтернатива предлагала мобилизацию государственной мощи для установления всеобщего равенства при почти полном игнорировании условий эффективного функционирования экономики (хотя в Советском Союзе уделяется огромное внимание экономическому росту и развитию оборонной мощи. — Здесь и далее у Т. Парсонса речь идёт о Советском Союзе до 1970 года) — Прим. ред.) и эффективности государства в иных отношениях. Обеим системам не удалось опереться на адекватные концепции социетального сообщества и условий, необходимых для поддержания их внутренней солидарности ²².

Главное в новой фазе образовательной революции, которая в определённом смысле синтезирует мотивы промышленной и демократической революций, — это равенство возможностей и гражданское равенство. Теперь уже не подразумевается, что существует «врождённая способность» индивида достигать справедливого положения непосредственно через рыночную конкуренцию. Вместо этого признается, что стратификация по способностям должна быть опосредована целым комплексом различных стадий, которые проходит индивид в процессе своей социализации. Все в большей мере создаются условия для того, чтобы имеющие худшие начальные позиции могли преуспеть с помощью отбора, регулируемого в невиданных доныне масштабах универсалистскими нормами.

«Утопизм» полного политического равенства смягчается с помощью структур, располагающихся между «абсолютным» индивидом и высшим коллективом — национальным сообществом. Эти структуры не исключают неравенства как такового, они даже легитимизируют какие-то его формы, но при этом тяготеют к минимизации аскриптивной заданности такого неравенства или произвола в том, как они создаются. Люди «обучаются» и отбираются в соответствии с социализированной способностью к выполнению ответственных ролей, требующих высокого уровня компетентности и влекущих за собой высокий уровень вознаграждений, включая доход, политическое влияние и, в несколько меньшей мере, власть Образование является одним из особенно важных факторов в общей стратификации как в социалистической, так и в свободно предпринимательской разновидностях современной системы ²³. Будущие изменения будут отправляться от этой модели, а не обходить её. Они не смогут основываться на относительно «чистых» экономических критериях отбора, на навязывании политической властью «монотонного» равенства или на посылке, что такое равенство возникнет «спонтанно», если только устранить определённые препятствия, что по сути своей повторяло бы романтические идеи XVIII столетия о добродетельности «естественного человека».

Образовательная революция оказывает глубокое и все возрастающее воздействие на общественную структуру занятости, в особенности в направлении общего повышения адаптационной способности общества. Чрезвычайно значима здесь возрастающая важность «свободных профессий». В социологической литературе принято рассматривать профессиональные роли работников в контексте «бюрократии», когда подчёркивается иерархическая организация и «линейная» подчинённость. Профессиональный компонент, однако, более эффективно институционализируется во взаимодействиях другого рода — в «коллегиальной» форме ассоциации, членство в которой является не просто добровольным участием, но одновременно и «работой» с её профессиональными ролями ²⁴.

Профессиональный комплекс уходит корнями в античную древность и Средние века, особенно там, где речь идёт о деятельности священнослужителей, юристов и медиков. Новый этап начался, когда во главу угла в конце XIX века была поставлена научная компетентность сначала в юриспруденции и в «научной медицине», а затем во многих отраслях инженерного дела и прикладных наук, а равно и в областях социально-поведенческого цикла.

Требуемой для профессиональной деятельности компетентности, как правило, достигают только с помощью продвинутого формального образования, которое сосредоточено сегодня в академических условиях. Современный университет поэтому стал замковым камнем профессиональной арки. Профессия в самом чистом виде — это академическая профессия, профессия поиска и передачи знаний. Она окружена кольцом профессий, посвящённых приложению знаний к задачам общественного порядка (право), здоровья (медицина), эффективности государственных и частных организаций (администрация), эффективного использования ресурсов вне социальной среды (технология) и так далее. ²⁵ Таким образом, революция в образовании через развитие академического комплекса и каналов практического применения научных разработок дала старт преобразованию всей структуры современного общества. Сверх всего она уменьшает важность двух главных объектов идеологического внимания — рынка и бюрократической организации. На передний план выдвигается организация по принципу ассоциации, особенно в её коллегиальной форме.

Воспроизводство образца и социетальное общество

Как мы объяснили выше, воспроизводство образца является одной из четырёх основных функциональных потребностей любого общества (или иной системы действия). Мы определяем её, во-первых, как поддержание основного образца институционализи-рованных в обществе ценностей и, во-вторых, как оформление и поддержание надлежащих мотивационных обязательств индивидов перед обществом. Прослеженные нами преобразования в религиозной и образовательной сферах представляют собой крупный сдвиг в американской системе сохранения образца.

Если сравнивать плюрализацию американского религиозного комплекса, увенчавшуюся включением больших непротестантских групп, с тем, как действовала старая государственная церковь, то в каком-то смысле её можно рассматривать как процесс дальнейшей «секуляризации». Поскольку ценности общества уходят своими корнями в религию, одним из возможных последствий плюрализации религии является разрушение морального или ценностного консенсуса. В Соединённых Штатах Америки, однако, такого разрушения в общем не произошло. Гораздо важнее оказался процесс поднятия уровня генерализации ценностей. В основе своей моральное единство сохранилось, но моральные ценности теперь определялись на более абстрактном уровне, чем в европейских обществах, где было институционализировано религиозное единообразие. Эти высокообобщённые ценности через конкретизацию применяются в многочисленных структурных контекстах, необходимых современному обществу. Таким образом, мы настаиваем на том, что американское общество и другие современные общества, хотя и несколько иным путём, сохранили прочные моральные устои, пережившие религиозный плюрализм и секуляризацию и даже укрепившиеся благодаря им.

Нынешняя социальная структура характеризуется особого рода интеграцией с культурной системой. В некотором смысле современность началась с разделения присущей Средневековью слитности общества с религией, в результате чего стали возможными Ренессанс и Реформация. С тех пор социетальная система претерпела целый ряд «деклараций независимости», освобождающих её от пристального культурного и тем более религиозного «надзора». Эта независимость успешно осуществлялась в трёх главных направлениях — в направлении установления правового порядка, впервые институционализированного в Англии XVII века; национально-политического порядка, в первую очередь в предреволюционной Франции; и рыночно-экономического порядка, утверждавшегося вслед за промышленной революцией.

На новейшей стадии развития актуализируется изначальное значение культурных элементов. В фокусе, однако, находится уже не религия, а светские «интеллектуальные дисциплины» и, может быть, в особом смысле «искусства», независимо от того, называются ли они «изящными» или нет. Если на ранней стадии модернизации на подъёме была философия, то в XX веке это место заняла «точная наука», прежде всего из-за своего проникновения в области социальных и поведенческих наук и даже в гуманитарную область. Образовательная революция создала механизмы, посредством которых новые культурные стандарты, главным образом те, что воплощены в интеллектуальных дисциплинах, институционализируются таким образом, что частично замещают традиционную религию.

Эта новая конфигурация не свободна от напряжений. В отличие от прошлого века, когда острые столкновения стимулировались проникновением дарвинизма в дела религиозные, в последнее время было относительно мало религиозных волнений, связанных с наукой. Большая озабоченность, однако, проявлялась относительно «культуры», преимущественно искусства и некоторых аспектов философии; одной из тем этой озабоченности стало распространившееся в обществе «аристократическое» презрение к «массовой культуре», описанное такими деятелями, как Т. С. Элиот, Д. Макдональд и X. Ортега-и-Гассет. Да и заботы внутри самой религии совсем иные, непохожие на характерную для XIX века борьбу с наукой. Одна из таких забот — экуменизм, столь широко провозглашаемый «либералами», и в особенности сдвиги в католичестве, инициированные папой Иоанном XXIII и вторым Ватиканским собором. Другая — новый скептицизм относительно всякой традиционной и организованной религии, проявившийся в атеистической ветви экзистенциализма (Ж.-П. Сартр) ²⁶ и в концепции «Бог умер» внутри протестантизма.

Похоже, что отчуждение интеллектуалов является в первую очередь проявлением напряжения, порождаемого повышением Уровня «генерализации ценностей». Ценностная конкретность некоторых старых символических систем препятствовала установлению морального консенсуса, который на уровне высших социетальных ценностей мог иметь скорее интегрирующее, нежели разделяюшее воздействие. Мы называем сопротивление генерализации ценностей «фундаментализмом». Он заметно проявлялся в религиозных контекстах, часто тесно связанных с крайним социальным консерватизмом, таким, как у голландских кальвинистов в Южной Африке. Фактически фашистские движения XX века в целом были в этом смысле фундаменталистскими. Можно говорить о фундаментализме крайних левых — от коммунистической партии на определённых этапах до сегодняшних новых левых.

Происходили также крупные изменения в механизмах создания и поддержания в членах общества надлежащих мотивационных установок, что является второй главной задачей функции воспроизводства образца. Некоторые из этих изменений коснулись семьи ²⁷. Дифференциация между организациями, где протекает работа, и домашними хозяйствами вывела экономически продуктивную деятельность за пределы дома. По многим причинам этот сдвиг сработал в направлении изоляции нуклеарной семьи, состоящей из супружеской пары и несовершеннолетних детей. Кормилец семьи, обычно взрослый мужчина, вовлечён в мир профессиональной занятости, где его оценивают прежде всего по его работе. Такая оценка несовместима со статусными системами кровно-родственного или этнического свойства с аскриптивно закреплёнными позициями индивидов и семейств.

Изоляция не предполагает полного разрыва связей с более широким кругом родственников, особенно с семьями супругов, которые обычно очень важны. Однако нуклеарная семья обретает всё большую независимость во всём, что касается собственности, общественного статуса и даже религиозных обязательств и этнических обычаев. Наиболее значимым показателем такой независимости служит сокращение числа организованных родителями браков, что резко контрастирует с практикой преимущества родовой солидарности, соблюдавшейся и в крестьянских, и в аристократических слоях.

Зависимость семьи и в смысле дохода, и в смысле статуса от заработков по месту работы поощряет мобильность в выборе места жительства. Излюбленным типом жилья стало жилище на одну семью, снимаемое или купленное в собственность. Географическая мобильность ведёт к ослаблению не только родственных связей, но и определённых связей типа Gemeinschaft. Акцент смещается в сторону замкнутой частной жизни и не очень тесных отношений с соседями.

Эти перемены повысили значение семьи как источника эмоциональной устойчивости для её членов, исполняющих другие роли в обществе. В современных условиях оказались подорванными другие диффузные эмоциональные отношения, а в некоторых аспектах члены семьи стали испытывать усиливающиеся стрессы вне дома из-за груза обязанностей, возложенных на них на работе и в учебном заведении. Поэтому общее направление процесса идёт в сторону дифференциации, при которой семья сосредоточивается на функции сохранения образца в том, что касается её членов, а другие функции исключаются.

В результате большие нагрузки выпадают на долю домохозяек, которые должны становиться всё более самостоятельными в выполнении своих обязательств перед мужьями и детьми. К тому же роль женщины претерпела серьёзные изменения, символизируемые получением избирательного права и участием в образовании и трудовой деятельности.

И в этом контексте революция в образовании имела важные последствия. Во все возрастающей степени социализация в аспекте, связанном с успехами во внесемейных ролях, осуществляется в образовательных институтах, которые отделены от семьи. Все больше система образования, а не семья служит непосредственным поставщиком трудовых ресурсов в экономику. Точно так же образовательная система, а не система родства все более определяет место индивидов в системе стратификации.

Здесь мы можем рискнуть дать более общую, чем до сих пор, интерпретацию образовательной революции. Две революции сформировали эпоху, называемую ранней современностью: промышленная, в ходе которой дифференцировались экономическая и политическая системы и установились новые связи между ними, и демократическая, которая привела к аналогичным изменениям в отношениях между политической системой и социетальным сообществом. Можно предположить, что революция в образовании стала высшей точкой подобных изменений в отношениях между социетальным сообществом и системой сохранения и воспроизводства образца, а также между ним и культурной системой.

Мы проследили множество этапов дифференциации социального сообщества и системы сохранения образца, в особенности развитие нормативного порядка и определение социетального сообщества, не увязанное напрямую с религией. Образовательная революция — это дальнейший шаг в направлении секуляризации. В ней, однако, присутствуют важные интегративные механизмы, в том числе средства институционализации светской культуры. Кроме того, в ней отражается всё возрастающий акцент на социализированные способности как основание для полного членства в социетальном сообществе и для распределения новых членов в стратификационной системе ²⁸.

Политика и социетальное общество

Дифференциация социетального сообщества и политической системы более всего касается государственного управления, но может рассматриваться и в более широком аналитическом контексте как «политический фактор» в коллективном целедостижении безотносительно к тому, какой коллектив берётся за точку отсчёта ²⁹.

Наиболее важное в развитии рассматриваемого здесь взаимоотношения состоит в том, что политическая функция сосредоточивается в особого типа роли, называемой должностью, выборной или назначаемой, что в целом коррелируется с двумя типами коллективов — ассоциативным или бюрократическим, а также в институте гражданства. Когда выборная должность является дополнением к гражданству, а государство дифференцировано от социетального сообщества, то члены этого сообщества (и по большей части её территориальных подразделений) становятся электоратом. Через избирательное право они являются высшим источником официальной власти в рамках, заданных конституцией, и конечными получателями (индивидуально, в группах или как сообщество в целом) благ, проистекающих из вклада государства в функционирование сообщества ³⁰.

Выборная должность, наделённая властью принимать и проводить в жизнь обязательные для коллектива решения, представляет собой, таким образом, сердцевину лидерской функции. На уровне крупных обществ мобилизация поддержки как для избрания, так и для принятия решений осуществляется через политические партии, играющие роль посредника между государственным руководством и многочисленными «группами интересов» в электорате ³¹.

Служба на выборной должности обычно не является постоянной работой и редко приближается к роли, свойственной должностям в системе «занятости». В устойчивых демократиях, однако, имеется, как правило, слой относительно «профессиональных» политиков, стремящихся занять выборные должности или помочь тем, кто на них претендует, как это делают, например, партийные активисты. В Соединённых Штатах Америки этот слой увеличен благодаря федерализму и децентрализации местного управления ³². Кроме того, для тех, кто посвятил себя политической карьере, важно наличие обеспеченного тыла в виде назначаемой должности или в частном секторе (например, в юридической практике), что гарантирует работу и достаток. В целом демократиям насущно необходим какой-то функциональный эквивалент аристократии для создания своему руководящему слою надёжной базы.

В зависимости от величины и сложности общества в нём развивается разветвлённая система государственных учреждений, при этом не нарушается определённое равновесие между «политическим» (выборным) и бюрократическим компонентами управления.

Всё, что относится к демократической политической системе как коллективу типа ассоциации, остаётся, с поправками для каждого отдельного случая, в основном верным и для других объединений подобного типа, распространившихся в современных обществах. Проблемы ассоциаций бывают различными в соответствии с их размером, сложностью, интересами и внутренними конфликтами. Но всегда критической для них является проблема обеспечения руководству, несмотря на все эти внутренние противоречия, достаточно независимого положения.

Выбор между централизацией, увеличивающей эффективность коллектива, и децентрализацией, обеспечивающей «представительность», свободу выражения и отстаивание группами своих интересов, — это общая дилемма всех демократических ассоциаций ³³. С этой дилеммой связано то обстоятельство, что присоединение к коллективному начинанию даёт преимущества по сравнению с действием «в одиночку». Говоря обобщённо, институционализация принципа ассоциации коррелируется с плюрализацией сообщества. Когда коллектив выполняет функции ассоциации, а власть в нём сугубо диктаторская, то можно предположить, что на пути её полной институционализации возникнут сильные препятствия.

Другим показателем неполной институционализации является ситуация, когда индивиды и группы настаивают на своих особых «правах», используя разные методы — от организованного протеста до обструкции. В самом деле, когда речь идёт о существенных интересах, оптимальное функционирование сложной демократической ассоциации предполагает тонкое балансирование многих факторов.

Хотя представительная демократия проявила себя как относительно дееспособный механизм на государственном уровне при определённых условиях, а также в некоторых частных ассоциациях, но всё же ясно, что её нельзя распространить на все виды организации. В представительной демократии выборный компонент может быть привязан к бюрократической организации в виде «небюрократической верхушки», важность которой подчёркивал М. Вебер ³⁴. Другой вариант выполнения этой роли представляет собой надзорный совет фидуциарного типа — институт, характерный не только для некоммерческих организаций, но в последнее время становящийся главным управляющим органом в больших частных деловых корпорациях.

Бюрократическая организация характеризуется преобладанием назначаемых должностей, акцентом на эффективность в достижении коллективных целей, употреблением власти для координации осуществления принятых наверху планов и строгой иерархической структурой. Однако внутри такой организации применимы и критерии, связанные с выборными должностями, такие, как подчинение универсалистским нормам и разделение частной и официальной сфер ³⁵. Распространение бюрократии и в общественной, и в частной сферах является знамением позднего этапа модернизации. В Европе XIX века происходило расширение государственной службы, но она с трудом освобождалась от аристократических связей как в Англии и Франции, так и в Пруссии, правда в несколько меньшей степени. В Соединённых Штатах Америки эта тенденция встретила сильное противодействие со стороны «системы дележа добычи» и демократического популизма ³⁶.

Вероятно, возникновение элементов бюрократии происходило если не в самой сердцевине государственного управления, то где-то рядом. В промышленности же они возникали на начальных стадиях производственного цикла, связанных с наймом работников, в то время как то, что мы теперь называем «менеджерскими» и «техническими» функциями, вместе с имуществом находилось в руках собственников на основе аскриптивного принципа. Эта ситуация претерпела перемены, главным образом благодаря отделению собственности от «контроля», или от активного менеджмента, которое произошло в крупных корпорациях во второй половине нынешнего столетия ³⁷. Хотя собственники все ещё обладают некоторой властью в надзорном смысле, например в подборе менеджеров и в вопросах общей стратегии, управление организуется преимущественно с помощью наёмных работников, мало зависящих или совсем не зависящих от прав личной собственности или от наследственных структур, в которых права собственников институционализированы. В последнее время высшее управление всё больше профессионализируется по мере того, как всё большую важность приобретают специальная квалификация и формальное образование. Компетентность уже не является делом «простого здравого смысла» или диплома об окончании «академии по набиванию шишек».

Сочетание расширения демократической революции и дифференциации современных обществ стало, как и в других контекстах, основным источником для формирования новых свобод и адаптивных способностей, но одновременно и для появления новых напряжений, связанных с интеграцией. Новый этап, являющийся предметом рассмотрения в данной главе, ознаменовался в Соединённых Штатах Америки и в других наиболее модернизованных обществах завершением универсализации избирательного права по каждому избирательному округу. Произошло также заметное распространение модели равного членства и власти в широком диапазоне частных ассоциаций, хотя, каковы будут масштабы этого процесса, например, в таких организациях, как университеты, покажет время.

В то же время увеличение масштабов и бремени коллективной ответственности, которое несут на себе системы типа ассоциаций, усилило потребность в эффективном и ответственном лидерстве, которое, как представляется, не может быть обеспечено без существенной концентрации власти. Конечно, одним из фундаментальных средств удовлетворения этой потребности является административная бюрократия, но в организациях бюрократического типа остро возникает проблема отчётности, и современный способ разрешения этой проблемы состоит в том, чтобы сделать бюрократию ответственной в конечном счёте перед электоратом, а более непосредственным образом — перед выборными должностными лицами в политической системе. В американской государственной системе, в частности, таким образом построены отношения исполнительной и законодательной ветвей власти Такое решение проблемы, безусловно, связано с предоставлением колоссальной власти выборным должностным лицам — президенту и губернаторам штатов, а также членам Конгресса и законодательных собраний штатов. Они в свою очередь подотчётны избирателям через систему выборов, которая — с принятой здесь точки зрения — может рассматриваться как средство для регулирования неизбежной напряжённости между эгалитарным основанием прав граждан и их участия в делах общества, с одной стороны, и чисто функциональными моментами, вытекающими из необходимости обеспечения эффективности коллективного действия — с другой.

Профессионалы также всё больше привлекаются к работе в бизнесе, в других областях «частного сектора» и в государственных организациях. Профессиональная компетентность обычно не организуется по принципу «линейного подчинения» или даже по «рационально-легальной» схеме. Эта особенность видоизменила как публичные, так и частные «бюрократические» организации, ослабив в них элементы линейного подчинения и придав им более ассоциативный характер, поскольку существенно важно обеспечивать сотрудничество специалистов, не прибегая к простому применению власти ³⁸. Поэтому большая часть современной «бюрократии» граничит с «коллегиального» типа устройством ³⁹. Эта «коллегиальная модель», меняющая бюрократию в направлении ассоциативного устройства, состоит в том, что роли членов в ней являются одновременно ролями работников; участие является «штатной работой». Коллегиальные обязанности не могут предписываться таким же образом, как это делает линейно организованная власть в преимущественно бюрократических организациях. Но не являются они и периферийными, выполняемыми от случая к случаю, как это имеет место в более широком круге добровольных ассоциаций, включая политическую часть гражданства, «штатный избиратель» выглядел бы в плюралистической политической системе крайне нелепо; хотя что-то в этом роде, может быть, годится для описания членства в коммунистической партии.

Возможно, сегодня коллегиальная модель наиболее полно институционализирована в академическом мире, который, вопреки многим утверждениям, не поддаётся бюрократизации ⁴⁰, несмотря на беспрецедентное расширение сферы высшего образования, происшедшее в последнее время. Действительное равенство коллег на факультете или в отделении находится в постоянном и резком контрасте с бюрократической иерархией. Другой отличительной особенностью коллегиальной структуры является выборность в отличие от назначения сверху. Большинство современных академических систем «назначения» основаны на сложном балансе: надзорные инстанции (например, попечительские советы) обычно принимают «окончательные» решения, в то время как коллеги осуществляют контроль на важных этапах отбора кандидатур. Навязывание назначенца, открыто неприемлемого для его будущих коллег, в академических институтах высокого уровня практически не существует. Профессора избирают своих коллег если не прямо, то по крайней мере косвенно ⁴¹.

Многие организации, ставшие синонимами бюрократии, подверглись многосторонней «коллегизации». Современное государство не является преимущественно бюрократическим не только потому, что оно «демократизировалось» благодаря выборности должностей и ответственности перед общественностью, но и потому, что его внутренняя структура стала в значительной степени коллегиальной, особенно его «исполнительная ветвь». Добавим к этому, что прогрессирующее ослабление контроля владельцев над экономическими организациями имело результатом не только бюрократизацию, хотя последняя и получила широкое распространение в крупных организациях. При возрастающем значении научных технологий промышленность стала всё больше нуждаться в профессионалах с академической подготовкой не только по причине их непосредственного вклада в производственный процесс, но и из-за их влияния на организационную структуру. В самое последнее время отмечено широкомасштабное привлечение в промышленность учёных-исследователей наряду с инженерами, и такой же параллельный процесс осуществился в таких областях, как здравоохранение и образование.

Экономика и социетальное общество

В период новейшей истории экономика значительно отдалилась от классической модели, очерченной в «капиталистической» идеологии XIX века. Она подвержена не только институциональному контролю, особенно правовому регулированию, основанному на законодательстве о контракте и собственности, но и целому комплексу ограничений со стороны государственной ценовой политики, олигополистической практики бизнеса и коллективных договоров с профсоюзами, если перечислить лишь некоторые из них. Происходит также существенное перераспределение ресурсов, главным образом через использование налоговых поступлений для субсидирования отдельных коллективов и определённых видов деятельности, которое выходит за пределы основных функций государства; диапазон этого процесса простирается от поддержки неимущих до финансирования научно-исследовательской деятельности.

Тем не менее рыночная система остаётся автономной и дифференцированной подсистемой американского общества ⁴². Жёсткое противопоставление системы «свободного предпринимательства» (с минимальным социальным и государственным контролем) и «социализма» (с государственной собственностью и контролем над всеми основными средствами производства) оказалось нереалистическим. Нарождающаяся модель соответствует общей современной тенденции к структурной дифференциации и плюрализации. В обществах, в широком смысле причисляемых к обществам со «свободно-предпринимательской» экономикой, только арьергард правого политического крыла, сопротивляющийся любым модификациям основного принципа столетней давности — принципа laissez faire, стал бы серьёзно оспаривать это утверждение. В самом деле, нестабильность, присущая даже приблизительным вариантам «чистой» капиталистической системы, как её представляют себе и сторонники, и социалистические противники, является убедительной причиной тому, чтобы считать прожитый в XIX веке этап модернизации переходным.

На переломе столетий Соединённые Штаты Америки превзошли Англию, а затем и Германию по количественным показателям экономического роста. Это стремительное развитие было обусловлено рядом причин. На момент получения независимости население страны составляло менее четырёх миллионов человек, большинство которого проживало на атлантическом побережье, но имело возможность для относительно беспрепятственного продвижения на запад. Отчасти из-за британского господства на море французская и испанская «империалистическая» деятельность в обеих Америках довольно быстро угасла. Это позволило Соединённым Штатам мирным путём присоединить Флориду и Луизиану; несколько позже дальнейшая территориальная экспансия встретила лишь слабое сопротивление Мексики, и всё это создало условия для роста населения и обеспечило страну колоссальными экономическими ресурсами всех видов. Расширение обжитых территорий способствовало в том числе и либеральной иммиграционной политике, которая гарантировала приток рабочей силы, необходимой для индустриализации.

Развитие денежных, банковских и кредитных институтов, опирающихся на «коммерческие банки», было стремительным и всеохватным, хотя в XIX веке эти инструменты отличались очень большой неустойчивостью. Благодаря банковской системе средство обращения стало в основном безналичным (наличность составляет лишь малую его часть), именно в таком безналичном виде проводились операции с кредитами, корпоративными ценными бумагами и даже с государственным долгом ⁴³. Кредитная система способствует постоянным новациям в экономике, подобно тому как современная академическая система способствует «когнитивному новаторству». Никакое другое общество не может соперничать с Соединёнными Штатами в «монетаризации» экономической жизни, особенно в использовании банков и кредитных инструментов.

Американскую модель капитализма отличают две особенности. Первая — это массовое производство, зачинателем которого была компания «Форд мотор». Поскольку массовое производство по необходимости ориентировано на крупные потребительские рынки, преимущественно внутренние, вскоре пришло понимание того, что прибыль зависит не только от завоевания фирмой «доли рынка», но и от совокупной покупательной способности населения, его общего дохода. Проводившаяся Г. Фордом политика высоких зарплат, вводившаяся им вовсе не под давлением профсоюзов, означала поворот от трудоёмкого к капиталоемкому производству. А результатом этого стало непрерывное сокращение рабочей силы, занятой в непосредственном производстве, при том, что объём производства становился неизмеримо большим. Соответственно возросла занятость среди «белых воротничков» и в сфере «услуг» ⁴⁴. Вторая особенность родилась в Германии, но получила наибольшее развитие в Соединённых Штатах Америки. Она состоит в установлении связи между научным знанием и производством. Из химических и электротехнических отраслей это перешло во множество других. Пожалуй, наиболее далеко на сегодняшний день ушла в этом направлении электроника, тесно связанная с кибернетикой и обработкой информации.

Экономическому росту способствовала также американская правовая система. Конституцией были запрещены таможенные тарифы и ограничения на передвижение людей между штатами в те времена, когда Европа была глубоко разделена внутренними и межгосударственными тарифами. Правовые принципы, регулирующие отношения собственности и договорные отношения, были заимствованы у Англии, но затем существенно доработаны, главным образом путём судебных решений ⁴⁵. Позднее американские юристы проложили путь развитию частных корпораций, заложив правовые основы для дифференциации собственности и профессионального управления.

В американском обществе довольно рано институционализировалась система занятости, основанная больше на найме, чем на собственности, и вместе с индустриализацией и урбанизацией она получила широкое распространение. Произошла дифференциация между домашними хозяйствами и нанимающими работников организациями, главным образом деловыми фирмами, хотя относится это и к работе в государственных учреждениях и некоммерческом частном секторе. На ранних этапах модернизации «наемничество» на работу обычно ограничивалось «работным людом» на самых низких этажах в иерархии занятости. Со временем наём на работу и, соответственно, рынок труда сдвинулись на более высокие этажи; сегодня через процедуру найма в качестве исполнителей (менеджеров и администраторов) и профессионалов проходят большинство из тех, кто раньше были собственниками. Это существенно важное структурное преобразование обычно полностью упускается из виду при сравнении капитализма и социализма ⁴⁶.

На этапе развитой современности, когда резко сократилась доля сельскохозяйственного труда, главный вклад взрослых мужчин в функционирование всего общества осуществляется, за редким исключением, на их «рабочих местах». Резко активизировалось участие в трудовой деятельности женщин, особенно замужних.

Некоторые виды человеческой деятельности не поддаются превращению в «наёмный труд». Похоже, что в них отражены размытые, диффузные интересы, которым угрожает присущая системе занятости специализация. Такая диффузность происходит из нескольких источников. Семья и домашнее хозяйство играют центральную роль как для личности индивида, так и для его физиологического организма. Исторически культура была сопряжена с исполнением религиозных функций, но в современном мире основные характеристики её задаются деятелями искусств, которые упорно сопротивляются ремесленной «профессионализации». На уровне социальной системы, если оставить в стороне роль политика, которую мы уже обсудили, имеется множество и государственных, и частных «фидуциарных» ролей, вроде «попечителей» в организациях, не являющихся исключительно «коммерческими». Для отдельного гражданина, однако, его фидуциарная функция по отношению к «общественным интересам» выделяется в отдельные нерегулярные роли, такие, как роль избирателя или добровольного участника коммуникационных процессов или ассоциаций, которые соответствуют его взглядам.

Многие категории людей под давлением психологических и иных факторов настолько «вовлекаются» в такую деятельность, что «борьба за идею» становится для них важнее «работы» и семьи. В современном обществе такого рода давление усугубляется непрерывно происходящими в нём глобальными переменами и сопровождающими их конфликтами. Больше того, достижение таких конкретных целей, как материальный достаток и довольно высокий уровень жизни, открывает широкие возможности для дальнейшего их повышения, с чем связаны сильные эмоции. В социально-психологических терминах наше время есть время беспрецедентных переживаний, связанных с «относительным обнищанием».

В любом современном обществе видное место принадлежит профсоюзному движению. Структурно оно имеет корни в «нише» между домашним хозяйством и рабочим местом, образовавшейся в результате расширения системы найма. Лидерами движения становились не самые обездоленные рабочие, а обладающие достаточно высоким социальным статусом и квалификацией, так что в определённых отношениях оно стало наследником ремесленных цехов. Силу же свою это движение черпало в рядах работников физического труда и было ориентировано на их защиту, на улучшение их материального положения и статуса. Влияние профсоюзов распределялось неравномерно в среде самых неквалифицированных рабочих или «белых воротничков».

В Соединённых Штатах Америки, особенно со времён «нового курса», профсоюзное движение набрало значительную мощь в промышленности, не создав при этом базы для политического социалистического движения, как это имело место с конца XIX века в большей части Европы. Эта особенность Соединённых Штатов отражает высокую степень «демократизации», которой американское общество уже достигло к этому времени, включая возможности экономической и социальной мобильности.

В мире занятости происходило общее и непрерывное развитие. В структуре современной рабочей силы всё меньшее место занимает неквалифицированный труд. Историки промышленной революции длительное время рассматривали рост физического объёма производства, вложения денежного капитала и численность занятых в промышленности как взаимозаменяемые показатели роста производства, исходя из того, что между этими показателями существует тесная связь. Но ситуация изменилась. По сравнению с 20-ми годами XX века валовой продукт обрабатывающей промышленности Соединённых Штатов увеличился во много раз, число же занятых в ней осталось почти на том же уровне, а доля используемой в ней рабочей силы существенно упала.

Это падение является, главным образом, результатом «механизации», в наши дни сливающейся с «автоматизацией», и совершенствования организации, что породило «технологическую безработицу», как это было в трагической истории с ручными ткачами в начале XIX века. Всё более ограниченными становились возможности найти работу для тех, кто не обладал достаточной квалификацией по определённой специальности. Это обстоятельство, однако, привело не к перманентному росту уровня безработицы, а к общему повышению качества рабочей силы в результате переобучения. Во второй трети нынешнего столетия, на раннем этапе массового и конвейерного производства большое преимущество получил «полуквалифицированный» труд, часто в ущерб старым квалифицированным мастерам. Теперь возрастает потребность в более высоком уровне общей подготовки, предполагающей не столько овладение узкими навыками, сколько образование в объёме средней школы.

Развитие системы «найма» и сопутствующий этому акцент на качестве исполнения подорвали значимость аскриптивных критериев отбора. Хотя «дискриминация», связанная с родственной принадлежностью, этническим происхождением, религией, расой, и так далее, чрезвычайно живуча, но представляется, что в настоящее время существует долгосрочная устойчивая и эффективная переориентация в сторону оценки работников при приёме на работу на основании преимущественно универсалистских критериев ⁴⁷, а значит, и в случаях приёма в члены какой-либо организации или использования возможностей для самореализации.

Распределение дохода между домохозяйствами носит сложный характер. Наиболее важный фактор здесь — рынок труда, отражающий различный спрос на разные виды услуг. Независимая собственность неуклонно утрачивала своё значение, особенно в сельском хозяйстве. Зарплаты и жалованья, наряду с такими формами дохода, как комиссионные вознаграждения, в широком смысле зависят от компетентности и ответственности, соответствующих определённым ролям в системе наёмного труда, которые, в свою очередь, всё больше зависят от уровня полученного образования. И здесь надо, помнить, что благодаря постоянно увеличивающейся финансовой помощи высшему образованию оно становится доступным не только детям состоятельных родителей.

Изменения в шкале доходов, определяемой спросом на те или иные виды занятости (часть этого спроса, как в случае научных специалистов, субсидируется), происходят на обоих её концах. Во всех современных обществах с помощью «трансфертов» (как называют эти выплаты экономисты), включая всевозможные «вспомоществования», страхование по старости, пособия по безработице, бесплатное медицинское обслуживание, жилье с низкой квартплатой и другие подобные меры, поддерживается жизненный уровень низкооплачиваемых групп населения. «Нижний предел», за который, как считается, не должна опускаться ни одна сколько-нибудь значительная категория людей, определяет минимальное содержание «социального» компонента, входящего в понимание современного гражданства ⁴⁸.

Не все здесь гладко, как показывает существующая сегодня в Соединённых Штатах Америки озабоченность проблемой бедности. Однако определение такого нижнего предела характерно в XX веке для всех индустриальных обществ. К тому же трансфертные выплаты сочетаются с мерами, призванными помогать лицам с ограниченной трудоспособностью «найти себя», в наиболее очевидном случае через систему всеобщего бесплатного образования. Наконец, материальное положение так называемого рабочего класса значительно улучшилось благодаря тому, что, в большой мере под давлением профсоюзов, выросли зарплаты и увеличились «дополнительные льготы».

Рынок исторически сложился как классическое сосредоточение конкурентного индивидуализма, институционализировавшегося в стопроцентном ожидании того, что участие в конкуренции ведёт к успеху одних и провалу других. В большинстве теорий капитализма поэтому рассматривались только гарантии справедливых условий конкуренции, принципа равенства возможностей. У проблемы равновесия между стартовым равенством и дифференцированным успехом, разрабатывавшейся начиная с XVIII века, есть много граней. Одним из немаловажных явлений здесь была возрастающая дифференциация между положением фирмы на шкале успеха и должностным или профессиональным статусом индивида, занятого в делах этой фирмы.

Социализм, как мы отмечали, стремится выстроить жёсткую альтернативу «свободному предпринимательству» рыночной экономики, выступая за концентрацию контроля над всеми основными факторами производства в руках правительства. Свидетельством того, что эта альтернатива не является единственной, может служить рассмотренное чуть выше установление во всех «индустриальных» странах того или иного нижнего предела дохода и благосостояния, относящегося ко всем участникам экономического процесса. Ниже мы остановимся на некоторых механизмах, по-иному противодействующих наиболее крайним проявлениям неравенства. Мы, следовательно, полагаем, что речь здесь снова идёт об основной интегративной «проблеме» — о сбалансировании эгалитарного компонента современных ценностей и тех компонентов «достижительного комплекса», которые порождают в социетальном сообществе иерархию статусов. Более общие аспекты этой проблемы мы кратко прокомментируем в конце главы.

На другом конце шкалы находится ощутимый доход от собственности. В очень большой степени этот доход отделился от реального управления собственностью. Сельская земельная собственность — главная политэкономическая база аристократии на ранней стадии модернизации — утратила своё значение. На самой последней стадии упало, хотя и не так радикально, значение и собственнических начал в бизнесе. Наиболее важная форма собственности состоит теперь из подвижных, легко реализуемых на рынке денежных активов, типичным примером которых являются корпоративные и государственные ценные бумаги. По расчетам, в Соединённых Штатах Америки доход от собственности составляет чуть больше двадцати процентов в структуре «личных» доходов, и эта доля, как кажется, не меняется сколько-нибудь заметным образом уже в течение одного или нескольких поколений ⁴⁹. Значительная часть такой собственности существует в виде средств, выключённых из текущего потребления, например индивидуальных страховых вкладов. Изменились также масштабы отчислений доходов от собственности институциональным, а не индивидуальным владельцам — фондам, колледжам и университетам, больницам, разного рода благотворительным и спонсорским организациям.

Хотя доход от собственности плотно сконцентрирован в зажиточных слоях, участие в его подвижных формах получило более широкое распространение, чем на ранних стадиях свободно-предпринимательских обществ, особенно в верхней части среднего класса. Сосредоточение состояний в руках богатых существенно сдерживается за счёт прогрессивного налогообложения доходов и имущества. В целом на позднем этапе развития современных обществ распределение доходов гораздо равномернее, чем это было на ранних этапах или наблюдается в большинстве нынешних «развивающихся» обществ. Сказанное о доходах, вероятно, не менее верно в отношении возможностей, особенно после того, как высшее образование стало доступным для постоянно увеличивающейся части в каждой возрастной когорте. И хотя долгосрочная стабильность сложившейся сейчас модели не гарантирована, всё же наиболее вероятным направлением её развития будет нарастающее равенство.

Широко практикуемая критика в адрес правящих классов современного общества весьма любопытно переплетается в многоголосии. С одной стороны, их обвиняют в том, что они «слишком расслабились», с другой — в том, что они излишне поглощены «узкими» интересами своей работы. Хотя все подобные обвинения внушают подозрение, последнее кажется более близким к истине. Профессионализация менеджерской работы и включение её в систему наёмного труда повлекли за собой колоссальное повышение требовательности к уровню образования, квалификации и качеству выполняемой работы, что требует от работников высокой мотивации, направленной на достижение цели. На ранних стадиях нашего социального развития такого рода мотивация, скорее всего, не была широко распространённой.

Сегодня, несмотря на определённое сокращение официального рабочего времени и, может быть, некоторое ослабление усилий в отдельных видах труда, сознание долга в выполнении своих трудовых обязанностей находится на высоком уровне. Очень похоже, что оно всё время росло, особенно на верхних этажах системы занятости. В современном обществе высококвалифицированные работники, находящиеся на этих этажах, не только не образуют «праздный класс», но в массе своей представляют собой наиболее интенсивно «трудящиеся» группы в человеческой истории. Парадоксально, но так называемый, эксплуатируемый рабочий класс гораздо ближе продвинулся к тому, чтобы стать праздным классом современного общества. Тяжёлый труд верхних групп состоит не в мускульных усилиях и не в строгом соблюдении жёсткой дисциплины, а в решении трудных, часто головоломных проблем и в ответственности за избранные методы их преодоления.

Был достигнут общий подъём потребления продуктов питания, одежды, достигнуто улучшение жилищных условий и других составляющих уровня жизни. Сегодня в развитых странах только в низшей, незначительной по численности прослойке бедноты наблюдаются такие крайние лишения, как голод, низкая продолжительность жизни, лохмотья вместо одежды, которые характерны для большинства сегодняшних «слаборазвитых» стран. Эта проблема совершенно очевидно относится к другому разряду, нежели проблема распространения наркомании и других аналогичных «социальных патологий».

Произошло также общее повышение экспрессивных стандартов, что видно по растущему потреблению «культурных продуктов» и по связанному с ним уровню эстетического вкуса в домашней обстановке, питании и так далее (включая участие в публичных развлечениях). Несмотря на то что изначально обездоленные или изолированные группы часто порождали эстетические нелепости, которые другие, более взрослые и благополучные группы непременно подвергали осмеянию, представляется, что в современных обществах, более чем когда-либо прежде, «утончённые» вкусы становятся достоянием всё более широких слоёв населения. Эти вещи, однако, трудно поддаются точной оценке. С одной стороны, возросшее потребление встречает осуждение «пуритан», видящих в нём признак «расслабленности» нынешнего поколения. С другой стороны, романтики, идеализирующие Gemeinschaft, утверждают, что модернизация повсеместно испортила вкусы простых людей.

Другой неизменной темой при обсуждении уровня жизни в «обществах изобилия» является борьба за статус посредством «показного потребления», разновидности которого включают не только сногсшибательные балы и дворцы старой аристократии, но и нынешние скромные стремления «не отстать от Джонсов». Определённая степень такой соревновательности, вероятно, неизбежна, когда в обществе институционализированы универсалистские нормы и нормы целедостижения. И всё-таки похоже, что с упадком аристократии значение различий в индивидуальном потреблении уменьшилось. Например, Белый дом хоть и не хижина, но далеко не Версаль. Особняки времён «позолоченного века» на Пятой авеню в Нью-Йорке и в Ньюпорте либо исчезают, либо отдаются в «общественное» пользование; сходные тенденции отмечаются в Европе. По всей вероятности, в большинстве современных стран «буржуазная» показуха стала не такой вызывающей и очевидной, какой была в XVIII и XIX столетиях, хотя некоторые виды «роскоши» стали достоянием значительно более широких слоёв. Поскольку «показное потребление» не ново и почти наверняка всё реже встречается в своих крайних проявлениях, трудно усматривать в сегодняшнем потреблении предметов роскоши один из главных симптомов упадка современного общества ⁵⁰.

Сопутствующим процессом является «капитализация предметов длительного пользования», включая жилье и такие вещи, как центральное отопление, «домашняя техника» и обстановка. Важной частью образа жизни в эпоху современности является также «приватность»: сегодня само собой разумеющимся стало наличие «собственной комнаты» для супругов и для каждого члена семьи, кроме совсем маленьких детей.

Подобные процессы являются частично следствием, частично причиной важного изменения в классовой структуре — сокращения «класса прислуги». В начале нынешнего века в типичном доме «среднего класса» обязательно был один «живущий» слуга, а в домах «верхнего среднего класса» имелся довольно значительный штат прислуги. Сегодня такой штат имеется только у очень богатых, причём, как правило, в силу их должностного положения. В домашнем хозяйстве верхнего среднего класса обычно обходятся «уборщицей», приходящей один-два раза в неделю, и сиделками при детях.

Это связано с двумя моментами. Во-первых, современная промышленность становится всё более капиталоемкой, превращая труд в дефицитный и потому все более дорогой фактор, откуда и идёт общее повышение уровня жизни. Во-вторых, возрастающий эгалитаризм сделал постыдным статус слуги ⁵¹, так что работа на фабриках и в магазинах все более предпочитается домашнему услужению.

Для замужней женщины, принадлежащей к среднему классу, такой ход событий не обошёлся без потерь. лишённая помощи в ведении домашнего хозяйства, испытывающая всё возрастающие нагрузки в отношении эмоционального регулирования семейных отношений, а также в более широких сферах гражданства и занятости, она полагается на целый арсенал новейшей домашней техники, переставшей быть просто баловством и капризом.

Заключение

Созданный в Соединённых Штатах Америки новый тип социетального сообщества более, чем любой другой, взятый в отдельности фактор, оправдывает наше утверждение о том, что эта страна заняла место лидера на позднейшем этапе модернизации. Мы предположили, что равенство возможностей, на чём делает акцент социализм, было достигнуто в достаточно высокой степени именно здесь. Этот результат связан с наличием рыночной системы, прочного правового порядка, относительно независимого от государства, и «государства-нации», свободного от контроля со стороны какой-либо этнической группы и какой-либо конкретной религии. Решающей новацией, на наш взгляд, явилась образовательная революция, особенно в том, что касалось распространения особого типа организации — добровольной ассоциации — и открытия возможностей. Что самое важное, американское общество ушло дальше, чем любое другое общество сравнимого масштаба, в освобождении от старинных аскриптивных неравенств и в институционализации модели, эгалитарной в основе своей.

Вопреки мнению многих интеллектуалов, американское общество и многие другие современные общества, где нет диктаторских режимов, институционализировали наиболее широкий спектр свобод, чем какое-либо из прежних обществ. Возможно, он не шире того, которым пользовались иногда небольшие привилегированные группы аристократов в Европе XVIII века, но для больших масс людей он безусловно шире, чем когда-либо.

Достижение таких свобод сопряжено со множеством сложностей. Видимо, можно сказать, что приобщение к свободе начинается с преодоления некоторых трудных обстоятельств физической жизни — плохого здоровья, низкой продолжительности жизни, неблагоприятных климатических условий, и так далее. Сюда же, безусловно, относится создание определённой безопасности от насилия для большинства населения. Более высокие доходы и развитие рынков увеличивают свободу выбора в потреблении. Имеется широкий набор общедоступных услуг, таких, как образование, учреждения культуры, а также средства общего пользования, и так далее. Существует повсеместная свобода в выборе брачного партнёра, занятий, религии, политической принадлежности, свобода мысли, слова, самовыражения.

Если рассматривать ситуацию в широкой сравнительной и эволюционной перспективе, то наиболее «привилегированные» общества конца XX века впечатляюще успешно институционализировали самые «либеральные» и «прогрессивные» ценности тго времени, что трудно было предсказать столетие назад.

Конечно, имеются и серьёзные проблемы. Одна из них, безусловно, война и опасность войны. Но поскольку в данной главе предметом нашего внимания является социетальное сообщество, то вопрос о межсоциетальных отношениях мы отложим до заключительной главы этой книги.

Мы уже выдвигали соображения о том, что главные недостатки нового типа социетального сообщества состоят не в давнишних сетованиях на тиранию авторитарных режимов, особенно в их монархической разновидности, или на укоренившиеся привилегии аристократии. Не состоят они также в классовых антагонизмах и эксплуатации в строго марксистском смысле. Проблемы социальной справедливости и неравенства все ещё заметны, но формулирование этих проблем в упрощённых терминах противостояния буржуазии и пролетариата, по соображениям, изложенным в этой главе, представляется утратившим актуальность.

Проблема равенства и справедливости остаётся центральной для Соединённых Штатов в контексте наличия бедности и многочисленного чернокожего меньшинства, имеющего за плечами долгую историю дискриминации, берущей начало в рабстве. Важно отчётливо понимать, что эти два аспекта проблемы не совпадают полностью. По большинству критериев значительное большинство американских бедных — белые, а значительная часть небелого населения не числится в бедняках. Но существует особенно бросающееся в глаза совпадение того и другого среди чёрных, обитающих в «гетто» крупнейших городов.

Раньше эти проблемы трактовались как «абсолютное» обнищание, недоедание, болезни, и так далее. Сегодня среди социальных учёных растёт понимание того, что относительное обнищание и исключение из полноправного участия в социетальном сообществе гораздо важнее и часто переживается «болезненнее» ⁵². В нашей общей парадигме социальных изменений мы подчёркивали связь между процессами включения и повышения уровня адаптации через рост доходов; тем не менее эти процессы неидентичны. Связь эта вместе с тем помогает объяснить, почему, несмотря на то что в последнее время сильно уменьшилась юридическая и политическая дискриминация, напряжённость вокруг расовой проблемы не только не ослабла, но даже возросла. То, что достигаемое через механизм включения смягчение ощущения относительного обнищания носит в каком-то смысле «символический» характер, не делает его ни на йоту менее насущным и важным.

Проблема равенства и социальной справедливости поддаётся оценке с большим трудом. Как только что отмечалось, старое недовольство тиранией, аскриптивными привилегиями и классовым неравенством в марксистском духе не играет той роли, что прежде. Но сохраняется широко распространённое ощущение, что некие особо привилегированные группы незаконно пользуются своим положением в своих интересах, в ущерб общему интересу. У старших поколений это недовольство чаще всего формулировалось в терминах экономики, как у Ф. Д. Рузвельта, когда он говорил о «злоумышленниках с большими богатствами». Знаменательно, что сегодня в этой связи выплывает символ «власти»; во фразеологии Ч. Р. Миллса за большинство наших социальных зол ответственность лежит на «властвующей элите». Представители властвующей элиты изображаются не как должностные лица, а как циничные закулисные кукловоды. Идеологические комплексы с параноидальным содержанием отнюдь не новость, но всё равно возникает вопрос, что лежит за этим конкретным представлением.

Похоже, что в современном обществе не возмущение материальными привилегиями богатых является главным источником моральной неудовлетворённости; на самом деле в начале века эта проблема стояла острее. Существует, по сути, единодушное мнение, что тех, кто находятся за «чертой бедности», надо поднять выше её. За пределами этого согласия проблема экономического неравенства становится очень сложной. По-видимому, долговременная тенденция состояла в сокращении высшими слоями своего «показного потребления». Хотя в течение жизни нынешнего поколения ничего существенного не произошло, похоже, что будущая общая тенденция направлена в сторону большего равенства.

В плане сосредоточения власти и полномочий общество в конечном счёте стало более децентрализованным и основанным на добровольных ассоциациях, нежели более концентрированным. Для этого явления опять-таки напрашивается объяснение в терминах скорее относительного, чем абсолютного, ухудшения дел в этой области. Особенно часто упоминаемым негативным символом стала «бюрократия», подразумевающая строгий централизованный контроль с помощью жёстких правил и полномочий. Мы старались показать, что в действительности основная тенденция состоит не в росте бюрократии, пусть последняя сама по себе и не преобразуется, а в развитии организаций по типу добровольных ассоциаций. Но в некоторых особо чувствительных кругах ощущают, что бюрократия усиливается. С этим ощущением связаны и недавние волны обвинений в адрес «военно-промышленного комплекса» США, что, в свою очередь, соседствует с другим всеохватывающим ощущением, что нарушаются свободы; в кругах наиболее крайних ориентации практически отрицаются те завоевания в области свободы, которые мы просуммировали выше.

У испытывающих подобное чувство ухудшения есть два особенно значимых для них позитивных символа.

Один — это «община», которая, как принято утверждать, в ходе современного развития подверглась мощной деградации ⁵³. Указывается на то, что соседские общины были «приватизированы» и что многие виды отношений переместились на уровень больших формальных организаций. Мы же должны ещё раз отметить, что бюрократия в самом отрицательном смысле этого слова не угрожает все смести на своём пути. Добавим, что вся система массовых коммуникаций является функциональным эквивалентом некоторых из свойств общества типа Gemeinschaft, и притом таким эквивалентом, который предоставляет индивиду право выбирать в соответствии с собственными критериями и желаниями, участвовать ему или не участвовать в общении ⁵⁴.

Вторым позитивным символом является «участие», особенно в формуле «демократия участия». Требования такой демократии часто звучат таким образом, как если бы «власть», в специальном техническом смысле этого слова, была главным желанным объектом, однако сама расплывчатость этих требований делает сомнительным такое предположение. Мы полагаем, что эти требования являются главным образом ещё одним проявлением желания быть включёнными, полностью «принятыми» в члены солидарных групп. Подобные же соображения, кажется, применимы к отвращению и страху перед нелегитимной властью. Вопрос о том, какая форма желаемого участия совместима с условиями, необходимыми для эффективного функционирования организации, представляет собой большую сложность, но то, что здесь находится узел напряжённости, представляется несомненным.

Может быть, некоторым подтверждением такой интерпретации могут служить те чрезвычайно острые студенческие волнения, которые в последнее время охватили все современные общества и, как мы уже отмечали, связаны с развитием массового высшего образования. Это явление слишком сложно, чтобы его анализировать здесь, но весьма показательно, что все темы, поднимаемые студенческими радикалами, имеют резонанс во всём обществе. Действенным символом, как с положительной, так и с отрицательной нагрузкой, выступает власть; на счёт «неправильной» власти списывается большая часть «неправильного» в обществе, а «студенческая власть» занимает видное место среди предлагаемых средств исцеления. Бюрократия и все связанное с ней ассоциируется с «неправильной» властью. С положительной стороны новая идея «коммуны», в отношении которой особо подчёркивается аспект участия, наделяется почти волшебными добродетелями ⁵⁵.

В предыдущем изложении мы делали упор на значении для современного общества трёх «революций». Каждая из них была средоточием напряжённостей и конфликтов, порождая радикальные группы, выступавшие как против определённых сторон разлагающейся социальной структуры, так и против революционных перемен. Так, Французская революция, эта самая выдающаяся из ранних демократических революций, наплодила якобинцев, «абсолютистов» руссоистской демократии. Промышленная революция, несколько позже, породила конфликты, о которых нами уже немало сказано, а радикалами на этом этапе стали социалисты, особенно их коммунистическое крыло. Не будет слишком смелым предположить, что студенческие радикалы из «новых левых» начали играть аналогичную роль в образовательной революции, хотя мы и не знаем, сколько этапов нам ещё предстоит пройти.

В данный момент мы наблюдаем нечто кажущееся парадоксом. Революционеры, более чем кто бы то ни было, не могут даже слышать, что у них есть общие ценности с теми, чьи «аморальные» системы они стремятся ниспровергнуть. Но в свете тех представлений о ценностях, которые заложены в основу анализа, вполне закономерно задать вопрос, действительно ли брошен вызов основополагающим ценностным образцам общества современного типа, и в частности в Соединённых Штатах Америки. Действительно ли уже не имеют значения институциональные завоевания, связанные с «либерально-демократическими» ценностями XIX века Отвергает ли их новое поколение?

Со всей определённостью можно ответить «нет». Их не отвергают, а считают само собой разумеющимися ⁵⁶. С одной стороны, современное общество осуждают за то, что оно не находится на высоте исповедуемых им ценностей, что видно из существования бедности и расовой дискриминации, из продолжения войн и империализма. С другой стороны, имеются туманные намёки на то, что не следует довольствоваться этими ценностями и что нужно вводить совершенно новые.

В определениях того, какими должны быть следующие этапы, доминируют эгалитарные ценности, и, по крайней мере, два символа — общины и участия указывают на чёткие направления, несмотря на то что их конкретные импликации могут быть довольно расплывчатыми. Современная система, особенно в Соединённых Штатах Америки, кажется, только что завершила один этап институциональной консолидации, но одновременно она переживает брожение, сопровождающее переход к новым этапам, очертания которых пока ещё трудно различить.

Единственное, что кажется очевидным, — это стратегическое значение во всех этих ситуациях социетального сообщества. Как уже говорилось, самые важные черты этого сообщества сформировались совсем недавно. Кроме того, есть все основания думать, что Соединённые Штаты Америки стояли во главе этих перемен и что основные их параметры распространятся во всех современных обществах. Поэтому вполне уместно несколько подробнее описать эти параметры.

На новый уровень всеобщности и обобщённости поднялся принцип равенства. Социетальное сообщество, в основном состоящее из равных членов, представляется «конечной станцией» длительного процесса отхода от таких древних, партикуляристско-аскриптивных основ членства, как религия (в плюралистическом обществе), этническая принадлежность, регион или местожительство, а также наследственное положение в социальной стратификации (применительно в первую очередь к аристократии, но также и к некоторым более современным версиям классового статуса).

Этот базисный мотив равенства имеет давнее прошлое, но впервые выкристаллизовался во времена Просвещения в виде представлений о «естественных правах» и нашёл особо значимое выражение в Билле о правах, вошедшем в американскую конституцию. Билль оказался своего рода бомбой замедленного действия, так как некоторые из его последствий проявились спустя много времени после его принятия, наиболее драматично в действиях Верховного суда, но также и шире. Сегодняшнее внимание в Соединённых Штатах Америки к проблемам бедности и расовой дискриминации во многом обязано тому чувству глубокого морального отвращения, которое вызывает в современном обществе идея безвыходно «низшего» класса, не говоря уж о низшей расе, несмотря на громогласные протесты против современного эгалитаризма со стороны некоторых групп.

Некоторые имеющие широкое хождение радикальные идеологии, похоже, настаивают на том, что подлинное равенство требует полной отмены всех иерархических статусных различий. Такой вариант идеального «сообщества» в течение многих столетий периодически всплывал на поверхность. Однако все попытки, сколько-нибудь приближающиеся к его реалистической институционализации, всегда осуществлялись в небольших масштабах и по большей части были недолговечными. Представляется, что слишком усиленное движение в этом направлении могло бы серьёзно подорвать такие крупномасштабные институты современных обществ, как право, рынки, эффективное государство, а также компетентную творческую работу и применение передового знания. Скорее всего оно развалило бы общество на неопределённое множество поистине «примитивных» небольших общин.

Основное русло социетального развития в наше время направлено в сторону существенно новой модели стратификации. Первоначальные исторические основы легитимного неравенства были, как уже указывалось, аскриптивными. Ценностная же основа нового эгалитаризма нуждалась в другом обосновании своей легитимности. В самом общем виде новая модель должна быть функциональной для общества, рассматриваемого в качестве системы. Различные результаты соревновательного процесса образования должны, таким образом, легитимизироваться через заинтересованность общества в деятельности высококомпетентных людей, причём такая высокая компетентность является следствием, по крайней мере, как врождённых способностей, так и «хорошей подготовки».

Общество заинтересовано также в высокой экономической производительности, но, заведомо отбрасывая предположение, что каждый участвующий в производстве его индивид или коллектив будут одинаково результативны, оно вынуждено предусматривать специальные вознаграждения своим наиболее продуктивным участникам. Точно так же большим и сложным коллективам необходима эффективная организация, одним из первичных факторов которой является институционализация авторитета и власти, при этом неизбежно возникает создающая неравенство ситуация — ситуация относительной «концентрации» власти.

Существует два способа примирения между ценностными императивами сущностного равенства и функциональными требованиями компетентности, производительности и коллективной эффективности, — всё это, разумеется, пересекается в конкретных секторах социальной структуры.

Первый способ состоит в институционализации подотчётности, самым известным случаем которой являются отчёты избираемых должностных лиц своему электорату. Некоторые функции выполняют, хотя и несовершенным образом, экономические рынки, а также механизмы удостоверения компетентности в мире науки, свободных профессий и в некоторых других «фидуциарных» органах.

Второй способ состоит в институционализации равенства возможностей, тем чтобы ни один гражданин не был лишен, по известным нам аскриптивным признакам (раса, социальная принадлежность, религия, национальность, и так далее), свободного доступа к деятельности (прием на работу) или к условиям, обеспечивающим возможность эффективной деятельности (получение медицинского обслуживания и образования). Идеал этот очень далёк от полной реализации, однако сама сегодняшняя распространённость мнения, что равенство возможностей есть не что иное, как «пародия» на демократию, в действительности говорит о возросшей серьёзности этой проблемы в наши дни. Раньше «низшие классы» или лица, ущемлённые по другим аскриптивным основаниям, просто принимали как данность, что преимущества, которыми обладают «лучшие», «не для них», и не протестовали. Так что сила протеста не есть простая функция от величины «зла».

Совершенно ясно, что стремление к равновесию между ценностной установкой на равенство, с одной стороны, и неравенством, вытекающим из функциональной эффективности, с другой, сопряжено в современных обществах со сложными интегративными проблемами, поскольку многие исторические основания для иерархической легитимизации утрачены. Эта трудность усугубляется ещё и тем, что проблема присуща не одной определённой сфере жизнедеятельности общества, но множеству самых разных. Существует много источников функционального неравенства; классификация по признакам «компетентности», «экономической производительности» и «коллективной эффективности» даёт лишь самые элементарные точки отсчёта. В высокоплюралистической социальной системе необходима не только интеграция притязаний на особые привилегии с принципом равенства, но и интеграция разных видов притязаний на особые привилегии.

Такая интеграция представляет собой ядро складывающихся институтов стратификации. По нашему мнению, ни одна из доставшихся нам в наследство формул, претендующих на описание современной системы стратификации, не является удовлетворительной. Конечно же этническая принадлежность не является её основой, за исключением особых и всё реже встречающихся случаев. Не являются ей также ни аристократия в прежнем смысле, ни класс в марксистском понимании. Она все ещё в недостаточной мере развита и очень нова.

Интеграция такого рода социетального сообщества должна зависеть от специальных механизмов. Они касаются в основном того, каким образом наделяются общепризнанным престижем не только определённые группы, но и статусы, которые эти группы занимают, включая должности, пользующиеся авторитетом в коллективах. Существенно, чтобы престиж таких групп и статусов устанавливался не на основе одной какой-то позиции, а на различных комбинациях таких факторов, как богатство, политическая власть или даже «моральный» авторитет. Мы определяем престиж как «коммуникационный узел», через который факторы, существенные для интеграции социетального сообщества, оцениваются, уравновешиваются и интегрируются в «продукт», называемый влиянием. Осуществление влияния какой-то одной единицей сообщества или группой таких единиц может способствовать приведению других единиц к некоему консенсусу путём обоснования распределения прав и обязанностей, ожиданий, связанных с их исполнением, и вознаграждений в зависимости от вклада в общее дело. На данном уровне рассмотрения общее дело — это дело в интересах общества, представляющего собой сообщество.

Сосредоточенность на социетальном сообществе, характеризующая эту книгу в целом и данную главу в частности, надо уравновесить признанием, что ценности потенциально, а обычно и реально выходят за рамки любого такого конкретного сообщества. Это — одна из причин, почему в книге говорится о системе современных обществ, а не об одном таком обществе. Силы и процессы, преобразовавшие социетальное сообщество Соединённых Штатов и обещающие преобразовывать его и дальше, не являются характерными для одного этого общества, но пронизывают всю уже модернизованную и «модернизующуюся» систему. Только с этих позиций можно понять европейские общества, не имеющие собственных расовых проблем, когда они чувствуют себя вправе укорять американцев за бездушие в отношении чёрных, или небольшие независимые страны, когда они начинают вопить об «империализме». С этой точки зрения решающее значение приобретает вопрос об институционализации единой для всех современных обществ системы ценностей, включая всё, что она влечёт за собой в плане стратификации.

Главный фокус напряжённости и конфликта, а значит, и творческих новаций в нынешней ситуации находится, похоже, не в экономике в смысле идущего из XIX века противостояния капитализма и социализма; нет его и в политике в смысле проблемы «справедливого» распределения власти; правда, оба эти конфликта отнюдь не исчезли. Гораздо актуальнее сегодня культурные проблемы, особенно порождённые революцией в образовании. Но многое указывает на то, что эпицентр бури находится в социетальном сообществе. С одной стороны, относительно устарели многие прежние ценности, такие, как наследственные привилегии, этническая и классовая принадлежность. С другой стороны, остаются нерешёнными проблемы интеграции нормативной структуры сообщества (которая представляется вполне завершённой в основных своих чертах) с мотивационной основой солидарности (которая остаётся весьма проблематичной). Новое социетальное сообщество, понимаемое как интегративный институт, должно функционировать на уровне, отличном от тех, что привычны нашей интеллектуальной традиции; оно должно выйти за те пределы, где правят политическая власть, богатство и факторы, их порождающие, и подняться на уровень ценностных приверженностей и механизмов влияния.