Толкотт Парсонс:
Система современных обществ.
Глава 2. Досовременные основы современных обществ

В книге «Общества»… обсуждалось развитие культурных инноваций в небольших «обществах-рассадниках» — в древних Израиле и Греции. Анализ был сосредоточен на условиях, при которых могло осуществиться значимое культурное новаторство, а со временем отделиться от своих изначальных социальных корней. Две эти модели были избраны по причине их решающего вклада в последующую социальную эволюцию. Берущие начало в «классических» иудейских и греческих истоках элементы, претерпев основательные изменения и взаимные комбинации, составили большинство из главных культурных компонентов современного общества. Их ядром было христианство. Как культурная система оно в конечном счёте доказало свою способность и впитать в себя наиболее значительные компоненты светской культуры Античности, и создать матрицу, из которой смогли выделиться новые устои секулярной культуры.

Христианская культура, включая её мирские компоненты, смогла утвердить более чёткую и последовательную дифференциацию от социальных систем, с которыми находилась в отношениях взаимозависимости, чем это удавалось любой из её предшественниц. Благодаря такому отделению от общества христианская культура смогла выступить в качестве более действенной и новаторской силы в развитии всей социокультурной системы, чем другие культурные комплексы, появлявшиеся до неё.

Никакая культурная система, однако, не институционализируется сама по себе; для этого она должна быть интегрирована с социальным окружением, которое обеспечивает удовлетворение функциональных потребностей реального общества (или нескольких обществ). Эволюция предполагает непрерывное взаимодействие между культурной и социальной системами, равно как и между их соответственными компонентами и подсистемами. Социальные предпосылки эффективности культуры таким образом не только меняются, но и на каждом из этапов могут зависеть от предыдущих этапов институционализации культурных элементов.

В этом плане для нашего анализа особое значение имеет Римская империя. Во-первых, она была основной социальной средой, в которой получило развитие христианство. Поскольку римское общество исключительно многим было обязано греческой цивилизации, греческое влияние проникло в современную систему не только «культурным» путём, через христианскую теологию и светскую культуру Ренессанса, но и через структуру римского общества, особенно в восточной части империи, где образованные классы оставались эллинизированными после римского завоевания. Во-вторых, в основания современного мира было инкорпорировано наследие римских институтов. Чрезвычайно важный момент состоит в том, что греческое культурное и римское институциональное наследия оказали воздействие на одни и те же структуры. Правовой порядок империи оказался незаменимым условием для христианского прозелитизма, в результате чего произошло совмещение образцов, нашедшее отражение в том, что элементы римского права вошли и в канонический закон церкви, и в светские законы средневекового общества и его преемников.

Начнём наш анализ с набросков, относящихся к двум главным социальным «мостам» между древним и современным мирами — христианству и некоторым институтам Римской империи. Затем, перескочив через несколько веков, рассмотрим более близких предшественников современного общества — феодальное общество с его кульминацией в позднем Средневековье, потом Ренессанс и Реформацию.

Раннее христианство

Христианство зародилось как сектантское движение в палестинском иудаизме. Вскоре, однако, оно порвало со своей религиозно-этнической общиной. Решающим событием в этом процессе стало решение апостола Павла, согласно которому нееврей мог стать христианином без того, чтобы стать членом еврейской общины и соблюдать иудейский закон ¹. Таким образом, ранняя христианская церковь превратилась в религиозное сообщество типа ассоциации, независимое от каких бы то ни было естественно заданных сообществ аскриптивного типа, будь то этнических или территориальных. Она сосредоточилась вокруг чисто религиозной задачи — спасения души каждого отдельного человека — и в этом отношении особо отличалась от всякой светской социальной организации. Благодаря прозелитской деятельности апостолов и других миссионеров христианская церковь постепенно распространилась по всей Римской империи. На ранних этапах она пользовалась успехом в основном в небогатых слоях городского населения — у ремесленников, мелких торговцев, и так далее, которые были свободны и от крестьянского традиционализма, и от присущей высшим классам заинтересованности в status quo ².

С точки зрения религиозного содержания наиболее важными элементами преемственности от иудаизма был трансцендентный монотеизм и представление о договоре с Богом. Таким образом, сохранился дух «избранности» Богом для совершения особой богоданной миссии. В классическом иудаизме этим статусом был наделён народ Израиля; в христианстве он закрепился за всеми исповедующими веру индивидами, через веру получающими доступ к вечной жизни ³. Спасение можно было обрести в церкви и посредством церкви, особенно после того как утвердился институт святых таинств. Ранняя церковь была добровольной ассоциацией, как социологический тип совершенно противоположной такой общности, как «народ». Иудеем можно было быть только в качестве тотальной социальной личности, одного из «народа»; в христианстве на уровне участия в социуме человек мог быть одновременно христианином и римлянином или афинянином, членом церкви и этнотерриториального сообщества. Этот шаг имел решающее значение для дифференциации и ролевых, и коллективных структур.

Это новое определение оснований религиозного коллектива и его отношения к мирскому обществу требовало теологической легитимизации. Новым теологическим элементом стал Христос, который не был просто ещё одним пророком или мессией иудейской традиции — эти фигуры были чисто человеческими, без претензий на божественность. Христос же был и человеком, и Богом, «единосущным сыном» Бога-Отца, но также и человеком во плоти и крови. В этой своей двойной сущности он явился, чтобы дать человечеству спасение.

Трансцендентность Бога-Отца послужила основным источником резкого разделения между тем, что позже получило название «духовного» и «светского». Основанием их интеграции послужили отношения между людскими душами и Богом через посредство и «во» Христе и его церкви, которая теологически определяется ка к «мистическое тело Христово» и сопричастна божественности Христа через Дух Божий ⁴. Христос не только принёс спасение душам, но и освободил религиозное сообщество от прежних территориальных и этнических привязок.

Отношения между тремя лицами Святой Троицы и каждого из них к человеку и другим сторонам бытия чрезвычайно сложны. Устойчивое теологическое упорядочение этих отношений требовало интеллектуальных ресурсов, отсутствовавших в профетическом иудаизме. Именно в этом направлении сыграла решающую роль поздняя греческая культура. Христианские теологи III века Новой эры (особенно александрийские отцы Ориген и Климент) мобилизовали утончённые средства неоплатонической философии для решения этих сложных интеллектуальных проблем ⁵, тем самым создав прецедент сближения со светской культурой, каковое не было доступно другим религиозным движениям, в частности исламу.

Представление о христианской церкви как одновременно о божественном и человеческом учреждении имело теологическое происхождение. Представление же о ней как о добровольной ассоциации с весомыми признаками эгалитаризма и корпоративной независимости по отношению к социальному окружению во многом сложилось на основе институциональных моделей Античности. Поразительным символом было использование Св. Августином слова «град» в значении, близком к слову «полис» ⁶. Безусловно, церковь была ассоциацией религиозных «граждан», наподобие полиса, особенно в том, что касалось местных конгрегации. Подобно тому как империю можно представить в виде городов-государств, так и церковь создала соответствующую модель, по мере того как разрастающееся движение стало нуждаться во властных структурах для стабилизации отношений между её местными конгрегациями. Необходима была и определённая централизация, которая постепенно осуществлялась в утверждении римского папства. Хотя церковь институционально Дифференцировалась от всех светских организаций, в то же время структурно она стала больше соответствовать окружающей её социальной реальности.

Важной чертой дифференциации христианской церкви от мирского общества была чёткость и резкость проведённых границ: ранний христианин жил «в миру», но был «не от мира сего». Большое общество было языческим и представлялось христианину совершенно обесцененным, царством неискупимого греха. Знаменитое предписание «кесарю — кесарево» нужно было понимать как признание того, что кесарь — языческий монарх, символ языческого политического и социального порядка. В том, что здесь выражалось «принятие» римской власти, проявлялась христианская пассивность по отношению ко всему мирскому. Как решительно настаивал Э. Трёльч, раннее христианство не было движением социальных реформ или революционным движением. Признание власти кесаря ни в коем случае не означало позитивной интеграции, ибо оно коренилось в эсхатологических ожиданиях близкого второго пришествия, конца света и Страшного Суда ⁷.

Христианское движение как целое было изначально двойственным в своём отношении к секулярному миру, что во многом опять-таки было унаследовано от иудаизма. С одной стороны, оно утверждало приоритет «вечной жизни» перед всеми мирскими делами. Поэтому, наряду с прозелитизмом, оно делало акцент на такие средства спасения, как личное благочестие и аскетизм. С другой стороны, Христос и его церковь, подобно народу Израиля, имели назначенную Богом миссию на этой земле, что на деле означало миссию в человеческом обществе. И хотя положение церкви в имперском обществе вынужденно отодвигало этот компонент на второй план, его эволюционный потенциал был весьма значительным.

Христианская отрешённость от мирских дел сталкивалась со все более серьёзными проблемами по мере обращения в христианскую веру широких слоёв населения, и особенно представителей высших, социально и политически более ответственных классов ⁸. Этот процесс достиг кульминации в начале IV века Новой эры с провозглашением новой имперской религиозной политики, нашедшей отражение в Миланском эдикте (объявившем о терпимости к христианству), в обращении в христианство императора Константина и в объявлении христианства государственной религией ⁹.

Эта кульминация была не только великим триумфом, но и источником огромных напряжений внутри христианства, поскольку церковь оказалась перед опасностью потерять свою независимость и превратиться в орудие светской политической власти. Знаменательно, что именно в этот период утверждается монастырство ¹⁰. Предписание апостола Павла «оставаться в том положении, в каком вы были призваны» уже в самом начале казалось недостаточно радикальным определённому меньшинству христиан, которые целиком порывали с миром и становились отшельниками. Теперь же подобные настроения приводили к созданию организованных общин верующих, полностью посвятивших свою жизнь религии и покинувших мир, приняв обет нестяжания, безбрачия и послушания ¹¹.

Хотя христианство было «рассадниковым» движением с потенциальными возможностями для будущего социального развития, оно не могло преобразовать Римскую империю, поскольку там отсутствовали необходимые условия его институционализации. Монастырское же движение образовало ещё один, особый вид «питомника рассады» уже внутри христианства и стало мощным и все более усиливающимся эволюционным рычагом воздействия как на «мирскую» церковь, так и на секулярное общество.

Институциональное структурирование христианской миссии в мире, в котором монастыри играли повсюду важную роль, оказалось тесным образом связано с процессом дифференциации восточной и западной ветвей церкви. Отчасти в результате ослабления на Западе светской власти, включая потерю Римом статуса имперской столицы, церковь получила там большие возможности стать независимым «субъектом действия». Выступая как единая организация всех христиан, мирян и клира, западная церковь создала «универсальную» епископальную систему, централизованную под эгидой папского престола в Риме ¹². В период «мрачного Средневековья» и на протяжении почти всей эпохи более поздних Средних веков эта организация показала себя более эффективной, чем любая из числа светских, и произошло это благодаря длительному воздействию трёх важных моментов в развитии церкви.

Во-первых, во многом под влиянием Августина на самом высоком теологическом уровне за «градом людским» утвердилось почти легитимное место, при том, что проводилось различение между ним и «градом Божьим». В противоположность характерному для раннего христианства тотальному отчуждению от мирского общества, в концепции Августина утверждалась мысль о «негативной терпимости» по отношению к нему и допускалась возможность его морального совершенствования под христианским влиянием как вполне законного стремления ¹³. Августин также пошёл гораздо дальше своих предшественников по пути принятия секулярной культуры древнего мира.

Во-вторых, с учреждением ордена бенедиктинцев западное монашество стало уделять гораздо больше внимания мирским делам, чем восточное монашество. Интерес к светскому миру укрепился с появлением в западной церкви других орденов, таких, как клюнийские монахи, доминиканцы, францисканцы и, наконец, иезуиты.

В-третьих, организация церкви была скреплена посредством таинств, которые обрели свою окончательную форму до начала Средних веков. Священнический сан превратился в должность, независимую от личных качеств занимающих её персон, а значит, и от их партикуляристских связей ¹⁴. Западная церковь достигла значительно более высокого уровня «бюрократической» независимости своего белого духовенства, чем восточная церковь, где епископы обязательно должны быть выходцами из монахов, а приходские священники тесно вовлечены в жизнь местных общин.

Институциональное наследие Рима

Хорошо известно, какой резкий упадок пережила Римская империя, достигшая высокого уровня цивилизации. Особенно этот упадок выразился в дезинтеграции политической власти; на Западе и в появлении на её месте множества меняющих свои очертания племенных и региональных группировок и авторитетов. Эти перемены сопровождались фактическим исчезновением денежно-рыночной экономики и возвращением к местной самодостаточности и бартеру ¹⁵.

Когда снова началось постепенное возрождение и консолидация, между церковью и светской властью возникло новое важное взаимоотношение. Легитимизация режима Карла Великого зависела от его отношений с церковью, что нашло символическое выражение в его коронации папой Львом III в 800 году Новой эры. Эта церемония послужила моделью для всей Священной Римской империи, которая хотя и не была никогда высокоинтегрированной политической системой, всё же служила легитимизирующей основой для единого христианского светского общества ¹⁶.

В этих институциональных рамках великий средневековый «синтез» выглядел как дифференциация церкви и государства, последнего — в специфически средневековом значении этого термина. Эта дифференциация определялась как разделение духовных и светских «орудий» христианской миссии. В результате этого особого способа дифференциации и интеграции образовалось ядро того, что Э. Трёльч называл первым вариантом идеи Христианского общества ¹⁷. Главные институциональные элементы римского происхождения, пережившие Средние века, были, таким образом, тесно связаны с развитием церкви.

В период переселения народов универсалистские структуры римского права были тяжелейшим образом подорваны ввиду «персонализации» права, когда человека стали судить по закону его племени ¹⁸. Эту партикуляристскую отсылку к племенной принадлежности можно было преодолеть в юрисдикции и правоприменении только путём постепенного возрождения территориального принципа, ибо эта сторона права непосредственно связана со статусом территориальной политической власти. Хотя и было признано, что гражданским правом вновь образованной империи является римское право, империя была слишком рыхлой, чтобы служить эффективным субъектом детальной разработки закона и его претворения в жизнь. Так что правовая традиция ограничивалась тем, что оказывала своего рода «культурное давление» в виде легитимизирующего воздействия на процесс установления территориальных законодательств, не охватывающих всю империю целиком ¹⁹.

Тем не менее едва ли ставилось под сомнение, что право, как таковое, означало римское право и что правовая система имперского Рима сохраняла силу даже в английском общем праве, которое было не столько новой правовой системой, сколько адаптацией римского права к условиям Англии ²⁰. Более того, и церковь приспособила значительную часть римского права в виде канонического закона для регулирования своих собственных дел и создала внутри клира специальный разряд юридических экспертов. Возможно даже, что «бюрократизация» средневековой церкви имела меньшее значение, чем её упорядочение средствами универсалистской правовой системы.

Твердая территориальная привязка политических институтов — это второй существенный компонент современных обществ, существованию которого они более, чем какому-либо иному источнику, обязаны римскому наследию. Несмотря на многие различия между римскими и современными государственными институтами, римское наследие и римская модель послужили наиболее важным отправным пунктом для развития раннесовременного европейского государства, не в последнюю очередь через легитимизацию, заложенную в представлениях о преемственности государственной организации ²¹.

Третьим основным компонентом институционального наследия Античности был принцип и образец «муниципальной» организации. Римский municipium вёл своё происхождение от более древних городов-государств — греческого полиса и городов Рима и других италийских провинций. Municipium давно утратил политическую независимость, но сохранил многие из давних институциональных установлений. Самым важным из них было представление о его структурном ядре в виде корпорации граждан. В определённых основополагающих отношениях граждане municipium представляли собой объединение равных, имеющих одинаковые юридические и политические права и одинаково несущих военные и другие подобные обязанности граждан. Хотя во всех municipia, как и в Риме, постепенно возникли аристократии богатых и знатных граждан, которые монополизировали общественные должности, в них всё же в достаточной мере сохранялся, в отличие от сельского общества, особенно периода феодализма, дух ассоциации. Выживание таких городских общин составляло важную отличительную особенность предсовременной Европы, если сравнивать её с любым восточным обществом, находившимся на приблизительно такой же стадии развития ²².

Средневековое общество

То, что период развития и перехода от конца Средневековья к первым новообразованиям общества, вступившего на путь модернизации, был длительным и неровным, во многом объясняется тем, что в средневековом обществе прихотливо сочетались черты, благоприятствующие этому процессу, с такими, которые в основе своей были несовместимы с современностью и становились очагами сопротивления переходу к ней.

Рассмотренное в качестве «типа» социетального устройства феодальное общество резко противоположно более развитым типам — как тем, что предшествовали ему, так и тем, что пришли ему на смену. Оно характеризовалось кардинальным отступлением почти от всех элементов развитого римского общества к более архаичным формам. Однако, как только была достигнута точка максимальной регрессии, быстро началось выздоровление и динамичное продвижение вперёд. Ключевым моментом в этом развитии было то, что феодализм — продукт попятного движения — получил лишь вторичную легитимизацию. Хотя лояльности феодального типа и были, несомненно, романтизированы и получили, фактически, церковное благословение, это признание носило условный и ограниченный характер. В целом же они оказались довольно легко уязвимы со стороны иных притязаний, которые могли появиться и раньше, и позже их и которые были глубже укоренены в культуре с достаточно высокорационализированными ключевыми компонентами.

Начиная с XI века в обществе стали утверждаться элементы, способные породить первичную легитимизацию, инициируя процесс дифференциации и связанные с ним изменения, которые в конце концов привели к созданию современного структурного типа. Общее направление этой эволюции определялось достижениями в рамках «структурных мостов», о которых уже было сказано выше: это основная ориентация западного христианства, относительная функциональная обособленность организационной структуры церкви, территориальный принцип политического подданства, высокий статус римской правовой системы и принцип ассоциации, лежащий в основе городских общин.

Дробление социальной организации Римской империи постепенно вело к созданию в высшей степени децентрализованного, локализованного и утратившего структурную дифференцированность типа общества, обычно именуемого «феодализмом» ²³. Общей тенденцией феодального развития было уничтожение универсалистской основы порядка и замена её партикуляристскими связями, изначально «племенного» или местного характера. Попутно старые элементы относительного равенства индивидуальных членов ассоциаций уступали место, по крайней мере на уровне основных политических и юридических прав, размытым иерархическим отношениям, базирующимся на неравенстве взаимных обязательств вассального подчинения, покровительства и служения.

Феодальные иерархические отношения начинались как «договорные», когда вассал, давая присягу на верность, соглашался служить господину в обмен на его покровительство и иные привилегии ²⁴. На практике, однако, они быстро превратились в наследственные, так что только при отсутствии у вассала законного наследника его господин мог свободно распорядиться его феодом и назначить преемником «нового человека». Для крестьян феодальная система устанавливала наследственную несвободу в виде института крепостничества.

Полное признание законной наследственности статуса было, однако, и одним из признаков аристократии. Вероятно, самой насущной повседневной проблемой в то время было обеспечение простой физической безопасности. Беспорядок, порождённый «варварским» нашествием, продолжался и дальше ввиду постоянных набегов (например, мусульман — на востоке и на юге, гуннов — на востоке и севере, скандинавов — на севере и на западе) и непрерывной междоусобицы как следствия политической раздроблённости ²⁵. Поэтому военная функция получила преимущественное развитие, и военные средства противостояния насилию стали основой безопасности. Опираясь на мощные традиции Античности, в светском обществе возвысилось военное сословие, закрепившее своё положение посредством иерархического института вассальной зависимости.

Однако с течением времени возможность поддерживать простые и ясные иерархические отношения становилась всё более проблематичной. Они сделались настолько запутанными, что многие люди осуществляли свои феодальные права и обязанности в рамках сразу нескольких потенциально враждебных друг другу иерархий. Хотя ленные отношения, считавшиеся главными по отношению ко всем другим обязательствам, и были попыткой разрешить эту проблему, все же, скорее, они являлись знаком того, что институт королевской власти не феодализировался окончательно и постепенно восстанавливал своё верховенство ²⁶.

После XI века территориальная организация государства, тесно связанная с монархическим принципом, стала уверенно набирать силу, хотя и не везде одинаково. В Европе постепенно увеличивалась плотность населения, росла экономическая организованность, возрастала физическая защищённость, все это в целом вело к сдвигу в принципах равновесия от феодальной организационной зависимости вассалов (с её весьма хрупкими равновесием) к территориальному. Попутно совершалась важная кристаллизация института аристократии, который можно рассматривать как «компромисс» между феодальным и территориальным принципами организации ²⁷. В своих полностью раскрытых формах аристократия была явлением позднего Средневековья. На макросоциальном уровне она представляла собой фокус двухклассовой системы, из которой развился современный тип секулярной социальной стратификации национального государства.

С политической феодализацией раннего Средневековья тесно переплетался резкий экономический упадок. Ресурсная база общества становилась всё более аграрной, обретая относительно устойчивую форму организации в виде института феодального землевладения. Поместье было относительно самодостаточным аграрным хозяйством с наследственно закреплённой за ним рабочей силой, зависевшей в своём легализованном статусе «несвободы» от феодала, обычно какого-то физического лица, но часто им выступала и какая-нибудь церковная корпорация — монастырь или соборный капитул. Функциональная размытость поместья отражалась в статусе землевладельца, который сочетал в себе роли собственника земли, политического лидера, военного предводителя, судьи и организатора хозяйственной жизни ²⁸. Такая диффузность вполне соответствовала манориальному поместью как средоточию гарантированной безопасности посреди феодального хаоса, но помешала ему стать организацией, способствующей осуществлению модернизации на местах. К такого типа организации гораздо ближе стояли города.

Можно утверждать, что в широком смысле социальная структура церкви была основным институциональным мостом между Древним и современным (модернизованным) западным обществом. Но для того чтобы эффективно повлиять на эволюцию, церковь должна была в каких-то стратегически важных точках соединиться со светскими структурами. М. Вебер настаивал на том, что именно одну из таких стратегических точек представляла собой европейская городская община ²⁹. Что касается приобщённости к церкви, то социальные различия в рамках городских общин были в известном смысле приглушены, хотя и не уничтожены вовсе. Прежде всего это выражалось в том, что всем членам городской общины без всяких различий был открыт доступ к мессе ³⁰.

Какова природа религиозного компонента в городской организации, наиболее полно продемонстрировал кафедральный собор, который был не просто зданием, а институтом, в котором соединялись два уровня церковной организации — местонахождение епархиальной власти и средоточие кафедрального капитула, представляющего собой важный коллегиальный элемент церковной структуры ³¹. Весьма значительное участие гильдий в финансировании капитулов и строительстве храмов указывает на то, что религиозная организация была тесно связана с экономической и политической жизнью набирающих силу городов.

Наиболее важным явлением в развитии в городах ассоциаций секулярного типа стало возникновение городского варианта аристократии в виде патрициата — высшего слоя горожан, организованного в корпоративное целое. Отличительная особенность этих групп заключалась в самом принципе их организации, противоположном феодальному принципу иерархии ³². Они были организованы в гильдии, среди которых наиболее заметное и влиятельное место занимали гильдии торговцев. Но сама каждая отдельная гильдия, следуя образцу полиса или municipium, была в основе своей ассоциацией равных ³³. Хотя в пределах одной городской общины существовали гильдии, находившиеся на разных уровнях престижа и власти, занимавшие неравные позиции в политической структуре города, и хотя сами города могли занимать различное место в более широких политических структурах феодального общества, всё-таки городские общины представляли собой образчик организации, противоположный феодализму и созвучный основному направлению будущего развития ³⁴.

Вероятно, самые важные эволюционные события раннего Средневековья произошли в церкви — единственной достаточно всеобъемлющей структуре, чтобы оказать влияние на институциональное устройство по всей Европе. Поворотный момент наступил, возможно, в конце XI века, во времена папства Григория VII. В церкви к этому времени уже возобновился интерес к широким философско-теологическим темам, связанным с утверждением сугубо христианского свода знаний, который мог бы служить путеводителем на пути создания Христианского общества ³⁵. На горизонте вырисовывалось создание первого великого схоластического синтеза. Уже началось систематическое изучение канонического закона и светского римского права, и папа Григорий VII поддержал эти начинания. На уровне социальной структуры, однако, решающим моментом было, по всей вероятности, настояние Григория на том, чтобы религиозная дисциплина в церкви в целом приближалась к монастырской, в сочетании с отстаиванием интересов церкви в миру ³⁶. Он и некоторые из его преемников возвели могущество церкви и её структурную независимость на такие высоты, что противники такого положения говорили о преобладании церкви над секулярными структурами. Такое преобладание невозможно было вообразить в Византийской империи.

В некоторых отношениях главной новацией Григория VII было его требование безбрачия для белого духовенства ³⁷. В то время как в феодальной системе на смену более «личному» принципу феодальной верности стремительно шёл принцип наследственности, он решительно изъял из сферы действия последнего духовенство и особенно епископат. Каковой бы ни была мораль белого духовенства в области сексуальных отношений, у священников не могло быть законных наследников, а их приходы и должности не стали институционализированной наследственной функцией, как это произошло с институтами монархии и аристократии. Это положение не могло быть разрушено даже тем, что согласно распространённой практике высшее духовенство назначалось из числа аристократов. Хотя священнослужители, епископы и в общем-то папы в течение многих столетий избирались во многом с учётом их родовых связей, попытки узаконить такой порядок в основном отвергались, в то время как во множестве светских контекстов принцип наследственности все более укоренялся. Состояние напряжённости между духовным универсализмом церкви и феодальным мирским партикуляризмом, которое проявлялось в организациях и религиозного, и мирского типа, послужило мощным противодействием против соскальзывания западного общества в удобный традиционализм.

Дифференциация европейской системы

До сих пор речь шла о феодальном обществе в плане составляющих его структур безотносительно к их дифференцированному распространению по различным географическим ареалам европейской системы. Теперь остановимся на выяснении, насколько нынешняя дифференциация Европы как системы была предвосхищена в периоды, предшествующие началу модернизации, и рассмотрим для этого, как распределялись по территории Европы различные институциональные компоненты ³⁸.

Социальная среда европейской системы складывалась из её отношений с соседними обществами, которые сильно различались в зависимости от их географического положения ³⁹. Социальная среда на северо-западе Европы не была проблемной, так как этот регион граничил с Атлантикой, которая в те времена не представляла собой зону сколько-нибудь значительных социальных и политических взаимообменов. На юге и востоке, однако, социальная среда была чрезвычайно важна. Испания на протяжении всего среневекового периода была частично оккупирована маврами, а для восточного Средиземноморья в тот период решающее значение имели отношения с сарацинами. На юго-востоке лежала Византийская империя, к концу Средних веков оказавшаяся в руках турок, а к северо-востоку была область распространения православного христианства, в конце концов оформившаяся в Россию. Восточное пограничье было зоной борьбы и колеблющегося по религиозному и этническому направлениям равновесия. Поляки, чехи и хорваты стали в большинстве своём римскими католиками, в то время как русские и большая часть южных славян обратились в православие. В то же время от Австрии далее на север проходила неустойчивая граница между германскими и славянскими народами, не совпадавшая с религиозным разграничением. Стратегическим анклавом сразу к востоку от области германского заселения был венгерский этнос — осколок гуннского нашествия.

Таким образом, между восточным и западным пределами Европы существовала огромная разница относительно социальной среды этих мест — как в смысле физико-географических особенностей, так и по степени предшествующего проникновения римского влияния, и по последствиям раскола западной и восточной церквей. Существовали также серьёзные различия между севером и югом, порождаемые наличием физического барьера в виде Альп и Пиренеев. Италия была местонахождением центра управления римско-католической церкви, но никогда — столицы Священной Римской империи. Хотя латинская культура, прежде всего через язык, проникла в Испанию, Францию и некоторые другие приграничные регионы, основной этнический состав трансальпийских обществ не был латинским.

Италия играла особую роль в становлении средневекового общества по двум главным причинам. Во-первых, в ней находился церковный престол и, следовательно, в наиболее концентрированном виде осуществлялось влияние церкви. Во-вторых, здесь наиболее прочно были укоренены римские институты, которые и смогли быстрее восстановиться после минимального периода развития феодализма.

В условиях Средневековья церковь переплеталась экономически и политически с секулярным обществом, конечно, гораздо теснее, чем в современную эпоху. Особенно важным аспектом вовлечённости церкви в мирские дела была прямая государственная юрисдикция пап над территорией, получившей название Папской области. В то же самое время общая децентрализация средневекового общества привела к тому, что городской компонент римского наследия наиболее сильно проявился в Италии. К северу от Рима доминирующей организационной формой в Италии стал город-государство. Высшие классы северных городских общин превратились в своего рода амальгаму укоренённых в селе изначально феодальных аристократий и городских «патрициатов». И всё-таки это были высшие классы городского типа; даже если их члены владели почти всеми сельскохозяйственными землями, они решительно отличались от феодальной аристократии Севера ⁴⁰.

Такие условия сильно препятствовали появлению сначала преимущественно феодальной структуры, а позднее территориальных государств, выходящих по масштабам своей политической структуры за пределы того, что может контролироваться единым городским центром. Поскольку широкое применение римского права в секулярном обществе зависело от развития территориальных государств, то оно не достигло здесь расцвета вплоть до самых поздних времён. Подобно своим древним собратьям, городам-государствам Античности, итальянские города не смогли отстоять свою политическую целостность в системе «больших держав». Тем не менее Италия на том этапе была, возможно, для европейского общества основной подсистемой сохранения и воспроизводства образца, главным рассадником последующих изменений и в светской, и в церковной культуре ⁴¹.

Восточное пограничье было в целом наиболее феодализированной частью европейской системы, хотя здесь, особенно в Германии, сложились самобытные и весьма разнообразные формы организации ⁴². К востоку от долины Рейна и к северо-востоку от Балтийского моря городской компонент постепенно ослабевал, снижаясь до самого низкого в Европе уровня. Экономические и культурные условия здесь безусловно были примитивнее, чем в других регионах, а близость границы заставляла делать упор на военные занятия. Феодальная структура и социальная стратификация — в целом более жёстко иерархизованы, чем в западных регионах, что создавало основу для более авторитарных режимов. Иерархическая дифференциация и политическая власть занимали, таким образом, преимущественное положение по сравнению с экономикой и культурой. Сложившаяся в результате иерархическая политическая централизация создавала условия для своего рода накопления ресурсов политической эффективности, что имело важные последствия для будущего всей европейской системы. Можно сказать, что области восточного приграничья играли в европейской системе роль адаптивной подсистемы, так как создавали организационные формы для её защиты от угроз социополитического, а за ними и культурного характера.

Почва, на которой появились наиболее важные социальные и политические инновации, находилась главным образом на северо-западе Европы. Значение Парижа как центра схоластической философии и университетов в Оксфорде и Кембридже состояло в том, что и то и другое было культурным новаторством. Этот же географический ареал дал два особенно ценных социальных новшества. Во-первых, Англия и Франция дали самые ранние образцы территориальных государств, отличных от феодальных, хотя в их развитии была и феодальная подоплёка ⁴³. Во-вторых, здесь, на северо-западе империи, достигли расцвета городские общины, которые сосредоточились в основном вдоль долины Рейна — от Швейцарии до Северного моря.

Всё это произошло во многом из-за организационной рыхлости империи. В связи с периферийным положением Англии и Франции их короли могли с ранних времён игнорировать свою подчинённость императору. Кроме того, многие городские общины на континенте стали «вольными городами» империи, получив существенные свободы от феодальных структур и от нарождающихся территориальных монархий ⁴⁴. Поскольку эти города обычно были и местонахождением кафедральных соборов, их позиция укреплялась союзом с церковью.

Процессы эти, имевшие первоначально центром Англию и Францию, составили первый этап дифференциации на пути становления современной формы социетального сообщества. Развитие вольных городов, во многом параллельное развитию городов Италии, послужило толчком для дальнейшей дифференциации экономики от политических структур и от социетального сообщества как такового.

Ни одна из этих форм структурной дифференциации не была совместима с преобладавшей в целом феодальной организацией. Самые первые короли территориальных государств были одновременно и королями в более позднем смысле этого слова и феодальными магнатами; теоретически они являлись знатнейшими вассалами императора Священной Римской империи, в то время как их «бароны» в свою очередь и главным образом были их феодальными вассалами. Феодальные сословия не просто вершили власть в своих феодах, но образовывали ядро социетального сообщества; они как бы по должности представляли собой наиболее престижный слой, одновременно являясь символическим фокусом общественной солидарности.

Расходящаяся от них сеть феодальных связей составляла основу социальной структуры. «Нижние классы» вплетались в эту сеть через свой несвободный статус внутри поместья, напрямую принадлежа только своему господину и никому больше. Практически никакая гражданская администрация не доходила до уровня владельца манора, не говоря уж о его крепостных. Одним из первых исключений из этих правил была прерогатива короля по поддержанию «мира», нашедшая наиболее полное воплощение в английской судебной системе, через которую король мог вмешиваться в местные дела в случае серьёзных преступлений или ссор между двумя феодалами ⁴⁵. С развитием феодализма вассальные отношения становились все разветвлённей, и это вело к дальнейшему распространению королевского вмешательства и способствовало «национальной» интеграции ⁴⁶.

Система феодального баронства постепенно трансформировалась в то, что стало аристократией ранних современных обществ. В политическом отношении, быть может, самым решающим новшеством стало присвоение королевскими правительствами двух тесно связанных между собой прерогатив — во-первых, иметь военные подразделения, независимые от феодальных контингентов, подчиняющихся в первую очередь баронам, и, во-вторых, установить прямое налогообложение, минуя феодальных посредников. Преемники системы баронства остались тем не менее «социальным» классом с наиболее престижным статусом, непосредственно связанным с монархией в том смысле, что король всегда был «первым джентльменом» государства и главой аристократии. В результате этих перемен земельная собственность стала отрываться от статуса землевладельца, который предполагал политическую власть не только над землёй, но и над людьми, но в то же время она оставалась основной экономической базой аристократии.

Там, где сил для установления государственного управления на больших территориях недоставало, бывало, что города становились полностью независимыми. Помимо того, что зона вольного города стала местом появления традиции политической независимости, препятствовавшей наступлению абсолютизма, она также имела все условия для консолидации независимого социального слоя, главной лидерской, альтернативной по отношению к аристократии группы — буржуазии ⁴⁷. Экономическая база этой группы была сосредоточена не в землевладении, а в торговле и финансах. Хотя в городской структуре заметное место занимали и гильдии ремесленников, но торговые гильдии, особенно в наиболее значительных городах, обычно обладали большей влиятельностью.

По обе стороны Альп города стали главными центрами возникающей рыночной экономики; вероятно, самым существенным обстоятельством этого была их независимость как от недавно образовавшихся монархий в Англии и Франции, так и от господства империи. В рамках большой системы независимое положение группы рейнских городов не могло не укреплять позиции их собратьев в Англии и Франции. При определённых обстоятельствах и особенно в столичных городах возникали союзы между королями и буржуазией, составлявшие важный противовес земельной аристократии. Особенно это характерно для ситуации постфеодального времени.

В условиях относительной изоляции и сильной власти, установившейся на острове после норманнского завоевания, Англия достигла более высокой, чем на континенте, степени политической централизации. В то же время она не пошла по пути развития королевского абсолютизма благодаря солидарности новой аристократии, состоявшей из приближённых Вильгельма Завоевателя. Менее чем за полтора столетия бароны оказались способными на достаточно единые корпоративные действия, чтобы навязать своему королю Великую хартию вольностей ⁴⁸. Эта корпоративная солидарность в свою очередь была связана с условиями, которые способствовали образованию парламента. Все это вело к тому, что английская аристократия дальше и быстрее, чем любая другая, отходила от своих феодальных начал, завоёвывая тем самым особенно значимые позиции власти и влияния в нарождающемся государстве.

По сравнению с Фландрией и некоторыми другими областями континента Англия долго оставалась экономически отсталой. Однако английская политическая структура создавала благоприятную почву для будущего экономического развития, поскольку мощь земельной аристократии в противостоянии королевской власти создавала для купечества ситуацию tertius gaudens. Таким образом, в Англии подспудно вызревали ингредиенты для будущего синтеза всех изменений, направленных в сторону дифференциации.

Ренессанс и реформация

Ренессанс положил начало высокоразвитой секулярной культуре, выделившейся из бывшей до этого общей религиозной матрицы. Родиной Ренессанса была Италия, именно здесь произошло зарождение современных искусств и интеллектуальных дисциплин, включая смежную область правовой культуры. Действительно, даже сама теология испытала обратное воздействие новых элементов секулярной культуры, что позже кристаллизовалось в виде философии.

Культурные компоненты, составившие культуру Ренессанса, своими историческими корнями уходили не только в глубь Средних веков, но ещё дальше — в Античность. Сама античная культура, однако, не достигла такого же уровня дифференциации, так как оставалась религиозной в известном смысле, который не был характерен для западной культуры послесредневекового времени. Схоластическая философия — наиболее важный целостный компонент рационализированной средневековой культуры, — не скрывавшая своих классических корней, особенно явных в обращении томистов к Аристотелю, была тесно привязана к теологической системе мысли и не обладала культурной автономией, свойственной постРенессанской мысли ⁴⁹.

Церковь в начале своего становления восприняла, а затем и развивала чрезвычайно важные элементы классической культуры. Эпоха Ренессанса ознаменовалась гигантским продвижением этого наследия, главным образом в направлении его секуляризации. В соответствии с нашей аналитической схемой этот процесс можно определить как дифференциацию, но поскольку он оставлял возможность для восприятия элементов, которые в прежней, менее дифференцированной культурной системе оказывались «неудобоваримыми», то он был также и процессом включения.

Отличительной чертой этого процесса является то, что он проходил внутри религиозных рамок ⁵⁰. Церковь и аристократия были самыми важными патронами нового искусства, в большей своей части посвящённого религиозным сюжетам и украшению храмов, монастырей и других религиозных сооружений. Однако художники, а позднее и учёные все чаше рекрутировались из светских, а не из духовных кругов, а в развитии сознания своей корпоративной принадлежности и автономности (как мастеров своего дела) они далеко ушли от строителей и декораторов средневековых соборов ⁵¹. Университеты ещё не были особенно заметны, разве что в отдельных областях, например в юриспруденции. Тем не менее в этот период были сделаны гигантские шаги относительно вывода из-под опеки церкви ролевой деятельности любого мало-мальски профессионального специалиста в делах культуры. Хотя некоторые идеи позднего Ренессанса проникли в протестантские регионы только после Реформации, они при этом тоже не были открыто антирелигиозными, а воспринимались и распространялись в рамках религии.

Похоже, что Ренессанс начался с возрождения литературных стилей и интересов к латинской Античности, особенно в светских сочинениях гуманистов ⁵². Возвращённые к жизни сюжеты и темы немедленно оказали колоссальное влияние на изобразительное и пластическое искусство — архитектуру, живопись, скульптуру. Наука лишь позже достигла сравнимого уровня совершенства, в результате процессов как внутренней дифференциации, так и более общей дифференциации светской культуры из социальной матрицы. Например, Леонардо был мастером и в художественной, и в научной областях, тогда как Рафаэль не был учёным, а Галилей — живописцем. Эта дифференциация, по всей вероятности, легла в основу многих проявлений современной культуры, так как новая наука, достигшая своей кульминации в XVII веке в лице Ньютона, стала точкой отсчёта для первой великой волны современной философии. Эта философия в свою очередь послужила непосредственным фундаментом для развития комплекса светского знания, именуемого нами «интеллектуальными дисциплинами».

Искусство Ренессанса всё больше обращалось к светским сюжетам, часто к сценам из классической мифологии (как во многих картинах Боттичелли), а также к пейзажам, портретам, и так далее. Даже когда сюжеты были религиозными, в них просматривались новые светские мотивы. Без преувеличения можно сказать, что место центрального символа в искусстве итальянского Ренессанса занимала мадонна с ребёнком. В сугубо религиозном значении это был серьёзный отход от таких сюжетов, как распятие Христа, мученичество святых и других. На первое место выходит и даже восславляется человеческая семья и особенно отношения матери и ребёнка. Материнство стремились сделать всеобще привлекательным, изображая Марию красивой юной женщиной, несомненно любящей своё дитя. Разве этот символизм не отражает дальнейший сдвиг христианского сознания в направлении позитивного утверждения правильного, по его меркам, светского мироустройства?

По своим главным характеристикам Ренессанс был не движением к синтезу, а скорее периодом стремительных культурных инноваций. Столь внушительные изменения едва ли могли произойти без вовлечения в общий процесс самых высоких уровней культуры — философии и теологии. Эта мысль подтверждается динамическим характером и разнообразием схоластической философии. Хотя томизм стал основной формулой позднесредневекового синтеза, но продолжали существовать и многочисленные 1 иные течения мысли. Может быть, самым значительным из них был номинализм, который, питаясь классической мыслью и темами, почерпнутыми из исламской философии, составил самую развитую ветвь схоластики. Он был более непосредственно, чем томизм, открыт для эмпирических изысканий и свободен от томистских усилий создать законченную христианскую картину мира ⁵³.

В широком разнообразии других сфер культурной деятельности Ренессанс произвёл не только дифференциацию религиозного и светского, но и их взаимную интеграцию. Подобно тому как символ мадонны означал большую вовлечённость в «дела земные», большее влияние приобрели новые течения в монашестве, в первую очередь ордена францисканцев и доминиканцев, проявлявшие повышенный интерес к благотворительности и интеллектуальным занятиям. Учёные труды Ренессансных гуманистов и правоведов имели глубокие философские, а по сути и теологические подтексты, которые стали особенно заметны, когда первые великие достижения новой науки привлекли к себе внимание и потребовали истолкования. Осуждение Галилея церковью уж никак не назовёшь демонстрацией простого безразличия к его работе. А проблемы, поднятые Галилеем, — никак не связанными с более ранними идеями флорентийца Н. Макиавелли, первого европейского «социального мыслителя», который стремился не обосновать заранее заданную религиозно-этическую точку зрения, а понять, как действительно устроено мирское общество.

Ренессанс родился в Италии и там достиг своего наивысшего развития. Однако очень рано такое же движение, наиболее проявившее себя в живописи и также перемежающееся со средневековой культурой, началось к северу от Альп. В Германии оно не имело таких высоких достижений, как в Италии, но и здесь оно дало миру выдающихся художников — Кранаха, Дюрера и Хольбейна. Рано проникло оно и во Фландрию, где получило полнокровное развитие, и значительно позже — в Голландию, где продолжилось в период протестантизма и расцвело в полной мере в XVII веке. Не только в Италии это культурное движение брало начало в социальной среде итальянских городов-государств. Его распространение на север также почти в точности совпадало с регионом вольных городских общин, концентрирующихся вдоль долины Рейна. Ничего подобного не происходило с изобразительным искусством в феодальных по преимуществу регионах, игравших ведущую роль в формировании крупных территориальных государств.

Реформация была эпохой ещё более радикальных культурных перемен, глубоко повлиявшая на отношения между культурными системами и обществом. Главная культурная новация носила теологический характер и состояла в учении о том, что спасение достигается, по лютеранской версии, «одной только верой», а по кальвинистской версии предопределения, путём прямого общения индивидуальной человеческой души с Богом без участия каких-либо усилий со стороны человека. Это новшество лишало протестантскую церковь и её духовенство «власти над райскими ключами», то есть посреднической миссии по обеспечению спасения через свершение святых таинств. Более того, «видимая» церковь — конкретный коллектив верующих и их духовных предводителей — стала мыслиться как чисто человеческое объединение. Качество святости, статус церкви как «мистического тела Христова» стали присваиваться только невидимой Церкви, соединению душ во Христе ⁵⁴.

Человеческое общество не могло базироваться на основе двух, столь глубоко различных, как это утверждал томизм, по своему религиозному статусу пластов — церкви, одновременно божественной и человеческой, и чисто человеческого земного мира. Скорее, оно представляло собой единое общество, все члены которого были одновременно «телами» в своём качестве мирских существ и «душами» в своих взаимоотношениях с Богом. Такое понимание представляло собой гораздо более радикальную институционализацию индивидуалистических компонентов христианства, чем римский католицизм ⁵⁵. В нём содержались также глубокие эгалитарные тенденции, развитие которых, однако, потребовало длительного времени и осуществлялось очень неравномерно.

Дальнейшим следствием того, что духовенство было лишено своей сакральной силы, стало разрушение той части римско-католической традиции, которую принято было именовать «вера и мораль» и по вопросам которой видимая церковь взяла опекунство над всеми людьми. Хотя многие протестантские движения пытались сохранить церковное принуждение в нравственных вопросах, сам внутренний заряд протестантизма склонял к тому, чтобы считать их делом в конечном счёте личной ответственности индивида. Точно так же в протестантизме потеряла свою легитимность самая важная в рамках средневековой церкви форма стратификации — противопоставление мирян и членов религиозных орденов. На человеческом уровне «образа жизни» все «призвания» получили равноценный религиозный статус, и на пути мирского призвания можно было достичь высоких религиозных заслуг и совершенств ⁵⁶. Такая установка коснулась и брака, сам Лютер, как бы создавая символ этих перемен, покинул монастырь и женился на бывшей монахине.

Эти крупные сдвиги в отношениях между церковью и миром часто интерпретируются как серьёзное ослабление религиозного начала в пользу мирских утех. Однако такой взгляд представляется ложным, поскольку Реформация в гораздо большей степени была движением за поднятие мирского общества на высокий религиозный уровень. В делах религиозной веры, хотя и не в повседневной жизни, каждый человек был обязан вести себя, как монах, то есть руководствоваться прежде всего религиозными соображениями. Это был решающий поворот в начавшемся ещё на ранних стадиях христианства процессе освящения вещей «от мира сего» религиозными ценностями и устроения «града человеческого» по образу Божьему ⁵⁷.

Институционализация этого представления о стоящем на религиозных основаниях человеческом обществе содержала в себе возможность установления социетального сообщества корпоративного характера, наподобие самой церкви, особенно церкви в её протестантском варианте, освобождённом от стратификации по римско-католическому образцу. Чтобы это могло осуществиться в масштабах крупных секулярных обществ, требовался иной способ и уровень политической интеграции, далеко превосходящий все те, что имели место в периоды Средневековья и Ренессанса. Реформации было суждено сыграть центральную роль в легитимизации некоторых наиболее важных новых территориальных монархий, в самом начале — немецких княжеств, с которыми Лютер вступал в союзы ⁵⁸. Эти союзы были, вероятно, не только необходимы для выживания самого движения, но и породили особый тип церковно-государственной организации, в которой смогли получить дальнейшее развитие некоторые существенные ингредиенты современного общества. В Англию Реформация пришла несколько иным способом, когда Генрих VIII обратился в протестантство и распахнул двери коренным преобразованиям в церкви и в её отношениях с мирским обществом.

Там, где образовались протестантские государственные церкви, везде (кроме Англии) наблюдалась тенденция религиозного и политического консерватизма, особенно в лютеранстве, открыто вступившем в союзы с территориальными монархическими режимами. Кальвинистская ветвь была гораздо более заметно вовлечённой в широкие движения, ставящие на первый план независимость религиозных групп от политической власти ⁵⁹, что особенно явно проявилось в Соединённых Штатах Америки. Эволюция американского протестантизма сделала и религиозно, и политически приемлемыми первые шаги на пути отделения церкви от государства.