1. Научная проблематизация как ценностный выбор1.1. Виды исследовательских задачПроблемная ситуация и эмпирические задачи наукиВ практических актах в качестве методов действуют устойчивые когнитивные установки, дающие определённые ожидания. Когда внешняя среда задаёт актуальный предмет, установка на него срабатывает и ощущение/восприятие подтверждают ожидаемое. Все привычные стереотипы деятельности сопряжены с опытом и обслуживаются им. Однако в жизни человека случаются неожиданности, Ключевым элементом проблемной ситуации выступает несовпадение неожиданного фактора среды с ожидаемым впечатлением, вытекающим из метода-установки. Интеллект вынужден оценивать расхождение между актуальным и должным восприятиями в виде специфического затруднения. Оно сводится к признанию старого метода, который направлял опыт непригодным средством. Такое положение становится задачей, что и детерминирует начало мышления. Данные рассуждения являются типичными для большинства психологов, включая прагматистов. Однако представителей философской теории познания многое здесь не устраивает. Так, А. М. Дорожкин полагает, что психологи неправомерно отождествляют проблемную ситуацию с проблемой. Первое шире и богаче второго. Из одной ситуации может быть выдвинуто множество разных проблем. И это автор убедительно продемонстрировал на примере научной деятельности И. Ньютона 70. По мнению А. М. Дорожкина, проблемная ситуация характеризует становление когнитивного противоречия, основной формой которого является противоречие между новыми фактами и старыми теориями. Если ранние фазы развёртывания проблемной ситуации выражаются состоянием «познавательной неопределённости», то более чёткие контуры незнаемого показывает научная проблема. В ней ярко выражен субъективный элемент, ибо проблема отражает проблемную ситуацию под углом наличных норм и идеалов знания 71. С позицией А. М. Дорожкина мы полностью солидарны. Можно лишь добавить то соображение, что тождество проблемной ситуации с проблемой, прокламируемое психологами, не срабатывает даже в отношении научно-эмпирических задач. То, что хорошо для понимания практико-поведенческих проблем, явно не подходит для исследования. Даже если пока ограничиться научной эмпирией, всё равно возникают неустранимые трудности. Казалось бы, что здесь все определяют факты, детерминированные внешней и объективной средой (объектом). И всё же, дело обстоит сложнее. Лауреат Нобелевской премии по экспериментальной физике П. Л. Капица (1894–1984) отстаивал идею самостоятельного значения некоторой группы фактов науки. Для этого он использовал термин «новое явление». «… Выражение «новое явление» я прилагаю к такому физическому явлению, которое нельзя ни полностью предсказать, ни объяснить на основе уже имеющихся теоретических концепций, и поэтому, и поэтому они открывают новые области исследований» 72. Здесь весьма ясно идёт речь о новых фактах физики. В качестве примеров учёный взял:
И действительно, эти факты в силу своей новизны никак не были подготовлены должным уровнем эмпирии, в теоретическом отношении новые факты падали на головы учёных как неожиданный снег. И это присуще всем научным дисциплинам. Со временем всегда будут появляться факты-сюрпризы, вынуждающие учёных удивляться, вопрошать и разрабатывать теоретические объяснения. Американский методолог науки Н. Решер предложил конструкт «озадачивающие явления» (ОЯ). Его смысл отличается от того знания, которое вкладывал Капица в термин «новые явления». В последнем случае речь идёт о фактах, у которых нет никакой связи с теориями. Если в 1800 году У. Гершель открыл инфракрасное тепловое излучение, идущее из некоторых частей неба, то его удивление можно понять, ибо в это время в физике не было даже намёка на добротную теоретическую гипотезу. Решер же имеет в виду ситуации, когда новые факты появляются в условиях наличия концептуальной рамы. Ученых они ставят в тупик, ибо расходятся со старым пониманием и даже вступают с прежней концепцией в конфликт. ОЯ переживается учёными как странная аномалия и головоломка, где факты идут «против шерсти» доминирующих знаний и это требует смены рациональных ресурсов. Отказ от старых взглядов в пользу новых — такова познавательная суть ОЯ 73. И всё же в «новых явлениях» П. Л. Капицы и «озадачивающих явлениях» Н. Решера кроме объективного содержания наличествует и субъективный момент. Он представлен оценочным актом, где у явлений признается новизна, которая учёных озадачивает. Если исследователи признают свою актуальную неспособность объяснить эти факты. Здесь фигурирует норма — научный факт полноценён тогда, когда он соединён с некоторыми научными знаниями. Отсутствие последних как раз и фиксирует научно-эмпирическая задача. Кроме того, существует большое многообразие задач теоретического характера. Здесь можно указать на все акты мысли, которые предваряются оценкой интеллектуального затруднения. К таковым относятся процессы эмпирического и теоретического обобщения, создания идеальных объектов и построения моделей, формирование теоретических схем и выдвижения гипотез. Этот список отнюдь не окончателен. В качестве достаточно широкого типа можно взять концептуальную задачу. Концептуальные проблемы наукиСвоеобразие таких задач сводится к тому, что их содержание уже не зависит от ситуативных факторов внешней среды и полностью определяется наличными знаниями. Интеллект находит некоторые когнитивные элементы и выделяет их в качестве проблемы. Поскольку мышление здесь прямо не обращается к объективной реальности, оно демонстрирует свою автономность. Характер концептуальной проблемы определяется признаками того знания, которое становится её содержанием. Концептуальной проблемой может быть эмпирическая задача, не обусловленная новыми фактами. Её условиями становятся ранее сложившиеся результаты научного опыта. Они прошли первичную оценку и своим многообразием создают трудности взаимного связывания. Подобного рода проблемы вставали перед К. Линнеем в XVIII веке, когда он создавал универсальную систематику растений и животных. Другой формой концептуальной задачи являются теоретические проблемы. Существует большое многообразие задач теоретического характера. Здесь можно указать на все акты мысли, которые предваряются оценкой интеллектуального затруднения. К таковым относятся процессы эмпирического и теоретического обобщения, создания идеальных объектов и построения моделей, формирование теоретических схем и выдвижения гипотез. Этот список отнюдь не окончателен. В качестве более определённого примера можно взять концептуальную задачу синтеза эмпирических законов. Если И. Ньютон ставил проблемы теоретической динамики, то он уже имел в наличии ряд эмпирических обобщений, сделанных Г. Галилеем и другими учёными XVII века. Они и стали содержанием теоретических проблем механики. Методологическая дилемма: проблему ставят учёные или она возникает вне их действий?Одни исследователи полагают, что если проблемная ситуация (ПС) выражает объективный аспект познания, то проблема неотделима от субъекта науки, который осознает ПС (В. Ф. Берков, Е. С. Жариков и другие). По мнению же К. Поппера, научные проблемы не связаны с деятельностью учёных и возникают в «третьем мире» («объективное знание») автономно. Этой точки зрения придерживается и А. Н. Лой. Он считает, что содержание проблемы, как оно потом выводится в рефлексивной реконструкции, преднамеренно не задаётся в акте целеполагания, хотя решение каждой из задач разворачивается по законам целеполагающей деятельности. Представляется, что первая позиция является предпочтительной. В ней нет жёсткого разведения объективных и субъективных аспектов, и намечено их некоторое единство. Другая точка зрения, казалось бы, исходит из реальных оснований. В массиве научных результатов складываются различные диспропорции и противоречия. Эти отношения присущи интерсубъективной информации, существующей в объективированных текстах. Однако здесь ещё существует объективная предпосылка проблемы, но не она сама. Реальная исследовательская проблема требует от субъекта науки «вопрошающей активности» (Р. Дж. Коллингвуд). Результатная форма знаний преходяща и относительна. Научное «сомнение рождается у подножия истины» (Б. Кроче). Оно имеет характер оценивания ранее полученных теорий с позиции идеалов научных результатов. Если Установление ценностно-проблемной формы сопряжено с деятельностью языка. Вопрос в виде высказываний фиксирует содержание научной проблемы — рассогласование знаний. В этой форме проблемы приобретают интерсубъективность и через социальные коммуникации становятся достоянием научного сообщества. Текстовый надличностный статус и создаёт ту иллюзию непричастности учёных к выдвижению проблем, которую разделял К. Поппер. Способ научного мышления не может быть представлен без такого субъективного фактора, как цель. Последняя является сущностным элементом прагматики исследовательского сознания. Своеобразие познавательного целеполагания заключается в том, что оно органически вписано в проблематизацию. Общая целевая установка ориентирует учёных на развитие имеющихся когнитивных результатов. Проблемы придают такой интенциональности вполне определённую заданность. К. Маркс и Ф. Энгельс иронизировали над теми мыслителями, которые игнорировали постановку конкретных задач: «… Как далеко может уйти мысль, если не ставит перед собой никакой задачи…». Проблемное ограничение сферы поиска происходит за счёт выделения узкого поля рациональной обработки. Это выражается ясными формулировками вопросов в специализированных терминах. Для учёного «главное заключается в том, чтобы выработать у себя привычку туманные неясности перерабатывать в чёткие вопросы» (П. Эренфест). Такое умение определяется уровнем проблемной культуры исследователя, только в ней неизвестное выявляется во взаимосвязи с уже известным. Отсюда вытекает известное определение проблемы как «знания о незнании». При всей своей неопределённости такая формула по-своему диалектична, ибо предполагает двойственность проблемы. Способность исследовательской проблематизацииГлавная трудность проблематизации сводится к тому, что, в отличие от игральных карт, проблемы не имеют явных знаков своих достоинств (Г. Райл). Здесь требуется В функциональном отношении разумную душу Аристотель делил на две способности: «познавательную» и «совещательную». Если первая оперирует логическими органонами, то вторая — ценностными канонами. Все виды деятельности строятся на отношении средств и целей. Исторически складываются типичные нормы определения целей и средств, или каноны. Когда происходит неожиданное отклонение от обычной и стандартной ситуации, грозящее неудачей, «совещательная душа» оценивает ситуацию как проблему, фиксируя смену норм. Так начинается режим работы мышления. Нечто подобное происходит и в науке с должной специфичностью. 1.2. Основные научные идеалыИдеалы-образцы определяют постановку исследовательских задачВ научной литературе указывают на типичные источники исследовательских проблем:
Такие способы действительно имеют место, но важно отделить формы передачи готовой проблемы от процесса её создания. Последнее как раз и представляет собой интерес. Представители современной герменевтики полагают, что «наивная вера в метод», идущая от естествознания, наиболее остро выявляет свою ограниченность в сфере постановки научных проблем. «Не существует метода, который позволил бы научиться спрашивать, научиться видеть проблематическое» 75. Якобы Сократ и Платон доказывали, что не «технэ», а искусство вопрошания в виде диалогической диалектики порождает содержательные вопросы. Г.-Х. Гадамер исходит из концепции, которая сводит метод исключительно к логическому инструментарию. Но ещё в Античности возникла широкая трактовка метода, включающая такие формы как: органон и канон. Если органон преобразует проблемный материал, то метод-канон осуществляет ценностную селекцию знаний и тем самым способствует постановке проблем. К. Попперу принадлежит следующая сентенция: «Важен не метод и не техника, а чувствительность к проблемам». На первый взгляд кажется, что британский философ жёстко противопоставил «чувствительность к проблемам» рациональному методу, но дело оказывается в другом. Попперу было важно в данном высказывании подчеркнуть первичную значимость проблемы по отношению к методу её решения. Можно ли признать существование методов, детерминирующих постановку самих проблем? Позиция Поппера здесь достаточно широка и гибка: «любой метод имеет право на существование, если он приводит к результатам, поддающимся разумному рассуждению». Исследовательская проблема вполне удовлетворяет этим критериям, она формируется как некий продукт акта проблематизации и также подлежит рациональному публичному суду. Проблема не может избежать универсальной технологии интеллекта. Предметом проблемной оценки могут быть любые когнитивные образования (эмпирический опыт, теории, концепции и тому подобное), лишь бы с ними была связана возможность получения новых сведений. В качестве методов оценивания действуют исторически сложившиеся целевые образцы знаний-результатов. Центральную линию здесь определила логическая культура, в рамках которой возникли ключевые идеалы когнитивной связанности и непротиворечивости. Эти нормы вместе со своими частными и особыми вариантами стали ведущими методами проблематизации. Если некоторое знание в качестве предмета оценивания соответствует образцам, оно квалифицируется в виде нормативного и рационального продукта. Любое отклонение от идеалов расценивается как иррациональное образование. Такие фрагменты знания отделяются от нормальных структур и становятся содержанием проблем. Исторический характер норм наукиИстоки ценностных идеалов науки тянутся в древние цивилизации и, в частности, в Античность. Идеал античной теории, по которому выделялись проблемные фрагменты, имел свои разновидности. Сначала фигурировали натурфилософские учения, которые по современным меркам оцениваются как промежуточный синтез литературных метафор, философского дискурса и естественнонаучных догадок. Но кроме них были созданы математические модели в астрономии (Гиппарх, Кл. Птолемей), арифметические концепции (школа Пифагора, Евклид), геометрические системы (софисты, Евклид, Аполлоний). В математике возникли специальные идеалы, такие как: требование точных значений математических величин, исключающее приближённые значения; построение геометрических фигур исключительно с помощью линейки и циркуля. В плоскости этих ценностных образцов приобрели славу трудноразрешимых три задачи древности: удвоение куба, трисекция угла и квадратура круга. Через всю историю науки идеалом «внутреннего совершенства» (А. Эйнштейн) прошла геометрия Евклида. Её аксиоматико-дедуктивная структура стала образцом для подражания во многих разделах теоретического естествознания и гуманитарных дисциплин (этика Б. Спинозы). Античные идеалы познания оказались независимыми от религии и знание стало не предметом веры, а продуктом публичного и критического обсуждения. Практика демократического суда и искусство риторики потребовали разработки основ доказательства и логической аргументации. Особое внимание к внутренней структуре знания было ещё и обусловлено сменой ценностной ориентации познания. Практически ориентированному мнению (doxa) античные мыслители противопоставили чисто умозрительную теорию (episteme). Установка на знание ради самого знания позволила преодолеть узкий прагматизм рецептурных правил. Отвлечение от влияния эмпирии стимулировало развитие концептуального сознания, что привело к выработке стиля свободного и гибкого мышления. Конечно, следование идеалу интеллектуального созерцания нередко оборачивалось спекулятивными вымыслами. Но при всех издержках как раз здесь формировался ценный опыт теоретической проблематизации и гипотезирования. В древнекитайской космологии при описании небесных движений использование мифологем жёстко нормировалось. Идеал требовал сохранять некогда избранную схему объяснения. Поэтому учёные разрабатывали изощрённую технику вычислений, пригодную для утилитарных нужд, но шедшую в ущерб развитию теоретического мышления. Такой путь привёл китайскую астрономию к I веку в полосу стагнации 76. По иным стандартам действовали древнегреческие мыслители. Проблема закономерного космоса ставилась и решалась ими с привлечением обилия разных мифологических схем и философем. Так, при конструировании динамической модели космоса Гераклит использовал мифологему небесного стадиона. «Колесница Солнца» достигает поворотных столбов (точек равноденствия), поворачивает обратно и завершает циклическое движение под наблюдением космического судьи. Этот образ мерного движения варьировался военной метафорой (воюющие стороны уравновешиваются Аресом), экономическим смыслообразом (кредитор и должник связаны общим соглашением), образами реки и человеческого тела. Такие вариации существенно расширяли поле проблемного мышления и проблематизация велась с позиции комплексного критерия оценки завершённости познания. Для древневосточных мудрецов мифы и обычаи были незыблемыми священными установлениями. Это отношение античные мыслители пересмотрели. Под влиянием социокультурных факторов (демократический образ жизни полисов) сформировались такие идеалы познания, согласно которым мифологемы были оценены в виде проблемного материала, подлежащего рациональной переделке. Для характеристики формы небесных тел и траекторий их движения античные астрономы выработали каноническое представление о круге (сфере). Если перемещение звёзд выражалось простыми кругами, то видимые движения Солнца, Луны и планет описывались более сложными видами геометрии кругов: гомоцентрические сферы (Евдокс, Аристотель), схемы эпициклов и эксцентриков (Гиппарх, Птолемей, Аполлоний). Идеал круга служил средством постановки и решения астрономических задач около двадцати веков. Традиционное убеждение в его правильности разделял и И. Кеплер. Но «унаследовав» от Т. Браге значительный по объёму свод эмпирических данных и получив новые факты, относящиеся к движению Марса, он пришёл к сомнению в правильности кругового канона. Основанием для этого было противоречие между ним и расчетами по данным наблюдений. В мучительной борьбе с силой интеллектуальной традиции Кеплер пришёл к выводу о необходимости отказа от старого образца. Налицо акт проблематизации. Ведь до осознания расхождения с фактами учёный не считал возможным менять теорию, то есть идея круговой траектории была нейтральной в проблемном отношении. Когда под давлением фактов возникло сомнение в её эффективности, прежний идеал сам стал предметом ценностного анализа. В ходе пересмотра старую модель круга Кеплер трансформировал в схему эллипса. Она и утвердилась в качестве нового образца траектории движения планет. Античное и средневековое мировоззрение запрещали нарушать естественную связь. Это было оформлено идеалами описательного факта и созерцательной теории. Практика ремёсел, эзотерических «искусств» типа алхимии, промышленный способ производства раннего капитализма подготовили почву для переоценки старых методов проблематизации. Стал утверждаться естественнонаучный эксперимент как способ «пытать природу» (Ф. Бэкон). Здесь уже учёный руководствуется установкой, вырывать исследуемые явления из совокупной связи природы. Соответственно этому идеалом научного факта становится не только описательная констатация (как в древней астрономии), но и феномены, предсказанные теорией и подтверждённые лабораторной практикой. Отражая глубинные законы природы математическими уравнениями, теория уже строится на сущностном отличии от эмпирии. Образцом такой теории стала динамика И. Ньютона с её тремя законами. Те представления, которые не соответствовали новым идеалам, подлежали проблемному совершенствованию. Новые идеалы революционизировали лишь математическое естествознание. В медицине, минералогии, биологических науках вплоть до середины XIX века сохранились идеалы описательного знания. На этапах сбора относительно доступных фактов и их первичной классификации было вполне достаточно процедур точного описания и простого обобщения. По мнению В. И. Вернадского, такой стиль мышления воплощали К. Линней и И. В. Гёте как натуралист. Натурфилософскую разновидность теории-созерцания представили Ж. Сент-Иллер и Ж.-Б. Ламарк. Историческая изменчивость идеалов науки вносит свою лепту в сложный процесс их функционирования в качестве методов проблематизации. Постановка новых проблем исключает отношения логической выводимости. Здесь господствуют ценностные процедуры с неявной и нечёткой структурой рациональности. Вот почему выделение проблемного материала из массива знаний относят к высшим формам научного творчества. «Гораздо труднее увидеть проблему, чем найти её решение: для первого требуется воображение, а для второго только умение» (Дж. Бернал). Воображение подсказывает учёному как можно распорядиться ценностными образцами в том или ином случае. Определённую направленность этой деятельности придают философско-методологические нормы. Норма рациональной связностиВедущим методом проблематизации является идеал когнитивной связности. Этот образец сначала акцентировал внимание на логическую согласованность элементов знания. Аристотель характеризовал его в виде универсального требования- установки: «следует смотреть, нет ли где какой-нибудь несогласованности». 77 Если об одном и том же предмете существуют раздельно общее суждение и частичное замечание, то эта проблема легко решается дедуктивным умозаключением. Сложнее обстоит дело с другими случаями и особенно с теми, где царит беспорядок и запутанность. Ясную модельную иллюстрацию действия канона связности дал Дж. Джентиле. Есть два познанных факта А и Б. Каждый из них в отдельности, хотя и известен, несёт всё же на себе некоторую печать таинственности. Мысль наталкивается на них, останавливается и не способна идти дальше. Проблема рождается тогда, когда мы хотим определить отношение между двумя фактами, оценивая их разорванную дуальность как нечто недостаточное. И если наше исследование устанавливает, что А есть причина, а В — следствие, то такое единство и будет искомым решением 78. Идеал связи фактов и теорииИсходная область проблемной культуры — производство фактов науки. Норма связи ориентирует на установление зависимости фактов от теории, что и должно дать между ними ясные и определённые виды отношений. В проблемно-деятельностном же контексте здесь устанавливаются два типа далеко неоднозначных отношений: факты подтверждают наличную теорию, а новая эмпирия способствует изменению старой теории. На них накладываются и две основные линии проблемности: от фактов к теории и от теории к фактам. Одна сложных форм вопрошания в науке связана с процессами, где факты, помогая рождению новой теории, получают в ней должное объяснение. К 1911 году в спектроскопии был накоплен большой объём фактов — «мозаичное полотно», непонятное и распадающееся на части. Это неблагополучие ощущали спектроскописты и теоретики. Проблемность спектроскопического материала осознавалась на фоне классической электродинамики Максвелла-Лоренца, которая не могла его объяснить. А. Зоммерфельд сформулировал три обобщённые загадки, мучившие учёных того времени:
Ответы на эти вопросы пришли на пути формирования сначала полуклассической, а потом самостоятельной квантовой теории. Отразив глубинные связи нового типа, они помогли систематизировать некогда аморфный материал. Смутное и нечёткое знание, спутанное в узел, оценивается проблемойВ 1918 году Б. Рассел — лидер аналитической философии — отметил, что пока в теории познания недооценивается феномен нечётких знаний. Конечно, любой мыслитель или учёный стремится получить чёткое и ясное итоговое знание, и некоторая степень чёткости в этом направлении достигается. Но если обратить внимание на исходные предпосылки, то картина будет совершенно другая. Не нужно брать в расчёт точные пропозиции как основы строгих дедуктивных систем, речь здесь идёт об обыденных представлениях опыта, которые берутся в качестве предпосылок теории познания. Вот они-то и являют собой то нечёткое знание, которое должно стать предметом философской рефлексии и логического анализа 79. Б. Рассел характеризовал одну из проблемных областей философии — представления обычного жизненного опыта. Их значения действительно далеки от логической чёткости. И такая черта присуща всем разновидностям проблемного знания как конститутивная особенность. Исходная необходимость спутанного и беспорядочного знания была очевидна для Аристотеля. Познанию также нужна своя материя, которой можно придать должную форму. В качестве сырьевого материала и выступает проблемное знание, и как любой полуфабрикат, оно требует предварительных усилий. «Необходимо сначала хорошо затрудниться, ведь всякое действительное разрешение есть распутывание прежде скопившихся затруднений. Распутывать же не могут те, которые не познали узла» 80. Сравнение проблемы с узлом, где все нити спутаны, весьма показательно. Идеал рационального порядка, где каждая нить занимает своё место и переходы от одного элемента к другому прослеживаются с ясностью логических ходов, указывает на иррациональность того знания, который напоминает клубок-узел. И такое оценивающее познание в форме проблемы открывает дорогу познанию, которое способно решать выдвинутую задачу, распутав тем самым хаотически завязанный узел. Аристотелевскому ходу мысли близка позиция Ж. Деррида. Текстовую проблему он сравнивает с «пучком» разных значений, где группировка обладает структурой спутанности, тканья и переплетения. И в то же время такой фрагмент таит в себе перспективу, когда линии смысла могут разойтись ясным рисунком 81. У. Джеймс также полагал, что в интеллектуальной жизни следует надлежащее место предоставить смутным и неясным представлениям. С логической точки зрения все неопределённые и двусмысленные суждения осуждаются и подвергаются критическому изгнанию. И если это станет стратегической линией, задающей только определённые и чётко структурированные понятия, теории и концепции, то такой универсальный рационализм может подорвать корневую систему человеческого творчества. Окружающая нас Вселенная неизмеримо богата и сложна, все человеческие подходы изначально упрощают положение вещей. Вот почему познавательная культура должна пульсировать между двумя крайними полюсами: ясная и точная определённость — неясная и смутная неопределённость. Выражением последней стратегии выступает плюрализм подходов и контекстное знание. С идеей Джеймса следует согласиться, ибо единство противоположностей всегда предпочтительнее любой односторонности. Но нам хотелось бы внести сюда уточняющее дополнение, учитывающее логику нашего подхода. В представление о взаимосвязи неопределённого и определённого хорошо вписываются соображения об отношении между знанием-результатом и проблемой. Если для первого характерна чёткая определённость и завершённость, то проблемное знание отличается аморфным содержанием. Но как раз такая неопределённость задачного материала даёт возможность для становления новых определённых результатов. И эта реальная диалектика мышления весьма созвучна идеям современной синергетики, которая исследует то, как из хаоса рождается порядок. Применительно к вербальному описанию Дж. Остин дал детализированный перечень возможных отклонений от нормы смысловой определённости:
Представив такой портрет неопределённости, Остин замечает, что было бы очень прискорбно, если бы всё это прошло под флагом критического отрицания. Неопределённость описания можно расценить и как позитивный фактор продвижения к определённым структурам 82. К этому лишь следует добавить, что описание проблемы будет неизбежно страдать дефектами неопределённости, так как само знание здесь содержит смутную неясность. Как раз решение и должно внести сюда свет порядка и завершённости. Идеал единства научного знанияДанная норма основана на идее всеобщей связи, имеющей древнее происхождение. Натурфилософское положение: «Всё связано со всем» («Всё во всём») входило в фонд античной науки. Онтологическая «картина бесконечного сплетения связей и взаимодействий» (Ф. Энгельс) обернулась методологическим критерием на все дальнейшие этапы развития науки. Приобретённые знания стали оцениваться под углом их рациональной связности. Если в них фиксировалась внутренняя рассогласованность и логическая непоследовательность, то такие фрагменты становились проблемным материалом. Дефицит связности стал составлять содержание проблемы и её решение сводилось к установлению должных зависимостей. Процедура оценивания продуктов познания на единство нашла своё отражение в психологии исследователей. Изолированные факты и логические разрывы между понятиями (теориями) в восприятии учёного приобрели черты «удивительного» (Аристотель), «таинственного» (Ф. Бэкон, Дж. Дальтон), «загадочного» (О. Френель. X. Юкава). При этом учёные осознавали, что данный эффект выражает начальную стадию познания. Оперируя термином «непреодолимое препятствие», Ж. Даламбер подчёркивал, что это лишь — кажущееся явление, которое в конце исследования уступает место выясненной связи. Таким образом, эффект «тайн мира» возникает в первоначальный период, когда нечто новое не вписывается в сложившуюся картину. «Когда учёный открывает новое явление природы, ещё не получившее объяснения с позиций общепризнанных к тому времени теоретических представлений, он сталкивается с проблемой»… 83. Идеал внутреннего единства теорииТеоретическое естествознание нацелено «на открытие существенно нового, хотя бы только существенно новых связей между старыми мыслями» (Л. Больцман). Когда в рамках научной дисциплины накапливается некоторое многообразие форм теоретического знания, начинается этап чисто теоретических проблем. Они возникают в русле «внутреннего совершенства» теории. Этот идеал конкретизирует универсальную норму связности, ибо он направляет усилия исследователя на устранение концептуальных пробелов и разрывов. Такая деятельность составляет важный аспект работы теоретика. «Я думаю, — отмечал видный японский физик X. Юкава, — что творческая активность человека проявляется в способности увидеть тождество понятий там, где его никто не видит, и она тем выше, чем глубже устанавливается между понятиями связь» 84. Конструирование новых понятийных связей предполагает наличие своего проблемного материала. Он образуется из разрозненных эмпирических законов и тех теорий, которые являются «плохими» структурами («гештальтами»). В них имеются различные отклонения от должной связности: логическая незавершённость, концептуальные пробелы и смысловые разрывы. Общеметодологическое правило связи, сопряжённое со специально-теоретическими нормативами, помогает оценить такое знание в качестве предмета исследования. Его осмысление и преобразование сводятся к наведению понятийных «мостов», расширению упорядоченной связной структуры теории. Данный процесс осознается учёными как сближение некогда разных проблем. К середине XVII века математическая задача о квадратурах и проблема касательных получили разнообразные виды решения, но они казались учёным совершенно изолированными по отношению друг к другу. Связь этих задач была впервые осознана Дж. Грегори и И. Барроу. Последний показал, что проблема касательных является обратной по отношению к задаче о квадратурах и наоборот. Обобщённая проблема стала важной предпосылкой в формировании развитого исчисления бесконечно малых, построенного на взаимосвязи дифференциального и интегрального аппаратов. Идеал единства в математикеВ естественных науках идеал единства сопряжен с применением математики. Эту мысль высказывали древние философы и она пронизывает всю историю науки. Поразительная аналогичность математических уравнений, относящихся к различным природным явлениям, поражала многих учёных. Создатель одной из первых математических теорий теплопроводности француз Ж. Фурье (1768–1830) писал, что математический анализ «сближает разнообразные явления и обнаруживает объединяющие их скрытые аналогии. Он объясняет их одним языком, как бы для того, чтобы подчеркнуть единство и простоту устройства Вселенной»… 85. Математика даёт качественное единообразие и поэтому, будучи вовлечённой в проблемную ситуацию, она сближает различные природные процессы. В некоторых случаях математический аппарат способен «нейтрализовать» теоретические заблуждения учёного. Тот же Фурье руководствовался иллюзией своего времени — идеей теплорода, но строгое и вместе с тем творческое применение исчисления бесконечно малых к проблеме теплопроводности позволило ему получить правильные законы. Он разработал новый способ разложения функций в тригонометрические ряды (ряды Фурье), который помог ему описать теплопередачу через динамику бесконечно малых элементов. Методологические соображения единства диктуют требование единого математического аппарата. Оно также включается в начальные условия проблемности. Этот стандарт широко используется в оценках новых теорий. Так, Эйнштейн основным недостатком одной из теоретических разработок Г. Лоренца считал рассогласованность её математического оформления. Голландский учёный поставил проблему — объединить основы механики Ньютона с теорией электромагнитного поля Максвелла. Но у него получилась «противоестественная» комбинация уравнений в частных производных (поле в вакууме) с уравнениями в полных производных (движение материальной точки). По мнению Эйнштейна, единая форма уравнений в частных производных могла бы внести свой вклад в успешное решение физической проблемы 86. Правило единства математики в структуре физической теории используется для выдвижения перспективных проблем. Любое отсутствие виутриматематической согласованности можно расценить посредством его как основание для проблематизации. Такой подход определяет поле для последующих исследований. По подобному сценарию уже в 1945 году В. Паули набрасывал путь развития квантовой теории. Он полагал, что, заимствуя математический формализм гамильтониана у классической физики, квантовая механика приобрела тем самым двойственность своих основ. Произошло эклектическое соединение аппарата механики материальной точки с формализмом теории поля Максвелла-Лоренца. Вот почему современная квантовая теория не способна объяснить атомизм электрического заряда и не устанавливает логической связи между элементарным зарядом и квантом действия 87. Проблемная ситуация выявлена Паули через анализ формализма. И такая установка во многом стимулировала разработку квантовой электродинамики. Под знаком идеала единства протекало и внутреннее совершенствование самой математики. Его действие существенно дополняло влияние потребностного фактора практики. Проблематика достижения внутри математического единства явно прослеживается на этапах перехода от «рецептурных» правил к аксиоматическим системам геометрии. По мере роста разделов математики проблемы синтеза становились острее и сложнее. Особый пик остроты возник во второй половине XIX века. К этому времени возникло многообразие евклидовой и неевклидовых геометрий. Многие математики оценивали эту ситуацию как проблемную. Она была усугублена разработкой геометрии проективной (Ж. Понселе, Ф. Мёбиус, К. фон Штаудт). Стало ясно, что постановка и решение проблемы зависят от концептуальной конкретизации абстрактного идеала единства. Выход подсказал английский алгебраист А. Кэли, который высказал идею о том, что метрическая геометрия является частью проективной геометрии. Эту мысль развил немецкий математик Ф. Клейн (1849–1925). К классу метрических он отнёс все неевклидовы геометрии и вместе с теорией Евклида оценил их в виде особых форм проявления проективной концепции. Далее Клейн выдвинул так называемую «Эрлангенскую программу» (1872). Она начиналась с проблемной установки — вывести оба класса геометрических структур из единого принципа. Её «решающая» часть состояла в том, что в качестве единой основы была выбрана теория групп инвариантов преобразований. Из этой алгебраической концепции выводилась метрическая геометрия (частная подгруппа) и проективная (общая подгруппа). Идеи эрлангенской программы существенно повлияли на развитие не только математики, но и физики (СТО, квантовая физика). Единство научной теории и картины мираПо мере развития научного познания в нём накапливается множество разнообразных теоретических образований (частные и фундаментальные теории, дисциплинарные концепции и философские идеи). Соответственно возникает проблематика концептуального синтеза, которая имеет мировоззренческий характер. Уже в древнем естествознании норма единства влияла на постановку натурфилософских вопросов. Через многообразие учений проходят сквозные проблемные установки на поиск единого бытия, первоэлементов и тому подобное. Ориентация на единство помогла интегрировать астрономические представления Античности в общую концепцию геоцентризма. С дальнейшим ростом объёма специальных теорий идеал единства становился важным каноном их синтеза в дисциплинарные картины мира. При такой интеграции с решением частно-научных вопросов выдвигались и мировоззренческие проблемы. Так, в XVII веке физики поставили проблему установления связи между законами, открытыми Галилеем для земных тел, и законами Кеплера для движения планет. Этот вопрос разрешил Ньютон, выведя кеплеровские обобщения в виде частных следствий из трёх основных законов динамики и принципа всемирного тяготения. Но данное, чисто физическое решение привело к проблемному пересмотру средневекового мировоззренческого положения о принципиальном различии «небесного» и «земного» миров. В механической картине эти миры объединились общими законами. Уровень частно-научной конкретизации универсального идеала единства определяет эффективность последнего. У Эйнштейна этот идеал определял всю его научную деятельность. Однако, если при создании СТО и ОТО он проявил себя успешно, то работа над единой теорией поля закончилась относительной неудачей. Уже самой постановкой проблемы Эйнштейн заложил ошибочную теоретическую установку. Он решил ограничиться достижением единства ОТО и теории электромагнитного поля. Одна из его фундаментальных посылок заключалась в том, что за всеми точками пространства-времени признавалась определённость (однозначность) их свойств. Отсюда следовал вывод о классической измеримости напряжённости поля в точках пространства-времени. Но квантовая теория установила, что нет однозначной локализации свойств в точке. Оператор положения для мировой линии частицы здесь не имеет смысла, ибо существует лишь распределение вероятности положения. Стало быть, проблему объединения следует ставить и в отношении квантовой концепции. На современном уровне вопрос стоит как раз в плане единства теорий микро, макро и мегамиров. Проблемный канон противоречия«Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема» (И. В. Гёте). Противоречие есть резкая форма когнитивной несвязности, когда одно и то же утверждается и в то же время отрицается. Основной формально-логический закон гласит: «Невозможно что-либо вместе утверждать и отрицать)? (Аристотель). Важно отметить два аспекта идеала непротиворечивости: в отношении знания-результата он действует в негативной форме запрета, но для конструирования проблемы срабатывает позитивная сторона — когнитивное противоречие нужно найти, оценить и придать ему форму проблемы. Эту двойственность очень хорошо выразил английский учёный и философ Н. А. Уайтхед: «В формальной логике противоречие является сигналом бедствия, но в развитии реального знания оно означает первый шаг по направлению к успеху». Трудно переоценить значение идеала непротиворечивости, достаточно отметить, что у греков оно стало основой теоретической науки. Доказательство геометрических теорем предполагает приём «сведения к абсурду», что является частной формой нормы непротиворечивости. В методологической литературе у идеала непротиворечивости признаются две разные функции указывать на непригодность научных систем с субъективными противоречиями и помогать формироваться проблемным ситуациям. Думается, что такой вариант неприемлем. Введение двух различных идеалов (принцип непротиворечивости и канон противоречивости) продиктовано следующими аргументами. Если правило исключения противоречий регулирует этапы исследования с их явной направленностью к конечному результату, то канон обслуживает лишь сферу предпосылок мышления. Как особый регулятив он обеспечивает движение от непроблемных состояний к проблемным ситуациям. Кроме того, у этих идеалов противоположные ценностные модальности. Если для первого когнитивное противоречие является исключительно негативным фактором, то для второго оно несёт позитивный и конструктивный смысл, В виде проблемных противоречий намечаются перспективные точки роста и приумножения научной продукции, ибо «умеренно противореча, достигнешь полноты знаний» (Б. Гарсиан). Данные идеалы, к тому же, находятся в разных системах. Если правило непротиворечивости представляет один из законов формальной (чисто рассудочной) логики, то идеал противоречивости формируется в теории познания и имеет ярко выраженные признаки диалектического разума. Итак, идеал противоречивости не совпадает с законом (правилом) исключения противоречий. Проблемная норма противоречивости не противостоит идеалу непротиворечивости«Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема» (И. В. Гёте). Одним из самых очевидных методов проблематизации является норма непротиворечивости. Противоречие есть резкая форма когнитивной несвязности, когда одно и то же утверждается и в то же время отрицается. Важно отметить два аспекта идеала непротиворечивости: в отношении знания-результата он действует в негативной форме запрета, но для конструирования проблемы действует позитивная сторона — когнитивное противоречие нужно найти, оценить и придать ему форму проблемы. Эту двойственность очень хорошо выразил английский учёный и философ Н. А. Уайтхед: «В формальной логике противоречие является сигналом бедствия, но в развитии реального знания оно означает первый шаг по направлению к успеху». Трудно переоценить значение идеала непротиворечивости, достаточно отметить, что у греков оно стало основой теоретической науки. Доказательство геометрических теорем предполагает приём «сведения к абсурду», что является частной формой нормы непротиворечивости. Своеобразную трактовку идеалу непротиворечивости дал социальный психолог Л. Фестингер. В человеческой культуре сформировалась норма, согласно которой требуется, чтобы все когнитивные элементы были приведены к внутреннему согласию и соответствию. Но такое состояние консонанса может быть только относительно конечным, ибо реальные ситуации чаще всего далеки от него. Речь идёт о таких ситуациях, когда в нашем сознании мы фиксируем элементы, отрицающие друг друга и противостоящие друг другу. Такие положения, сопряжённые с психическим дискомфортом, можно назвать «когнитивным диссонансом», и их нельзя оценивать негативно, так как они порождают стремление к интеллектуальной и практической активности. Все усилия направляются к тому, чтобы перейти от когнитивного диссонанса к когнитивному консонансу. Здесь совсем нетрудно обнаружить в первом проблему, а во втором — результат мышления. Особый конструктивный характер методологического принципа противоречия начинает осознаваться видными западными методологами, «… Логика требует, — пишет финский учёный Г. X. фон Вригт, — чтобы истинные описания были свободны от противоречия. Но должна ли логика отвергать противоречия? Я не уверен в этом, и гегелевская логика как раз даёт контрпример» 88. Если стремиться к тому, чтобы логика охватила деятельностные процессы науки, связанные с её предпосылками, то ей не обойтись без идеи противоречия. Этот ценностный регулятив — ключевое звено в постановке проблемы как «теоретически обработанного противоречия» (К. Маркс). Своеобразным «здравым смыслом» науки стало утверждение о том, что внутренне противоречивое знание страдает неэффективностью: «Противоречивая теория бесполезна». Это объясняется тем, что из противоречивого множества посылок выводимо всё, что угодно. Произвольность полученных следствий придаёт им ложный характер. Данные рассуждения справедливы, но они имеют отношение только и исключительно к знанию в роли метода. Действительно, когда теория применяется как инструмент анализа, она используется в виде дедуктивного начала и здесь требуется логическая связность. Но проблемное знание занимает в структуре способа мышления иное место и выполняет другую функцию. Являясь интеллектуальным сырьём, оно преобразуется как бы «индуктивно», для чего вовсе не требуется логическая согласованность. Как раз наоборот, его «дефектность» (логическое противоречие) является необходимым условием получения новых образов. Деление на метод и проблемное знание ситуативно-относительно. То, что в одном акте исследования выступает проблемным материалом, в другом может стать методом. Это означает, что некоторое знание со сложным составом может играть роль метода, неся в себе логическое противоречие. В качестве эффективного метода функционирует часть без противоречий, а логически дефектные элементы, хотя и сопряжены с ней, но в плане метода могут не действовать. В дальнейшем эта совокупная структура оценивается как проблемная и подвергается соответствующим преобразованиям. Данные рассуждения хорошо иллюстрируются историей развития исчисления бесконечно малых. Хотя Лейбниц и Ньютон завершили создание его основ, у них не было строгого определения бесконечно малого. Последнее трактовалось по-разному и здесь превалировали философские категории с неопределённым смыслом. Бесконечно малые понимались как:
Но такая многомерная противоречивость не мешала использовать это исчисление в физике и при том весьма успешно. Дело в том, что концептуальная противоречивость как бы выключалась из содержания математического метода в силу того, что в реальном исследовании «работали» не изолированные бесконечно малые элементы, а их отношения (например, отношение дифференциалов — равно производной функции f (x). Такая нейтрализация делала возможным эффективные действия посредством противоречивых представлений. (Позднее этот эффект был оценён в виде ситуации, когда математический аппарат в своём функционировании выглядит «умнее» своих создателей и потребителей). В начале XIX века математики взялись за математическое обоснование исчисления бесконечно малых. В трудах Б. Больцано и О. Коши бесконечно малые стали предметом критического исследования, то есть они вошли в состав проблемного материала. В рамках арифметического подхода за основу было взято понятие предела. Сведение бесконечно малой величины к сходящейся последовательности с пределом нуль по сути дела устранило понятие бесконечно малого. Аргумент его противоречивости был закреплён запретом на обращение к нему (Г. Кантор, Дж. Пеано, Б. Рассел). Казалось бы, бесконечно малые были окончательно удалены из научного оборота. Но в математике остались учёные, которые полагали, что можно построить непротиворечивую теорию бесконечно малых (П. Дюбуа-Реймон, О. Штольц, Ф. Клейн). Был предложен перспективный путь — отказ от аксиомы вещественных чисел (Клейн). В 1934 году Т. Сколем ввёл новые числа — гипервещественные, а А. Робинсон завершил создание теории нестандартного анализа. Здесь бесконечно малые обрели статус фиксированных чисел. Так, положительная бесконечно малая есть число, которое меньше любого положительного вещественного числа, но больше нуля. Гипервещественные числа как и комплексные построены на принципе раздвоения математического объекта на два элемента: обычное вещественное число и бесконечное малое. Такое раздвоение сродни диалектической процедуре, ибо оно устраняет логическое противоречие, обеспечивая решение проблемы в виде выявленной взаимосвязи. Итак, знание со сложной структурой может нести противоречивые элементы и одновременно играть роль эффективного метода. В последнем качестве выступают истинные и непротиворечивые компоненты. В физике такую «кентаврообразность» демонстрировали капельная и одночастичная модели атомного ядра. Логически они были внутренне противоречивы, но с их помощью был получен ряд эмпирических законов (формула Вейцзеккера о массе ядер, предсказание предела устойчивости тяжёлых ядер по отношению к спонтанному делению). В дальнейшем их противоречия были оценены как проблемные и соответствующее переосмысление помогло получить более строгие и совершенные модели. Многообразие форм проблемных противоречийИдеалы связи, единства и противоречивости далеко не исчерпывают всего содержания фонда методов проблематизации. Всё увеличивающиеся пласты частно-научных норм также играют роль канонов. В реальном исследовании учёные пользуются идеалами и нормами в различной форме и в разных комбинациях. Отсюда вытекает исключительное богатство проблемных разновидностей. Термин «парадокс» (греч. paradoxos — неожиданный, странный) распространён в языке науки. Он выражает те элементы знания, которые «находятся друг с другом во враждебной связи» (К. Маркс). Особо острый характер имеют противоречия между научной практикой и теорией. Если теория предсказывает одни эмпирические следствия, а эксперимент обнаруживает иные факты, то подобное расхождение воспринимается как парадокс. Сложный характер связи фактов с законами науки диктует нелинейные процедуры конструирования теории. Физические рассуждения Аристотеля были построены в стиле индуктивного обобщения, с максимальным учётом фактов наблюдений. Но такое гармоническое соответствие оказалось надуманным. Те же гипотезы, которые казались несовместимыми с очевидными фактами, обрели право научного гражданства. Так, гелиоцентризм явно противоречил чувственному опыту, но именно он заменил геоцентрические представления. Прямые эмпирические свидетельства в пользу системы Коперника были получены позднее в особых экспериментах (опыты Фуко с маятником, аберрация света и тому подобным). Трудности различения проблемных парадоксов и кажущихся несообразностей не покидают и современных естествоиспытателей. Основная роль противоречий «факты-теория» сводится к проблемному развитию теоретических структур. «В общем случае появляются эмпирические результаты, обработанные с помощью уже известных теорий, но выходящие за пределы объяснимого этими теориями» 89. Проблемные факты могут не затрагивать законы теории, вызывая изменения модельных схем и математического аппарата. Так, опыты Й. Лошмидта в своё время показали, что скорость диффузии одного газа в другой на два порядка меньше скорости, предсказываемой молекулярно-кинетической теорией (МКТ). Это противоречие Р. Клаузиус осознал как проблему и разрешил её путём сохранения основ МКТ. Изменению подверглась модель молекулы, материальная точка уступила место твёрдому шарику, что в свою очередь потребовало введения новых переменных в уравнения. Такие новообразования сняли противоречия экспериментальных данных с теорией. Особо важная проблематика связана с радикальными противоречиями эмпирии и теории. Здесь уже протекает ломка основ теории. В 1820 году Г. X. Эрстед на опыте установил влияние электрического тока на магнитную стрелку. Здесь сила, действовавшая между проводником с током и стрелкой, оказалась направленной перпендикулярно к соединяющей их прямой. Для механики, признающей действие сил по линиям, соединяющим центры тел, этот факт был аномальным. Вот почему Д. Араго назвал опыт Эрстеда «экстраординарным». Нецентральный характер воздействия электричества на магнетизм создал проблемную ситуацию, с которой началось формирование новой немеханической теории фундаментального содержания (теории электромагнитного поля Фарадея-Максвелла). Основной объём противоречий типа «факты-теория» формируется за счёт новых фактов. Но есть и иные случаи, когда инициатива обновления исходит от теории. Из неё выводятся следствия в виде предсказаний фактов и сопоставляются с данными, которые могут быть известны давно. Подобным образом возник фотометрический парадокс. Строя модель космоса, Ньютон использовал аристотелевскую идею о вечной и неизменяющейся Вселенной. Астрономы де Шезо (1744) и Ольберс (1826) из ньютоновской КМ сделали выводы. Рассуждали они так. Если пространство вокруг Земли бесконечно, вечно и неизменно и если оно равномерно заполнено звездами со средней постоянной плотностью, то полное количество света, посылаемое на Землю звездами, должно быть бесконечным. Ночное небо должно быть залито светом, но наблюдения показывают обратное. Данное противоречие теоретического следствия с простейшими фактами стало важной проблемой развития космологической картины. Фотометрический парадокс разрешался этапами. Сначала была принята эволюция звёзд с. устойчивостью и равномерным распределением галактик, а после открытия Э. П. Хабблом эффекта красного смещения (1929) окончательно утвердилась модель нестационарной Вселенной с разбеганием последних. Здесь уже теоретические следствия совпали с чувственными данными. Своеобразны проблемные парадоксы внутритеоретического развития. Одна из сравнительно простых форм — уточнение и исправление старых понятий. Противопоставленность некоторых трактовок может существовать явно или неявно до тех пор, пока не возникнет достаточно фундаментальная теория, способная внести концептуальное единообразие. К примеру, до создания ОТО гравитация интерпретировалась в виде определённой физической силы. Такое определение вносило концептуальное противоречие в структуру классической механики. Согласно второму закону Ньютона сила гравитации нарушает инерциальное движение, а по закону эквивалентности гравитация обеспечивает равномерное движение по инерции, то есть является гарантом несилового перемещения. Выходило так, что гравитация противопоставляла друг другу первый и второй законы динамики. Разрешение парадокса внутри механики произошло путём отказа от силовой характеристики гравитации и перехода к понятию гравитационного поля. Идеал непротиворечивости в различных видах познавательной деятельности обретает специфическую конкретную форму. Эффект конкретизации достигается за счёт сочетания идеала с другими ценностными нормами, которые могут иметь отнюдь не универсальный характер. Таковыми являются каноны, присущие определённому историческому периоду или отдельной этнической культуре. Так, у античных греков конечная мера считалась высокой положительной ценностью, а все виды бесконечности оценивались негативно. И это была нормативность, давшая два ведущих требования логико-теоретического мышления:
Правило непротиворечивости может конкретизироваться дисциплинарными нормами. Если взять развитие технических систем, то здесь началом каждого открытия выступает изобретательская задача. Её ядром является техническое противоречие: «идеальный конечный результат» — реальная техническая система с рядом недостатков. Подобная специфичность отличает любую специальную проблему. 2. Развитие научной проблемности2.1. Движение от абстрактной темы к конкретным задачамТема как первый этап становления проблемыНа любом историческом этапе познания человечество обладает конечным объёмом информации. И если мы живём в цивилизации открытого типа, главным идеалом которой является творчество нового, то эта конечность как раз и детерминирует динамику умножения знаний в форме решения проблем. Хайдеггер был, безусловно, прав в том, что сущее и бытие ответствуют нам в той мере, в какой мы их неустанно вопрошаем. Но есть ли в этом процессе Было уже выяснено, что все проблемы делятся на эмпирические (ситуативно-практические) и концептуальные. Первые отличаются относительной краткостью своих актов. Как только внешняя среда задаёт фактор, парализующий нашу деятельность, и он оценивается в качестве «затруднения», правомерно говорить о конституировании практической проблемы. Её решение может вылиться в многоэтапный процесс, но это уже всё находится за рамками самой задачи. Другое дело — концептуальная проблема, которая не зависит от актуальной внешней ситуации. Здесь всё определяется активностью мыслителя, способной развёртываться в различных временных модусах. Некоторые виды концептуальных проблем начинаются с тематизации. Древние греки понимали под темой некий исходный предмет обсуждения или исследования. Современная культура способна дополнить это определение, указав на ряд особенностей. Прежде всего, из потенциально бесконечного содержания действительности тематизация выделяет для познания некий относительно конечный предмет. Это первый шаг разума по пути конституирования своего предмета, и он производится вербальными средствами. Произносятся и/или записывается несколько слов-терминов, и благодаря их смыслам некий предмет вводится в фокус когнитивного внимания. Тематическое задание предмета отличается высокой степенью абстрактности, некая область лишь намечается в виде недифференцированного целого как некоторое множество потенциальных проблем. Такая грубая неопределённая рубрикация естественна для начала, ведь главное пока — указать в бесконечном континууме границы того, что предстоит изучению. В акте тематизации превалирует выделяющая и изолирующая абстракция, а также вербальное наименование. В. В. Зеньковский отмечал радикальную сложность познавательной связи сознания с внешним предметом. О трансцендентном «предмете» невозможно думать, не имея в сознании Любой акт тематизации строится на определённой нормеБез организации наличных знаний в роли средства тематизация невозможна. Другое дело, что такой инструмент может быть назван по-разному. Так, у М. Фуко средство тематического вопрошания представлено «решеткой исследования» 90. Здесь подчёркивается тот аспект, что если субъект использует определённую теорию в качестве метода, то, применяя его к реальности как бесконечному полю возможных предметов, он выбирает из неё специфический фрагмент. Такая процедура напоминает просеивание разнородного материала через решетку сита, что весьма похоже на работу археолога, к которой апеллировал М. Фуко. В качестве наиболее важной единицы научно-философского дискурса он выделил тему эволюции, которую в XVIII веке актуализировал Ж. Л. Бюффон и развил в XIX веке Ч. Дарвин. Французского учёного на неё вывела философско-политическая идея прогрессивного развития, ставшая для него когнитивной «решеткой». В связи с этим М. Фуко замечает, что тема всегда предполагает больше того, что мы знаем 91. И действительно, то значение, которое вкладывал Бюффон в тему эволюции, существенно отличается от теории Дарвина. Если первый располагал абстрактным и односторонним пониманием эволюции, то второй добился высокого уровня конкретизации, разработав глубокую и развёрнутую теорию. То, что у Бюффона было эскизным наброском, Дарвин превратил в детальную картину. Хотя у них есть единство темы, у английского учёного тема получила значительное проблемное развитие. Если теме присуща длительная жизнь, значит, она стала сквозным предметом для ряда поколений мыслителей. Сложный характер эстафета тем приобрела в науке. Здесь «прививку» доминирующей темы и сопряжённых идей стала определять школа как социальный институт особого обучения и исследования. Для анализа истории науки американский методолог Дж. Холтон разработал особый тематический подход. Каждое значимое открытие здесь можно оценить как точку пересечения девяти рефлексивных траекторий, где центральной и объединяющей выступает когнитивная тема. Если брать естествознание, то в научных дискуссиях участвует относительно немного тем (не более сотни), объединённых в диады и триплеты: атомизм и непрерывность; простота и сложность; анализ и синтез; неизменность — эволюция — революция и тому подобное. Появление новой темы есть событие редкое, в научном сообществе господствуют традиционные темы междисциплинарного характера 92. Здесь нужно сделать следующее замечание. Тема в понимании Дж. Холтона нагружена двойственным смыслом, синкретизм которого он не разводит. С одной стороны, тема характеризует особенности изучаемой реальности и выступает её субъектным заместителем. В этом плане она ограничивает мыслительные действия учёного, концентрируя на себе его усилия. С другой — тема как идея направляет поиск и ведёт к приращению знаний, влияя на исследование как когнитивное убеждение учёного. Она определяет его выбор одной гипотезы из нескольких догадок 93. Мы принимаем лишь первый аспект и отрицаем второй. Здесь речь идёт о разных образованиях. Тема способна быть только субъектным представителем объекта, но она не может быть одновременно методом исследования, совмещение этих двух функций в одном знании и в одном акте невозможно. От абстрактной темы к определённым вопросам и конкретным задачам — шаги проблемного вопрошанияПостановка темы является первым движением мыслителя в направлении организации мыслительного процесса. Нормальным состоянием знания выступает его пребывание в форме устойчивого результата. Тема намечает ту область когниций, которая может выйти из состояния покоя и обрести динамику обновления. Но такое движение пока остаётся возможностью в условиях сохранения структурной завершённости знания. И здесь бьёт час вопрошающей проблематизации. Вопросы задаются для того, чтобы вывести знание, находящееся в контуре темы, из скобок результатной скованности. Значимость этого аспекта подчеркнул Ж. Деррида. Вопрошание идёт под знаком деструктивности, ибо когнитивные структуры методично ставятся под угрозу. Вопросы переводят их в состояние неустойчивости 94. Отрицательная сила вопрошания выполняет конструктивную функцию. В неопределённом тематическом поле вопросы находят определённые возможности роста новых знаний. Это очень хорошо понимал структуралист М. Фуко. Его проект нелинейной истории был основан на стратегии археологического анализа, включавшей постановку особого рода вопросов. Их назначение сводилось к тому, чтобы открыть в тематическом поле истории область новых возможностей. Для традиционных исторических школ они закрыты, а археологическому же вопрошанию они открываются в виде всевозможных лакун, пустот, разрывов. Концентрация мысли на этих предметах и позволит распутать переплетение интересных исторических связей, которые пока игнорируются историками 95. Детальное вопрошание превращает тему в определённую проблемуПостановка вопроса или серии вопросов придаёт абстрактной теме конкретное содержание. Это делается за счёт того, что вопросы несут в себе вполне определённые элементы знания, указывающие на сопряжённое с ними незнание в форме когнитивных пустот и несвязностей. Такие отклонения от норм результата фиксируются вопросительными предложениями, и тем самым те потенции, которые были присущи теме, превращаются в реальные условия проблемного материала. Это уже тот определённый полуфабрикат знания, на который можно направлять инструменты мышления и им будет оказано вполне определённое сопротивление. Любое исследование проходит стадию формирования конкретного содержания темы, что является очевидным для методологической рефлексии. Своим анализом учёный осуществляет динамику сужения проблемного поля и фокусирует внимание на ещё более детализированных связях. Делается это серией уточняющих вопросов, где условия проблемы получают конкретизированный характер. Налицо этапное движение от общей темы к определённой проблеме и специализированным задачам. В литературоведении тематической единицей является мотив. Историческая практика сформировала многообразие различных и вместе с тем типичных мотивов: «братья — враги», «покинутая женщина», «испытание любви», и тому подобное. Сам по себе мотив весьма абстрактен и он развивается через фабулу, которая конституирует некий вопрос-загадку («Почему Саломея истребовала голову Иоанна Крестителя?»). И вот через такую проблемную неполноту сюжетная линия развивается к итоговой разгадке 96. Взаимодополнительность конкретизации и генерализации как направлений проблемного вопрошанияЕсли конкретизация доминирует в развитии гуманитарно-теоретических проблем, то генерализация является определяющей магистралью в тех областях, где исходными выступают эмпирические задачи. Здесь следует уточнить, что эмпирическая задача может выступать и следствием конкретизации теоретической темы. Иллюстрацию такой тенденции даёт С. Роуз в исследовании памяти. Тема «биотические механизмы памяти» — основой памяти является клетка или непрерывная система? (теоретическая проблема) — Может ли долговременная память локализоваться в гиппокампе? (эмпирическая задача) 97. Эмпирические задачи другого рода инициируются «озадачивающими феноменами» (Н. Решер). Речь идёт о таких фактах, которые появляются в познавательной ситуации в качестве неожиданных. Нарушение ожиданий, заданных некоторыми методами-установками, создаёт проблемную ситуацию, оцениваемую в виде самостоятельной эмпирической задачи. Когда в 1820 году датчанин Х. Эрстед установил влияние электричества на магнитную стрелку, то это был независимый факт, который удивлял на фоне отсутствия всяких теорий в данном отношении. Была поставлена задача объяснения, решением которой стал эмпирический закон (Х. Эрстед). С открытием закона электромагнитной индукции М. Фарадей поставил уже теоретическую проблему объединения двух эмпирических законов. Её осмысление привело к созданию теории электромагнитного поля. Здесь явно прослеживается линия проблемной генерализации от частных эмпирических задач к фундаментальным теоретическим проблемам. Процессы конкретизации тем имеют свои интеллектуальные барьеры, для преодоления которых мыслителю приходится тратить немало сил. И всё же эти трудности имеют более определённый характер, нежели то, что «подкидывают» исследователю эмпирические задачи. Если конкретизация реализует своеобразный «дедуктивный спуск» от темы через проблему к задаче, то генерализация представляет собой нечто подобное «индуктивному подъёму», где таится очень много неожиданностей. Здесь нет заранее заданного направления, о характере обобщения нужно догадываться по частным характеристикам условий задачи. Предвидимые ожидания тут явно уступают значимости неожиданных результатов. Именно это имел в виду Д. Т. Кэмпбелл, когда подчёркивал наличие в естественных науках феномена «оппортунизма проблем». Допустим, научно-дисциплинарное сообщество выдвигает определённую фундаментальную проблему. Но исследователи сталкиваются с новым явлением и траектория мысли отклоняется к новой проблеме, логически не связанной с исходной. На незапланированном пути и происходит научное открытие в стиле «серендипности» (У. Кэннон, Р. Мертон), то есть случайного обнаружения нового результата 98. Конечно, в науке имеет место своеобразная «логика» развития проблем, и она чаще всего носит дедуктивно-тематический характер, то есть является конкретизацией. Если сформировалось универсальное научное понятие, то оно задаёт свой тематический круг углубления. Допустим, установлено понятие логико-математического равенства и оно уже требует размышления над рядом соответствующих вопросов: 1) является ли равенство отношением? 2) если это отношение, то отношение между: а) предметами либо б) именами или знаками предметов? 99 Совершенно другими особенностями обладают проблемы, возникающие в ходе генерализации. Вот здесь господствует «оппортунизм» задач и «серендипность» результатов. Переход от одной проблемы к другой чаще всего является скачком, несущим исследователям те или иные сюрпризы. Так, шведский химик К. Шееле (1742–1786) пытался выделить «магнезий», а неожиданно открыл хлор, о существовании которого и не подозревал. Французский физиолог К. Бернар (1813–1876) поставил задачу — опытным путём доказать, что сахар разрушается печенью, а установил обратный эффект. И все эти случаи понятны, так как познание протекает в условиях отсутствия высокоабстрактных теорий, которые могли бы быть методами проблематизации. 2.2. Структурность научной проблемыПроблемы как полупонятные композиции знания и незнанияУже древние мудрецы сформулировали парадокс: «Как можно искать то, что мы не знаем? Если мы знаем то, что ищем, то зачем нам его искать?» Уже само отношение между знанием и незнанием волновало умы своей неопределённостью — то ли они
Конечно, самым интересным и перспективным является второй вид незнания, которое Н. Кузанский называл «учёным незнанием». Оно таит в себе некоторую связь со знанием и тем самым обещает через соответствующий анализ раскрыть важный аспект проблемности. М. А. Розов предложил терминологическое различие: первый вид — это «неведение», то есть состояние, выражаемое формулой: «я не знаю того, чего не знаю» Здесь незнание пребывает в своей абсолютности. Второй вид можно назвать собственно «незнанием», живущим по формуле Сократа: «я знаю, что я не знаю». Оно выражает границы познания, по-своему содержательно и формулируется в виде задачи 101. Ключевым моментом здесь является представление о пограничном сочетании знания и незнания. Понять такой узел весьма непросто и это показала философская дискуссия в Англии на протяжении Вывод Л. Витгенштейна согласуется с мнением Аристотеля, который полагал, что «легче спрашивать о вещи, когда Знание, входящее в содержание проблемы, оценивается как данные и ещё их называют условиями задачиИнтересно представил связь данных с проблемой Х. Ортега-и-Гассет. Он взял три условных ситуации:
В качестве условий задачи данные содержат необходимую информацию о некотором объекте и это одна из двух функций. Другая роль данных сводится к тому, чтобы указывать на нечто отсутствующее и неизвестное, что и требуется найти. Такую двойственность моделируют все учебные задачи. Таким образом, проблема представляет собой открытую и незавершённую структуру, которая отклоняется от норм полноты и связности (частичная неупорядоченность, отсутствие должных связей и тому подобное) 
Проблема — это такое старое знание, которое обещает дать новые сведенияФранцузскому мыслителю XX века Ж. Батаю принадлежит такая сентенция: «тот, кто знает, не может выйти за горизонт знаемого». Конечно, эту мысль нельзя понимать буквально и в абсолютном смысле. Здесь предполагается класс таких ситуаций, где наличное знание потеряло жизненные соки и догматизировалось. Представление, ставшее закостеневшим результатом, никуда не зовет своего обладателя, который пребывает в летаргическом сне догматизма и не может выйти из состояния когнитивной веры. Обычно она связана с традиционным образом жизни, где все строится на привычных и стереотипных способах действия, то есть на полученных когда-то ответах, ставших укоренившимися приёмами. Когда традицию меняет инновация и вера уступает место сомнению, знание теряет форму окончательного ответа и приобретает вид проблемы. Так, ранние греческие философы противопоставляли знание мнению. Под последним они подразумевали тот «здравый смысл», которым руководствовались обычные граждане, получив его от своих предков. Эти знания возникли ещё в родовом обществе и обрели форму несомненных истин, имеющих авторитет мифорелигиозной традиции. Сократ и другие философы подвергли «мнения» критике и постарались обучить молодёжь культуре сомнения. Сократовская ирония и диалектическое вопрошание стали орудиями рождения и развития «знания», главными формами которого выступили философия и теоретическая наука (геометрия и астрономия). Период господства статичных ответов сменился эрой динамичных вопросов, и если родовой строй верил в традиционные мнения, то граждане античного полиса стали размышлять о переменах в своей жизни. Проблемное знание своеобразно сочетает в себе оппозицию старое/новое. В состоянии сомнения человек пребывает в динамике, он не удовлетворён имеющимся знанием и стремится найти в нём скрытые возможности. У. Джеймс подчёркивал, что пробел в сознании может быть не мёртвой пустотой, а чувствительным недостатком с положительным руководящим мотивом — надо искать неизвестное. Если познавательный результат характеризует знание в его закрытости и завершённости, то проблема выражает его открытый характер и динамику роста. Характеризуя специфику социологического исследования, А. Страусс и Дж. Корбин отмечают, что на всех его этапах действенна одна сквозная техника — постановка вопросов. Только непрерывное вопрошание может сдвинуть мысль со стандартной позиции и открыть дверь оригинальной мысли. Важно отметить, что проблема не противостоит старым результатам познания и включает некоторые из них в себя, придавая им перспективу будущего и нового продукта. Говоря языком гештальт-психологии, несовершенный гештальт, оценённый в качестве проблемы, сам зовёт к своему достраиванию и ориентирует на поиск недостающих звеньев. Осмысливая метаморфозы форм языковой культуры, тонкое замечание относительно цикличности процесса превращения результата в задачный проект сделал Н. Топоров. «Загадка всегда делается из разгадки, и ответы — так было и будет — всегда старше вопросов… Именно на возвратном пути обретаются новые смыслы, до поры неизвестные и индуцируются «известным» ответом- разгадкой» 105. В форме проблемы старое знание намекает человеку, где он может найти новые ответы. Эта закономерность присуща всей культуре, включая и науку. Выдающийся немецкий математик Д. Гилберт (1862–1943) отличался яркой способностью формулировать фундаментальные перспективные проблемы. Он был убеждён в том, что только выдвинутые задачи «направляют нашу мысль в неизвестное будущее». Другой аспект связи старого и нового в науке подчёркивал В. Оствальд, известный немецкий учёный-химик. «Человеческий ум по природе своей вовсе не в состоянии усвоить что-либо абсолютно новое; все новое должно быть поставлено в какую бы то ни было связь с уже известным, и только тогда оно может быть включено органически в общую систему понятий». 106 Научное познание весьма динамично и оно непрерывно обогащается новыми результатами: фактами, эмпирическими законами, понятиями и теориями. Часть этих элементов органично вписывается в сложившиеся когнитивные структуры, другие же компоненты входят с ними в отношения конфликта и несогласия. Последняя ситуация типична для образования научных проблем. Проблемный материал как содержание проблемыПроблематическое выражает незавершённость науки. Посредством этого критерия выделяются основные компоненты научного знания: ассерторический (завершённый), проблемный (незавершённый) и гипотетический (возможный). Некоторые авторы предлагают одноаспектную трактовку проблемы. Так, В. П. Бранский подразделил знание на два вида: позитивное (результаты) и негативное (проблемы). Такая жёсткая оппозиция неправомерна, ибо она игнорирует позитивное содержание проблемы. Известная трехкомпонентная структура задачи (дано; требуется; задано) адекватно моделирует основные элементы научной проблемы. Здесь явно известное фигурирует в блоке «дано». Компонент «требуется» содержит целевую установку на новый результат. Хотя она ориентирована на неизвестное, конечный продукт представлен позитивными характеристиками некоторого идеала — образца. И лишь элемент «задано» предполагает неизвестное (полное содержание результата, метод его достижения). Другие авторы сводят научную проблему к некоей «пустой структуре» вопросов, которая когнитивно заполняется лишь будущим решением. В таком же духе интерпретируется проблемная ситуация в науке. Она предстаёт в виде противоречия между общественной потребностью в новых знаниях и теоретическими средствами се удовлетворения. Редукция проблемы к чисто субъективным формам вопроса и потребности устраняет её основной субстрат. «Задача заключает в себе содержание и указывает на определённые действия, которые должны быть произведены над этим содержанием». Чтобы быть содержательным предметом орудийной структуры мышления, проблема должна включать в себя некоторые когнитивные образы. Они и служат тем материалом, который подвергается конструктивным изменениям под воздействием метода. Роль проблемного материала (ПМ) как предпосылки исследования противоречива. С одной стороны, он обладает свойством трансформироваться в новое знание. Здесь он является предметом для инструментальных воздействий метода. С другой, ПМ — функциональный заместитель и представитель материального объекта и в этом качестве он задаёт учёному вполне определённые ходы мысли. Такое диалектическое сочетание и позволяет проблемному знанию реализовывать предметную функцию. Место фактов в научной проблематикеПроблемным материалом может стать любое знание, оценка которого намечает «точки роста» (возможности новообразований) и тем самым оно «направляет нашу мысль в неизвестное будущее» (Д. Гилберт). И всё же определённый приоритет здесь имеют научные факты как прямые свидетельства исследуемого объекта. Возьмём пример из истории химии. Английский химик Дж. Пристли (1733–1804) одним из первых обратил внимание на факт равномерного перемешивания газов с разными удельными весами в земной атмосфере. Он поставил вопрос: «Почему происходит самопроизвольная диффузия и нет расслоений?» Его соотечественник Дж. Дальтон (1766–1844) переформулировал проблему: «Какой причинный закон обеспечивает механическую однородность сложной смеси флюидов?» Французский учёный К. Л. Бертолле предложил решение на основе идеи «химического сродства». Диффузия газов якобы аналогична по своему механизму процессу растворения (водяные пары «растворяются» воздухом). Дальтон с этим не согласился, решив расширить исследовательское поле и найти факты, противоречащие гипотезе Бертолле. Такие данные он нашёл: факты испарения в пустоте; регистрация одинакового количества водяного пара в воздухе и пустоте. Это и привело Дальтона к открытию закона независимости давлений газов в смеси 107. В данном примере фигурируют три обобщённых факта. Дальтон сделал их проблемным материалом и сформулировал вопрос: «Какой закон скрывается за этими фактами?» Применение к данному «предмету» атомистического метода дало новый закон науки. Наука невозможна, если в ней не установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно было бы опираться. Не случайно физика становится подлинной наукой лишь в XVII веке, когда сформировалось экспериментальное производство фактов. Многообразие точных фактов достоверно воспроизводит жизнь «реального материала», даёт возможность «детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития»… (К. Маркс). Преодолевая стиль натурфилософского пренебрежения эмпирией, теоретическое естествознание утвердило процедуры выведения закономерных связей путём проблемной оценки и рациональной обработки фактов. Важная роль фактического проблемного материала отражена рефлексией самих естествоиспытателей. Так, в противовес рационалистической тенденции, акцентирующей внимание лишь на возможностях теории, А. Эйнштейн выдвинул положение о «давлении опытных фактов». Механизм, аналогичный «давлению фактов», признавался другими исследователями в виде процесса «приспособления» мышления к эмпирическим данным. Л. Больцман был убеждён в том, что учёный обязан приспособить свои рассуждения к «данному», прямым чувственным свидетельствам природы. «Мы не имеем права выводить природу из наших понятий, но мы должны эти последние приспосабливать к первой» 108. С этим мнением солидаризировался М. Борн. Он резко выступал против конвенционализма с его выпячиванием теоретической свободы учёного. Через призму определяющего влияния опытных фактов Борн оценивал собственную трактовку волновой функции. Для него это «не было свободным изобретением разума, а было вынуждено экспериментальными фактами». Статистическая интерпретация была внушена ему знанием экспериментов по атомным столкновениям, проведённых Дж. Франком. Теория в качестве предпосылки проблемы и как проблемный материалС возвышением уровня исследования меняется содержание проблемного материала, оно становится более общим. Для теоретика в роли ПМ чаще всего выступают не факты, а эмпирические законы и частные теории. Так, К. Маркс отмечал принципиальную разницу в материале исследования у английского экономиста Д. Рикардо и его последователя Дж. Милля. «Сами противоречия, лежащие в основе его теории, свидетельствуют о богатстве того жизненного фундамента, из которого, выкручиваясь, вырастает теория. Иначе обстоит дело у ученика (у Милля). Тем сырьём, над которым он работает, является уже не сама действительность, а та новая теоретическая форма, в которую её путём сублимации превратил учитель». Та теория, которая для одного поколения учёных является законченным результатом, для последующих поколений становится предпосылочным сырьём. Такое последовательное обращение продуктов в предпосылки для изменений лежит в основе обобщающего развития научного знания. В данном отношении интересно проследить историю исследования гравитации. Закон падения Галилей установил на сравнительно узкой группе фактов падения тел на Землю. Результат своего предшественника Ньютон оценил как недостаточный. Кроме него в содержание нового проблемного материала были включены другие законы (три закона Кеплера) и другие факты («падение» Луны на Землю, эффекты влияния небесных тел друг на друга). Расширение проблемной области привело к открытию закона всемирного тяготения. Вплоть до начала XX века этот закон считался окончательным «общим фактом» (П. Л. Лаплас). Эйнштейн оценил его недостаточность и сделал одним из элементов своего проблемного материала при разработке общей теории относительности. Сведение проблемы к чистой негативности не учитывает её определённость, которая исходит от предпосылочной теории. Последняя формирует когнитивное содержание научного вопроса. Так, на II международном математическом Конгрессе Д. Гилберт выдвинул 23 проблемы. Все они исходили из наличного уровня развития математики. Двенадцатая проблема задавала установку на обобщение теоремы Кронекера, пятнадцатая требовала обоснования теории алгебраических многообразий. Ясно, что без соответствующих теорий эти проблемы теряли всякий смысл 109. Стало быть, проблемные образования предваряются некоторой теорией. В философско-методологической литературе обозначились противоположные подходы в понимании соотношения между проблемой (Р) и теорией (Т). Одни авторы полагают первенство проблемы: Р — Т (К. Поппер И. Лакатос и другие), другие на первое место ставят теорию: Т — Р (Б. С. Грязнов и другие). Такие интенциональные схемы страдают односторонностью. Методологическая рефлексия должна учитывать сложно-диалектический характер деятельностного контекста науки. Вместе с тем, нельзя неоднозначного порядка. Старая теория (специальные знания, мировоззренческие предпосылки — Тп) предваряет проблему, а новая теория (результат — Тт) завершает данный цикл исследования в совокупной цепочке множества других: … -Тп — Рп — … Тт-… Таким образом, развитие познания представлено цикличными взаимопереходами между непроблемной теорией и проблемным знанием как единством позитивного и негативного аспектов. Конструктивно-исторический характер проблемного материалаНегативную роль в науке сыграл тезис о «данности» некоторых фрагментов знания. Для позитивистов и махистов чувственные факты были изначально готовыми предпосылками деятельности учёного. Эту линию продолжили неопозитивисты, введя понятия «атомарных фактов» и «протокольных предложений». Однако психофизиологические исследования показали, что чувственные «созерцания» не даны нам природой и являются продуктами сложной сенсомоторной деятельности. Становление её стереотипных схем уходит в начала филогенеза человека. Методологические изыскания сняли иллюзию непосредственной данности научных фактов. Все они оказались так или иначе когнитивно «нагруженными». Таким образом, было доказано, что все формы чувственности и эмпирического знания являются результатами деятельности и через неё опосредованы рациональными методами. Идея «данности» была распространена и на теоретическое знание. По мнению Р. Декарта, интеллектуальная интуиция учёного находит общие и необходимые положения, которые изначально пребывают в сфере его духа. Априоризм И. Канта был вариацией на ту же тему. Правила рассудка и идеи разума у него предзаданы процедурам их эмпирического и теоретического применения, эти формы не прошли стадию формирования. Основной методологический порок априоризма состоит в его неисторичности. Если субъект познания взят в виде исторически сменяющихся поколений учёных, то кажимость изначальной «готовности» теоретических методов рушится. То, что для современных учёных кажется аксиоматическим, в предшествующих исследованиях вырабатывалось в проблемном поле эмпирического и теоретического мышления. Убедительным подтверждением априоризма Кант считал математику и отсюда выводил единственность геометрии в форме теории Евклида. Появление неевклидовых геометрий привело к краху идеи заданности и предопределённости теоретических форм. Методологической реакцией на этот кризис стало утверждение принципа конструктивности математических теорий. Вокруг него оформились школы интуиционизма (Л. Э. Брауэр и другие), конструктивизма (А. А. Марков, Н. А. Шанин). Ряд современных методологических школ принижает объективную значимость проблемного материала. Спекулируя на моменте изменчивости ПМ, конвенционалисты декларируют чрезмерную свободу обращения учёного с ним. Это хорошо прослеживается в концепции «свободного изобретательства». По словам Л. Витгенштейна, математик, как и другие учёные, является изобретателем, но не открывателем. Исследовательское сознание превращается здесь в законодателя, диктующего свою волю изучаемому предмету. «Теперь уже не понятие должно сообразовываться с предметом, а предмет должен сообразовываться с понятием» (Ф. Энгельс). Субъективизму можно противопоставить только принципы объективизма и реализма. Это означает, что конструктивная деятельность сознания должна быть согласована с природой объекта через проблемный материал. Именно, этот фактор выступает полномочным представителем изучаемой реальности в сознании учёного. Псевдопроблемы в наукеВ теоретическом познании есть конкуренция гипотез, протекает борьба разных методологических школ. Всё это значительно усложняет и процесс проблематизации. От научного субъекта требуется многоэтапная деятельность:
В физике Аристотеля был поставлен ряд псевдопроблем, определивших формирование теоретических заблуждений. Ими стали проблемы «связи» между весом тела и скоростью его падения, внешней силой и скоростью перемещения тела. Творцам физики XVII века пришлось преодолевать как ошибочные решения, так и доказывать неправомерность постановки подобных вопросов. Установив мысленным экспериментом с применением математики постоянство ускорения свободного падения на определённом участке земной территории, Галилей выявил надуманный характер «связи»: сила тяжести — скорость падения. На её месте возник научный вопрос о зависимости: длина пути падения — время падения. Кроме того, открытие закона инерции показало, что связь F — v искусственна и не имеет объективных оснований. И. Ньютон переосмыслил ситуацию и стал выяснять зависимость между силой и ускорением (F — а). Это переосмысление проблематики привело ко второму закону динамики. Мировоззренческие проблемы наукиВажное место в проблемном многообразии науки занимают мировоззренческие вопросы. По мере развития научного познания в нём накапливается множество разнообразных теоретических образований (частные и фундаментальные теории, дисциплинарные концепции и КМ). Соответственно возникает проблематика концептуального синтеза, которая имеет мировоззренческий характер. Уже в древнем естествознании норма единства влияла на постановку натурфилософских вопросов. Через многообразие учений проходят сквозные проблемные установки на поиск единого бытия, первоэлементов и тому подобное. Ориентация на единство помогла интегрировать астрономические представления Античности в общую концепцию геоцентризма. С дальнейшим ростом объёма специальных теорий идеал единства становился важным каноном их синтеза в дисциплинарные картины мира. При такой интеграции с решением частно-научных вопросов выдвигались и мировоззренческие проблемы. Так, в XVII веке физики поставили проблему установления связи между законами, открытыми Галилеем для земных тел, и законами Кеплера для движения планет. Этот вопрос разрешил Ньютон, выведя кеплеровские обобщения в виде частных следствий из трёх основных законов динамики и принципа всемирного тяготения. Но данное, чисто физическое решение привело к проблемному пересмотру средневекового мировоззренческого положения о принципиальном различии «небесного» и «земного» миров. В механической картине эти миры объединились общими законами. Уровень частно-научной конкретизации универсального идеала единства определяет эффективность последнего. У Эйнштейна этот идеал определял всю его научную деятельность. Однако, если при создании СТО и ОТО он проявил себя успешно, то работа над единой теорией поля закончилась относительной неудачей. Уже самой постановкой проблемы Эйнштейн заложил ошибочную теоретическую установку. Он решил ограничиться достижением единства ОТО и теории электромагнитного поля. Одна из его фундаментальных посылок заключалась в том, что за всеми точками пространства-времени признавалась определённость (однозначность) их свойств. Отсюда следовал вывод о классической измеримости напряжённости поля в точках пространства-времени. Но квантовая теория установила, что нет однозначной локализации свойств в точке. Оператор положения для мировой линии частицы здесь не имеет смысла, ибо существует лишь распределение вероятности положения. Стало быть, проблему объединения следует ставить и в отношении квантовой концепции. На современном уровне вопрос стоит как раз в плане единства теорий микро, макро и мегамиров. У истоков науки философские проблемы имели форму апорий (греч. aporia — логическое затруднение, непреодолимое противоречие). Особую известность приобрели апории Зенона Элейского (V век до Новой эры) Синтез философии, математики и физики в них несомненен. Элеаты сделали существенный шаг в становлении теоретического мышления. Они подвергли критике скрытую противоречивость построений натурфилософов, наивные элементы пифагорейской математики. Выявление и заострение ряда концептуальных противоречий означало методологически грамотную постановку фундаментальных проблем. С апорий элеатов начинается становление осознанной культуры научной проблематизации. Для всех апорий Зенона сквозной проблемой выступает соотношение конечного и бесконечного. К примеру, апория «дихотомия» гласит: прежде чем пройти целиком некоторый отрезок, движущееся тело должно вначале пройти половину этого отрезка, затем половину половины и так далее до бесконечности. Здесь выражен «парадокс, заключающийся в том, что некая бесконечная последовательность следующих друг за другом событий, завершаемость которой мы не можем себе даже представить, которая на самом деле Многие мировоззренческие идеи вошли в ткань науки, создав не только необходимый уровень предпосылок, но и соответствующие парадоксы. Такая ситуация возникла в теоретической механике. Здесь три закона динамики сопряжены с идеей близкодействия, с законом же всемирного тяготения связана идея дальнодействия. Разрешение парадокса внутри теории произошло путём отказа от силовой характеристики гравитации и перехода к понятию гравитационного поля 110. Главная функция теоретических проблем — способствовать прорыву мысли к новым законам реальности. На материале политической экономии К. Маркс открыл типичную схему такой проблемности, когда между фундаментальным принципом и эмпирическими законами устанавливается противоречивый разрыв. Выявление некоего «посредствующего звена» (нового теоретического закона) становится искомым решением. Специфика естествознания вносится здесь лишь применением математики и модельными схемами, связующими теоретические основы с экспериментальными данными. В начале XX века классическая электронная теория металлов Друде-Лоренца оказалась несовершенной. В частности, она игнорировала противоречие между большим вкладом электронов в теплопроводность металлов и отсутствием вклада в их теплоемкость. А. Зоммерфельд оценил его как проблемное выражение скрытого причинного закона. Он был обнаружен в виде механизма рассеяния дебройлевских волн, сопряжённых со свободными электронами и обусловливающих их длину пробега. Основным методом открытия здесь стал принцип корпускулярно-волнового дуализма. Проблемная концептуализация связана также с рассогласованностью идеализаций разного уровня. В самом общем плане понятийные конструкты можно подразделить на сильные и слабые. Первые отличаются высокой степенью абстрактности, одномерные глубинные связи здесь далеко отстают от реальных сложных комплексов и потому трудно соотносятся с ними. Слабые идеализации учитывают частную многоаспектность объекта, следуя за сильными в плане восхождения от абстрактного к конкретному. Эта связь реализуется через проблемные конфликты. Классическая механика сформировалась из достаточно сильных идеализаций («материальная точка», «инерциальное движение» и так далее). К их числу следует отнести и идею дальнодействия. По сфере действия она не была универсальной. Земные макропроцессы в основном описывались в рамках вполне понятной концепции близкодействия (слабая идеализация). Но небесная механика и оптика были построены посредством модели дальнодействия. Она постулировала мгновенное действие на любом расстоянии и это устраняло некоторые теоретические противоречия. Так, динамика исходила из модели, где абсолютно твёрдые частицы материи строго разделены в пространстве (разделённость атомов пустотой). Этим условием запрещалось допущение непосредственного контакта атомов (слитность). Как отмечал С. И. Вавилов, выход из тупика давало дальнодействие. Кроме того, в В новое время за проблемами-противоречиями философского содержания закрепился термин «антиномия» (греч. antinomia — противоречие в законе). Наиболее известные антиномии сформулировал И. Кант (мир конечен и бесконечен и тому подобное). Его позднейшие критики, начиная с Гегеля, отмечали достоинства постановки проблем и полную неудовлетворительность их разрешения. В кантовских противоречиях, относящихся к природе, крайности аналитически разделены и не предполагают синтеза. В лучшем случае противоположности могут быть рассмотрены в плане их одинаковости и дополнительности. Конечно, такой суррогат единства далёк от подлинного снятия и разрешения противоречия, заканчивающихся установлением связи неравноценности («главное звено») и переходом одного в другое. Уже Платон пришёл к выводу, что всеобщие противоположности должны переходить друг в друга без нового «третьего» звена. Чего-либо внешнего, стоящего над двумя противоположностями, не может быть. Этот подход развил Гегель. Он показал, что основой синтеза универсальных крайностей является одна из них. Такая ведущая противоположность включает в себя другую как «свое другое». Налицо операция опосредствования, где устанавливается иерархическая зависимость: главное — подчинённое. Так, для Гегеля основным и ведущим было бесконечное, а конечное — лишь его момент, оно «причастно» бесконечному. При классификации противоречий познания антиномии выделяются в особую группу. Но как разновидность субъективных противоречий они Антиномии относятся к философской проблематике, то есть к теоретическому уровню высокого порядка. Глубинно-внутренний характер такого мышления очевиден. Антиномии представляют собой продукты философской рефлексии, в производстве которых участвуют ранее сформировавшиеся категории. Так, в своё время в ходе мучительных раздумий элеаты пришли к выводу, что истинно и познаваемо только то, что тождественно самому себе (единое бытие). Софисты выдвинули противоположный тезис: истинно и познаваемо то, что не тождественно самому себе (многое). И если Платон сконструировал антиномию: «Едино или множественно бытие?», то можно ли её охарактеризовать «внешним симптомом?» Наверное вряд ли. Ведь в эту проблемную структуру вошли категории со смыслом, далёким от чувственных констатаций. Данная антиномия привела к глубокому диалектическому решению (многое есть аспект единого). И в других аналогичных случаях категорийные элементы антиномий выводят на сущностные связи теоретического характера. Таким образом, философские проблемы-антиномии образуют круг фундаментальных вопросов науки. Оценка на антиномичность весьма важна для развития современного естествознания. Если Подобное раздвоение проявилось в отношении противоречий квантовой механики. Н. Бор и его последователи сформулировали ряд теоретических положений, в которых противоположные свойства рассматриваются как дополнительные друг к другу (принцип корпускулярно-волнового дуализма, принцип неопределённости). Идее дополнительности крайностей Бор придал общеметодологическую значимость — в естественных науках противоположности объединяются связью дополнительности. Стало быть, знание в антиномической форме может не иметь характера проблемы. Многие философы поддержали боровскую концепцию дополнителыюети. Но есть авторы, не согласные с ней. Логика их рассуждений основывается на иных философских (диалектических) традициях. Так, по мнению В. И. Метлова, боровская дополнительность порождает дуализмы, адекватные решениям кантовского типа. Противоречия здесь не разрешаются синтезом, в котором одна противоположность «сводится» к другой. Поэтому дополнительные описания нельзя считать окончательными решениями. По сути дела они являются антиномиями-проблемами. Последняя позиция по-своему убедительна. И всё же есть аргументы, ослабляющие её критический потенциал. Прежде всего, следует отметить, что квантовые дуализмы отличаются от философских антиномий своим частным содержанием. В определённом плане их можно отнести к мировоззренческим основаниям, но лишь к их самым нижним уровням. А здесь вполне вероятен тот способ разрешения противоречий, который был предложен Аристотелем: противоположности переходят друг в друга через третий, средне-промежуточный фактор. Такую схему применял Гегель, когда речь шла о движении по «вертикальной» структуре закономерности (всеобщее — особенное — единичное). Ей пользовался Маркс в экономических исследованиях (открытие закона прибавочной стоимости). Возможно, что корпускулярно-волновой дуализм является проблемой, ждущей своего решения в виде открытия некоторого опосредствующего механизма. Но может быть и иное. Данный дуализм отражает структурную связь, требующую дополнительности. Во всяком случае, методологические оценки специальных теорий не должны иметь жёсткий, ультимативный характер, но обязаны учитывать логику движения от фактов и эмпирических обобщений к фундаментальным выводам. Развитие самой физики должно в конечном счёте показать — проблемным или непроблемным знанием являются её дуализмы. Ну, а если идут философские дискуссии, то важно помнить, что «каждый ответ, который даёт фундаментальная физическая теория, принимает в теории познания форму вопроса» (Э. Кассирер). Хотя процедуры проблематизации регулируются мировоззренческими идеалами и методологическими нормами, многое в них выходит за рамки нормативности. Весь опыт постановки проблем не поддаётся рациональной реконструкции. К примеру, в 1900 году Д. Гилберт сформулировал математические проблемы, многие из которых носили фундаментальный характер и были рассчитаны на дальнюю перспективу. Одной лишь научной эрудицией великого математика этот исторической факт объяснить нельзя. Или взять другой феномен, когда среди учёных выделяются такие исследователи, которых отличает ярко выраженная способность проблематизации. Так, в европейском естествознании XVII века признанным генератором новых проблем был француз М. Мерсенн. Решение проблем не было его сильной стороной, но зато он умел предлагать важные задачи своим талантливым по этой части корреспондентам. Подобная специализация ещё ждёт должного методологического объяснения. Постановка научных проблем связана с «искусством разрешимого» (П. Медавар). В науке можно выделить две проблемные области: вопросы с перспективой будущих решений и проблемы с актуально-возможными и невозможными решениями. Выдвижение проблем «впрок» имеет свой смысл, но всё же наибольшую ценность представляют задачи, которые «созрели» для должной разработки. Английский физик Г. Бонди отметил, что «искусство разрешимого» гениально продемонстрировал И. Ньютон. Он чётко сформировал задачу: «Где в будущем будут планеты и их спутники, если известны их массы, координаты и скорости в настоящий момент?» Это был вопрос, на который во второй половине XVII века можно было дать определённый ответ. Теоретически и математически возможное решение проблемы вылилось в формирование основ небесной динамики. Если бы Ньютон задался вопросом: «Почему планеты и их спутники обладают этими значениями массы, координат и скорости?», — то это было бы явно тупиковое направление. Даже сейчас полный ответ на такой вопрос невозможен. Итак, проблемная активность учёного весьма многогранна. Её ядром является применение к знанию ценностных структур — мировоззренческих идеалов, методологических норм. Эта деятельность сопряжена с процессами научного воображения (угадывание, фантазия и тому подобное). Все это вместе взятое придаёт проблемному опыту высокую сложность и значимость. 3. Репрезентация исследовательских проблемАкт проблематизации завершается выдвижением или постановкой проблемы. Разумеется, что этот продукт должен быть зафиксирован какими-то средствами и такой процесс получил название «репрезентация проблемы». В своей Нобелевской лекции Г. А. Саймон отнёс её к центральным темам когнитивной психологии науки. И это подтверждают эксперименты. Группе «экспертов» (физики-специалисты) и группе «новичков» (студенты-физики) была предложена трудная, но вполне посильная для решения задача. Новички, быстро записав данные и искомую цель, сразу принялись за решение. Другую стратегию избрали эксперты. Много времени они потратили на создание детализированного представления проблемы, вписав данные в развёрнутую физическую модель. Такая линия, вкупе с другими факторами, принесла экспертам успех 111. 3.1 Слова и образыПоскольку содержанием проблемы является знание с определёнными характеристиками, то между формами его существования и формами бытия проблемы нет особой разницы. Стало быть, если когниции пребывают в форме образов и вербальных знаков, то они же и участвуют в представлении проблем. Нужно лишь выяснить возможности тех и других, а также оценить их оптимальные соотношения для разных видов задач. Ю. М. Шилков полагает, что на начальных этапах проблемная ситуация представляется наглядными средствами, то есть зрительными образами и позднее следует вербальная репрезентация, дающая концептуальное понимание задачи 112. Такая последовательность присуща многим видам проблем. Если брать эмпирические задачи, то здесь очевидно господство образов. Подавляющее большинство практических задач демонстрирует первичность образного представления условий. Все задачи «барьерного» типа начинаются с ощущений и восприятий, которые регистрируют появление неожиданного и отклоняющегося от привычного хода фактора. К примеру, учёный измеряет температуру некоторого тела, производит измерение термометром и восприятие показывает ему определённые градусы. Все фиксируется сначала только образами и затем уже следует словесное оформление. Первичность образной репрезентации проблем получила признание и в развитии информатики. Учёные поставили исследовательскую проблему — создать такую компьютерную систему, которая способна автоматизировать этап возникновения некоторых эмпирических задач. Оказалось, что для такого моделирования опыт решения традиционных математических задач не подходит. Здесь имеют место лишь задачи на поиск неизвестных, удовлетворяющих некоторому математическому соотношению, и задачи на выведение новых знаний из дедуктивной теории. Мало существенного смогла подсказать и когнитивная психология. Исследовательская мысль пошла по следующему пути. «База знаний» была сформирована так, что не только обеспечивала мониторинг текущей ситуации, но и оказалась способной регистрировать проблемные ситуации. Образец типичных положений сравнивался с группой обобщённых отклонений от него. Такое содержание проблемной ситуации сначала попытались выразить алгебраическими знаками, но они показали свою неэффективность. Наиболее оптимальным языком представления такого рода задач стали графические образы. И всё же первичность образов по отношению к необразным формам языка не является универсальной. Данную последовательность нарушают научно-исследовательские проблемы. Если брать относительно развитую науку, то, как правило, основной вектор задаётся видами теоретического знания и ведущей тенденцией выступает репрезентация проблем в форме вербализации и символьных обозначений. В качестве примера можно взять открытие Н. Оремом (1323–1382) способа вычисления скорости механического движения тела. Он ввёл представления о пути, времени и скорости движения в виде словесных определений и затем сконструировал наглядную модель. В ней время откладывалось по горизонтальной оси, а скорость — по вертикальной линии. Расстояние, проходимое движущимся телом, измерялось в виде площади треугольника АСВ, эквивалентной площади прямоугольника АЕДВ. К полученной абстрактной и наглядной схеме можно было применять аналитические методы. 
Вопрошание шире проблематизацииОдним из радикальных изобретений человека стала речь, или словесный язык. Эта культура в своём развитии дала многообразие форм, в том числе вопрос. Как особо построенное предложение вопрос выполняет многобразие функций, и среди них есть базисная, которая обычно фигурирует в определениях. Вопрос есть акт высказывания, имеющий целью вызывать ответ посредством языкового процесса 113. Это означает, что вопрос предполагает наличие как минимум двух человек, один из них способен высказать вопрос, а другой — ответить на него. Стало быть, средой жизни вопроса является разговор, беседа, диалог или полилог. Только в контексте социальной коммуникации возможна такая форма, как разговор индивида с самим собой — задавание вопросов себе и получение соответствующих ответов. Смысловой горизонт проблемного вопрошания. Пришла пора заняться соотношением проблематизации и вопрошания. Первое было уже рассмотрено и предстало в виде универсального акта производства проблемы. Если отвлечься от перцептивных задач и ограничиться концептуальными проблемами, то их постановка кореллирует с вопрошанием. Главным содержанием акта проблематизации является ценностная процедура действия неких рациональных образцов (методов) на предметную информацию, в результате чего рождается проблема. Вопрошание относится к этому же процессу, только характеризует преимущественно его языковые аспекты. Данную схематическую связь следует уточнить. Процессы вопрошания в науке, искусстве, философии, специализированной практике отличаются особой сложностью. Распространяется ли на них действие информационной технологии: метод — предмет — результат? М. Ю. Опёнков полагает, что не существует метода, который позволил бы научиться спрашивать, научиться видеть проблематичное. Лучше всего — это признать «искусство спрашивания» 114. Нам представляется, что автор чрезмерно жёстко противопоставил вопрошание и когнитивный инструментарий. Можно согласиться с тем, что одного метода вопрошания, который был бы эффективным везде и повсюду, не было, нет и не будет. Такой универсальный вопрошатель невозможен в силу информационной специфичности каждой области деятельности. Но это означает, что реальное искусство задавать вопросы предполагает множество разнообразных методов. По мнению Ж. Деррида, у любого осмысленного вопроса нет непосредственности, которая бы проявлялась через герметичность предложения. В основе определённого вопроса лежит определённый метод 115. Очевидно, что метод выдвижения проблемного вопроса способен сформироваться только в некоторых массивах наличного знания, существующего в сознании индивида. Можно ли здесь указать на Гуссерль подчеркнул непосредственную сопричастность уже открытого («возделанного») и «принципиально нового». Для постановки и решения новых вопросов стратегия на такой контакт является самой перспективной, но и весьма сложной, ибо линия «проблемного горизонта» всё время смещается в направлении ещё неоткрытых регионов. Исследователю всё время надо держать в поле внимания схему того, что слоистой структуре наличных результатов соответствует слоистое членение потенциальных областей вопрошания. В динамике познания возможны два типичных отклонения от проблемного горизонта. Одно из них сводится к тому, что в качестве методов вопрошания могут быть привлечены когниции, весьма удалённые от пограничного слоя знания и незнания. В этой ситуации сформулированные вопросы будут иметь уже известные и готовые ответы, продвижение к новым открытиям тут невозможно. Другая крайность представлена выдвижением несвоевременных и недостижимых вопросов. Это происходит тогда, когда мыслитель пытается заглянуть слишком далеко в область неизвестного. В роли метода вопрошания здесь чаще всего берётся крайне абстрактная идея, и если речь идёт о практике и науке, то такого рода вопросы выливаются в фантастические и утопические проекты. Английский исследователь П. Медавар высоко ценил «искусство разрешимого», где ставятся оптимально новые и разрешимые проблемы. Такому критерию как раз и отвечает гуссерлианское понятие «проблемного горизонта». 
Свою топологическую модель познания Э. Гуссерль применил к пониманию становления античной геометрии. Своеобразие предмета заставило его ввести существенные дополнения. Истоки греческой геометрии являются аспектом исторической культуры, которая демонстрирует сложные сочетания знания и непознанной стихии человеческой деятельности. Развитие науки подчинено этой фундаментальной двойственности. Лучше всего познаются результатные формы знания (теоремы) и некоторые предпосылочные элементы, выступавшие в качестве методов (аксиомы, логические постулаты). Что же касается вопрошания и процедур преобразования практического опыта в геометрическое знание, то всё это не было осознано самими древними творцами геометрии и поэтому не попало в их научные тексты. Стало быть, исторические истоки греческой геометрии сопрягают в себе узкий слой знания и широкий массив пластов неизвестного. Или, иначе говоря, знание как горизонтная достоверность сочетается с вопросительным горизонтом. Хотя последнее выражает смутную неопределённость, первое даёт некоторые предпосылки для сознательного поиска на основе методов. Историчность геометрии можно раскрыть только «методическим вопрошанием» 117. Изучение истории науки требует смены направленности постановки вопросов. Обычная практика жизни и научное естествознание решают проблемы, ориентированные из настоящего в новое будущее. Если же мы интересуемся уже свершившимися истоками геометрии, то вектор поиска должен быть устремлён в далёкое прошлое. Налицо феномен «встречного вопрошания». Если «прямое вопрошание» развёртывается от готовых ответов одного слоя знания (содержание метода проблематизации) к вопросам другого слоя незнания, то здесь всё происходит в границах одного и того же циклического слоя. Уже в древней науке (и культуре в целом) сложилось неравное отношение к вопросам и ответам. Последнее признавалось более ценным и обязательно фиксировалось в текстах, вопросы же были оценены как менее важные, «промежуточные» формы, которым нет места в книгах. Как представитель XX века Э. Гуссерль понимает всю ценность актов вопрошания и желает восстановить историческую «справедливость». Геометрические результаты известны, и нужно по ним реконструировать те вопросы, от которых когда-то шли античные учёные. Здесь реализуется вектор «обратного вопрошания», присущий методологической рефлексии 118. Такая культура и требует феноменологии. 
Тема вопрошания является у Гуссерля сквозной и в его последней работе — «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология». Здесь ведётся анализ становления математического естествознания нового времени, где ключевой фигурой оказался Г. Галилей и его развитие в современную кризисную науку. На новом уровне пионеры физической науки продолжили реализацию античной программы рационализации познания. Многие современные авторы пришли к убеждению в бесконечный прогресс науки, который представлен путём от ближнего к дальнему, от известного к неизвестному. Гуссерль иронизирует над этим наивным и линейным образом. Когда мы начинаем разбираться в смысле естествознания нового времени, то убеждаемся в его существенной неполноте и обращаемся к тому, что стало с ним сейчас. «Понимание начал полностью достигается лишь исходя из современного состояния данной науки при ретроспективном взгляде на её развитие. Но без понимания начал нельзя понять развитие как развёртывание смысла. Нам не остаётся ничего иного, как двигаться вперёд и возвращаться назад, двигаться «зигзагом», одно должно помогать другому и сменять друг друга» 119. Гуссерль оценил данную ситуацию так: мы находимся в некоем подобии круга. И это, действительно, классический герменевтический круг, звеньями которого выступают прямое и обратное вопрошание. Без постановки вопросов о смысле науки невозможно прояснение современной кризисной ситуации, выросшей из развития галилеевского проекта математизации природы. Циклически-круговое вопрошание Гуссерль не считал порочным, оно является единственно правильным. Наивный образ линейного прогресса должен уступить место модели спиралевидного развития. Она определила и основное решение. Если программа математической рационализации природы («прямое и чисто научное вопрошание») увела науку и человека от эмпирического опыта жизни, ввергнув их в кризис, то возвращение в лоно «жизненного мира» исправит положение. Последнее можно интерпретировать как «обратное вопрошание», где рациональность входит в новый союз с экзистенциальным опытом, полнокровной практикой жизни. 
Значение и смысл вопросительного предложенияЯзыковой формой вопроса-проблемы является предложение. Оно нас интересует, главным образом, в аспекте семантики. Многие авторы сводят значение вопроса к ориентации на неизвестное. Конечно, проблемный вопрос должен содержать запрос недостающей информации, но только этим он ограничиться не может. Если вспомнить о структуре задачи, то в ней обязательно присутствует два компонента — условия задачи, или данные, и искомое неизвестное. Развёрнутая формулировка вопроса должна репрезентировать эту двойственность. Г.-Г. Гадамер доказывал, что по-настоящему заданный вопрос обязан быть мотивированным. Мы должны знать, почему мы о чём-то спрашиваем, иначе нет понимания вопроса и нет возможности получить ответ 120. Как раз мотивированную обоснованность искомой части вопроса и задаёт та часть вопроса, которая выражает несомненные данные. Известно, что Г. Фреге предложил интересное различение значения и смысла, и нам представляется, что здесь можно развить перспективный аспект в отношении вопроса. По мнению Фреге, сложноподчинённое предложение имеет значение, указывающее на его истинность (истина / ложь), и смысл в виде мысли, представленной придаточной частью и способной стать достоянием многих индивидов. В вопросительном предложении придаточный компонент становится мыслью-вопросом, или смыслом вопроса 121. Двойственная семантическая структура такого предложения более адекватно отражает реалии вопрошания. Истинностное значение основной части выражает участие ранее найденных ответов в производстве актуального вопроса. Их функция сводится к роли метода, который определяет направление поиска искомого, представленного придаточной частью предложения. Если основная часть предложения представляет достоверную информацию, то содержание искомой информации неопределённо. Если сведения, задающие условия вопроса ограниченны, то искомый компонент демонстрирует свою открытость новому. И всё же вопросительное предложение так соединяет оба элемента, что первое (значение) мотивирует второе (смысл вопроса) и даёт определённую перспективу поиска ответа. Вот откуда эффект сократического вопрошания «знаю, что не знаю». 
Виды научных вопросовПроцесс вопрошания шире и сложнее самого вопроса и тем более ответа. «Ответ по существу всегда просто последний шаг спрашивания» (М. Хайдеггер). И всё же рассмотрение вопросов имеет свою ценность. Важно выделить общие признаки вопросов. Одну из первых классификаций дал Аристотель. Он полагал, что видов искомого четыре:
Интеллектуальная культура иногда развивается так, что своим общим стилем устанавливает некую анонимную классификацию вопросов. Такого рода ситуация сложилась в европейских средневековых университетах. Господство христианской педагогики определило догматический стиль мысли. Все возможные вопросы разделились на допустимые и недопустимые. В рубрику последних попали проблемные вопросы с их открытым характером. На диспутах и в трактатах дозволялись только «закрытые» вопросы, на которые мысль была уже готова дать ответ. По сути дела, вопрос задавался с той целью, чтобы спровоцировать появление известного решения 123. Новое время (XVII–XVIII века) существенно изменило критерий подлинных вопросов науки. Если у средневековых учёных доминировал вопрос «Почему?» и они искали у явлений природы скрытые сущности (качества), то пионеры экспериментального естествознания на первый план выдвинули проблемы поиска нового и стали задавать вопрос «Как?» Г. Галилей, И. Ньютон и другие исследователи отказались от натурфилософского стиля мышления и стали вопрошать природу о её причинно-функциональных связях, о взаимозависимости фактов и законов. Условия проблем получили математическое описание. К XIX веку начинают своё обновление гуманитарные науки, в понимание специфики гуманитарного вопрошания внесла свой вклад герменевтика. Установка на открытые вопросы стала главной отличительной чертой всей современной науки. Современные классификации проблем-вопросов чрезвычайно разнообразны и строятся на различных критериях. Это может быть деление по значимым и крупным областям жизнедеятельности:
В науке принято выделять следующие проблемы:
С. П. Капица предложил интересную диаду научных вопросов: «задачи и сверхзадачи». Для последних характерно то, что раздумья над ними выводят исследователей на фундаментальные ответы. Так, сверхзадачей биологии XX века стала проблема морфогенеза: как в ходе развития организма клетки с одинаковой генетической информацией «узнают» своё место — станут они клетками мозга, желудка или другого органа? Размышления над этим вопросом привели Дж. фон Неймана к теории самовоспроизводящихся автоматов, А. Тьюринга — к знаменитой «машине Тьюринга», Р. Тома — к теории катастроф. Когда информатика занялась моделированием актов вопрошания, то потребовалась достаточно широкая классификация вопросов. Она предстала в виде шести типов:
Итак, научная проблемность характеризуется следующими признаками: Любая проблема в науке возникает в акте проблематизации, где посредством некоторых норм-идеалов (связность, непротиворечивость, рациональная ясность, простота, и тому подобное) учёные оценивают знания и, находя отклонения, делают их проблемным материалом. Научная проблема имеет ряд субъективных и объективных характеристик:
Развитие научной проблемы реализует два направления:
Если последний вектор доминирует на ранних этапах становления познавательной области, то первый характеризует относительно развитое исследование. |
|
Примечания: |
|
|---|---|
|
Список примечаний представлен на отдельной странице, в конце издания. |
|
Оглавление |
|
|
|