1. Деятельностные теории мышления1.1. Логицизм: мышление сводится к логикеВ «осевое время» (К. Ясперс) индусы и греки достигли уровня, достаточного для начального этапа изучения мышления. Особых успехов здесь добились греческие исследователи, которые располагали богатым материалом, поставляемым разнообразной жизнью полисов, и которые были мотивированы нуждами демократического соперничества (агона). В данном отношении выделялась школа софистов, их внимание к мышлению диктовалось потребностями обучения риторике. Через Сократа и Платона эта линия была унаследована Аристотелем и доведена им до теоретической модели. Аристотель о логической сущности мышленияВ качестве предмета осмысления Стагирит обладал относительно широкой областью интеллектуальных достижений: высокоразвитые виды практики (сельское хозяйство, ремесло, мореплавание, воинское искусство, судопроизводство и тому подобное), искусство, философия и теоретическая наука. Все это многообразие Аристотель связывал с действием двух человеческих способностей — чувствующей души и разума (ума). Ум, пребывающий в состоянии познающего действия, и является мышлением. От него существенно отличается эмпирический опыт в виде ощущений и восприятий. Если продуктами чувственного познания выступают образы-представления, то они зависят как от человека, так и от внешней воздействующей на него вещи. Поскольку ум неподвержен такому действию извне, «поэтому мыслить — это во власти самого мыслящего, когда бы оно ни захотело помыслить»… 1. Свобода мысли обусловлена важным влиянием эмпирического знания. Представления, полученные чувственным способом, отражают единичные вещи. В данных образах представлены не сами общие формы, а их частные проявления. Обозревая большое количество примеров-наблюдений, душа способна воспринять в них общую форму. Аристотель здесь говорил о «восприятии через наведение», подчёркивая исключительную трудность и сложность опытного восхождения от частных деталей к общему началу, «Поэтому дело опыта — доставлять начала каждого [явления]. Я имею в виду, например, что опыт в знании о небесных светилах должен доставлять начала для учения о небесных светилах»… 2. Индуктивное обобщение Стагирит не включил в сферу мышления и отнёс его к «искусству «эмпирического опыта. По его мнению, мышление должно обладать чертами строгого, определённого и упорядоченного движения к целевому результату. «Наведение» же демонстрирует неопределённо-вероятные ходы и блуждания, здесь нет чёткого и ясного пути. Значит, можно говорить о нём лишь как о необходимом условии — предпосылке. По мнению Аристотеля, мышление возникает только тогда, когда подобраны общие начала, они определены как понятия и их них выводятся всё более частные следствия. Этот силлогистический процесс демонстрирует исключительную правильность: всеобщая посылка («все люди смертны») однозначно нисходит к среднему термину («Сократ — человек») и отсюда с необходимостью следует заключение («Сократ смертен»). Первые две посылки направляют движение ума по должному логическому пути, который заканчивается истинным выводом. У Аристотеля получается так, что мышление может иметь лишь дедуктивный характер, который гарантирует должную определённость направленного пути. Нисходящую векторность от общего к частному Стагирит обосновывал онтологической схемой. Объективные формы имеют иерархическое строение. Самыми глубинными причинами выступают всеобщие начала, которые обусловливают уровень особенных причин-законов, а они в свою очередь детерминируют поверхность единичных следствий. Благодаря отражению иерархии общих форм мыслительный силлогизм лежит в основе таких доказывающих наук, как геометрия. 
У аристотелевской логики были и субъективные основания. Ведущие антиковеды едины в том, что древним грекам было присуще телеологическое мировоззрение, которое во всех объяснениях на первое место выдвигало целевой фактор. Признавая важность этого представления, Аристотель в учении о причинности оценил цель в качестве ведущей причины. Данная идея определила и логическую трактовку мышления. По мнению Г. Х. Вригта, Аристотель сконструировал «практический силлогизм», где большая посылка выражает цель, малая посылка — средство, а заключение — использование средства для достижения цели. Логика мысли стала моделью, объясняющей человеческую деятельность 3. Телеологически Аристотель был вынужден истолковать и основные компоненты мышления. Оно начинается с логических определений материала, полученного в эмпирическом опыте. Видовые отличия подводятся под родовую основу и здесь действуют правила логики (законы тождества, непротиворечивости и тому подобное). Они же и контролируют переходы от большой посылки к малой посылке, а от неё к выводу. Такое упорядоченное движение является методом, то есть кратчайшим и самым экономным путём к искомому результату. Андроник Родосский (I век до новой эры) свод аристотелевских работ по логике назвал «Органоном». С греческого языка это слово переводится как средство, орудие. Если брать современный смысл слова «орудие», то оно сводится к исполнению функции инструментального преобразования. У Аристотеля такое значение отсутствует, ибо оно не вписывается в его понимание метода как пути. Назначение метода состоит не в том, чтобы совершать Конечно, взгляды Аристотеля (и тем более других греческих мыслителей) на мышление не укладываются в одно ложе логической модели. Стагирит активно обсуждал диалогические формы, диалектические рассуждения, рефлексировал над видами вопрошания. Но последующее развитие интеллектуальной культуры сделало приоритетным только логику. Такой выбор диктовался рядом основательных соображений. Логический силлогизм стал исторически первой моделью, представившей реальный структурно-функциональный механизм порождения мысли. Новое знание здесь возникало в чётком и ясном процессе. Античный опыт «мышления о мышлении» дал эффективный метод теоретическим дисциплинам: геометрии, математической астрономии, риторике и философии. Здесь утвердилась процедура логического доказательства, собственно и обеспечившая статус теоретической структуры. Силлогистика — это не просто формальная логика, правила которой сформулировал Аристотель. Она стала идейным ядром «первого типа европейского рационализма» (С. С. Аверинцев). Мышление впервые обратило внимание на себя и создало первую рефлексивную картину, ставшую отправным пунктом дальнейших поисков своего адекватного образа. Превращение логического рационализма в традициюСвоеобразный расцвет логицизм (или логический рационализм) пережил в средневековой Европе. Хотя в это время господствовала христианская вера, стратегический курс на союз веры и разума обеспечил последнему широкий круг автономии. Эти возможности реализовались на пути логического развития под влиянием ряда обстоятельств. Поскольку церковь строго соблюдала запрет на исследовательский эксперимент («нельзя перестраивать природу как храм Творца»), все познавательные усилия сконцентрировались на языковых формах. Создание различных текстов стало единственным уделом всех мыслителей. И логика здесь оказалась незаменимым средством, техника силлогизма хорошо вписалась в авторитарный стиль схоластики с его догмами («большие и средние посылки») и комментаторским творчеством. Венцом средневековых логических штудий стало изобретение казуистики, влияние которой простиралось от структурирования содержания теоретических диссертаций и их защиты до составления сценариев суда инквизиции. Новое время, казалось бы, принесло революционные перемены: протестантизм разрешил проведение научных экспериментов, теизм уступил место деизму, в философии приоритет перешёл от Аристотеля к Платону и Демокриту. Однако в этот период логический рационализм сохранил свои ключевые позиции. Р. Декарт подверг критическому сомнению все, но несомненным для него осталось дедуктивное мышление. Его новация имела отношение только к предпосылочному фактору, аристотелевский опыт наведения уступил место божественному дару врождённых истин. Интеллектуальная интуиция находит эти общие посылки и они становятся началом силлогистического нисхождения к конечным выводам (теоремам или фактуальным утверждениям). Ядром декартовского метода мышления осталась силлогистика, направленность которой хорошо соответствовала теоретическому духу математики, включая и аналитическую геометрию. Более радикальные изменения в концептуальный образ мышления внёс Ф. Бэкон. Он подверг критике схоластическую логику («путь паука») создания новой теории из других старых теорий. «Путь муравья» был отвергнут Данное нововведение английского философа кажется радикальным лишь на фоне схоластического стиля «высасывания» теории «из пальца» книжных текстов. Индукция как обобщающее наведение теоретических положений из многообразия частных случаев была известна древним исследователям. Но они и, прежде всего, Аристотель не оценивали эту процедуру в качестве акта мышления, ибо придерживались в его отношении весьма строгих критериев. Мышление существует только там, где реализуется однозначный путь к конечному результату. В результате развёртывания экспериментальной науки Бэкон пошёл на расширение сферы мышления за счёт включения сюда индукции. Это означало, что мыследеятельность может быть не только теоретической, но и эмпирической. Однако самое главное — кроме строгого (дедуктивного) способа рассуждения может быть нестрогое размышление, где ходы интеллекта регулируются неоднозначно. Связь индукции с эмпирическим мышлением Бэкон лишь наметил. В XIX веке англичанин Дж. С. Милль дал детальную разработку индуктивной логики и оценил её с точки зрения ключевого понятия вероятности. Индукция предстала в виде сложного комплекса приёмов и правил производства эмпирических гипотез, проверка и выбраковка которых предполагает дедуктивные процедуры. Философский вариант логицизма разработал Г. В. Ф. Гегель. Его предшественники утверждали логическую модель в науке и в эпистемологии науки. Немецкий мыслитель реализовал проект «панлогизма», получив спекулятивную систему, компонентами которой стали логические построения и мировоззренческие конструкции. За основу Гегель взял «диалектическую логику», главным методом которой является принцип «позитивного противоречия». В формальной логике правило противоречия играет негативную роль. Если знания содержат противоречивость (противоположные свойства присущи одному и тому же предмету одновременно и в одном и том же отношении), стало быть, она должна быть устранена, и только после этого мы получим логически нормальный результат. В отличии от формальной логики, направленной на оценку конечного продукта мысли, диалектическая логика ориентируется на начало мышления. Его ключевым импульсом и движущей силой признается противоречие. Для Гегеля оно имело объективное происхождение, ибо сущность всего — это мировая идея, которая развивается путём взаимодействия противоположностей («принцип тождества бытия и мышления»). «Противоречие — вот что на самом деле движет миром и смешно говорить, что противоречие нельзя мыслить» 4. Гегелевский способ философствования имел своих сторонников и много критиков. Центром опровержения стала диалектическая логика. Указывалось, что объективирование мышления является специфичным приёмом объективного идеализма. А. Тренделенбург, Ф. Ницше и другие авторы обратили внимание на существенное различие между связью объективных противоположностей (верх-низ, положительное-отрицательное и тому подобное) и мыслительным противоречием, что игнорировалось Гегелем. Относительно таких приёмов диалектического метода, как: «триада», «отрицание отрицания» и тому подобных отмечалась их надуманная искусственность, позволявшая философу конструировать всё, что ему угодно. Тем не менее, опыт гегелевской спекуляции не был напрасным. Он показал явную недостаточность формальной логики в виде дедуктивно-силлогистической и индуктивной схем. Именно, Гегель указал на важность рассмотрения начального этапа мышления и поиска движущей силы мысли. Эти направления требовали новых подходов. Поиск новых путей развития логикиОдна из стратегий определилась в виде идеи формализации логики, которую выдвинул Г. В. Лейбниц. Формальный язык традиционно применялся в математике, немецкий мыслитель предложил перевести и логику на язык искусственных символов. Начало реализации этого проекта (1847) положили работы Дж. Буля и А. Д. Моргана, где возникла алгебра логики, или исчисление классов и отношений. В 1879 году Г. Фреге ввёл понятие пропозициональной функции, разработал логистический метод, позволяющий выстраивать различные логические исчисления в виде особых формализованных языков. Работы Ч. Пирса, Э. Шрёдера, П. С. Порецкого, Дж. Пеано, Б. Рассела, А. Уайтхеда, А. Н. Колмогорова и других исследователей сделали математическую логику одной из универсальных научных дисциплин современности. Силлогистика Аристотеля выступает здесь одним из частных вариантов исчисления высказываний (или пропозиционального исчисления), кроме которого есть ещё и исчисление предикатов. Кроме символической логики в XIX веке возникло многообразие других неклассических логик. Был разработан широкий класс модальных логических систем, где в качестве ключевых взяты понятия необходимости, возможности, намерения и тому подобное. Все они построены с помощью дополнительных (модальных) операторов. Существует логика оценок, основы которой заложил Э. Гуссерль. Наряду с псевдофизическими логиками (казуальной, пространственной, квантовой) появились исчисления с двумя уровнями — логикой событий и логикой рассуждений о событиях. Неклассические логики объединяет одна черта — снижение требований к логической связности и строгости. Наиболее показательна в этом отношении конструктивистская логика и логика нечётких множеств. Основоположник конструктивистского направления Л. Брауэр отказался от закона исключённого третьего, а лидер нечёткой логики Л. Заде исключил из неё закон непротиворечивости. В последней системе стандарты точности и строгости весьма невысокие, что позволяет использовать приблизительные правила со значениями некоторой степени неопределённости. Всё это даёт возможность теории нечётких множеств и другим вариантам многозначной логики приблизиться к реальным мыслительным процессам 5. В спектре новых разновидностей фигурирует «натуральная логика» М. Брэйна и Л. Когана. Эти исследователи полагают, что их вариант существенно отличается от классической и неклассической видов логики. Он якобы интегрирует знание основных связей человеческой деятельности и тем самым обеспечивает должную практическую эффективность путём предсказания и контроля событий в нужном для людей ключе 6. Здесь примечательно то, что авторы по сути дела покинули почву логики и ведут разработки в русле прагматических аспектов деятельности. И такой поворот не единичен, он выражает общую тенденцию неудовлетворённости логической парадигмой. Критическое отношение к познавательным возможностям логики сложилось в Новое время. Известно, что Ф. Бэкон, Р. Декарт и другие учёные и философы указывали на слабую эффективность логических рассуждений в лице средневековой схоластической науки. Суть претензий хорошо выразил И. Кант. Если под органоном подразумевать указания, как осуществлять научное познание, то логика — не органон. Она является пропедевтикой употребления рассудка для оценки и исправления знания. Органоном же расширения познания природы выступает точное знание наук, где на первом месте стоит математика 7. Если Кант ограничил возможности логического мышления с точки зрения критической эпистемологии, то для Ф. Ницше критика логики была прологом отрицания рационализма. По его мнению, логицизм чрезмерно упрощает содержание мышления, протекающего в реальной жизни. «Мышление, как его себе представляют теоретики познания, не имеет места вовсе; это — совершенно произвольная фикция, достигаемая выделением одного элемента из процесса и исключением всех остальных»… 8. Из крайней отвлечённости логики от богатого содержанием мышления вытекает схема непрерывного следования, где одна мысль причинно порождает другую. Тем самым логицисты грубо игнорируют наличие мыслительных актов, имеющих атомистический характер 9. Хотя критические соображения Ницше в целом инициированы волюнтаристической формой иррационализма, они вполне вписываются в контекст широкого (нелогического) рационализма. Линейная цепь посылок, ведущая к результату, является грубой карикатурой на реальное мышление. И, главное, логическая модель упускает из виду фактическую прерывность мышления, ибо эту феноменальную черту она объяснить не способна. Начало мыследеятельности просто постулируется — необходимые посылки уже существуют в наличии, и остаётся лишь посредством правил реализовать должный путь к выводу. Никаких остановок на этой дороге не предвидится. Практический опыт, история науки и развития мировоззренческой культуры — все это демонстрирует картину, обратную логической идеализации. Логический разум имеет явные границыНо может быть более жизнеспособна индуктивная логика? В качестве предпосылок здесь выступают эмпирические факты, которые предстоит свести воедино и получить обобщающее заключение — гипотезу. Но и здесь возникают вопросы о начале. Что подвигает субъекта к тому, чтобы заняться обобщением? Какие указатели ориентируют его на данную группу фактов и вынуждают отвлечься от всего остального многообразия? Кроме этого остаётся самое большое затруднение для индукции, связанное с методами её осуществления. Общие правила индуктивного обобщения просты и немногочисленны. Дополняются ли они другими более содержательными предпосылками, выражающими уровень сознания человека? Можно ли отличить на процедуре индукции специалиста и дилетанта? На некоторые вопросы подобного плана пытается ответить «логика решений», которая выделилась из теории игр, основанной фон Нейманом и Моргенштерном. Здесь фигурируют понятия субъективной пользы и субъективной вероятности, центрированные на представлении о ситуации принятия решения. Особо выделяются ситуации риска, где действующий субъект не может надёжно оценить основные обстоятельства своего положения и не может точно и однозначно предвидеть важные последствия своих действий. Однако субъект в состоянии дать вероятную оценку фактов ситуации и возможных последствий своих поступков. В основном речь идёт о выборе способа действия из ряда возможных путей. (Надо быстро добраться до некоторого пункта. Выбор самолёта может дать выигрыш в сравнении с поездом, но это при отсутствии тумана). Решение достигается методами статистической математики (матрицы вероятностей) 10. Когда Р. Карнап оценил данную теорию как «индуктивную логику», то В. Штегмюллер такое название признал неправильным. С мнением последнего следует согласиться. Рациональная теория решений вышла за рамки логической парадигмы. «Ситуация принятия решения» адекватна задачной (проблемной) ситуации. Здесь вместо процедуры выводного следствия фигурирует акт оценки существенности обстоятельств. Матрицы обстоятельств, действий и следствий сопоставляются друг с другом так, чтобы произвести выбор оптимального поступка. Все это уже не логические акты. В конце XIX века представители немецкой логической школы весьма реалистически оценили возможности логического исследования. Если логика изучает формы и законы мышления, то процесс мышления всецело входит в предмет психологии 11. Такое разделение труда Т. Липпс обосновал тем, что процессы мышления несут на себе неизгладимую печать субъективной произвольности, в то время как структурные формы — правила мышления — общезначимы и в этом смысле объективны. Идея союза интуиции и разума в основном господствовала в сфере математики и логики. Применительно ко всему научному естествознанию её попытался осмыслить американский методолог Г. Рейхенбах. В результате возникла модель двух различных этапов исследования — «контекста открытия» и «контекста обоснования». Если в первом можно разобраться лишь посредством психологии, то для понимания второго уже достаточно логики. Учёный совершает открытие, используя широкий и разнообразный диапазон субъективных средств, оценка богатого и разнообразного репертуара действия которых не под силу логике. Зато когда результат получен, она успешно справляется с тем, чтобы «вписать» его в сложившиеся структуры знания и тем самым осуществить обоснование. В позиции Рейхенбаха угадывается концептуальная связь с идеей разделения труда между интуицией и разумом. Интуиция естественно вписывается в «контекст открытия», а разум своими логическими ходами способен осуществить проверку и доказательство полученного когнитивного результата. У Рейхенбаха есть оппоненты — это в частности — Н. Р. Хэнсон. Он полагает, что возможна «логика открытия». В принципе можно разработать конструктивные логические процедуры, отличающиеся от формы дедуктивного выведения. Так, процесс гипотезирования способны адекватно выразить операции абдукции (её в своё время предложил Ч. Пирс) и ретродукции. Также М. Вартофский предложил разрабатывать «советующую логику», правила которой способны наводить на продуктивные мысли. Поиск разнообразных логических структур имеет безусловную научную перспективу. Снижение норм связности и логической строгости приближает к осознанию сложности реального мышления. Тем не менее, у логической стратегии следует указать принципиальные пределы. Радикальная граница развития логики заложена в её структурно-функциональной схеме. Её суть заключается в том, чтобы конструировать связи следования. Если условно представить, что есть элементы А, В, С, связанные друг с другом некоторым образом, то возможно такое их упорядочение, которое приводит к заключению — выводу. Если переходы от одной посылки к другой логика объясняет соответствующими правилами, то происхождение посылок вызывает у неё затруднения. Некоторые посылки могут объясняться в качестве выводов предыдущих рассуждений. Но находятся такие утверждения первичного характера (А), которые в качестве аксиом и постулатов признаются внелогическими. Не может также логика дать ответ на вопрос о выборе данных положений как аксиом. Все виды познания, включая науку, содержат объёмное поле нелогических проявлений: чувственность, бессознательное, игру воображения, мыслительные скачки и тому подобное. «Контекст открытия» действительно во многом алогичен, и установка исследователя на такую ситуацию даёт ему определённые преимущества. Хорошо известен стиль датского физика-теоретика Н. Бора, предполагающий выдвижение «безумных и сумасшедших идей». Его ученик Л. Розенфельд пояснил её так. «Когда Бор размышлял над возможностями проведения исследований в том или ином направлении, он всегда отбрасывал традиционные соображения простоты, изящества и даже логической противоречивости, заявляя, что о таких вещах можно правильно судить только ретроспективно» 12. Когда открытие состоялось и ценная мысль получена, в свои законные права вступает логика. Задним планом она показывает, как бы учёный мог получить новое знание, исходя из наличных когнитивных ресурсов. Такая процедура и доказывает то, что инновация не противоречит сложившимся структурам науки. Удачную метафору о связи логики с конечным этапом мышления предложил американский математик Д. Пойа. «… Логика — это дама, стоящая у выхода магазина самообслуживания и проверяющая стоимость каждого предмета в большой корзинке, содержимое которой отбиралось не ею» 13. Научное творчество является самым сложным из всех видов мышления. Поэтому его самые общие характеристики должны быть справедливы и для остальных проявлений мысли. И здесь логика также стоит в основном не на входе, а на выходе, она не рождает новое, а оформляет готовую продукцию. Если всякое мышление возникает по поводу некоторых затруднений для интеллекта, то логика не способна переводить их на язык вопрошания. Известный американский логик А. Чёрч указывал на тему возможности вопросительной логики, в которой вопросительные предложения играли бы роль, аналогичную той, которую в обычной логике играют повествовательные предложения. Он отметил попытки создания императивной (повелительной) и онтативной (желания) логик и ушёл от обсуждения, сославшись на то, что данная тема выходит за рамки его книги 14. Отсюда можно заключить, что до Разнообразные критики рационализма, как правило, имеют в виду логицизм. И, как отмечал Э. Гуссерль, извращения рационализма они принимают за его здоровую сущность. Если логицизм не может объяснить начальный и творческий этапы мышления, то следует искать более широкую форму рационализма. 1.2. Психологические трактовки мыслиМышление — это такая тема, которую не может игнорировать ни одно достаточно авторитетное и влиятельное направление. Вот почему все основные психологические школы имеют свои теории мышления. Мышление есть основная форма проявления интеллектаЭту формулу разделяют многие отечественные и зарубежные психологи. Если мышление представляется «интеллектом в действии», то его содержание ограничивается рациональными формами, включая всё многообразие знаний. Все чувственное здесь остаётся за пределами мысли и с этим согласны не только представители когнитивной психологии. Считается, что такая позиция позволяет объяснить отличие мышления от форм эмпирического опыта (ощущение, восприятие) и то, почему мысль протекает «внутренне», в уме. Тем не менее, установление связи мышления с интеллектом — это лишь начало сложного анализа, ибо трактовки интеллекта и его активности чрезвычайно множественны и дискуссионны. Ассоциативное связывание впечатлений и идейОдна из первых психологических теорий мышления принадлежит Д. Юму. Он полагал, что человеческая психика способна связывать чувственные впечатления по их сходству и различию. Важно, чтобы в опыте осуществлялась некоторая повторяемость, чем выше её частотность, тем лучше. Если неоднократно восприятие языков пламени сопровождается болевыми ощущениями тела, то разум связывает вид огня с угрозой ожога. Здесь налицо ассоциация смежности и, хотя сейчас мы лишь видим огонь и не обжигаемся, но мышление предостерегает нас о возможной опасности. Наивная версия Юма в дальнейшем была усовершенствована Д. Гартли, В. Вундтом и другими. Но суть ассоцианизма осталась прежней. Ассоциативной схеме по-своему симпатизировал У. Джеймс. Он полагал, что ассоциация по сходству лежит в основе творческой аналогии, когда индивид переносит старый опыт на новую ситуацию. Допустим, мы знаем, что в уже состоявшемся случае К проявилось свойство m. Актуально мы пребываем сейчас в случае N и предполагаем, что и здесь проявится свойство m. Такая ассоциация по сходству способна открыть скрытые общие свойства, что интересует учёных, изобретателей и других творческих личностей 15. 
Уже в конце XIX века ассоцианизм был подвергнут критике. О. Зельц (Вюрцбургская школа) указывал, что ассоциативные связи далеко не исчерпывают богатства мыслительных соотношений, где выделяются детерминации причинного типа. Ассоциирование носит преимущественно диффузный характер, демонстрируя игру случайностей. Продуктивное же мышление в социальной практике и науке отличается целенаправленностью и предвиденными открытиями. Мышление — это непрерывный процесс анализа через синтезВ конце XIX века немецкий логик Т. Липпс предложил программу разделения исследовательского труда. Если логика ограничивается результатными формами и законами мышления, то процесс мышления остаётся психикой как предметом психологии 16. Аргументация Липпса сводилась к следующему. Законы мышления и установившиеся продукты рационального познания отличаются своей определённостью и чётким порядком, в силу этого логика и способна их изучать. Другое дело — процесс мышления, где царит прихотливая и изменчивая игра желаний, целевых установок, индивидуального опыта. Эти капризные случаи воображения могут и должны исследовать психологи, их описания будут показывать степень отклонения актов мысли от нормативного порядка логических законов. Данные рассуждения оказали влияние на последующую теоретическую мысль. Если в западной методологии науки идея Липпса детерминировала оппозицию «контекст открытия» / «контекст обоснования», то в советской психологии она нашла почву в школе С. Л. Рубинштейна. Позиция самого С. Л. Рубинштейна была достаточно широкой и гибкой. Он исходил из того, что все воздействия внешнего мира преломляются через внутренние условия человеческого индивида. В этом активном субъектном преломлении мышление занимает ведущее место и его главное психическое свойство — предельная непрерывность и динамичность. И в этом качестве мышление всегда предстаёт процессуальным образованием, где синтез господствует над анализом так, где последний по сути дела сводится на нет, действуя только как «анализ через синтез». А. В. Брушлинский как ученик С. Л. Рубинштейна довёл эту позицию до принципа, где анализ мышления по сути запрещён. Мышление как преобразование плохой структуры в хороший гештальтТермин «гештальт» в 1896 году ввёл Х. Фон Эренфельс и он приобрёл смысл психологического целого, которое формируется в ходе структурирования перцептивного поля сознания. Открылась возможность трактовать мышление в виде способа становления гештальта. Немецко-американский психолог К. Коффка (1886–1941) обратил внимание на особую процессуальность мышления. Он указал на три основные операции структурирования: объединение, анализ, вычленение структурного центра. Последнее он считал самым главным мыслительным действием, которое находит промежуточные звенья. Здесь безразличный элемент (запрет или Операциональный анализ мышления существенно углубил немецкий психолог М. Вертгеймер (1880–1943). Он предложил свою триаду ведущих структурных операций, где наряду с центрированием выделялись группировка и реорганизация. Их использование всецело определяется той проблемной ситуацией, которая разрешается в данный момент. Бесконечное богатство конкретики выступает проявлением некоторого единства — любая ситуация имеет определённую структуру. Если человек обнаруживает 
Гештальт-психология осуществила явный прорыв в понимании глубинных основ процесса мышления. К достижениям следует отнести характеристику проблемы и мыслительного результата. «Критические точки» в виде структурных недостатков (пробелы, противоречия, несвязности, неясности) дают достаточно полный портрет проблемы (S1). На этом фоне продукт мышления как конечный гештальт отличается оптимальной структурно-функциональной организацией, где нет проблемных недостатков (S2). Слабым местом гештальт-теории остался процесс перехода от проблемы к результату, то есть само решение. Мышление есть способ решения задачВ понимании мышления к гештальт-психологии весьма близка Вюрцбургская школа (Н. Ах, К. Бюлер, О. Кюльпе, О. Зельц), которую нередко называли «психологией мышления». Её представители выстроили свою концепцию в ходе критики ассоцианизма. Так, О. Кюльпе заявил, что ассоцианисты игнорируют функциональные характеристики мышления, его основой должно стать понятие задачи-цели. О. Зельц определил задачу как исходный пункт развёртывания мышления, в котором обнаружены пробелы. Такое нарушение структуры и задаёт целевую установку для продуктивного мышления: в наличной цепи нужно найти недостающее звено. Задача-проблема требует от субъекта мышления актуализации не просто знаний, а должного средства, которое бы могло заполнить пробел и достроить неполноценный комплекс до искомой целостности 18. Этапная структура мышленияУже в рассмотренных концепциях мышление предстаёт в виде циклического процесса, имеющего начало, середину и конец. Здесь можно вести речь о трёх этапах, представляющих развёртывание мышления во времени. В принципе, возможны различные варианты в зависимости от того, динамику чего брать за основу. Г. Уоллес в своё время предложил трактовку мышления как открытия
Налицо феноменалистская версия, не претендующая на раскрытие внутренней структуры творческой мысли. Прагматистские модели мышленияОсновоположником прагматизма считается американец Ч. С. Пирс. По его мнению, «истина означает просто способ достижения тех или иных целей». 20 Начинания Пирса подхватил У. Джеймс. Он сделал упор на осмысление субъектной полезности знаний. Требуется найти такую теорию, которая в состоянии служить нам при следующих требованиях:
Только при этих условиях знание истинно «как орудие личной работы, инструментально». 21 Обращение Джеймса к орудийному феномену метода следует отнести к несомненным достоинствам. Но он не смог избежать субъективизма. Ступени рефлективно-исследовательского мышленияСамый авторитетный представитель классического прагматизма — Д. Дьюи. Он разработал весьма систематическую концепцию мышления. Уже в 1895 году он предложил конфликтную теорию начала мысли. Процесс мышления возникает тогда, когда нарушается привычная связь внешнего стимула (S) с реакцией организма (R). Этот разлад оценивается как весьма важное событие, которое эмоционально переживается (удивление) и служит мотивом, запускающим работу мысли. Такая модель существенно отличалась от расхожего представления «калейдоскопа» — мысль есть всё то, что приходит нам на ум. Дьюи дал концепцию полного акта мышления, включающего пять ступеней:
Данная модель построена по образцу научного естествознания и здесь Дьюи идёт по стопам Пирса. Главное, что отличает науку от ненауки, — это метод. Ведущей характеристикой является его орудийная функция — быть инструментом реконструкции проблемных ситуаций. Это означает, что всякая проблема решается определённым методом. Стало быть, мышление по своей природе инструментально. Поэтому свою позицию Дьюи назвал «инструментальной теорией познания». 23 Неполноценность психологизмаИдеи психологизма сложились во второй половине XIX века и в начале ХХ века:
На рубеже 1.3. Мышление в когнитивных наукахПереработка информации сводится к распознаванию образов и решению задачС середины XX века кибернетические разработки вкупе с теорией информации оформились в направление, сначала названное «искусственным интеллектом» (ИИ), а затем «когнитологией» или когнитивными науками. После продолжительной дискуссии выяснилось, что ИИ должен прояснять общие и базисные аспекты человеческого мышления. Познание стало трактоваться в виде: получения, обработки, хранения и передачи знаний. В исследованиях по ИИ чётко выделялись два направления: распознавание образов и решение задач. Когнитологическое представление задачиБыло подтверждено отличие статуса задачи от объективного положения дел. Задача необходимо связана с информационной деятельностью субъекта и представлена знаками Работы в области ИИ выявили значительное многообразие видов задач. Одна из разновидностей специфична тем, что исходные данные задачи неизменны, а характеристики модели могут меняться. Такая задача фиксируется путём описания примеров (стимулов), указания названий (классов) и условий предъявления стимулов. Все условия проблемы здесь записываются в виде списка свойств 26. В этом отношении своеобразны поведенческие и игровые задачи. Специфика затруднения связана здесь с выбором одного варианта из множества альтернатив (если существует только одна возможность, то главное условие для задачи отсутствует). Сложности осуществления выбора возникают не столько Для эффективного представления содержания задач в Оператор (метод) и операнд (предмет)В математической логике ключевым является понятие оператора. Под ним подразумевается такая комбинация несобственных символов (скобки, связки типа «или», «и» и тому подобное), которая, будучи употреблена к одной или нескольким переменным, а также к одной или нескольким константам (собственным именам, имеющим денотат), или формам (выражениям из составного имени и переменной); или к тем и другим операндам — даёт новую константу или новую форму. 27 Иначе говоря, операторы представляют собой некоторые операции, направляемые правилами, которые применяются к специфическому предмету. Последний называется операндом и он включает в себя константы, формы и переменные. Операторы преобразуют операнды и в ходе знаково-семантических трансформаций возникают новые символические результаты. Если перевести данные понятия на язык эпистемологии, то операторы с правилами являются методом, а операнды есть проблемное знание или предмет приложения метода. 
Декларативные и процедурные знанияИную терминологию используют специалисты по информатике (когнитологи). Так, П. Уинстон ввёл два основных вида представления знаний: декларативные и процедурные структуры. Если первые выражают описание фактов и составляют базу данных, то вторые сводятся к правилам и операциям и, являясь целеориентированной информацией, они образуют базу знаний. 28 Л. А. Микешина предлагает более широкое дифференцирование знаний на:
Последнее играет ведущую роль, определяя способ владения описаниями ситуаций и набором предписаний. 29 База данных не содержит прямых указаний на предмет своего использования, ибо её роль относительно пассивна — представить задачную ситуацию, дать материал для трансформаций и подсказать соответствующий метод. Другое дело, база знаний, она несёт нормативные рекомендации в отношении использования тех или иных операций. Здесь набор правил выражает активность метода, его способность обеспечить должные преобразования определённых данных и тем самым получить искомое решение. 
Программа как система алгоритмов и эвристикКлючевым понятием работ по ИИ стала «программа». Она объединила в себе понятия задачи и метода, придав им определённое, конкретно-целевое единство. Создать программу — это означает, что надо определить метод решения в виде процедурных указаний, показывающих, как надо решать задачу данного типа. Относительно простые методы программирования стали называться алгоритмами. Это понятие было взято из вычислительной математики и символической логики. Если метод в виде цепочки непосредственных ходов распадается на отдельные шаги, среди которых последующие зависят от результатов предыдущих, то мы имеем алгоритм. Были установлены три вида алгоритмического действия: следование, повторение и ветвление. Первые компьютерные программы были преимущественно алгоритмическими. Строгая последовательность чётко сформулированных инструкций определяла машинный путь достижения цели. Начало важному этапу положили работы А. Ньюэлла, Г. Саймона и Дж. Шоу по созданию программы, решающей задачи в «пространстве состояния, выраженном определённым графом» (1957–1961). Она называлась «универсальный решатель задач» (GPS) и была первой продвинутой попыткой моделирования человеческого мышления. В качестве операнда (объекта) исследователи взяли не переменные, а «списки», то есть упорядоченное множество символов. Тем самым был введён в оборот новый приём программирования — обработка списков как организация памяти ЭВМ. Операторы в виде команд осуществления элементарных действий приводили систему из исходного задачного состояния в целевое результатное состояние. Программа GPS выявила возможности сочетания общих умений решать задачи с конкретизацией как операторов, так и проблемной среды («списков»). Тем не менее, по методу это была чисто алгоритмическая программа. Более сложные методы представлены эвристиками. Это понятие возникло также в математике. В отличие от алгоритма эвристика не даёт всей последовательности шагов-операций к искомой цели. Она предлагает избранные ходы, реализация которых требует догадки. Путь решения здесь неопределённо подсказывается признаками самой задачи. Эвристические правила носят характер зашифрованных «намёков» и расплывчатых — универсальных рекомендаций, не указывающих прямого пути к цели. Их использование чревато риском «тупика». По мнению Ханта, эвристика — это не способ программирования, а скорее способ размышления о том, что предположительно будет делать программа при попытках решения сложной задачи 30. Выяснилось, что эвристические правила могут образовывать иерархическую структуру, включая первоочередные и последующие. У такой последовательности могут быть различные модификации. М. Минский ввёл следующее подразделение:
Эвристики оказались ценной формой использования ранее приобретённого опыта. В этом отношении примечательна основная эвристика обучения Минского-Селфриджа: «В новой ситуации следует пытаться использовать старые методы, действовавшие в аналогичных условиях». Здесь самое важное — догадаться о подобии новой и старых задач 31. Первым этапом мышления выступает выдвижение задачи. На языке ИИ это означает, что расхождение наличного состояния с желаемым (целевым) нужно представить в соответствующих символах (числах, буквах и так далее) и из них построить модель. Последняя должна воспроизвести имеющуюся ситуацию в её существенных элементах и отношениях. Формы представления могут быть разными:
Если задача сложная, то она разбивается на последовательность подзадач. Главным условием задачи остаётся полноценное модельное представление объекта состояния. Когда такая конструкция построена, с ней легко совмещаются целевые требования (каким должен быть будущий результат). Следующий этап сводится к поиску метода. В программе существует набор операторов и селекция протекает в форме перебора всех элементов и выделения нужного оператора, путём сопоставления каждого с условиями задачи. В таком динамическом соотношении программа оценивает способность оператора внести нужные изменения в модель объекта. По мнению Уинстона, знания, относящиеся к решению задачи, можно представить в форме небольших квантов — «продукций». Речь идёт о правиле, содержащем часть, связанную с распознаванием ситуации, и часть, сопряжённую с действием. 32 Если не усложнять терминологию, то подразумевается двойственная структура метода — правила и операции. Следовательно, оператор в информационном смысле нельзя ограничивать одними действиями. Наличие в нём рекомендаций позволяет рационально использовать преобразующий потенциал операции. Что же касается функциональной двойственности правила, то она естественна, ибо правило должно ориентировать операцию и определять для неё нужные признаки модельного объекта. Решение задачи заключается в том, чтобы посредством метода устранить различие между наличным и целевым состоянием. Лингвистический поворот в когнитологииВсе познается в сравнении. Эта истина справедлива и в отношении когнитологии. Когда в Уже работы по программе GPS выявили ряд существенных различий между человеческим мышлением и ИИ:
В
ИИ — это машинная метафора и не надо приписывать ей не свойственные функции:
Самое главное то, что компьютерные программы ограничены строго формализованными методами. «Шаговый» поиск обречён на унылый перебор альтернатив в «дереве возможностей». Не спасают положение процедуры дополнения точных алгоритмов размытыми эвристиками. Уже нехитрое сравнение способов игры в шахматы человека и машины говорит об их колоссальной разнице. Если компьютер зациклен на формальном просчитывании комбинаций, то даже малоопытный шахматист начинает с целостной оценки ситуации. Она и даёт смутную подсказку о том участке, на который падает подозрение («кажется, в этой зоне у противника Становилось ясно, что математическая логика в качестве основания ИИ чрезмерно узка. Уход от жёсткой логической парадигмы означал необходимость существенного расширения дисциплинарной базы за счёт привлечения лингвистики и психологии. Радикальный поворот к ним позволил выработать достаточно полнокровные модели. Обычно человек снимает неоднозначность понимания контекста конкретизацией словесных конструкций. В 2. Технологическая концепция сознания и мышленияМ. К. Мамардашвили указал на парадокс мышления — оно существует, и все его признают, но «как мысль возможна?» Это и есть первый философский вопрос о мышлении. Своеобразие любой мысли состоит в том, что наблюдению и экспериментальному опыту поддаются только внешние, феноменальные проявления, но не сама мысль как таковая. Здесь требуется особое, специализированное мышление, способное дать теорию мышления. По этой стезе хитроумной рефлексии пошли древние мудрецы, и за двадцать пять веков в недрах философии сложилось множество различных концепций мышления. Выбор в этой ситуации необходим, и в качестве его критерия нужно использовать основной выводы, полученный ранее. В роли конституирующих всякое мышление компонентов выступают: проблема, метод и результат. Стало быть, нужно выбрать тот подход, который в наилучшей мере способен обосновать единство этих трёх элементов. Мы полагаем, что такому требованию как раз удовлетворяет технологическая парадигма. 2.1. Интеллект как технология производства знанийКак трактовали технику великие философы?Современный термин техника выдаёт своё происхождение от греческого «tεχυη». Естественно, что древнегреческие философы одними из первых дали трактовку этому слову. Эмпирической основой стали и наблюдения некоторых видов ремесленного производства — плотницкого дела, работы кузнеца, гончара и скульптора. Труд здесь предполагает наличие представления о нужном продукте, которое нужно воплотить в вещественный материал. Такое сырьё мастер находит и придаёт ему должную форму. К примеру, гончар из аморфной глины с помощью специального круга делает горшок или амфору. Такая деятельность имеет свои сложности и требует от мастера специальных знаний в виде опыта. Отсюда вытекает и древнегреческое понимание техники как умелого искусства, где мастер умеет выдвинуть образец (идеальную форму) и особыми орудиями воплотить её в материал. Эту точку зрения очень точно выразил Аристотель, введя оппозицию «искусство — наука». Если первое состоит во владении практической техникой и производством вещей, то второе сводится к теоретическому поиску истины. Осмысление ремесленной практики существенно повлияло на философию Аристотеля, его основные категории «форма» и «материя» обобщённо воспроизводят технику ремесла. Материя явно восходит к строительной древесине («hylē»), таящей в себе разные возможности, но выступающей в качестве пассивного сырья, которое способно лишь претерпевать изменения. Активной причиной выступает форма, она воздействует на материю с некоторой энергией и производит единичные тела (продукты). Таким образом, техника, по мнению Аристотеля, состоит в замысливании мастером образца-формы и орудийном её воплощении в сырьё, преобразование которого даёт нужный продукт 38. 
Аристотель критиковал атомистическую концепцию, где все вещи образуются в ходе взаимодействия равноценных атомов. Он полагал, что идея слепого взаимодействия любых элементов не способна объяснить становление сложных образований. Человеческая деятельность убедительно показывает творческий характер одностороннего воздействия высокого порядка на слабо организованный материал. Ядром техники выступают особые знания мастера, выполняющие двойную функцию:
Высокая организация инструмента обусловлена предшествующим искусством, где некий материал приобрёл форму упорядоченного продукта, что и позволило ему в дальнейшем играть роль орудия. Эту схему можно распространить на интеллект, где знание способно становиться инструментом. Эскизные соображения древнегреческих мыслителей о единстве знания и искусства — техники получили развитие в философии Гегеля. Он располагал уже более широким спектром видов общественного производства, включая машинное. Все виды человеческой деятельности представлялись ему формами труда разума. Но в чём суть этого всеобщего труда? Как известно, её он усматривал в диалектике развития, исторический цикл которого начинается раздвоением объекта и цели. Поскольку последняя выступает представителем субъекта (разума), речь идёт о двух противоположностях. Их прямое взаимодействие пусто и бессодержательно, ибо не допускает различия активного и пассивного. И вот разум проявляет диалектическую хитрость, вводя на стороне субъекта средство. А то, что цель ставить себя в опосредствованное соотношение с объектом и вставляет между собой и им другой объект, можно рассматривать как хитрость разума 39. В данном контексте «хитрость разума» следует интерпретировать в техническом смысле. «Другой объект» здесь из продукта становится средством 40. Здесь у Гегеля нет никакой идеалистической мистики, ибо речь идёт о реальной человеческой деятельности. Так, проектируется некий станок, он производится и становится конечным продуктом труда. В дальнейшем станок начинают использовать как средство, и он выступает уже исходным пунктом деятельности, готовой предпосылкой новой активности. Такое функциональное обращение результата (продукта) в начало (средство) и имел в виду Гегель. В акте труда средство занимает среднее положение между субъектом, задающим цель, и объектом в роли сырья. Но такой посредник ведёт не к балансу крайних факторов, а к их дисбалансу. Гегель подчёркивает тот момент, что средство стоит на стороне цели, то есть оно должно стать орудием, усиливающим субъекта и выступающим проводником его активности. И это понятно, ведь именно разум привлёк со стороны некий продукт и сделал его своим средством. Он же своей целью направил средство на объект — сырьё и тем самым реализовал функцию преобразующего орудия. В итоге получается новый предмет, который способен стать новым средством. Подобное умножение средств не имеет принципиальных пределов, и такой хитрой технологией целевой разум вынуждает служить себе внешние для него (материальные) средства. Диалектическая техника разума лежит в основе развития вещественно-объектных технологий. Идеалистическую схему Гегеля К. Маркс попытался поставить с головы на ноги. Выдвинув во главу угла материальное производство, он проанализировал труд в его самом абстрактном виде, независимом от какой бы то ни было общественной формы. В итоге были получены «простые моменты труда»:
Будучи материалистом, Маркс стремился показать самостоятельный характер материальной практики. Но сознание человека исключить нельзя, и как раз оно определяет самый исток труда. Рассуждения Гегеля о том, что целевой разум ставит на свою сторону средство, оказались непреодолимыми. Знающий субъект остаётся внутренней пружиной материальной техники, и наука с исторической неизбежностью становится непосредственной производительной силой. В рассуждениях классиков мировой философии можно выделить общее содержание, которое не зависит от своеобразия их мировоззренческих позиций. Все они признавали исходную роль человеческого разума, который задаёт цель и образ действий. Ближайшим проводником субъектной активности выступает средство, которое осуществляет орудийные преобразования сырьевого предмета. Процесс деятельности, в конце концов, угасает в продукте, соответствующем целевому образу. Такой способ деятельности и есть техника или технология. Современная философия техники и праксеология признают истинность рассмотренной выше классической схемы. Между средством и орудием отмечают несущественные различия, в своей функциональной сути они тождественны, ибо определяют роли: «чем» и «как» осуществляется воздействие на предмет. Орудийный блок чаще всего оценивается в качестве техники с двуединой ролью:
Переход предмета («из чего») в продукт («что получилось»), рассматривается бегло в силу определённой очевидности. У способа деятельности, совпадающего с технологией, выделяют интегральный характер, объединяющий все компоненты в организационное единство 43. Стало быть, техника сводится к композиции «средство-предмет», в рамках которой осуществляются орудийные детерминации. Технология включает технику, присоединяя к ней сформировавшийся предмет. И поскольку техника является центральным блоком технологии, это становится основанием для их нестрогого отождествления. 
Разум действует когнитивными орудиямиВ древнегреческой культуре со словом «технэ» коррелирует слово «органон», означающее сделанное орудие или инструмент. Такое значение является исходным для более поздних терминов, таких как: «орган», «организм», «организация». Представление об органоне широко использовал Платон в своих характеристиках разумной души. Он полагал, что у души есть орудие, помогающее индивиду обучаться, ибо «в науках очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека» 44. Речь здесь идёт именно об искусственном инструменте, потому что такой смысл Платон подчёркивает в ряде мест. Так, в диалоге «Федон», критикуя пифагорейцев, он проводит сравнение души с музыкальным инструментом (лирой). Для Платона типична метафора охоты, с этим видом труда он уподобляет процесс поиска истины. Общие понятия составляют предмет ловли для философа, как дичь — для охотника. У последнего есть свои орудия, «доказательства — это и есть преимущественно орудие философа». По мнению А. Ф. Лосева, образ охоты у Платона играет важную роль основного способа представления отношения между идеями и материей. Инструментально-трудовые образы широко использовались и в эпоху эллинизма. Их мы находим в творчестве Секста Эмпирика. Оценивая разные критерии распознания истины и заблуждения, он сравнивает познающего человека с инструментально действующим специалистом (весовщиком и плотником). Модель познания строится на трёх компонентах:
Третий элемент раскрывает инструментальный способ действия чувств и интеллекта. «Чувственное восприятие и разум, в силу «чего» возникает то, что относится к суждению, похожи на весы и отвесы». Только потому, что чувства и мышление вооружены своими инструментами, сходными по роли с весами и отвесами, они и способны сформировать некоторое итоговое знание («то, что относится к суждению»). Хотя Секст Эмпирик не сомневается в существовании орудий, внутренних для разума, он ещё не готов дать им содержательную характеристику. Уровень рефлексии ещё таков, что анализ ограничивается внешней аналогией. В средневековой Европе и исламском Востоке в понимании техники мышления господствовал логицизм. Органоном мысли считалась аристотелевская логика, где производство вывода обеспечивается посылками и правилами суждения и умозаключения. Искусственный характер логических цепочек очевиден, Бог и сотворённая природа не нуждаются в логических подпорках. Но наряду с логической концепцией мыслительной техники существовала иная точка зрения, которую развивали представители эмпиризма и номинализма. По мнению У. Оккама, разум, видящий некую вещь вне души, создаёт в уме подобный ей образ, ибо обладает способностью производить, родственной со способностью мастера построить дом. Строитель держит в уме образец дома и воплощает его в реальное строение. Познающий разум поступает точно так же, только в обратном направлении 45. Техника здесь заключается в создании внутреннего образа по наглядному образцу. Как мастер трудится совместно с подмастерьями, так и индивидуальный разум кооперируется с другими душами в общем деле познания божественного мира. Вот почему латинское слово cogitare (мыслить) первоначально означало «совместно работать» (cogito co + agito). Интеллектуальные инструменты подобны орудиям трудаОсобым этапом в развитии технологического понимания мышления можно считать марксистскую философию и её позднейшие формы. Уже в своём творчестве К. Маркс проводил ясную параллель между материальной техникой и теоретическим сознанием. Между ними возможны взаимовлияния и переходы на общей основе орудий активности. «Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». «Пролетариат находит в философии своё духовное оружие». В марксистском лексиконе высокую частотность приобрели термины: «производство сознания», «духовные производительные силы», «оружие критики», и тому подобные. Функциональное единство двух видов техник было усилено тезисом о их содержательном тождестве: общественное сознание отражает общественное бытие. Генеральную линию К. Маркса и Ф. Энгельса стали уточнять и детализировать их последователи. В своей относительно ранней работе «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленин подчеркнул отражательную сущность сознания и мышления. Но позднее («Философские тетради») и он вынужден был признать активность идей, введя двойственную формулу: «сознание не только отражает, но и творит мир». В этом русле формировались все концепции советских исследователей и их коллег из социалистических стран. Особо примечательна позиция Л. С. Выготского, ещё в 
Формула Выготского — Леонтьева оказалась весьма перспективной для философской методологии науки. В этом отношении интересно проследить логику рассуждений П. В. Копнина и М. В. Поповича. Если всякое мышление, в том числе и научное, в структурном отношении аналогично труду, то, значит, оно имеет свой предмет и свои орудия. Предмет научной мысли может быть разным: факты, эмпирические законы, теоретические модели и тому подобное, но обязательным признаком здесь является субъективная форма существования. Орудиями мышления выступают научные понятия, которые используются учёными для целенаправленного изменения предмета, раскрывающего его неизвестные стороны. Хотя понятийный аппарат имеет инструментальный характер, этот аспект дополняется отражательными характеристиками, что игнорируют прагматисты 46. Для того времени это был весьма достойный уровень философской рефлексии. Познавательный предмет, метод и когнитивный результат — компоненты базисного интеллектуального актаЛюбой организм представляет собой систему орудий, качество которых определяется соответствующим уровнем жизнедеятельности. Инструментальная организация всех ресурсов позволяет единицам жизни выстраивать необходимые отношения с внешней средой. На нижнем уровне действуют телесные органы, психика сформировала свои инструменты, включая органы чувств, не является здесь исключением и интеллект. Его содержанием выступает знание и оно становится источником самой высокой инструментальности. Всякое орудие предполагает соответствующий предмет, на который направляется действие. Необходимая связь предмета и орудийного средства присуща и сфере интеллекта. Знание способно образовывать «предмет» и «метод» как особые функциональные структуры. И здесь действует правило сочетания двух разных уровней: низшее — высшее. Предмет конструируется из элементов низшего уровня, метод — из компонентов более высокого слоя интеллекта. Это правило исключений не имеет. Допустим, предмет представлен эмпирическими образами, стало быть, методом может быть Структурирование интеллекта на предмет и метод состоит в том, что к своему содержанию знание добавляет деятельностные функции. По большому счёту их две: 1) быть предметом информационного воздействия (знание «что») и 2) выступать орудием преобразования предмета (знание «как»). Каждая такая роль имеет свои особенности. Во времени сначала формируется предмет и в соответствии с его признаками интеллект мобилизует должные когниции в качестве метода. Чтобы быть предметом, информационное содержание должно выступать в роли сырьевого материала и для этого оно обязано иметь структурную незавершённость. Наличие Операции и правилаСтруктурная организация метода сложнее строения предмета. Обязательным элементом здесь выступают интеллектуальные операции. Они являются самым динамичным уровнем метода, внося необходимые трансформации в содержание предмета. Список операций метода весьма богат и разнообразен, можно лишь выделить самые простые и ключевые. Известно, что абстрагирование и идеализация выделяют существенное и устраняют несущественное, обобщение находит подобное и выстраивает повторяющееся в различном, анализ и синтез помогают осмысленно перегруппировать элементы. С помощью таких умных действий диффузный конгломерат предмета обретает смысловые связи, и это позволяет завершить структурную организацию предметного знания и трансформировать его в нормативный продукт. Наличие операций в составе метода — необходимость, ибо без них инструментальное действие невозможно. Однако редукция метода исключительно к операционному уровню обрекает его на слепую игру проб и ошибок. В концепциях творчества чисто операционные средства считаются самыми сложными и неопределёнными в отношении получения результата. В большинстве случаев действие операций упреждается некоторыми правилами. Как таковое правило представляет собой словесно сформулированное суждение, которое ориентирует на совершение определённых операций в определённой последовательности. Сочетание правил и операций делает орудийное воздействие метода на предмет более эффективным. Во всех видах человеческой деятельности выработка и совершенствование правил имеет приоритетное значение. Многие формы практических методов всецело строятся на связке «правила — операции». Теоретический уровень методаСамые развитые виды метода включают в себя содержательное знание. Под ним подразумеваются не всякие сведения. Если все знания о действительности разделить на фактуальные и обобщённые, то к методу имеют прямое отношение только последние. Это диктуется двумя обстоятельствами: а) фактуальные данные в силу своей узкой специфичности попадают в состав предмета и для своего объяснения требуют обобщённых знаний; б) метод предназначается не для одного случая, а для группы родственных ситуаций. Отличительная особенность обобщённых знаний заключается в том, что они дают содержательную картину реальности в её глубинных основаниях. Если речь идёт о природе, то это её законы, для истории глубина сводится к законосообразным тенденциям. Обычно здесь предпочитают говорить о теориях. К их достоинствам относится то, что они объясняют и создают содержание соответствующих правил. Сами по себе правила выглядят неизвестно откуда пришедшей субъективной мудростью. В союзе с теорией правило выступает её необходимым следствием, продиктованным устройством самой реальности. Сочетание теории, правил и операций делает структуру метода самой полной и эффективной. 
Способен ли метод быть преобразующим орудием?Положительный и отрицательный ответы стали уже достоянием истории философской мысли. Если брать негативное решение, то каковы доводы его сторонников? Они определяются общими принципами, которыми руководствуется мыслитель. Как известно, Дж. Беркли отрицал позитивную инструментальность теоретических знаний, и это вытекало из его религиозно-субъективного эмпиризма и номинализма. Если Бог творит каждую душу чувственно-воспринимаемым началом и посылает в неё впечатления, то абстрактные мысли не имеют таких корней. В виде общих слов как искусственных знаков они в лучшем случае выступают средствами общения людей, но не способны стать орудиями, порождающими бытие нового знания. Другие ходы отрицательных рассуждений предложил Г. Фреге. Всякая разумная мысль есть общий смысл, существующий вне индивидуальных сознаний подобно платоновским эйдосам. Мысль не может быть продуктом субъективной психической деятельности, последняя вызывает к жизни случайные и частные продукты, а мысль — это вечный и универсальный смысл. Такой, к примеру, содержится в теореме Пифагора, и он для людей является одним и тем же, его истинность совершенно не зависит от мышления людей. Последнее способно лишь дать мысли в предложении форму чувственного представления. Итак, Фреге полагает, что мышление в силу его субъективности, индивидуальной частности не может производить общие мысли с объективным смыслом 47. С позицией Фреге перекликается мнение В. С. Соловьёва. Подлинным предметом мышления является божественная истина, которую человеческий ум не может производить, а может только находить её в форме идеи, но для этого нужна предварительная умственная деятельность, состоящая в переработке фактов в представления. Из этого субъективного материала ум должен отвлечь идею как чистую форму без эмпирической примеси. Стало быть, рефлективное мышление выделяет идею в форме абстрактного понятия 48. Итак В. С. Соловьёв признает «производительное» мышление лишь на уровне эмпирии, где факты-ощущения преобразуются в представления. Налицо половинчатый шаг в сторону принципа инструментальности мышления. Основы понимания метода как орудия безусловно заложены Аристотелем. Его технологическая схема легко моделируется в интеллектуальный акт, где место материи занимает предмет в виде познавательного сырья, а в роли формы выступает метод. Придать предметным данным форму искомого результата метод может только в качестве преобразующего инструмента. Здесь не характерно отношение логического вывода, где из большой посылки следует малая посылка, а из неё — заключение. Метод подобен молоту или гончарному кругу, которые структурно обрабатывают некоторый материал, трансформируя его в нужный продукт. Технологические соображения Стагирита позволяют правильно интерпретировать следующее замечание Ч. С. Пирса. По его мнению, Лейбниц не понимал, что машина ума может только трансформировать знание, но отнюдь не порождать его 49. Немецкий мыслитель был одним из основоположников логицизма, где логическое мышление представлено автономной силой, которая всё производит выводным путём. Как сторонник особой формы эмпиризма Пирс критикует позицию Лейбница. Эмпирический опыт даёт исходные формы знания, они темны, хаотичны, сомнительны, но это тот материал, из которого мышление способно произвести ясные идеи-верования. Способ производства здесь один — трансформация беспорядочного сырья в строгие понятия. Способен ли метод подчинить себе целевой предмет?Классической формой умаления роли метода являются его безусловное подчинение целевым образованиям. В качестве типичного образца выделим позицию французского литературоведа Цв. Тодорова. По его мнению, все инструментальное обладает следующими свойствами:
Большинство авторов, сторонников данной точки зрения ссылаются на авторитет Аристотеля, который якобы подчёркивал ведущую роль целевой формы. Нам представляется, что здесь происходит абсолютизация истины, имеющей относительный характер. Представим связь «цель — средство» в циклической динамике интеллектуальной деятельности. Ранее было выяснено, что цель доминирует на первом этапе базисного интеллектуального акта, где конституируется предмет («что»). Значимая роль цели сохраняется и тогда, когда из когнитивных ресурсов мобилизуются элементы в состав метода. Выбор операций, правил и теоретических компонентов детерминируется признаками проблемного знания, ибо метод подбирается «под предмет». Но вот наступает этап применения метода к предметному сырью, которое продолжает оставаться представителем и формой цели. В этом акте уже цель не может определять средство, старая зависимость оборачивается на нечто противоположное. Предмет становиться пассивной «претерпевающей» стороной, а метод обретает силу активного орудия, способного трансформировать когнитивное сырьё в целевой результат. Инструментальный акт обрекает метод на необходимое доминирование. Связь метода и предмета сочетает целевую и причинную детерминации«Где преследуются цели — применяются средства, где господствует инструментальное, там правит причинность, каузальность» 51. Мышление как раз строится на взаимосвязи этих двух линий. Все признают отличительным признаком мышления его интенциональность, целевую направленность на объект. Но оно становится возможным лишь на основе каузальной действенности мыслей. «Ведь интенциональное содержание мышления само по себе не может обладать каузальной ролью» 52 Такой союз очевиден, если мы признаем связь «метод — проблемный предмет», которая предполагает дополнительность двух различных отношений. Одно из них включает интенциональность, и она направлена на объект, полномочным заместителем и представителем которого в сфере интеллекта является предметное знание. Концентрируясь на последнем, мысль тем самым через него ориентируется на объект. Во втором отношении главенствующее место занимает метод, он уже представляет «средство, стоящее на стороне субъекта» (Гегель). Выступая органоном разума, метод направляет свою действенную силу на проблемный материал. И это одностороннее воздействие является причинным, ибо из трансформаций задачного сырья возникает новый когнитивный продукт. 
2.2. Интеллектуальные способности как субъектное условие мышленияПредмет эмпирического опыта является непроблемным, что делает базисный интеллектуальный акт одномоментнымЧеловеческий интеллект обслуживает два типа познавательной деятельности: эмпирический опыт и мышление. Предмет опыта задаётся внешней средой, когда индивид оказывается в той или иной ситуации. Орудийный акт протекает здесь в форме применения знаний к предмету чувственности, в результате чего возникает ощущение или восприятие. Главное своеобразие эмпирического акта состоит в нормальном, незатруднительном и чрезвычайно сжатом во времени развёртывании всех своих компонентов. Внешнее окружение вызвало определённые впечатления, но они вполне ожидаемы и знание-средство незамедлительно удостоверяет его знакомость. Привычное восприятие запускает регулярную цепь поведенческих реакций, что даёт в конце эффективные и предвидимые результаты. Итак, эмпирический опыт является информационной технологией нормального, привычного и традиционного поведения человека. Все компоненты базисного акта становятся отдельными актами мышления, начиная с проблематизацииВсякая жизнь полна неожиданностей и с ними встречаются все живые существа. Но если у животных эта область невелика на фоне эволюционно устоявшегося образа жизни, то человек свернул с эволюционной магистрали природы на новый путь культуры. Предметная область деятельности радикально изменилась: изготовление искусственных орудий, коллективная охота, формирование моральных запретов и мифо-магического культа — всё это было впервые. Генетическая информация и инстинктивные программы-установки в качестве средств познания здесь показали свою неплодотворность. И это означало явную недостаточность эмпирического опыта. Его нужно было дополнить качественно новым вариантом универсальной информационной технологии и такой способ сформировался в виде мышления. То, что в универсальном акте выступает элементом, в мышлении становится особым актом со своими предметом, методом и результатом. И это требует от интеллекта особых способностей. Противостоят ли интеллектуальные способности и умения знаниям?К глубокой древности восходит представление о том, что «знание — самая мощная способность» (Платон). Оно повлияло на современные концепции, где знание признается высшей интегративной способностью личности. Вместе с тем существует традиция, про-тивопоставляющая знания и способности. «Для усиленного развития личности приобретение знаний имеет гораздо меньшее значение, чем развитие способностей» (Ф. Клейн). В чём причина такого расхождения взглядов? Думается, что в каждой из позиций есть своё рациональное зерно, требующее должной оценки и синтеза. Знания и познавательные способности едины в содержательном плане, но не тождественны в структурно-функциональном отношении. Результатные формы знания пребывают в индивидуальном сознании в виде внешних и привходящих значений, что что даёт лишь обладание знанием» (Аристотель). Простое обладание недостаточно для деятельной способности, так как извне заданные представления отчуждены от мира личности и она не может ими эффективно распорядиться для себя. Становление способности протекает в ходе «срастания» из вне пришедшей теории с личностными структурами сознания. В результате этого формируется состояние когнитивного владения, в котором личность оперирует знанием как своим достоянием. Такое состояние предполагает два главных условия: вхождение знаний в потребностно-мотивационную область личности и включение их в проблемно-решающую сферу мышления. В первом случае идеальные значения обретают ценностные модальности и превращаются в «личностные смыслы» опыта. В другом они обрастают деятельностными характеристиками (эффективные функции, средства оперирования и так далее) и постепенно внедряются в инструментальный актив сознания. В форме способностей знания приобретают определённую структурную упорядоченность. Уже этимологическая близость терминов «способность» и «способ» наводит на признание единой деятельностной структуры. Её внутренний ритм и цикличность определяются связью интеллектуального производства и потребления. Сопряжённость потребления с производством даёт саморазвитие личных начал, что и лежит в основе феномена науки. Способность открытия растёт вместе с открытиямиЕсли основные элементы научного способа мышления — метод и проблемное знание, то через их потребление и формируются новые способности. Потребляемые компоненты неравноценны, ибо метод глубоко личностный и важный фактор, в то же время как проблемы имеют внешне ситуационный характер. Здесь можно выделить три аспекта различий.
Вот почему способ исследования редуцируется в когнитивной памяти учёного к своему базисному компоненту, то есть к методу. Следовое образование, становясь познавательной способностью, сохраняет творческий эффект метода — свойство разрешать проблемы некоторого класса. В этом случае «мы не просто получаем некоторые знания: мы приобрели зачатки некоторого постоянного вклада в наше мышление», то есть научные способности 53. Познавательным способностям родственен феномен умений. В основном его структура совпадает со структурой метода. Вместе с тем следует выделить особую доминирующую роль операционных элементов. При наличии должной системы правил и операций даже существенный дефицит теории не устраняет некоторый уровень умения. Оценивая В. Нернста как исследователя, Эйнштейн отметил, что тот знал далеко не все разделы физики, отдавая предпочтение лишь термодинамике и ионной теории. «Его теоретический багаж был несколько элементарен, но владел он им с редкой изобретательностью». В этой оценке суть умения сводится к сугубо операционной стороне. Ведущая роль процедурного компонента выражена и состоянием — «владение без понимания». На разных этапах развития математики её представители оперировали некоторыми формализмами и представлениями, не зная их точного смысла и заблуждаясь в нём (аппарат исчисления бесконечно малых в Умения с явным дефицитом теории — преходящие состояния. Научное сообщество стремится к таким умениям, в которых представлена оптимальная полнота содержательного и операционного аспектов. «Конечно, знание без умения не имеет значения, так же как всякая теория получает своё значение в конце концов лишь благодаря её применению. Но теория никогда не должна заменяться простым умением, которое будет беспомощным перед лицом необычных фактов» 54. Теоретические компоненты придают научным умениям должную фундаментальность и длительную эффективность. Все виды человеческой деятельности складываются из отдельных актов, что наложило отпечаток на функционирование сознания. Мышление «с самого начала является моментом в целостной жизни индивида — моментом, который, смотря по надобности, то исчезает, то воспроизводится». Аристотель оценил дискретность действия мышления через призму категорий возможности и действительности. К миру возможного он отнёс способности, а к действительности — их реализацию в деятельности. Такая трактовка согласуется с современной концепцией актуальных и диспозиционных состояний сознания. Исследовательское умение строится на актуальной связи метода с проблемным знанием. В ходе решения проблемы ПМ преобразуется в результат и устраняется из деятельной сферы сознания, метод превращается в неинструментальную конструкцию — теорию, а мыслительные операции оставляют в памяти лишь схему из правил. Актуальная деятельность умения вырождается в статичные структуры, но активность не исчезает, она лишь переходит в возможное бытие. Способ исследования превращается в потенциальный метод или способность, то есть в диспозиционное (лат. — dispositio — расположение) свойство личного сознания. Достаточно возникнуть новой проблемной ситуации, как теория, ориентированная относительно ПМ, превращается в метод и «способность… начинает функционировать как действительная сила». Когда же проблемный контекст отсутствует, знание несёт в себе потенциальную роль метода, выражая предрасположенность учёного к будущим познавательным действиям. «Чем человек способней, тем больше в нём возможностей». Говоря языком логики, если умение существует как двухместное отношение (М — ПМ), то способность — одноместный предикат (Т — …) Умение обеспечивает актуальное решение проблемы, способность же выражает исследовательскую готовность учёного в период между проблемными актами. Главный фактор, регулирующий взаимопереходы способностей и умений — наличие или отсутствие проблемы. Диалектику их взаимообусловленности хорошо выразил Гегель: «Интеллект действителен, есть возможность действия». Развитие исследовательских способностей и умений характеризуется ростом их обобщающих функций. Это происходит в силу того, что результаты познания оказывают обратное влияние на породивший их комплекс умений. Вписывание новых знаний в структуру способностей означает «приобретение более широкого кругозора и более широких возможностей устанавливать связи между явлениями»… (Н. Бор). Можно выделить следующие этапы такого развития: 1) расширение области эффективного действия способностей без изменения их теоретического содержания; 2) преобразование частных аспектов теоретических способностей 3) их радикальное изменение. Если на первом этапе от учёного требуется лишь умелое варьирование операциями приложения теории, то на втором нужны уже содержательные модификации, выработка новых частных абстракций. Когда У. Гамильтон ввёл «возмущающую часть полной характеристической функции» в формализм вариационного принципа, это позволило исследовать не только простые (бинарные) механические объекты, но и «множественные системы». Самым сложным является третий этап, формирующий новую фундаментальную теорию. Смена теоретического ядра способности выводит её на качественно иной уровень функционирования. Такого рода сдвиги можно связать с разработкой основ классической механики, квантовой концепции и так далее. Совершенствование способностей невозможно без социального механизма концептуальной «эстафеты» (М. А. Розов). На каждом этапе познания учёные исходят из достижений своих предшественников. Своими нововведениями они увеличивают эвристический потенциал интеллектуальных ресурсов и обновлённый инструментарий обобщения передаётся следующему поколению исследователей. Такое возвышение умений лежит в основе экспоненциального роста научных знаний. В середине XIX века Р. Клаузиус и В. Томсон предложили обобщать эмпирические данные о тепловых процессах с помощью схем идеальных циклов и формализма полных дифференциалов. На данном этапе были получены ценные результаты. Вместе с тем методы имели существенные недостатки: для вывода каждого нового термодинамического соотношения приходилось каждый раз изобретать свой круговой процесс, уравнения в полных дифференциалах были громоздки и имели узкую область действия. В В отличие от теории операционные аспекты умений труднее поддаются коммуникационной передаче. Впервые с этим столкнулись древние (вавилонские, египетские) математики, которые выработали способы устной передачи. В процессе решения задач учитель-наставник описывал приёмы, операции и их последовательность. Позднее в силу социальных факторов (войны, упадок цивилизаций) традиция устной передачи в рамках школы была серьёзно подорвана. Для последующих поколений учёных остались тексты без прямых свидетельств необходимых действий. Это нанесло серьёзный ущерб преемственному развитию математических умений. Так, Папп Александрийский пользовался всеми книгами Александрийской библиотеки, но даже ему, учёному с высокой подготовленностью, приходилось с большим трудом реконструировать утерянные схемы математических действий. Многие из них до сих пор ещё не восстановлены 55. Наука выработала механизмы, оптимизирующие социальную передачу операционных умений. Основные из них: специализированные формы письменного языка (символы операторного формализма и тому подобное) и операционные упражнения на разных уровнях обучения. Тем не менее, персональное овладение деятельностными приёмами остаётся одной из сложных форм научения. Здесь снова мы сталкиваемся с феноменом неявности. Если в умениях он представлен трудностями вербализации операционных компонентов метода, то у способностей его действие выражено своеобразием мира возможностей. Не имея внешних проявлений, когнитивные диспозиции скрыты в субъективной нише сознания. Вот почему разуму гораздо легче двигаться вперёд, чем погружаться в самого себя (П. Лаплас). Но рано или поздно способности переходят в актуальную деятельность умений, тем самым они раскрывают свой потенциал внутренних сил. Рефлексия над умениями учёного позволяет уверенно судить и о его способностях. Аристотель полагал, что иметь способность — значит, быть в состоянии возможного действия. Оно вырабатывается в ходе многих, но обязательно типичных в сути действий. По-своему строению они всегда имеют некий целевой предмет и средство воздействия; если первое является «претерпевающей» стороной, то второе — «действующей». В каждом акте действия предмет варьируется, хотя и сохраняет некоторую общность. На этом ситуативном фоне изменений средство действия демонстрирует значительную стабильность и, поскольку оно более существенно, чем предмет, способность фиксирует в себе приёмы применения средства. В условиях отсутствия предмета способность пребывает в виде диспозиционного свойства или предрасположенности индивида к определённому виду действия, или потенциальной готовности личности к специфической активности. Как только предметная сторона конституируется, способность проявляется в её отношении, реализуя актуальную и эффективную деятельность. Интеллектуальная способность есть потенциальный метод в виде схемы, соединяющей когниции с возможными операциями. Благодаря своему содержанию «ум способен действовать, опираясь сам на себя». Раздвоение знаний на «претерпевающий» предмет и на «действующий» метод позволяет разуму не только управлять практикой, но и вести относительно самостоятельное познание в виде мышления. Но всё это возможно только при наличии должных умственных способностей, которые «кристаллизуются» в виде потенциальных методов, многократно показавших свою результативность и готовых к новым испытаниям. Когнитивным ядром способности или сложного умения выступают содержательные обобщённые представления или теории, а иногда их некоторое сочетание. Их закреплением ведает память, она же удерживает и периферийную оболочку в виде операций, связанных типичными последовательностями, сложившимися в прошлой деятельности. Такая композиция из содержательных когниций и ряда потенциальных операций даёт интеллектуальную схему. Она и выражает готовность индивида действовать в определённых условиях. Если значимые условия задаёт внешняя среда, они оцениваются интеллектом в качестве предмета, к которому следует применить определённую схему. Выбор нужной схемы из большого множества возможных методов определяется степенью частотности ситуативных условий. В типичных обстоятельствах память функционирует автоматически быстро, и схема срабатывает в режиме включения привычной установки 56. Если превалирует новизна, выбор должной схемы усложняется, вплоть до гипотетических проб. Британский философ Г. Райл создал общий синонимичный ряд: способность, склонность, тенденция, умение, навык, компетенция. Интеллектуальные способности — это особые диспозиции, которые готовы вступать в действие, когда реализуются определённые условия. Содержанием диспозиций выступают «знания как», или пропозициональные компетенции. Сложные способности в ситуациях пробного выбора демонстрируют применение гипотетических предложений о законах («если то-то, то будет то-то») к фактуальным описаниям. Если у Райла фигурирует диспозиция, то у Аристотеля предполагается потенциальное средство, но смысл здесь един. Способность у Стагирита выражает знание в состоянии обладания, в котором оно ожидает своего использования. Одно дело — обладать знанием, другое — применять его. Но поскольку способность желательна ради другого, то её применение в качестве действенного средства к появившемуся другому как «претерпевающей» стороне реализует энергийную деятельность. В терминах Райла этот аристотелевский переход потенции в акт представлен применением законосообразной гипотезы к фактуальному предмету. 
Исходная отличительная черта мышления — проблемная форма его предмета. Если интеллект в своей деятельности сталкивается с Проблема как препятствие на пути к желаемой цели может формироваться изнутри, силами самого сознания. В сложных видах практики и в чисто познавательной деятельности источником проблем выступает знание. Исторически сформировались некие идеалы, или нормы когнитивных результатов, они и стали ценностными методами постановки проблем. Своеобразную сложность несут в себе научные проблемы, их методами постановки являются специальные нормы связности и непротиворечивости. Они и позволяют обнаружить в наличных знаниях отклонения от того или иного идеала научного результата и ценностно выделить такой фрагмент в качестве проблемы. 
Способность найти теорию и правила в качестве метода решенияЕсли в опыте методы демонстрируют свою готовность в виде неосознанных установок, то в мышлении формирование метода является самой сложной деятельностью. К поставленной новой проблеме («что») нужно подобрать соответствующее средство («как»), в такой процедуре правила логики бессильны. Выручить здесь могут идеалы методов, присущих данному виду деятельности и сложившихся в её реальной практике в виде типичных образцов. Но и применение образца-идеала предполагает опору на воображение особого рода, личность должна проявить свои креативные способности и догадаться о когнициях, адекватных задаче. Такое творчество имеет место в науке в виде выработки гипотезы, в практике изобретательства, в искусстве, то есть везде, где творца осеняет идейный замысел. Этап мобилизации метода радикально отличается от акта припоминания. Конечно, зоной поиска выступают отделы памяти, но если 
Инструментальные способности учёногоСодержание метода будет полным, если в нём присутствуют компоненты всех трёх уровней: операционального, нормативного и теоретического. Абсолютную необходимость демонстрируют операции, без них метода как такового быть не может. Как раз операции выражают специфическую динамику метода. Выбранные правила и теории становятся должным орудием познания лишь тогда, когда посредством операций они начинают воздействовать на содержание проблемы. То, что у когниций существовало в виде потенциальной роли, операции превращают в реальную инструментальную функцию. При орудийном воздействии метода структурные изъяны проблемного материала устраняются и он обретает нормативную форму знания. Имея ввиду такой эффект, Э. Гуссерль подчёркивал, что «любой способ мысли и достижения очевидности неотъемлем от техники как таковой и существует только в действии» 57. Есть явное различие между состоянием «иметь знание» и состоянием «владеть знанием». Если первое относительно проще и заключается в том, что их носитель может указать на отличительные признаки той теории (или правила), которая ему известна, то во втором случае ко всему этому нужно добавить комплекс умений, позволяющих у наличных когниций выявить их способность «вытягивать шею» (К. Поппер). По-настоящему владеет правилами и/или теорией тот, кто способен их превращать в метод, то есть в средство получения новых знаний. Состояние владения инструментально, ибо в нём знание применяется к какому-то предмету и чаще всего к проблеме. Переход от состояния «иметь» к культуре инструментального применения составляет трудность любой школы. Изложенную в учебнике теорию ученики осваивают довольно быстро, и их репродукция вполне осмысленная. Но только дело доходит до решения задач, оно оказывается для большинства непосильным занятием. И такое происходит не только в школьном обучении, а в любой области деятельности. Г. Райл делает вывод: владеть теорией — значит, уметь с её помощью решать соответствующие задачи. При этом владение как осмысленное применение теории может быть частичным (менее совершенным), что присуще новичкам, и полным (более совершенным), что демонстрируют мастера своего дела, или эксперты 58. 
Критическая оценка результатаСледствием влияния метода на проблему выступает определённый когнитивный продукт. Его соответствие целевому предмету, представленному проблемным содержанием, неопределённо. В этой ситуации требуется установление более или менее точной адекватности, способ которого зависит от качества (уровня) полученного ответа. Если последний является эмпирической формой знания, то удостоверение правильности/неправильности протекает в виде эксперимента. В случае теоретического продукта на сцену выходят теоретические виды проверки: логический анализ и концептуальная критика. Здесь главным становится выявление возможных форм несоответствия нового результата ключевым идеалам, нормам и ранее обоснованным теориям. Если новая когниция успешно выдерживает все рациональные испытания публичной критики, она входит в фонд доказательного знания, который является и ресурсным источником методов. 
Циклическая структура способа мышленияУниверсальной чертой всех видов производства является цикличность. Процесс начинается во времени, развёртывается до некоторой условной середины и завершается получением итогового продукта. Затем эти этапы воспроизводятся при всех изменениях и усложнениях как процесса производства, так и его конечного результата. Мышление также обладает своеобразной цикличностью, ибо «акты, составляющие мышление, протекают не одновременно, а один за другим» (Г. Спенсер). Дискуссионными являются лишь темы количества и качества этапных актов. Классической здесь остаётся схема Д. Дьюи из пяти ступеней полного акта мышления:
Отечественные психологи обычно выделяют три стадии задачи:
В философии науки авторитетной стала схема научного мышления, предложенная К. Поппером:
Другие разработки варьируют данные этапы. Из технологической стратегии вытекает следующая структура цикла мышления:
Первый и последний акты здесь тождественны этапам других схем, второй и третий несут относительную оригинальность. В ранее представленных моделях отсутствует чёткое выделение основного элемента мышления — метода. Так, у Д. Дьюи и К. Поппера он завуалирован гипотезой, главный смысл которой состоит в вероятном и пробном решении проблемы. Если гипотеза выражает наличность уже возникшего решения, то введение метода позволяет реконструировать самое важное и самое трудное в глубинах мысли — процесс структурирования нового продукта. И это даёт возможность развернуть акт гипотезирования и ответить на вопрос: «Как появляется гипотеза?» Нам весьма импонирует позиция П. Л. Капицы, в которой обобщён его личный научный опыт и опыт его коллег. Он полагал, что всякую научную работу можно разделить на три части:
Здесь примечательно то, что ясно и чётко выделены три узловых элемента всякого мышления — проблема, метод и результат. Мы пошли на расширение модели лишь потому, что метод как ключевой элемент участвует в двух разных актах. Сначала он формируется как некая сложная структура в качестве потенциального средства решения задачи. Под углом проблемных данных из наличных ресурсов происходит ценностное выделение необходимых элементов знания. В конце акта мобилизации (второй этап) метод предстаёт в виде возникшего когнитивного продукта. На следующем же, третьем этапе, метод реализует свои инструментальные свойства, трансформируя структуру проблемного материала. Конечно, эти две процедуры различны и составляют содержание отличных друг от друга этапов мышления. Важно подчеркнуть тот момент, что каждый акт мысли (этап) реализует техническую «трехчленку» в своей особой форме. На первом, втором и четвёртом этапах методы представляют собой ценностные нормы (каноны), осуществляющие некоторый выбор. Однако селекция в каждом акте своеобразна:
Форму инструментального органона метод имеет лишь на стадии производства решения (третий этап). 
Итак, рассмотрены основные методологические подходы в исследовании мышления: логический, информационный, психологический, и технологический. Первые три стратегии имеют явный аспектный характер. В контексте психологии даётся широкая панорама разных концепций, где описываются задачные формы, операции и схемы решения, обсуждаются модели цикла мыследеятельности. Однако здесь нет целостной картины на тему мысли, её границы не выдерживаются и мышление нередко растворяется в многообразии нерациональных форм деятельности. Уже основоположники прагматизма пытались выйти из психологии в философию и наметили контуры возможной перспективы. Традиция философской рефлексии открывает как раз те потенции, которые необходимы для универсальной концепции мышления. В многообразии сложившихся философских направлений не было единой стратегии. Тот подход, который назван технологическим, способен претендовать на нужный синтез, он вобрал в себя ряд родственных идей из разных школ и чужд доктринальной односторонности. Предлагаемая стратегия несёт на себе печать современного технологического и информационного общества. Мышление и, в частности, научная мысль здесь предстают в виде знания, которое структурируется в последовательность актов, дающую в итоге новую когницию. Данная стратегия не отрицает другие подходы, а вбирает в себя их рациональные достоинства. Она позволяет их интегрировать в такую модель, которая открыта для дальнейшего развития. 
2.3. Союз интеллекта с психикой — условие мыслиМ. К. Мамардашвили ввёл перспективное различение жизненной формы бытия и акта ума. Если оперировать понятиями и мыслить идеальными предметами, то требуется особое бытийственное состояние, в котором все это можно делать. Голым усилием мысли невозможно воспринимать, учиться, понимать — для всего этого надо сначала быть. Речь идёт об особой личностной культуре, которая своими усилиями может противостоять естественным процессам энтропийного рассеяния. Индивид способен собрать свои жизненные силы и только этим концентрированным существованием он обеспечивает готовность познания и его актуализацию. Такое бытие есть обязательное условие знания. И хотя данная форма всё решает фактом своего существования и действия, нельзя актом ума стать на её место. Связь сцепления такова, что жизненная форма обеспечивает лишь бытийственные условия для возможной активности интеллекта, но уже реализация этих потенций определяется самим умом. На небытийственный характер умственных процессов обратил своё внимание Почему древние мудрецы рекомендовали мыслителям обуздывать свои страсти? Великие философы древности полагали, что для познавательного мышления, ищущего истину, требуется спокойствие души. Так, по мнению Лао-цзы, чтобы Дао, хотя бы частично, вошло в познающее сердце, в нём должно установиться состояние «луна-в-воде». Представители греческой школы стоиков учили формированию «невозмутимой души», где нет сильных эмоций, и господствует равновесие чувств. Допустим, у учёного-экспериментатора, работающего над планом сложного опыта, случился острый приступ радикулита, он не может сидеть за столом. Тем не менее, он может волевым усилием организовать акты думания над проектом в кровати. Но любой исследователь, как правило, бессилен перед натиском стрессовых страстей. Аффективная психика непосредственно связана с телом и способна на высокоэнергетические импульсы. Эта чувственная стихия способна погружать индивида в такие состояния, которые исключают возникновение и развёртывание сложных интеллектуальных актов. К примеру, у учёного умерла любимая жена, он потрясён горем невосполнимой утраты. Несомненно, что первые дни, недели и, может быть, месяцы после этого он не сможет как обычно вести своё исследование, драма жизни выбила его из «научного седла». Стало быть, для творчества наибольшие угрозы несут аффекты, именно, они являются главным предметом волевых усилий. Организация «собранной личности» (М. К. Мамардашвили) как раз предполагает выработку такого состояния души, чтобы у учёного выстроилась вся иерархия сил для производства культуры мышления. 
Позитивное влияние эмоций на мысльПоложительное воздействие эмоций на когнитивные процессы можно свести к трём видам детерминации: инспирация, сопровождение и завершение. «Всякая мысль порождается желанием». Это утверждение У. Джеймса весьма понятно разъяснил В. Дильтей. Энергетическая динамика инстинктов и витальных чувств вызывает в человеке широкий спектр желаний, из-за них он впадает в беспокойное состояние. Индивид вынужден искать такое состояние своего жизнеощущения, которое заставило бы замолчать желания. Под натиском живого чувства поиск покоя обретает форму мышления, осмысление жизни ведёт к значимому знанию и основанное на нём действие удовлетворяет желания. Инспирирующую роль эмоций Ж. Пиаже представил такой схемой: глубины тела порождают потребности, энергия эмоций превращает их в интересы, и уже они производят мотивацию активности интеллекта. Последнее хорошо иллюстрируют учёные, у которых увлечение наукой вызывает исследовательскую деятельность 61. 
Эмоции не только порождают работу интеллекта, но и способны идти рядом с познавательными актами. Ф. Брентано считал, что здесь нужно говорить о сопровождении чувствами определённых действий со знаниями. Так, спланированная разумом деятельность всегда переживается состояниями удовольствия-неудовольствия. Продолжая эту линию размышлений, У. Джеймс указывал на присутствие в сознании чувства будущего, которое проявляется в виде эмоций ожидания. Если ожидаемое сбывается, то оно переживается как удовольствие. В случае задержки предполагаемого эффекта деятель испытывает отрицательные чувства неудовольствия. Эту картину дополняют интересные бихевиористские замечания А. Бандуры. Поведение личности строится на утверждающих когнитивных актах, они сопровождаются определёнными эмоциональными реакциями, вызывающими в свою очередь аффективные состояния. Если в предмет мысли входят опасные факторы (возможная неисправность прибора и так далее), то это может возбуждать тревогу, которая в глубинах психики трансформируется в страх. Информация об отсутствии угрозы по обратной связи ослабляет эмоцию и устраняет состояние страха. Если болезненный опыт сильно укоренён (регулярный выход из строя аппаратуры), то даже положительная информация не меняет положения в психике. Можно фиксировать две цепи влияний: а) эмоционально-тревожные мысли возбуждают страх, но не ослабляет эффективность действий; б) нейтральные мысли — отсутствие страха — аффективность. Если аффективная психика диффузна и рассеяна по всему организму, то ментальная чувственность являет локальные в пространстве и времени события. Так, боль возникает в определённом регионе организма, проходит определённые стадии и исчезает. И это длящееся впечатление не ограничивается самим собой, под влиянием когниций оно приобретает информационную нагрузку, становясь знаком некоторой опасности. Такое сопряжение чувств с интеллектом и стало основанием для введения понятия «ментальная психика». 
Речь идёт о таких чувствах, которые требуют дополнительной работы интеллекта, чтобы сформировалась полноценная единица познания. Ещё И. Кант отмечал радикальную незавершённость и незаконченность чувственности в познавательном отношении. Чувства дают предмет (вводят его вовнутрь сознания), но не могут судить о нём (отсутствие идеального значения). Сенсорные чувственные данные становятся тем внутренним предметом, который подвергается интеллектуальной обработке. В ходе этого процесса впечатления превращаются в знаки. В нашей же терминологии это означает то, что ментальное чувство входит в структурную связь с когнитивным актом интеллекта, образуя полноценную единицу познания. Вот почему познание на эмпирическом уровне несёт в себе двойной состав: сенсорные впечатления ментальной психики и когнитивные компоненты интеллекта. Первое выступает предметно-знаковой формой воплощения второго как знания. Вера и сомнение как состояния ментальной психикиМентальные эмоции вместе с сенсорными впечатлениями не исчерпывают содержания ментальной психики. Кроме них существуют такие состояния как: вера и сомнение. Речь идёт о весьма широких феноменах сознания, не сводящихся к частным формам (религиозная вера, философское сомнение и тому подобное). Их теоретическое выявление требует особого анализа. Русские мыслители внесли в христианскую теоретическую традицию новые и перспективные аспекты. Оригинальное отличие веры от знания ввёл Н. А. Бердяев. Если знание ориентируется на объект, логику и доказательство, то оно в сути своей принудительно и несвободно, ибо находится в подчинении как внешнего познаваемого объекта, так и внутренних норм. Вера же, являясь интеллектуальной интуицией, свободна от внешних рамок и выражает дерзновенный поиск духа. В условиях тварного мира вера не может заменить знание и она помогает ему конституироваться. Вера утверждает исходные начала познания: правила практического опыта, аксиомы и постулаты научной теории. Среди её различных форм выделяется религиозная вера, осуществляющая богопознание, что даёт основание считать её высшим знанием, проникающим в бесконечность абсолюта. Основной пафос позиции Бердяева поддержал В. В. Зеньковский, но он сместил акцент с ratio на sensus. Более перспективной он признал формулу Б. Паскаля «дух = сердце + разум». Любые виды рационализма обречены на деформирующие упрощения, ибо они игнорируют роль важного и непростого чувства — веры. Она является тем «сердцем», которое задаёт ритм работы разума посредством духовно-чувственной интуиции смысла бытия. Такое ценностное переживание определяет целевой замысел познания и через него ориентирует любой поиск мысли 62. Должна ли вера быть тождественной знанию?Некоторые авторы полагают, что вера есть состояние ума. Но если признать такую позицию, то размышление находит в ней смысловые тупики. Допустим, что уверенность имманентна знанию, которое сохраняется и воспроизводится памятью. Тогда возникает вопрос о различии функций последней и веры, его решение требует введения Примечательно то, что Юнг особо оценил свою позицию как психологическую. С этой точки зрения легче обнаружить психическую природу веры. Но какие признаки могут указывать на неё? Думается, что, прежде всего, это интенциональность, характерная для высоких слоёв психики. Интересный анализ интенциональности дал Дж. Р. Сёрль, оттолкнувшийся от классического определения Ф. Брентано, — направленность на некий предмет. Вполне справедливо он разделил все психические явления на ненаправленные и направленные. К первому типу относятся те переживания, которые отнесены к аффективной психике, они способны быть беспричинными. Второй тип образуют те ментальные события, которые имеют определённые предметы. В качестве примера Сёрль привёл веру в то, что нечто имеет место. И это весьма симптоматично, так как тема веры получилась в его статье сквозной. Сёрль вопрошает: что репрезентирует вера как вера? Он полагает, что ответ может быть дан (по крайней мере, частично) в терминах логических свойств веры. Как таковая вера есть пропозициональное содержание, выраженное в психологическом модусе, который детерминирует направление соответствия от мышления к миру 63. Хотя Сёрль использовал выражение «психологический модус», учёта подлинной психической специфики веры у него не получилось. Он не вышел за узкие рамки рационалистического логицизма. И Сёрль здесь далеко не исключение, в ловушках этой позиции оказались мыслители различных мировоззренческих ориентаций. Вера как ментально-психическое отношение к знаниюСвоё понимание предложил К. Ясперс. По его мнению, у веры есть субъективная и объективная стороны, образующие целостность. Если первая является психологическим состоянием, выражающим личностную убеждённость («я верю»), то вторая характеризует содержание веры или знание некоторого предмета («вера во что-то»). Абсолютизация субъективного аспекта даёт веру без предмета («верование»), игнорирование его констатирует объективные истины науки и мёртвые догматы. Вера едина живым чувством личности, которая знает нечто и убеждена в этом. Конечно, на фоне рационализма Сёрля позиция Ясперса более предпочтительна. Здесь вера обрела подлинно психический модус — некоторое чувственное состояние, неотделимое от индивида, и лишь этим она стала отличаться от знания. Но нужно ли последнее включать в состав веры? Тут возникают законные сомнения. Уже то, что Ясперс выделил две разные стороны, говорит о реальности их аналитического расчленения, у которого возможны онтологические основания. В жизни индивидов вполне случаются такие состояния, где за чувственным покровом не бывает определённых знаний. Как их учесть, не теряя достоинства союза веры и рационального содержания? Думается, что выход из этого положения можно найти, обратившись к понятию верования с соответствующим значением. Его истоки лежат в творчестве Ч. С. Пирса, где понятие верования занимает ключевое место. Примечательно то, что американский исследователь ставил задачу, близкую нашей — как отличить понятия, фигурирующие в науке, от знаний обыденно-практического плана? Его решение и состояло в разработке конструкта «верование», имеющего структуру из двух компонентов: суждение, исходя из которого человек действует (рационально-действенная сторона), и чувство убеждённости (чувственный аспект). Ни одна из двух сторон не включает другую, они лишь сопровождают друг друга 64. Схема Пирса ясна и разумна, в ней верование несёт как содержательные черты интеллекта, так и разделяет специфику чувственной психики. Последнее и является собственно верой — особым ментальным состоянием, отличным от знания как содержания верования. К такому же мнению пришёл и Б. Рассел. Допустим, мы имеем весьма важные и общие утверждения о действительности, которые можно назвать «базисными суждениями». Посредством дедуктивной логики из них можно выводить частные следствия (объяснения и предсказания) и подвергать эмпирической проверке. Но если мы говорим о том, что базисные суждения заслуживают доверия, то здесь предполагается специфический чувственный опыт. Он является сугубо личностным и с трудом описывается словами. Для нас здесь важно одно — доверие к знаниям Рассел отнёс к особой чувственности. 
Вера бытийственными скрепами закрепляет знание внутри сознания, придавая ему покойКогда Сёрль утверждает, что у веры есть одна интенциональность — репрезентировать направление соответствия «от мышления к миру», то такой монизм вполне понятен, ибо знание у него подмяло веру как чувственное состояние. Но если мы признали двойственную структуру верования, то следует согласиться и на дуализм интенциональностей. С направленностью знаний всё ясно, они ориентированы на познаваемые объекты. Другое дело — вера, её векторность является пока неопределённой. Ясно лишь одно, её интенциональность должна отличаться от ориентации интеллекта. Если его истинная направленность «от сознания к миру» не присуща веровательной психике, то ей остаётся только внутренний мир самого сознания. При данном раскладе вполне очевиден такой поворот мысли — интенциональным предметом веры выступает знание. В своём исследовании игровой деятельности И. Хейзинга противопоставил игре веру. Если суть игры сводится к приданию любому множеству динамики, ему и его элементам, то вера создаёт в сознании устойчивость и успокоение. «Нельзя отрицать и того, что стойкая и непоколебимая вера приносит полный покой уму» (Ч. С. Пирс). Нам представляется, что такая оппозиция весьма перспективна для понимания веры. Если её главная функция сводится к закреплению знаний, то это требует лишь разъяснений, связанных со структурой сознания. И здесь весьма эвристичны рассуждения Х. Ортеги-и-Гассета на тему «идеи и верования». Позиция испанского философа близка концепции Пирса. Убеждения — верования он отличает от идей, которые исчерпывают свою роль и содержание тем, что их только мыслят. Верование есть такая «идея, в которую ещё и верят. Вера не является операцией «интеллекта», а есть функция живого организма как такового…» Эти два пласта занимают различные положения в сознании людей. Идеи (мнения, теории и тому подобное) приходят извне и образуют внешний пласт, элементы которого весьма подвижны и легко теряются в острых ситуациях. Верования же представляют собой наиболее глубокий базисный слой жизненной архитектоники. Если идеями владеют, просто думают и мыслят, то верованиями живут, они владеют нами. Мысли Ортеги достаточно прозрачны. В сознании индивида существуют две области. Внешний и поверхностный слой образован знаниями без веры, идеи далеки от самости (я) и весьма неустойчивы (приходят и уходят). Внутренним ядром являются верования, они близки психическому центру, устойчивы и определяют жизненное поведение. На какие свойства веры наводят эти положения? Прежде всего, подтверждается догадка об основной интенциональности веры — она направлена на некоторые знания. Если Ортега полагал, что верования имеют своё иерархическое строение, на фундаментальные убеждения опираются вторичные верования. Из этого значимого соображения можно вывести важную характеристику веры. Её закрепляющее действие имеет степени укоренённости или разную «длину» детерминации — от очень коротких до весьма длинных «расстояний» когнитивного пространства. Если верование находится на границе интеллекта и ментальной психики, значит, «якорь» веры самый короткий. Соответствующее удаление от этой границы как центра «душевной» самости к внешней периферии разума увеличивает длину веровательного «якоря» и при достижении верхнего предела действие веры прекращается. Отсюда начинается область «идей», существующих без веры и имеющих иерархическое строение рационального характера. Итак, вера представляет собой чувственно-психическое состояние, закрепляющее знания, которые проявили свою высокую жизненную значимость для индивида. Способ укоренения не требует помощи со стороны интеллекта и является бессознательным. Сама по себе вера «слепа», зато «зрячим» выступает когнитивное содержание верования. Если знание показало свою инструментальную полезность в ряде практических случаев и стало верованием, оно начинает бытийствовать в виде постоянной во времени установки. Когда отсутствует ситуация актуальной деятельности, верование существует диспозиционно, представляя собой потенциальный метод, обеспечивающий должную готовность. У. Джеймс полагал, что готовность действовать, во что бы то ни стало и есть собственно вера. И действительно, закрепляя некоторое верование в роли постоянно действующей установки, вера тем самым создаёт необходимую функциональную готовность к будущей активности. Как только возникает более или менее такая ситуация, установка срабатывает. Это означает, что, получив реальный предмет, возможный метод становится действительным орудием деятельности. Жизнь не застала субъекта веры врасплох. Научная вера и убеждения учёногоВ функциональном плане вера проявляется в форме познавательной установки. Под установкой понимается фиксированное состояние сознания, обусловленное предшествующим опытом, и которое в проблемных ситуациях выступает как предрасположенность и готовность к определённой активности 1. Широко используются следующие термины: «познавательная установка», «концептуальная установка» (Я. Хинтикка), «методологическая установка» и тому подобные. Структурной основой всех этих форм является познавательная способность. Своими якорями вера и закрепляет некоторое знание в виде установки, направленной на предмет познания. По отношению же к самому учёному это знание становится его убеждением. Сочетание убеждения и познавательной установки требует различения видов веры. В философской литературе существует дихотомия слепой, смутной веры и «светлой уверенности». Если первая лишена ясного и разумного содержания, то вторая имеет его 2. Свою трактовку этому делению предложил Э. Фромм. По его мнению, есть вера «по принципу обладания», которая сводится к обладанию неким ответом, и она удовлетворяется им без всяких сомнений. Этот ответ создан другими людьми и индивид приемлет его в готовом виде. В результате возникает чувство уверенности, освобождающее данную личность от тяжёлой необходимости самостоятельного мышления. Такому состоянию противостоит вера «по принципу бытия». Она основана уже не на внешних авторитетах, а на собственном опыте. Изнутри идущая уверенность рациональна, хотя и не доказана логической аргументацией. Для подобных установок характерно то, что здесь человек верит, а не что у него есть вера. Рассмотренные деления имеют тот рациональный смысл, что позволяет отделить вненаучные иррациональные верования от форм, связанных с наукой. Все виды дотеоретических мировоззрений формируются в индивидуальном сознании и функционируют в нём через «слепую» веру. Она представлена нерефлективными образами сверхъестественных сил и «суеверным преклонением перед авторитетами» (К. Маркс). В отличие от религиозной и других разновидностей слепой веры верования познавательного характера чаще всего обозначаются термином «научные убеждения». Они вырабатываются самими учёными или усваиваются ими как свои собственные. «Исследование и основанное на нём убеждение есть самостоятельность; вера — надежда на чужую силу, чужое интеллектуальное или моральное совершенство. Поэтому в мыслителе-исследователе больше самостоятельности, больше уверенности; в преисполненном же надежд верующем больше слабости, инертности» 2. Имея некоторые общие основания с вненаучной верой, научные верования или убеждения обладают специфическим содержанием и особыми функциями. Все научные убеждения можно разделить на два типа: обоснованные (достоверные) и необоснованные или слабо обоснованные (гипотетические). Последние занимают промежуточное место и в конце концов становятся убеждениями первого типа или устраняются как заблуждения. Достоверные убеждения формируются в актах обоснования и являются относительно завершёнными когнитивными результатами. Назначение, убеждений состоит в том, чтобы придавать своему носителю действенную уверенность в определённой направленности исследования. Эта роль возможна лишь тогда, когда убеждение не функционирует в качестве метода. Обращение результатов в исходное начало переносит туда и модальности веры, что превращает убеждение в субъективную установку. В ходе становления убеждений возникают промежуточные неоперациональные формы «… Можно иметь убеждение и не уметь его применять. Поэтому для превращения знания в мировоззрение необходим ещё один шаг: превращение убеждения в практически применяемый метод познания и преобразования мира и самого человека» 65. Такая разновидность реальна, если у доказанного положения ещё не выявлены эффективные функции. Здесь имеется в виду убеждение-результат, не ставшее пока предпосылочной установкой. Она формируется в ряде актов, когда данное положение учёный использует для решения проблем. Актуализация основных потенциальных ролей превращает убеждение-результат в убеждение-метод. К началу XX века подобной установкой стало убеждение познавательного оптимизма. «Мы все убеждены в том, что любая математическая задача поддаётся решению. Это убеждение в разрешимости каждой математической проблемы является для нас большим подспорьем в работе, когда мы приступаем к решению математической проблемы, ибо мы слышим внутри себя постоянный призыв: вот проблема, ищи решение» 66. Движение от теоретически обоснованного результата к деятельностной установке для научных убеждений не является единственным. История естествознания изобилует случаями обратной последовательности. Речь идёт о гипотетических верованиях, которые возникают и действуют в виде неявных предпосылок. Их отличает бессознательное становление и последующее теоретическое обоснование. До Вере противостоит не разум, а сомнениеЕсли брать эволюционную шкалу времени, то вера намного старше сомнения. Большинство исследователей признает у животных веру, интеллект и даже элементы мышления, но редко кто отваживается отмечать у них состояние сомнения. Последнее связывается исключительно с человеком и лишь с его относительно развитыми этапами развития культуры. Сомнение зародилось в виде своеобразного антипода веры. Если её функция сводится к закреплению некоторых единиц знания в поле сознания, приданию им укоренённой устойчивости, то роль сомнения заключается в придании когнитивным элементам некоторой динамики. Такой радикальный поворот был обусловлен социальными причинами. Вступив на путь культурных изобретений, древний человек был вынужден интенсифицировать познание природных и социальных процессов. Стало накапливаться многообразие различных результатов познания, дальнейший процесс познания предполагал только одно — в наличном когнитивном материале нужно разобраться, оценить его, сопоставить друг с другом разные единицы и соотнести их со старыми верованиями. В такой работе вера становилась тормозом, преодолением которого и занялось сомнение. Сомнение как совместный способ интеллекта и психики преодолевать состояние верыВ какой же области знания найдутся силы, способные придать должное движение познанию? Характер ответа здесь зависит от методологической позиции. С точки зрения рациональности безусловный приоритет здесь имеет интеллект, ведущей силой которого является сомнение. Так, главным препятствием науки Р. Декарт считал заблуждения, сформировавшиеся некритическим и бессознательным путём и получившие статус устойчивой традиции. Для их устранения вполне достаточно мышления в форме сомнения, направляемого должными правилами метода. С этим в сути был согласен и Гегель. По его мнению, «установившиеся мысли гораздо труднее привести в состояние текучести, чем чувственное наличное бытие». Только одних логических правил здесь явно недостаточно. Любое верование распределено по двум слоям сознания, его когнитивное содержание пребывает в интеллекте, а чувственные якоря в ментальной психике. Стало быть, снятие укоренённости должно происходить на двух уровнях, что даёт два разных и дополнительных способа динамизации. Но могут ли процессы начаться и идти одновременно? Отрицательный ответ диктуется здесь качественными отличиями, интеллект сложнее психики и то, что проще, там быстрее рождаются изменения. Кроме того, чувственные состояния отличаются повышенным тонусом динамичности и процессуальности. Все это вместе взятое выдвигает ментальную психику на аванпост преобразований. Сомнение начинается с удивленияКонституированное верование функционирует в режиме непрерывно действующей установки, которая даёт индивиду определённые ожидания. Их оправдание сопряжено с успешной деятельностью, и психика генерирует состояние приятного и спокойного комфорта. И вот познание приносит очередную единицу знания, которая своей новизной вносит диссонанс в сложившийся когнитивный лад. Всё сводится пока к тому, что вместо ожидаемого и привычного продукта появляется неожиданный элемент знания (восприятие, или представление, или понятие). Гармоническое состояние психики уступает место удивлению. Аристотель утверждал, что с удивления начинается философия, но это состояние играет более широкую роль. Данное переживание присуще всем видам и формам познания, ибо оно выражает универсальную характеристику ментальной психики. Как таковое, удивление фиксирует несовпадение прогноза-ожидания с актуальной когницией. И опыт любого человека полон примерами таких расхождений. Когда речь идёт о науке, удивление здесь порождается не простыми диссонансами, но чувственная суть состояния остаётся примерно одинаковой — пребывание в недоумении. В таком состоянии психика возбуждает отрицательные эмоции в виде беспокойства, тревоги и мучительного разочарования. И эту смену переживаний отмечают древние и современные авторы. Именно, она подрезает чувственный якорь верований. Хотя само по себе удивление является пассивным состоянием, некоторым «претерпеванием души» (Аристотель), уже своим появлением оно преобразует психику, выводя её из состояния покоя. Здесь ещё нет динамики, но есть промежуточное положение колебания и беспокойства. Этого вполне достаточно для того, чтобы включить интеллект, который способен выяснить причины неясного дискомфорта. Сомнение развивается от когнитивного колебания к формулированию проблемыВозникновение удивления и связанных с ним эмоций можно считать исходным этапом развёртывания сомнений. Чувственные модальности устраняют психическое состояние веры, для которой характерен бездумный автоматизм привычки, и тем самым инициируется активность интеллекта. Предметом его деятельности становится отношение между двумя когнициями. Каков же их характер? Х. Ортега-и-Гассет полагал, что сомнение рождается тогда, когда индивид оказывается в ситуации двух конфликтных верований. Неустойчивое колебание в этом двусмысленном положении и открывает дорогу поисковому раздумью. Данное рассуждение даёт правильное описание, но его общность существенно занижена сведением обеих сторон к верованиям. Противоречия верования имеют место и образуют специфическую группу дилемм. Одной стороной предмета сомнения является верование, оно выражает инстанции прошлой веры. Другая же сторона чаще всего не имеет такого статуса, ибо представляет новое знание, которое ещё не успело укорениться в сознании. Говоря языком Ортеги, разум сомневается там, где сталкиваются «верования» и «идея», объединённые одной темой. Подобная ситуация более типична, так как в форме «идеи» могут выступать различные когниции от ощущения до теории. На фоне старого и неадекватного смысла разнобой приводит душу к недоумению и побуждает мысль к исследованию в форме вопрошания — «что это такое?» В резюмирующем плане можно заключить, что «со-мнение» выражает связь противоположных «мнений», одно из которых есть верование, а в качестве другого «мнения» могут выступать верования, эмпирические и теоретические когниции. Противостояние верования и не-верования вынуждает интеллект пребывать в состоянии колебания и нерешительности. Разум, ориентированный на идеал определённого порядка и ясной завершённости, такое положение дел не устраивает. Выход из ситуации лежит на пути осмысленных действий противоположного характера: Проблематизация устанавливает границу между знанием и незнаниемЕсли сомнение парализует внешнее действие, то оно интенсифицирует внутреннюю активность разума. Её началом выступает осознание ситуации, в какую попало верование. Здесь можно говорить о проблематизации, включающей в себя ряд непростых интеллектуальных актов. От психики разум наследует лишь состояние подозрения в некой странности (« С переоценкой соотношения заблуждения и истины сопряжено разделение знания и незнания. Допустим, что в некотором когнитивном фрагменте вера прикрывала синкретичную смесь истин, ошибок и неопределённых допущений. Если сомневающаяся мысль начинает устанавливать границы, то на этом пути она обязательно реализует познавательный выигрыш. По мнению Ортеги, в состоянии сомнения разум способен обнаружить в веровании «прорехи» и за их счёт создать новую идею. Этот перспективный образ требует должного рационального уточнения, которое, как нам кажется, можно найти у Б. Рассела. Для выражения интеллектуальной неуверенности была изобретена логическая связка «или», то есть дизъюнкция. Место неопределённого пробела («прорехи») она заполняет чётким отношением исключения одного другим. Такой приём позволяет поставить проблему в форме дилеммы: «покоиться или двигаться», «быть или не быть» и тому подобное. Смутное недоумение заменено здесь чётко артикулированным затруднением, смешанный эффект «знающего незнания» получает структурное выражение с разделением знания и незнания. Стороны дилеммы, каждая в отдельности, определены в виде знания, но остаётся неясным их отношение — что следует отрицать и что утверждать (незнание). Представленность проблемы в языковой форме вопроса позволяет делать её предметом публичного осуждения. «Учёное незнание» (Н. Кузанский) есть отчёт разума о той границе, которая разделяет/соединяет известное с неизвестным. 
Развитие научного мышления строится на циклических переходах от веры к сомнению и обратноЖизненные желания и чувства беспокойства приводят к состоянию сомнения, а оно в свою очередь вызывает работу мышления, которая может закончиться только значимым знанием, дающим спокойствие. Этим одним предложением В. Дильтей эскизно наметил основные этапы циклического функционирования сознания, где задействована как психика, так и интеллект. Здесь требуется детальная развёртка стадий. Основу для необходимых разъяснений можно найти в творчестве Ч. С. Пирса. Допустим ситуацию, где человеческий индивид вышел из состояния веры и впал в сомнение. Поскольку привычное действие нарушено, внешняя активность не возобновляется, то всё это может компенсироваться возникновением мышления. Чувственным мотивом здесь выступает строй негативных чувств: неясное беспокойство, неудовлетворённость создавшимся положением неуверенности. Эти переживания, входящие в сомнение, вынуждают индивида делать попытки освободиться от мучительного бытия и прийти к новому состоянию с комфортным покоем. Их функция сводится к тому, чтобы вызвать в интеллекте процесс исследования, то есть поиска выхода из борьбы двух мнений, одно из которых должно остаться надёжным верованием, а другое — мнением, не заслуживающим доверия 68. Уже роль сомнения в форме проблемы несколько иная — детерминировать необходимое напряжение умственной деятельности для принятия решения. И вот здесь Пирс существенно ограничивает пределы интеллектуального сомнения, они совпадают лишь с границами проблемного предмета и не распространяются в полном объёме на область методов исследования. Он критикует Декарта, выдвинувшего принцип универсального сомнения, что предполагает безграничность действия. Однако сомневаться во всём и вся нельзя, исследующий должен опираться на бесспорные посылки — верования. Они составляют содержание того метода, который способен свести двусмысленный предмет (верование — ложное мнение) к однозначному результату. В каждой сфере деятельности верования-инструменты специфичны. Некоторые люди используют «метод упорства», не меняя своих убеждений в течении жизни, такая вера слепа и неразумна. Близок к тому «метод авторитета», ориентированный на неизменность религиозных догм. «Априорный метод» господствует в философии и его беда в том, что спекулятивные верования никак не контролируются фактами. Философская вера множественна и может закреплять разные теоретические принципы, но совершенно глуха к изменчивым жизненным ситуациям. К ним отзывчивы только «методы науки», которым присущ самый полный и максимально гибкий контроль, учитывающий как своеобразие фактической ситуации, так и целевую ориентацию учёного. В зависимости от поставленной проблемы выбираются определённые пропозиции, и эти знания закрепляются соответствующей верой в качестве метода решения. Главное преимущество научного мышления сводится к введению степеней сомнения и уверенности. Уже при постановке проблемы сомнение ограничивается уверенностью в её легитимности. Весьма тонкий и подвижный союз двух противоположностей устанавливается по отношению к методу. Чтобы повлиять на содержание проблемы и трансформировать в некоторый новый продукт, нужно иметь соответствующие пропозиции. Их закреплением в качестве инструментальных верований занята особая вера, дающая уверенность в том, что избранные знания смогут разрешить проблему. Однако эта вера сочетается с законными опасениями относительно выбранных позиций, вполне возможно, что метод окажется несоответствующим своеобразию задачи. Такое сомнение делает веру частичной, а метод гипотетическим средством. Конечно, учёный идёт на риск и в том деле, полном неожиданных поворотов, он может положиться на знания, укреплённые цементом веры. И если попытка решения потерпит неудачу, то под давлением быстро разросшегося сомнения, вера в метод быстро исчезнет. Смена знаний — пропозиций будет означать вхождение не только нового метода, но и новой веры, которая опять же ограничит сомнение, вернувшееся обратно в свою узкую обитель. Подобные метаморфозы заканчиваются лишь при успешном решении. Совершенно другая форма веры связана с конечным продуктом решения задачи. Если он проверен и обоснован в качестве истины, то здесь уже полностью исключено сомнение и вера безраздельно властвует над сложившимся результатом. Пирс оценил его в виде «мысли- верования», где мышление как процесс уже не принимает никакого участия. Итоговое знание полностью осознается и в нём нет ничего неясного. Закрепившая его вера устранила все раздражающие чувства, обусловленные сомнением, сняла напряжение ума и установила в сознании желанный покой. На основе полной веры верование становится правилом практического действия или новой привычкой будущей практики и последующего мышления. Главный вывод, который следует из рассуждений Пирса, сводится к тому, что в полном виде вера проявляется только по отношению к полученному результату мышления. На стадии проблематизации вера дополняет доминирующее сомнение. Когда производится выбор метода, она закрепляет его в качестве временного средства, сочетаясь переключательными ходами с инстанцией сомнения. 
|
|
Примечания: |
|
|---|---|
|
Список примечаний представлен на отдельной странице, в конце издания. |
|