Фрэнсис Фукуяма:
Конец истории и последний человек.
Часть II. Старость человечества.
Глава 11. Ответ на прежний вопрос

На вопрос Канта, возможно ли написать Универсальную Историю с космополитической точки зрения, наш предварительный ответ — «да».

Современная наука снабдила нас Механизмом, поступательное действие которого даёт истории человечества последних веков и направленность, и логический смысл. В век, когда мы уже не можем отождествлять опыт Европы и Северной Америки с опытом человечества в целом, этот Механизм поистине универсален. Помимо быстро исчезающих племён в джунглях Бразилии или Папуа — Новой Гвинеи, нет ни единой ветви человечества, не затронутой Механизмом или не соединённой с остальным человечеством универсальными экономическими связями современного консюмеризма. Это признак не провинциальности, а космополитизма признавать культуру, возникшую за последние несколько сот лет, поистине глобальной, построенной вокруг обеспеченного технологией экономического роста и капиталистических общественных отношений, необходимых для появления и поддержания этого роста. Общества, пытавшиеся противостоять этой унификации, от Японии Токугава и Блистательной Порты до Советского Союза, Китайской Народной Республики, Бирмы и Ирана, смогли лишь продержаться в арьергардных битвах в течение одного-двух поколений. Те, кто не был побеждён превосходящей военной техникой, были соблазнены блеском материального мира, созданного современной наукой. И хотя не любая страна может в ближайшем будущем стать обществом потребления, вряд ли есть в мире общество, не принимающее такой цели.

Учитывая воздействие современной науки, трудно придерживаться идеи, что история циклична. Это не значит, что в историй не бывает повторений. Читавшие Фукидида могут отметить параллели между соперничеством Афин и Спарты и «холодной» войной между США и СССР. Те, кто наблюдал периодические взлеты и падения великих держав древности и сравнивал их с нашим временем, не ошиблись, заметив аналогию. Но возвращение определённых долговременных исторических картин совместимо с направленной, диалектичной историей, если мы учитываем, что существуют память и поступательное движение между повторениями. Афинская демократия — не современная, демократия, и у Спарты тоже нет современного аналога, несмотря на её возможное сходство со сталинским Советским Союзом. Воистину циклическая история, какой видели её Платон или Аристотель, потребовала бы глобального катаклизма такой силы, что утрачены будут все воспоминания прошлом. Даже в век ядерного оружия и глобального потепления трудно придумать катаклизм, который уничтожил бы самую идею современной науки. И пока сердце вампира не будет пронзено колом, он сам себя восстановит — со всеми социальными, экономическими и политическими обстоятельствами — в течение нескольких поколений. Обращение курса в каком бы то ни было фундаментальном смысле означало бы полный крах современной науки и созданного ей экономического мира. Кажется весьма маловероятным, что какое-то современное общество выберет подобный путь, и в любом случае военное соревнование снова заставит жить в этом мире.

В конце XX века пути Гитлера и Сталина представляются тупиковыми, а не реальными альтернативами социальной организации людей. Человеческие жертвы этих режимов были неисчислимы, и при этом оба эти вида тоталитаризма в чистейшей его форме уничтожили сами себя при жизни одного поколения: гитлеризм — в 1945 году, сталинизм — в 1956 году. Многие другие страны пытались повторить тоталитаризм в той или иной форме, от Китайской революции в 1949 году до геноцида Красных Кхмеров в 1970-х, и в промежутке тоже существовало много мерзких мелких диктатур, от Северной Кореи, Южного Йемена, Эфиопии, Кубы и Афганистана слева, до Ирана, Ирака и Сирии справа. ²²² Но общей характеристикой всех этих вчерашних претензий на тоталитаризм было то, что они возникали в относительно отсталых и бедных странах третьего мира. ²²³ Постоянные неудачи коммунизма проникнуть, в развитый мир и его преобладание среди стран, только входящих в первые этапы индустриализации, заставляют предположить, что «тоталитарный соблазн» был, как сформулировал это Уолт Ростоу, главным образом «болезнью переходного периода», патологическим условием, возникающим из особых политических и социальных запросов стран, находящихся на определённом этапе социо-экономического развития. ²²⁴

Но как же фашизм, который возник в высокоразвитой стране? Как возможно отнести немецкий национал-социализм на счёт некоего «исторического этапа», а не увидеть в нём создание самой современности? И если поколение, жившее в 1930-е годы, было потрясено в своём самодовольстве взрывом ненависти, как считалось, «преодолённой» прогрессом цивилизации, кто может гарантировать, что нас не застанет врасплох новый взрыв из источника, до той поры не распознанного?

Ответ, естественно, таков, что гарантий у нас нет, и мы не можем заверить будущие поколения, что у них не будет своих Гитлеров или Пол Потов. Современные философы, считающие себе гегельянцами и утверждающие, что Гитлер был необходим для прихода Германии к демократии, заслуживают только презрительной усмешки. С другой стороны, Универсальная История не обязана оправдывать каждый тиранический режим и каждую войну, чтобы показать имеющую смысл закономерность и масштабную картину человеческой истории. Мощь и видная в долгих периодах регулярность эволюционного процесса не станут менее верными, если мы признаем, что он подвержен большим и не имеющим очевидного объяснения прерываниям, как не теряет своей верности биологическая теория эволюции оттого, что динозавры вдруг вымерли.

Недостаточно просто вспомнить Холокост, чтобы положить конец дискуссии о прогрессе или рациональности в истории человечества, хотя ужас этого события должен заставить нас остановиться и задуматься. Существует наклонность не желать обсуждать исторические причины Холокоста рационально, и это очень похоже на то, как активисты антиядерной оппозиции не хотят рационально обсуждать использование ядерного оружия для устрашения. В обоих случаях дело в подсознательной тревоге, как бы «рационализация» не одомашнила геноцид. У писателей, видящих в Холокосте кардинальное событие современности в том или ином смысле, общим является утверждение, что Холокост исторически уникален по степени зла и в то же время является проявлением потенциально универсального зла, скрывающегося под поверхностью любого общества. Но тут уж что-нибудь одно: или это уникальное по степени зла событие, не имеющее исторических прецедентов, и тогда оно должно иметь уникальные причины, такие, которые мы вряд ли с лёгкостью обнаружим в других странах в другие времена, ²²⁵ и поэтому его нельзя никак воспринимать как необходимый аспект современности. С другой стороны, если Холокост — проявление универсального зла, тогда он становится крайним вариантом, ужасного, но очень знакомого явления — националистических эксцессов, которые могут замедлить локомотив Истории, но не столкнуть его с рельсов.

Я лично склонен к точке зрения, что Холокост был и уникальным злом, и продуктом исторически уникального стечения обстоятельств в Германии 1920–1930-х годов. Эти условия не только не являются латентными в наиболее развитых обществах, но, их очень трудно (хотя и не невозможно) было бы повторить в будущем в других обществах. Многие из этих обстоятельств, например поражение в долгой и жестокой войне и экономическая депрессия, хорошо известны и потенциально воспроизводимы, в других странах. Но другие, которые относятся к особым интеллектуальным и культурным традициям Германии того времени, её антиматериализм и акцент на борьбу и жертвы, — эти обстоятельства очень отличали её от либеральных Франции и Англии. Эти традиции, никоим образом не «современные», — были проверены мучительными социальными потрясениями, вызванными тепличной индустриализацией; кайзеровской Германии до и после Франко-Прусской войны. Можно понимать нацизм как иной, хотя и крайний, вариант «болезни перехода», побочный продукт процесса модернизации, который никак не был обязательным компонентом самой современности. ²²⁶ Из всего этого не следует, что подобный нацизму феномен сейчас невозможен, потому что мы имеем общество, продвинутое дальше подобного этапа. Но из этого следует, что фашизм есть патологическое и крайнее состояние, по которому нельзя судить о современности в целом.

Говорить, что сталинизм или нацизм являются болезнями социального развития, не значит закрывать глаза на их чудовищность или не сопереживать их жертвам. Как указал Жан-Франсуа Ревель, тот факт, что в 1980-х годах либеральная демократия в некоторых странах победила, ничего не значит для огромных масс людей последнего века, чьи жизни были перемолоты тоталитаризмом. ²²⁷

С другой стороны, тот факт, что их жизни были загублены и их страдания остались неискупленными, не должен лишать нас права задать вопрос, есть ли в истории рациональная закономерность. Существует широко распространённое ожидание, что Универсальная История, если можно будет таковую углядеть, должна функционировать как некая секулярная теодицея, то есть оправдание всего сущего в терминах грядущего конца истории. Такого ожидать нельзя ни от одной Универсальной Истории. Прежде всего такая интеллектуальная конструкция представляет собой весьма далёкую абстракцию от подробностей и текстуры истории и почти с необходимостью придёт к тому, что станет игнорировать целые народы и века, составляющие «предысторию». Любая Универсальная История, которую мы можем построить, неизбежно не даст разумного истолкования многим событиям, слишком реальным для тех людей, которые их испытали. Универсальная История — это всего лишь инструмент интеллекта, она не может занять место Бога и принести персональное искупление каждой жертве истории.

И существование в истории таких разрывов, как Холокост, как бы ужасны они ни были, не отменяет того очевидного факта, что современность есть связное и очень мощное целое. Существование разрывов нисколько не уменьшает реальности примечательного сходства пережитого людьми в процессе модернизации. Ни один человек не сможет отрицать, что жизнь в XX веке фундаментально отличается от жизни в предыдущих веках, и мало кто из жителей уюта развитых демократий, как бы ни фыркал на абстрактную идею исторического прогресса» согласится жить в отсталом третьем мире, который, в сущности, представляет собой более раннюю эпоху человечества. Можно признать тот факт, что современность открыла новые горизонты человеческому злу, даже можно сомневаться в моральном прогрессе человека, и всё же продолжать верить в существование направленного и логически последовательного исторического процесса.