Фрэнсис Фукуяма:
Конец истории и последний человек.
Часть V. Последний человек.
Глава 30. Полные права и неполноценные обязанности

Хотя президентские гонки или подъём на Эверест могут привлечь некоторые честолюбивые натуры, есть иная широкая область современной жизни, предлагающая жажде признания более ординарное удовлетворение. Это — общественность, то есть общественная жизнь в масштабе более скромном, чем вся страна.

И Токвиль, и Гегель подчёркивали важность общественной жизни как средоточия гражданственности в современном государстве. В целом в современных национальных государствах гражданственность для широких масс ограничена выборами представительной власти раз в несколько лет. Правительство далеко и безлично в системе, где число прямых участников политического процесса ограничено кандидатами, соревнующимися за выборную должность, и, быть может, ещё их избирательным штабом и журналистами, которые сделали политику своей профессией. Это составляет резкий контраст с маленькими республиками Античности, требовавшими практически от всех граждан активного участия в жизни общества — от принятия политических решений и до военной, службы.

В нынешние времена гражданственность лучше всего выражается через «институты посредничества» — политические партии, частные корпорации, профсоюзы, гражданские ассоциации, профессиональные организации, церкви, ассоциации учителей и родителей, школьные советы, литературные общества и так далее. Именно посредством таких гражданских организаций людей удаётся отвлечь от себя и собственных эгоистических забот. Мы обычно понимаем утверждения Токвиля в том смысле, что общественная жизнь в гражданском обществе полезна, так как служит школой для демократической политики на более высоком уровне. Но он также чувствовал, что она и сама по себе хороша, поскольку не даёт демократическому человеку стать всего лишь буржуа. Частная ассоциация, сколь бы мала они ни была, составляет общество и в качестве такового служит моделью более масштабных объединений, ради которых личность может работать и жертвовать своими эгоистическими желаниями. Пусть американская общественная жизнь не зовет на великие дела доблести и самопожертвования, прославленные Плутархом, она ведёт к «ежедневным небольшим актам самоотверженности», которые доступны куда большему количеству людей. ⁴⁷³

Жизнь частной ассоциации даёт куда более непосредственное удовлетворение, чем простое гражданство в большой современной демократии. Признание личности со стороны государства по необходимости безлично; а вот общественная жизнь содержит куда больше возможностей индивидуального признания со стороны людей, имеющих с этой личностью общие интересы, а зачастую и ценности, религию, национальность и так далее. Община признает человека не просто за его универсальную «личность», а за многие конкретные качества, эту личность составляющие. Можно черпать ежедневную гордость в том, чтобы быть членом союза ветеранов, местной церковной общины, общества трезвости, организации борьбы за права женщин или противораковой ассоциации, и каждая из этих организаций «признает» своих членов вполне личностно. ⁴⁷⁴

Но если активная общественная жизнь, как подразумевает Токвиль, является лучшей гарантией, что члены демократического общества не превратятся в последних людей, то в современных обществах она находится под постоянной угрозой. А угрожает общественной жизни не какая-то сила вне общины, но самые принципы свободы и равенства, на которых эта община основана и которые становятся общими для всего мира.

По англо-саксонской версии либеральной теории, на основе которой созданы Соединённые Штаты Америки, люди имеют по отношению к своей общине совершенные права, но не совершенные обязанности. Обязанности эти несовершенны, поскольку выводятся из прав, и община существует лишь для защиты этих прав. Поэтому моральные обязательства полностью договорные. Они не подписаны Господом Богом, не вытекают из страха человека за свою вечную жизнь или из естественного порядка космоса, а продиктованы тем, что сторона, подписавшая контракт, заинтересована в выполнении этого контракта остальными сторонами, Возможность общественной жизни в долгосрочной перспективе ослабляется демократическим принципом равенства. Если сильные общины объединены некими моральными законами, определяющими для членов общин дурное и доброе, то те же моральные законы определяют, кто может войти в общину, а кто нет. И если они имеют хоть какое-то значение, то люди, исключённые из общины благодаря нежеланию эти законы принять, будут иметь иную ценность или моральный статус, нежели члены общины. Однако в демократическом обществе наблюдается постоянная тенденция сдвига от простой толерантности к любому альтернативному образу жизни в сторону утверждения равенства всех образов жизни. Оно сопротивляется морали, которая оспаривает ценность или допустимость некоторых альтернатив, а потому противостоит и тому виду исключительности, который свойствен сильным и спаянным общинам.

Ясно, что общины, соединённые лишь просвещённым эгоистическим интересом, имеют некоторые слабости по сравнению с теми, что спаяны абсолютным обязательством. Семья составляет самый нижний уровень общественной жизни, но во многих отношениях и самый важный. Очевидно, Токвиль не считал семью особенным барьером на пути демократического общества к социальной атомизации — быть может, потому, что рассматривал её как расширение личности и считал естественной для общества любого вида. Но для многих американцев семья, уже не в широком смысле, а в очень узком («ядерная» семья), является практически единственной знакомой формой общественной жизни или единственной общиной. Столь презираемая пригородная американская семья 1950-х годов была на самом деле средоточием некой моральной жизни, потому что американцы, не желая бороться, жертвовать собой или терпеть трудности ради своей страны или великого международного дела, часто готовы на это ради своих детей.

Но семья не бывает действенной, если построена на либеральных принципах — то есть когда члены семьи относятся к ней как к акционерному обществу, созданному ради их пользы, а не как к семье, основанной на долге и любви. Воспитание детей или сохранение брака на всю жизнь требует личных жертв, которые выглядят иррациональными с точки зрения расчёта затрат и выгод, поскольку истинные плоды прочной семейной жизни зачастую пожинаются не теми, кто берёт на себя самые трудные обязанности, а только последующими поколениями. Многие проблемы современной американской семьи — высокий процент разводов, отсутствие родительского авторитета, отчуждённость детей и так далее — возникают именно из того факта, что отношение семьи к своим членам строится на строго либеральной почве. То есть когда семейные обязанности выходят за те рамки, на которые подписывался участник контракта, он пытается условия этого контракта отменить.

На уровне самой большой ассоциации, самой страны, либеральные принципы могут оказаться деструктивными для высших форм патриотизма, необходимых для самого выживания общества. Ибо в англо-саксонской либеральной теории есть широко признаваемый дефект: люди ни за что не станут погибать ради страны, основанной только на принципе рационального самосохранения. Аргумент, что люди будут рисковать жизнью ради защиты своей собственности или семьи, оказывается в конечном счёте несостоятельным, поскольку по либеральной теории собственность существует ради самосохранения, но не наоборот. И всегда будет возможно покинуть страну, увезя с собой семью и деньги, чтобы уклониться от призыва. И тот факт, что жители либеральных стран не все пытаются уклониться от военной службы, отражает другой факт — ими движут такие мотивы, как гордость и честь. А гордость, как мы знаем, есть именно то качество, которому надлежит быть подавленным мощным левиафаном либерального государства.

Возможность активной общественной жизни также подвергается серьёзному давлению капиталистического рынка. Принципы либеральной экономики не обеспечивают никакой поддержки традиционным общественным объединениям; наоборот, они стремятся разъединять и атомизировать людей. Требования образованности и подвижности рабочей силы означают, что люди современного общества всё меньше связаны с общинами, в которых они выросли или где жили до того их семьи. ⁴⁷⁵ Их жизнь и социальные связи менее стабильны, потому что динамизм капиталистической экономики требует постоянного изменения места и характера производства, а потому — и работы. В этих условиях людям труднее пустить корни в общине или установить постоянные связи с товарищами по работе или соседями. Личность должна постоянно готовить себя к новой карьере в новом городе. Чувство идентичности, которое давал региональный и местный патриотизм, слабеет, и человек вновь оказывается в микроскопическом мире своей семьи, которую возит с собой с места на место, как садовую мебель.

В отличие от либерального общества община, имеющая общий «язык добра и зла», может соединять людей более сильным клеем, чем та, что основана только на общем интересе. Те группы и общины в Юго-Восточной Азии, которые кажутся столь важными для внутренней дисциплины и экономического успеха, основаны не на контракте между сторонами, преследующими свой интерес. Ориентированность на общину в азиатских культурах имеет корни в религии или в таких учениях, как конфуционизм, приобретший в многосотлетней традиции статус религии. Аналогично наиболее сильные формы общественной жизни в Соединённых Штатах Америки имеют корни в общих религиозных ценностях, а не в рациональном эгоистическом интересе. Общины пилигримов и других пуритан, основавшие Новую Англию, были связаны общей заинтересованностью не в материальном благосостоянии, но в прославлении Бога. Американцы любят возводить свою любовь к свободе именно к этим нонконформистским сектам, бежавшим от религиозных преследований из Европы XVII века. Но хотя эти религиозные общины были весьма независимы по своему нраву, они никак не были либеральными в том смысле, в котором понимало либерализм поколение, осуществившее Революцию. Они искали свободу исповедовать свою религию, а не свободу религии как таковую. Мы могли бы, как часто и бывает, счесть их группами нетерпимых и узколобых фанатиков. ⁴⁷⁶ Когда Токвиль посетил Америку в 1930-х годах XIX века, локковский либерализм уже завоевал интеллектуальную жизнь страны, но подавляющее, большинство гражданских объединений, которые Токвиль наблюдал, остались религиозными по своим корням или целям.

Либералы локковского толка, совершившие Американскую революцию, например, Джефферсон или Франклин, или страстно веровавшие в свободу и равенство, как Авраам Линкольн, заявляли не колеблясь, что свобода требует веры в Бога. Иначе говоря, общественный договор между индивидами, преследующими, свой рациональный интерес, не был самоподдерживающимся, он требовал дополнительно веры в божественные награду и наказание. Сегодня мы прошли путь к тому, что по праву считается чистейшей формой либерализма; Верховный суд США решил, что даже не уточняющее вероисповедание определение «вера в Бога» может оскорбить атеистов, а потому в общественных школах недопустимо. В ситуации, когда любой морализм или религиозный фанатизм обуздывается ради толерантности, в интеллектуальном климате, ослабляющем возможность веры в какую-то одну доктрину из-за более важной обязанности быть открытым всем верованиям и «системам ценностей» мира, нас не должно удивлять, что сила общественной жизни в Америке идёт на спад. Этот спад произошёл не вопреки либеральным принципам, но благодаря им. Такая ситуация приводит к мысли, что никакое фундаментальное усиление общественной жизни не будет возможно, если личности не вернут некоторые права объединениям и не примут вновь определённые исторические формы нетерпимости. ⁴⁷⁷

Другими словами, либеральная демократия не самодостаточна: общественная жизнь, на которой она основана, должна в конечном счёте исходить из источника, отличающегося от либерализма. ⁴⁷⁸ Люди, составлявшие американское общество в момент основания Соединённых Штатов, не были изолированными, рациональными личностями, подсчитывающими собственный интерес. Наоборот, в основном это были члены религиозных общин, спаянные общим моральным кодексом и верой в Бога. Рациональный либерализм, который они в конце концов приняли, не был защитой их прежней культуры, но существовал с ней в некоторых трениях. «Правильно понятый собственный интерес» стал широко понимаемым принципом, который положил низкое, но твёрдое основание общественной добродетели в Соединённых Штатах Америки, зачастую более твёрдое, чем могли бы положить религиозные или средневековые ценности сами по себе. Но за долгий срок эти либеральные принципы оказали разъедающее воздействие на ценности, предшествующие либерализму и необходимые для сохранения сильных общий/а потому необходимые и для возможности самоподдержания для либерального общества.