Александр Борисович Кабанов:
Мировая история и социальный интеллект.
Глава I. О сущности и различии культурных явлений

Как известно, в переводе с латинского слово «culture» означает возделывание, воспитание, образование, почитание, развитие; первоначально оно применялось преимущественно к процессу обучения человека и в земледелии. Начало научного изучения и разделения культур связано с именами основателей этнической психологии Лацаруса и Штейнталя, Вундта, специалиста по этногеографии Ратцеля, социального философа Спенсера, социологов Дюркгейма, Тарда и Макса Вебера, который, в частности, считал, что исследование культур — основная задача социологической науки.

Раздел I. Социальные проявления, которые являются культурными явлениями

На сегодня в мире существует довольно большое число различных трактовок термина «культура», что объясняется разнообразием целей, методов и объектов изучения различных исследователей, а также особенностями национальных научных школ. К примеру, немецкие учёные и философы под этим термином обыкновенно подразумевают чрезвычайно широкий круг явлений — от духовной (религия, язык, традиции и обычаи) до сугубо материальной (промышленные технологии, продукты) сферы. Между тем, большинство определений культуры, несомненно, гораздо ближе к более узкому, духовному, социально-гуманитарному пониманию термина, в центре которого находится человек, его интеллектуальное и социальное формирование, проявляющееся во взаимоотношениях с другими людьми. Так, например, американский культуролог Лоуренс Харрисон говорит: «Следует признать, что слово «культура» довольно расплывчато и многозначно, но если рассматривать те аспекты культуры, которые влияют на экономическое, политическое и социальное поведение народов, значение этого понятия делается более определённым. Культура — это логически связанная система ценностей, установок и институтов, влияющих на все аспекты личного и коллективного поведения» (Харрисон; 1992).

Таким образом, можно утверждать, что область культурных явлений довольно широка и охватывает взаимоотношения людей в кругу семьи, между соседями, сослуживцами, друзьями, незнакомыми людьми на улице, политическими сторонниками и оппонентами, поведение должностных лиц, отношение к мигрантам и многое другое. Помимо всего перечисленного в неё необходимо включить и поведение определённых социальных групп по отношению к другим группам, принадлежащим как той же самой нации, так и к другим нациям и цивилизациям.

Однако далеко не все наблюдаемые в жизни акты социального поведения являются по своей природе культурными явлениями. Но только такие, которые характеризуются регулярностью повторения и необычной устойчивостью во времени — воспроизводятся в течение жизни целого ряда поколений; поэтому культурные явления, как правило, ассоциируются с такими понятиями как традиции и обычаи, которые их порождают. Последние же, по большей части, — это совокупность представлений, привычек и навыков общественной деятельности, выступающих одними из регуляторов общественных отношений в виде иногда передаваемых устно, иногда же письменно закреплённых норм социального поведения индивидов. (У. Самнер в понятие обычай включал культурно-обусловленные нормы поведения, выделяя их из всей совокупности норм).

Между тем, обычаи и традиции не существуют сами по себе: они интегрированные части целого ряда социальных систем; прежде всего, морали, а кроме того религии, конституции, государственных и муниципальных законодательных уложений и так далее. Следовательно, обычаи и традиции — это наиболее устойчивые и неизменные части этих систем.

Далее, у разных народов наблюдаемая совокупность культурных явлений (феноменов) в той или иной степени уникальна; соответственно обыкновенно выделяют множество национальных культур. Культуры одних народов более близки, других же совсем непохожи. Некоторые трактуют культуру, как сгусток общественно-исторического опыта, почти механистическим и иррациональным образом передаваемого из поколения в поколение, что в корне неверно. Очевидно, что постоянство культурных явлений — гораздо более сложный социальный феномен, ведь многие части и отдельные элементы моральной системы нации претерпевают постоянные изменения (то же самое можно сказать и в отношении законодательства), а другие — почему-то нет. Помимо этого, очень часто говорят о различиях в культуре Запада и Востока на протяжении тысячелетий, когда прежние народы этих частей света уже давным-давно, уйдя в небытие, растворились в истории, а им на смену пришли новые со своим уникальным социально-историческим опытом. Необходимо выяснить, почему происходит постоянное воспроизводство одних и тех же социальных норм преимущественно этического порядка, у того или иного народа, и почему эти нормы иногда столь различны, а иногда столь похожи у некоторых населявших прежде и населяющих ныне землю народов.

Результаты исследования культур чрезвычайно полезны историкам, социологам, экономистам, политологам и психологам. Все они в той или иной мере заняты исследованием культур, невзирая на то, что сегодня существуют и специальные отрасли знания, занимающиеся почти исключительно выявлением и описанием культурных особенностей отдельных народов, в частности, этносоциология и социально-культурная антропология.

Раздел II. О различиях культурных явлений у народов в эпоху Античности

Пожалуй, первыми кто дал нам описание культур различных народов были античные историки и географы — Геродот, Полибий, Страбон, Плиний и Тацит; наиболее важные и ценные свидетельства из всех сохранившихся до настоящего времени источников мы находим в сочинениях древнегреческого историка V века до новой эры. Геродота и римского историка конца I — начала II века Публия Корнелия Тацита. Первый из них запечатлел нравы и традиции множества древних народов и, прежде всего, двух крупнейших политических противников того времени, ведших между собой войны — эллинов и персов; второй своим простым, сжатым и изящным языком описал нравы и культуру наиболее опасных врагов Римской Империи его времени — галльских и германских племён на севере и парфян на востоке, а, помимо этого, нравы самих римлян и беспокоящие его изменения последних от основания республики до времён расцвета империи.

В своей знаменитой «Истории», в числе прочего, Геродот отмечает следующее. Персы сражались хорошо, только будучи под началом одного человека и из-за страха перед ним были готовы показать свою храбрость. За отрядами персов стояли их военаначальники с бичами, ударами которых они подгоняли своих воинов вперёд. Что только под ударами бичей персидские войны могли напасть на численно превосходящего их противника, предоставленные же сами себе, они были не способны совершить ничего подобного (Книга VII. 103). Рассказывает историю взятия города Вавилона персидским царём Дарием; как перс по имени Зопир собственноручно изуродовал себя, отрезав себе нос и уши, чтобы тем самым проявить преданность царю и помочь тому захватить наконец непреступный город: он пробрался в осажденный город и, утверждая, что его покалечил царь, вошёл в доверие к его защитникам, а затем, во время очередного приступа, открыв одни из городских ворот, предал их. Затем в награду за службу Дарий оказывал ему великие почести, которых не удостаивался ни один другой его подданный (Книга III. 154–158).

На пиру персидский царь по традиции не мог отказать ни в одной просьбе, какой бы она не была (по-видимому, для демонстрации своего могущества и доброты). Кроме этого, у него в окружении были чиновники, именуемые «око» и «уши»; они наблюдали и контролировали окружение царя и то, что происходило во дворце (Книга I. 114). У царя был секретарь, через которого передавались просьбы и поручения, и который по этой причине считался влиятельнейшим человеком в государстве. Об отношении персов к другим народам Геродот говорит: «Сами они, по их собственному мнению, во всех отношениях далеко превосходят всех людей на свете, остальные же люди, как они считают, обладают доблестью в зависимости от отдалённости; людей, живущих далее всего от них, они считают самыми негодными» (Книга I. 134).

Помимо сведений о персидских царях греческий историк приводит весьма интересные факты и о другом восточном деспоте, царе Мидии Деиоке, и местном политическом устройстве. Этот царь запретил себя лицезреть и все вопросы, просьбы или приказы передавались посредством слуг. Руководствовался же он при этом следующими соображениями: «Не видя его, они не будут завидовать или посягать на его жизнь, но, как он думал, будут считать его высшим существом». «Когда он установил такие порядки и упрочил царскую власть, то строго соблюдал законность. Жалобы подавались царю в письменном виде. Слыша о каком-нибудь преступлении, он Деиок призывал к себе виновников и наказывал их по заслугам. По всей стране у него были соглядатаи и наушники» (Книга I. 99, 100).

Между тем, эллинские нравы и обычаи были во многом прямо противоположны им. Лакедемоняне обыкновенно рвались в бой и очень часто первыми нападали на численно превосходящие силы врага. Этой же чертой обладало и римское войско, которое в отдельных случаях без наличия приказа, а иногда и вопреки нему вступало в схватку с противником; однажды, как рассказывает Саллюстий, «римский полководец Авл Манлий Торкван во время галльской войны повелел казнить своего сына за то, что тот, нарушив приказ, вступил в бой с врагом» (О заговоре Катилины. 51).

Геродот сообщает, что при тирании афиняне не могли выиграть ни одной войны, так как не хотели, чтобы все плоды победы достались тирану, после же установления демократии стали вновь одерживать победы; а у варваров, то есть персов, все наоборот: они жаждут милостей от деспота и раздачи его даров (Книга V. 78). Рассказывает, как персы предлагали некоторым грекам служить у них, показывая, как их царь щедр и благодарен, но те им отвечали: они знают, что такое быть рабом, но им не известна свобода и её ценность (Книга VII. 135). Кроме перечисленного, как хорошо известно, у афинян в отличие от восточных народов, практиковалось всеобщее и открытое обсуждение городских и военных дел, суды играли важную роль в общественной и политической жизни, вследствие чего было развито риторическое мастерство и искусство защиты.

В свою очередь, Тацит в своём произведении «О происхождении германцев и местоположении Германии», — которое, по-видимому, было написано, частично, с целью сопоставить образ жизни и культуру римлян времён принципата с нравами и обычаями многочисленных германских народностей, — отмечает бедность жизни варваров, их стремление выжать из земли всё, что она может сама дать, а не возделывать её ежедневным и кропотливым трудом. Повествует о всеохватывающей неорганизованности и многочисленных распрях в среде германцев, о том, что им не хватает выдержки, дисциплины и ответственности на поле боя. Описывает удивительное сочетание анархического типа свободы, когда каждый стремится к только личным эгоистическим интересам, презирая общественные, с одной стороны, и неограниченную тиранию вождей, с другой. С его точки зрения именно удивительной соединение своеволия и раболепия — основные черты варварства.

В другом своём сочинении, знаменитых «Аналлах», говоря о германских племенах, Тацит замечает: «Ведь у варваров в ком больше дерзости, тот и пользуется большим доверием и, когда поднимается народное движение, берёт верх над всеми другими» (Книга I. 57). Там же отмечает несходство нравов римлян и, живущих на востоке, парфян, проявляющееся, среди прочего, в том, что воспитанных в Риме по его законам и обычаям отпрысков парфянских царей, которых римское государство пыталось в собственных целях усадить на престол в Парфии, местные жители не принимали по причине различия культур, в результате чего те очень быстро теряли власть, оказываясь жертвой смуты или дворцового переворота. Вот что Тацит сообщает об одном таком ставленнике: «Его доступность, ласковость и доброжелательность — добродетели неведомые у парфян, — были, на их взгляд, не более чем пороками; и поскольку все это несходно было с их нравами, они питали равную ненависть и к дурному, и к хорошему в нем» (Книга II. 2).

Что касается римских нравов, то Тацит, вслед за Саллюстием, был обеспокоен и удручен ослаблением общественных добродетелей и падением гражданского духа (так называемого, virtus), тем, что всё больше завоёвывали умы жажда власти и денег, показное и расточительное потребление. Однако даже в условиях падения нравов и практически неограниченной власти принцепса сенатская оппозиция продолжала играть определённую роль в жизни империи (например, в части утверждения значительной части государственных расходов), публичная политика не была под запретом, нарушение закона, как правило, осуждалось, суды были относительно независимы, а некоторые императоры стремились сохранить для государства древние римские фамилии, оказавшиеся в тяжёлом финансовом положении, за счёт помощи из казны.

Раздел III. О различиях в более позднее время

Тацит был последним великим римским историком: последующие поколения последних, по большей части, оставили нам лишь жизнеописания Цезарей. После падения Западной Римской Империи Европа погрузилась в Средневековье и только с эпохой возрождения и великих географических открытий, вызвавших взрывной рост торговых связей и интенсификацию дипломатических отношений между народами принадлежащими самым разным цивилизациям и культурам (Хантингтон считает, что регулярные отношения между цивилизациями начались после 1500 года), появляются новые интересные письменные источники; их авторами преимущественно были дипломаты, военные и торговые агенты. Тем временем, основными политическими противниками западных держав, принадлежащих иным культурам, становятся оттоманская и российская империи.

О быте, нравах и жизненных устоях жителей оттоманской империи и природе её политической системы подробно рассказывает польский князь и великий посол в Турции Кшиштоф Збаражзкий. В числе прочего, он сообщает следующее: в государстве процветает повсеместная коррупция, в том числе в армии; очень слабо развит институт частной собственности, прежде всего, на землю (почти вся она принадлежит государству, то есть султану); неразвитость законодательства и судебной системы. Далее отмечает, что турецкая монархия существенным образом отличается от всех европейских монархий того времени: хотя в Турции имеются разные сословия у них один государь, перед которым все остальные — невольники. «Там происходят чудесные превращения: из огородника, зверолова — сразу же в короли, монархи. И вот уже вновь становится ничем, словно действующие лица в какой-то комедии». «Власть этого государя абсолютная, от него, как от земного Бога, исходят добро и зло, порицание которых в душах человеческих есть бесчестие и грех. Этот монарх — основа и опора всего. На все — его воля. Без неё у невольников нет ни семьи, ни почета, ни наследственного достояния. Поэтому никакие партии, никакие союзы не образуются, ибо назавтра не сын, а султан унаследует твоё имущество. Такова судьба всех. Возвышение определяется не рождением, не достоинствами» (К. Збаражский. О состоянии оттоманской империи и её войска; 1624).

Помимо этого отмечается, что между подданными нет прочной дружбы и доверия, постоянные зависть и соперничество; уважением пользуется только тот, кто на службе у султана, потеря должности подобна смерти, отчего каждый стремится любыми средствами — вплоть до оговоров и клеветы, стать ближе к монарху.

Что касается России, то имеющиеся исторические источники отмечают следующее. Русские отличаются беспощадностью и жестокостью, которые почти не относят к числу пороков, считая их дозволенными и необходимыми (Рейтенфельдс; 1680); они предпочитают использовать насилие, а не разум (Ульфельд; 1608). Кроме этого, для русских характерны: смышленость и хитрость, склонность к обману и коварство. «Что касается до верности слову, то русские большей частью считают его почти ни по чем, как скоро могут что-нибудь выиграть обманом и нарушить данное обещание» (Флетчер; 1591). В то же самое время московиты о себе имеют самое высокое мнение, считая, что их страна и образ жизни самые счастливые из всех, остальные же народы, по их мнению, достойны презрения.

В отношении государственной службы, политического режима и прав подданных сообщается, что русские чиновники отличаются чванством, самомнением и склонны к произволу, а в достижении должностей не ограничивают себя никакими правилами. Правление является абсолютным до последней степени, не ограниченным никаким законом или обычаем — все зависит от прихотей монарха; обычное приветствие высшей знати царю: «я твой раб, возьми мою голову». «Московия, свергнувши иго татар, сделалось с этого времени значительным государством, управляемым своими собственными князьями. И, как это было у всех варварских народов, власть их была велика так, что они обращались со своими подданными, как с рабами, располагая их имуществом и жизнью, как им казалось лучше. Это-то и побудило турецкого пашу выразиться, что его властитель и царь московский самые неограниченные монархи. Действительно, власть их не имеет предела, воля их считается законом, и как бы она не была противна божеским и человеческим законам, она считается неизменною. Таким образом, правление Московии не только монархическое, но даже деспотическое или тираническое, потому что цари не только монархи, но и высшие господа, и безусловные хозяева жизни и имущества своих подданных» (Карлейль; 1665). В свою очередь, де Кюстин, посетивший страну в XIX столетии, рассказывает историю одного уволенного царём высокопоставленного русского чиновника. Тот после своей отставке оказался как бы живым трупом: все его стали избегать, не замечать, включая друзей и людей, которым он оказывал различные услуги. Это необычно поразило французского путешественника, ибо резко контрастировало с совпавшей по времени отставкой королем одного французского министра, который, почувствовав облегчение, был чрезвычайно ей рад (см. де Кюстин. Россия в 1839 году).

Между тем, для европейской (западной) цивилизации аналогичного периода были характерны такие культурные феномены, как осознание себя преемницей античной культуры, разделение власти на духовную и светскую, господство и уважение закона, наличие сильной и независимой аристократии и элиты, социальный плюрализм и индивидуализм.

Раздел IV. О современных культурологических исследованиях

Если во второй половине XIX и в самом начале XX века культурологические исследования активно развивались, прежде всего, в рамках этнической психологии, антропологии и социологии, то позднее их интенсивность и общественный интерес к ним заметно снизились, чему были свои причины. Во-первых, на протяжении большей части XX столетия существовала сильная вера в могущество и всевластие социальной инженерии, способной привести к общественному прогрессу, невзирая ни на какие, в том числе и культурные преграды. Во-вторых, политическая идеологической войны, когда мир был поделен на два враждующих лагеря, каждый из которых несмотря ни на что любой ценой старался его расширить, весьма мало способствовала изучению культурных факторов. В-третьих, после краха и ужасающих последствий нацизма, во многом основывающегося на рассово-антропологической теории Гобино, сравнительный анализ культур если и не был под запретом, то, как минимум, не приветствовался и даже этически осуждался.

Однако в последние два десятилетия в мире произошло возрождение интереса к природе и происхождению культурных различий у разных народов вследствие, во-первых, многочисленных проблем экономической и политической модернизации во множестве стран Азии, Африки и Латинской Америки в 1950–1970-х годах. Во-вторых, вследствие сложностей перехода нескольких десятков восточноевропейских и азиатских стран, после краха коммунистической идеи и распада социалистического лагеря в конце 1980-х годов, от автократического социализма к рыночно ориентированной экономике и либеральной демократии, который осуществлялся крайне неравномерно и с разным успехом. В-третьих, из-за возникшей потребности определить круг потенциальных новых членов североатлантической системы безопасности и Европейского Союза. Но самым главным фактором стали усиливающиеся процессы глобализации — рост миграции, расширения мировой торговли и обмена информацией, вызвавших потребность в самоидентификации людей во всём мире.

Одними научное исследование культур проводилось с целью прояснить влияние культурных факторов на политическое устройство (Липсет, Патнэм), другими — с целью установить связь между культурой и экономическим развитие (Харрисон, Фукуяма), третьими же двигало стремление к изучению основных проблем глобальной политики и осмысления будущего международных отношений (Хантингтон).

Так в отношении современной латиноамериканской культуры Лоуренс Харрисон, во многом основываясь на богатом эмпирическом материале собранным за долгие годы аргентинским публицистом Мариано Грондоной, приводит следующий перечень выявленных ими фактов социального поведения. Иерархическое восприятие общественной жизни, склонность к авторитарному стилю управления и патернализму, высокая концентрация власти, обеспечивающая подавление, царящих в обществе, преступности и насилия, которая, в свою очередь, часто используется как средство обогащения государственных служащих, способствуя высокому уровню коррупции. Борьба за власть часто воспринимается в качестве приоритетной жизненной цели (так называемый, «мачизм»). Труд представляется людям в виде бремени и проклятья, подрывающего полноценную и счастливую жизнь, а богатство — в виде подлежащего распределению ограниченного ресурса, который невозможно обрести честным и законным образом, вследствие чего существует проблема легитимизации частной собственности, над решением которой вот уже несколько десятилетий безуспешно бьётся известный перуанский экономист Эрнандо де Сото. Экономическая конкуренция и новации воспринимаются как угрожающая стабильности агрессия. Политическое инакомыслие подавляется; в нём видят угрозу политической стабильности и тщательно скрываемое желание обогатиться. Как итог всего перечисленного: люди подозрительны, не склонны доверять друг другу за пределами узкого семейного круга (низкий радиус доверия), недоброжелательны, агрессивны и жестоки по отношению к чужим (см. Л. Харрисон. Кто процветает? 1992).

В свою очередь, китайской (и некоторым другим азиатским) культуре соответствуют: признание ценности власти, иерархия, подчинённость личных прав и интересов коллективным, верховенство государства над обществом и обществом над личностью (С. Хантингтон. Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка. Глава 9. 1996). Трудовая деятельность не является самоценной, а мышление людей характеризуется отвлечённостью и созерцательностью, что отмечал ещё Вебер. Для китайцев более важны личностные отношения, нежели законы и письменные обязательства.

Если обратить внимание на особенности исламской культуры, то, по мнению немецкого публициста Ральфа Джордано, ей присущи. Отсутствие критического мышления, сама же критика воспринимается как оскорбление (здесь уместно вспомнить недавние случаи убийств мусульманскими эмигрантами пожилых людей в Германии и Голландии, которые делали им мелкие замечания). Склонность винить в своих неудачах окружающих, тотальное подчинение; неравенство полов, патриархальность и безоговорочное следование религиозным авторитетам. Хантигтон, со своей стороны, добавляет, что в исламском мире исторически «преданность выказывалась племени, клану, семье, но не государству» (Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка. Глава 7).

Латиноамериканская, китайская, исламская и некоторые другие культуры существенным образом отличны от современной западной ментальности, основополагающими чертами которой являются: рационализация жизни, политическая лояльность и преданность к государству, отсутствие жёсткой иерархии. Наличие прав и свобод, развитой и независимой судебной системы, публичная политика, эгалитаризм. Терпимость к неопределённости и ориентация на долговременные цели; признание ценности трудовой деятельности и экономического успеха. Социально ответственное поведение и развитые традиции благотворительности; индивидуализм и стремление к самовыражению.

Раздел V. Размышления по поводу культурных феноменов

Естественно, представленное выше описание культур весьма несовершенно: как в части временной и географической широты (многие существовавшие ранее и нынешние культуры просто не вошли в него), так и в части подробности и глубины описания отдельных культур. Это просто не является задачей данного исследования. Для его целей — выявления природы и основы социальных процессов (движущих сил социальной истории), представленного здесь культурно-антропологического материала вполне достаточно, по крайней мере, для того, чтобы задаться целым рядом любопытных вопросов, осознать их важность и попытаться затем, в ходе дальнейшего изложения, ответить на них. Вопросы же эти таковы.

1. Почему отдельные элементы социальных систем, порождающие культурные феномены у каждого народа, настолько устойчивы, что ни время, ни беспрецедентный рост производительных сил последних столетий не способны изменить их, хотя множество прочих частей тех же самых систем трансформируются под влиянием этих факторов?
2. Почему вообще существуют и каковы происхождение и природа дифференциации отдельных устойчивых элементов социальных систем у различных народов?
3. И самое поразительное. Почему у ряда народов, принадлежащих совершенно разным цивилизациям, проживающих в разном климате, имеющих разную веру и в отдельных случаях даже различный её тип (политеизм или монотеизм), разрез глаз и цвет кожи мы часто наблюдаем практически полное сходство некоторых культурных аспектов, странным и загадочным образом вновь и вновь появляющихся через сотни и даже тысячи лет в различных частях света?

В подтверждении последнего можно привести множество разнообразных примеров, известных из истории. В частности, как отмечал Геродот, в V веке до новой эры у персов существовал обычай подгонять отряды, охваченных страхом воинов, ударами бичей, что не возможно было себе представить у спартанцев, афинян или римлян (по крайней мере, в материнских частях, исключая союзников). Спустя почти две тысячи лет подобные методы практиковались в турецкой армии: так при штурме османами Константинополя в 1453 году многоязычное нерегулярное войско подгоняли ударами плетей и железных прутьев, шедшие позади специальные отряды. А совсем недавно уже в XX столетии русские в первую и Вторую мировую войну использовали для тех же целей особые «заградительные отряды», расстреливающие самовольно отступающих (приказы царского генерала Брусилова и коммунистического тирана Сталина). Что не могло придти в голову не только американцам, британцам или французам, но даже преступному фашистскому режиму, ибо такие действия в отношении людей западной культуры привели бы не к усилению войска, как в случаи с русскими, а к его ослаблению и полной деморализации. Британский военный историк Кристофер Бишоп замечает: «Дисциплинарные проблемы, однако, оставались относительно редким явлением, по крайней мере, до 1945 года. Советские комиссары могли гнать свои войска в бой, как скот, но немецкие офицеры знали, что боевая эффективность требует свободной воли солдат» (К. Бишоп. Немецкая пехота Второй мировой войны).

Далее, как свидетельствует Геродот, афиняне, утратив гражданские права и свободы, стали плохо сражаться и не могли выиграть ни одного сражения. Нет никаких сомнений, что установление тирании сегодня вызвало бы сходное разлагающее действие на большинство армий западного мира.

Публичная политика была обычным делом в Афинах и Риме, а в наше время вновь возродилась в Соединённых Штатах Америки, в Европе и некоторых других местах; между тем, бюрократия и деспотизм существовали в Персии, затем в Византии, Османской и Российской империях.

Макс Вебер считал, что «трудовая этика» и развитие капитализма на Западе — порождение протестантизма; между тем, аналогичную склонность к упорному и добросовестному труду мы находим и в совершенно другой части света — в Японии (как известно, Роберт Белла доказал сходство японской трудовой этики с трудовой этикой кальвинизма).

Несомненно, все перечисленные совпадения не могут быть следствием случайного стечения обстоятельств, а являются внешним проявлением какого-то очень важного социального фактора, оказывающего определяющее значение на ход всемирной истории (включая войны, миграции и так далее), но тщательно скрытого от наших глаз пестротой исторических событий. Ещё Эдвард Тейлор, знаменитый британский антрополог конца XIX — начала XX века, заметил удивительное воскрешение тех же самых культурных артефактов: он считал, что подобно животным и растениям обычаи и культурные феномены могут мигрировать из одного географического района в другой, из одной исторической эпохи в другую. Но как я докажу впоследствии в большинстве случаев миграция обычаев по своей природе совершенно не похожа на миграцию флоры и фауны, посредством переноса семян или перемещения потомства, а имеет радикально иной характер. Ведь совершенно очевидно, что между древними персами и русскими, древними греками, современными американцами и японцами очень мало общего во внешности и происхождении, а слепое копирование чужих обычаев невозможно (в любом случае необходимо объяснить, почему одни чужеродные обычаи и традиции перенимаются, а другие отвергаются). Что поэтому происхождение сходных культурных явлений в разных частях света и исторических эпохах, как правило, основано не на заимствованиях, а имеет собственное органическое происхождение.

Как бы там ни было перечисленные вопросы столь важны, что от них нельзя просто отмахнуться, каким бы сложным не было получение ответов, ибо от этого зависит понимание принципов функционирования сегодняшнего все более глобализующегося мира. И, надо отметить, многие это осознают: «Вне зависимости от того, ведёт противостояние культур к конфликту или прогрессу и дальнейшей адаптации, сегодня стало жизненно важным выработать более глубокое понимание в отношении того, что делает различные культуры различными и что составляет основу их формирования, — ибо проблемы глобальной конкуренции, как политической, так и экономической, всё чаще будут формулироваться именно в терминах культуры» (Ф. Фукуяма. Доверие. Доверие: Социальные добродетели и путь к процветанию. Часть I. Глава I. 1995).